Писал отец так:

«Приехал ко мне в лесничество человек, говорит:

– Еле разыскал вас, дорогой Илья Акимыч. В какую глушь забрались, ай-яй…

Голос деликатный. Глаза неопределенные. Одет по столичному, при галстуке.

– Чем обязан? – спрашиваю. – Кто вы такие?

– А я, – отвечает, – изучаю историю русских изобретателей-самоучек. Фамилия моя – Дымов. Разыскиваю же я вас по личному вашему интересу…

– В каком смысле понимать? – спрашиваю.

Стоим на крыльце и беседуем. А гость вынимает из портфеля старую газету и показывает:

– Да вот в этаком смысле.

И вижу, в дореволюционной газете написано про меня как змея запустил, как модель построил и как искра распугала всех. И смотрю – подпись учителя иван-городской прогимназии. Вот штука! Никогда не подозревал, что про меня было напечатано. Я уж на свои бредни давно рукой махнул.

– Да, – говорю, – был такой грех. Что же из этого следует?

А он картузом свое пухлое лицо обмахивает, от жары отдувается, просит:

– Нельзя ли с вами, товарищ лесничий, побеседовать. Ведь ваши опыты…

И начал, и начал… На меня тут воспоминания нахлынули. Сказал я жене, чтобы самовар поставила. Стала она хлопотать. Угощение предложил гостю. Он тоже приехал не с пустыми руками. Заставил меня наедине рассказать ему все подробно. Слушает, а сам в книжечку чирк-чирк.

– Не сохранилась ли модель? – спрашивает.

Ну, какая модель, так, жалкие остатки! Сломанные клеммы, да валик без… (здесь слово было зачеркнуто). Дымов все рассмотрел, потом глядит на меня и руку протягивает:

– Поздравляю.

– С чем это? – изумляюсь.

– А с тем,– говорит,– поздравляю, что вы – талант! Про вас, Илья Акимыч, надо книги печатать.

Уж он хвалил-хвалил! Пробыл до позднего вечера, обещал сделать доклад обо мне и написать. Сказал, что вызовет к себе и вместе будем писать сочинение о машине по извлечению электричества из воздуха.

Уехал и остатки модели увез с собою. А у меня – полное головокружение. Ни о чем не могу думать, только о машине. Замечтался, заставил Танюшку выучить стихотворение Козлова «Грозы! Скорей грозы!». Хорошо она читает.

Ждал я весточки от Дымова. Посылать письма? А куда? Адреса не знаю. Обозлился, запросил Исторический музей: где, мол, такой Дымов?

Ответили через полгода:

«Такого историка у нас не значится…»

Приезжал недавно сюда аспирант один, комсомолец, охотиться. Познакомился с ним, рассказываю историю. Сели на берегу речки под пихтой. Начал я ему про уловитель и про модель. Он слушал молча. Сорвет травинку, в пальцах крутит. Потом вынул блокнот и карандаш, протянул мне:

– Пишите расчеты, дедуся…

А я их, признаться, позабыл. Пишу. Чувствую, что не так. А парень, видимо, серьезный, не улыбнется. Берет у меня карандаш, спрашивает:

– Вы, вероятно, рассуждали вот так?

И начал говорить точь-в-точь, как будто знал мои мысли.

Написал он цифры, вычислил, подвел итог:

– Ваша машина не могла работать, дедуся!

Я даже обиделся.

– Как же, – говорю, – не могла, когда вал вертелся! Двести пять оборотов в минуту! Один раз вертелся, а второй – нет. Почему так?

– Ваши прежние представления об атмосферном электричестве – пройденный этап. Раньше чем построить машину, которая двигалась бы под влиянием тока из атмосферы, надо – изучить вопрос в свете новейших данных.

Я пристал к нему:

– Почему же в первый раз вал вертелся?

– Очень просто, – отвечает. – Если построить модель точно по вашим вычислениям, то она не будет работать. Посылайте ваш проект хоть в Академию наук, там скажут то же самое. Но я верю, что она один раз работала. Значит, модель была вами сделана не точно. Значит, было в ней какое-то еще новое, непредвиденное условие, которое и позволило ей работать. При первом испытании это условие существовало, при втором – отсутствовало.

– Какое условие? – спросил я.

– Не знаю.

Аспирант этот все расспрашивал о моих опытах в Иван-городе. Признаться, отвечал я ему неохотно.

Помню, сказал он мне, между прочим:

– В вас есть изобретательская жилка. Но вам нужно быть в курсе современных идей. Надо знать больше фактов. Тогда скорее придет в голову интересная мысль».

Дальше отец приводил какие-то очень сложные свои рассуждения об электричестве, проверить которые просил Дымова.

В них я в тот момент не могла разобраться. В школе я всегда имела по физике тройку. Опыты с маятниками, искрами, оптическими стеклами казались мне скучным занятием. Но я уже писала вам, дорогой друг, что была тогда глупа. К счастью, как оказалось, не безнадежно. Мне сейчас стыдно, что на уроках физики, ох, бывало тайком, под партой, таясь от глаз учителя Виктора Ивановича, держала я затрепанный томишко Понсона де Террайля «Фиакр № 13», читала «Похождения графа Фруа», равнодушная к объяснениям учителя. Вызванная к доске Виктором Ивановичем, плела иной раз такую чепуху, что класс дружно покатывался со смеху. Но меня выручали природная память и способность отвечать с величайшим достоинством.

Записи отца повернули ко мне физику новой стороной.

Я подумала, что никогда не разберусь в звеньях цепи описываемых событий, если не буду знать. Чего? Всего. Надо знать как можно больше. И знать так, чтобы уметь применять знания.

Впрочем, эти соображения пришли гораздо позднее.

Но мне кажется необходимым упомянуть об этом сейчас…

Я опустила тетради отца. Подняла голову. Встретились взглядом с Грохотовым. Он серьезно посмотрел на меня, спросил:

– При каких обстоятельствах умер ваш отец?

– Его нашли мертвым в лесу… После грозы…

Помолчав немного. Грохотов перевел разговор на другое.

– Дымов возвратил мне эти рукописи. Он занят другими делами. И просил меня… Да… Как раз я интересуюсь теми же вопросами, которые в молодости интересовали вашего отца. Эта станция, где мы находимся, – первый пункт одного большого начинания. Здесь начало дела… альфа… – произнес Грохотов и улыбнулся. – Обратили внимание на мачты?

– Да.

– Их антенны имеют общую протяженность свыше двадцати километров. Не то, что там, в степи, в полевой лаборатории.

Мне хотелось спросить Грохотова, почему он так внезапно исчез тогда. Но вместо этого я спросила:

– Меня здесь все интересует. Особенно после того, как только что я прочитала дневники моего отца… Что за странный дом со стеклянным колпаком?

– Это опытная станция. Здесь есть несколько особо ценных и редких приборов, – ответил Грохотов. – С ними требуется, я бы сказал, нежное обращение. Каждый научный аппарат имеет свою индивидуальность. И я знаю, что с этими приборами лучше всего управляются руки девушек… наших смелых советских девушек… Одна работает здесь – Оля. Вы с ней сейчас познакомитесь. Она вас и проинструктирует. Мне нужна вторая лаборантка. Хотим иметь человека про запас…

– Понимаю, Степан Кузьмич, – ответила я, польщенная словами Грохотова.

– Про запас, чтобы не очутиться в положении, как тогда, помните? Я успел присмотреться к вам, и, кроме того, признаться, мне хочется, чтобы именно вы были при деле, которым интересовался ваш отец.

Грохотов посмотрел на меня очень пристально, и я выдержала этот взгляд. Грохотов медленно проговорил:

– В вас есть упорство и выдержка… Да, да, знаю о вас больше, чем вы думаете…