Сергей Житомирский. Один шанс из тысячи
Лев Жигарев. Зеленый свет
Сергей Житомирский. Один шанс из тысячи
Сергей Житомирский
Зеленый мост
Вероятно, я кричал во сне: мне снилась каменеющая земля. Малахитовая волна окаменения неумолимо двигалась по лугу. Я видел, как замирали травинки, теряли цвет цветы, и в их затвердевших чашечках застывали каменные пчелы. Я хотел бежать и на мог шелохнуться. Наконец до сознания донесся привычный грохот реки. Я открыл глаза.
Солнце успело заметно переместиться и теперь освещало восточный склон ущелья: я проспал не меньше двух часов. Я попытался встать. Но что же это? Тело словно сковало, мне удалось приподнять только голову. Казалось, кошмар продолжается наяву — за время сна одежда окаменела. Негнущаяся малахитовая рубашка лежала на груди непринужденными складками. Каменные штаны срослись с ней, образовав твердую скорлупу, крепко державшую меня. Очевидно, на ткань попали споры биобетона.
Я напряг все силы, стараясь сломать корку. Тщетно! Мне стало не по себе.
Николай Семенович! — позвал я, силясь перекричать шумную речку.
На гребне обрыва появился Старик. Он увидел меня и сразу понял, что произошло.
— Потерпи! Сейчас я возьму пилу и освобожу тебя!
— Нет! — закричал я.
Ледниковая речка с наступлением жары вздувалась и захлестывала бревно — нашу переправу. Мне и то было страшно переходить по бревну даже днем, а Старик мог просто сорваться.
— Я подожду, подожду до утра! Николай Семенович, не ходите сейчас! Я подожду!
Старик стоял, не зная, что делать.
Я должен был помогать ему в испытании нового материала. Над рекой, в месте, где в сблизившихся скальных стенах были вырублены опоры разрушенного землетрясением моста, сегодня утром мы натянули три шнура. На них висела новая мостовая ферма, связанная из суровых ниток и растянутая грузиками. Два часа назад она была невидима, теперь ее решетчатый переплет четко вырисовывался на фоне неба. Должно быть, стержни уже достигли толщины карандаша.
Я лежал, запертый в той же позе, в какой прилег два часа назад. Правая нога, согнутая в колене, затекла, но я не мог ее выпрямить. Пытка смирительной рубашкой начиналась.
— Так ты, правда, можешь ждать? — крикнул Старик.
— Да, я лежу удобно.
Покачав головой, Старик скрылся. Я опустил голову на песок и принялся наблюдать, как тень медленно поднималась по противоположному склону ущелья. Мне становилось все хуже. Теперь и руки давали о себе знать. Я шевелил пальцами, вертел кистями, но это не помогало. Нет, нет, я не имею права рисковать; даже если бы риск был ничтожен, я должен скрыть от Старика свои муки. Но зачем же он спустился к воде с ведром, ведь у него больное сердце?
— Николай Семенович! Завтра я все сделаю! Подождите до завтра!
— Не волнуйся! Я помаленьку!
И вот над рекой прополз по веревке ранцевый опрыскиватель, обдавая ферму туманной струей питательного раствора. Значит, Старик сумел влезть на дерево, подвязать опрыскиватель. Я представил, чего это ему стоило, и удивился его упорству.
Как меня угораздило прилечь в такой дурацкой позе? Впрочем, любая поза покажется нестерпимой, если пролежать в ней три часа без движения. Ноет все тело… Подожди до утра. Тебе посчастливилось оказаться у истоков великого дела. Терпи.
Два месяца назад меня прикомандировали к лаборатории строительной биологии в качестве специалиста по прочностным испытаниям. К моему удивлению, там не занимались борьбой с короедом или домовым грибком. Уже насколько лет лаборатория работала над выведением микроскопического растения, которое выделяло бы вещество, сходное с материалом шелка.
Душой дела был Старик.
Мне приносили для испытаний нити, ставшие толстыми пластмассовыми палками, и биобетонные пластины, выросшие из лоскутов марли. Достаточно было смочить основу питательным раствором и нанести на нее споры, чтобы растения начали развиваться, образуя все утолщающийся нарост, не уступающий по прочности капрону. Под микроскопом я видел, как споры разбухали, наполнялись зелеными зернами, делились пополам, потом еще и еще, пока все поле зрения не забивалось продолговатыми зелеными каплями.
Сама по себе идея создать организм, который бы синтезировал конструкционный материал, не нова, достаточно вспомнить растения-каучуконосы или шелкопряд. Но у Старика хватило смелости желать, чтобы вещество выделялось в чистом виде и в заданном месте, и хватило умения решить эту задачу.
Больше всего меня поражало, что растения требовали совсем немного раствора и строили биобетонную корку как бы из ничего.
— Как это из ничего! — возмущался Старик. — Из атмосферы! Из углекислоты, влаги, кислорода. А из него построены все органические вещества?
К счастью, совсем без подкормки растения жить не могли, и рост биобетона можно было обрывать.
Прочность биобетона превзошла все ожидания. Но, прежде чем праздновать победу, Старик хотел поставить крупный опыт. Он решил восстановить мост, когда-то бывший здесь, в 20 км от магистрали, на второстепенном боковом ответвлении дороги.
В архиве я достал чертежи и характеристики того моста. Два дня мы рассчитывали ферму и обдумывали способы строительства. Мы учли все, кроме… техники безопасности.
И вот Старик отправляет двух сотрудниц осматривать какие-то уникальные деревья, а я небрежно готовлю растворы, потом ухожу погулять на тот берег и в довершение всего засыпаю!
Нога онемела. Я не чувствовал пальцев. Все труднее было мне на вопросы Старика кричать: «Хорошо».
Мир исчез. Я чувствовал только боль и думал только о ней. Порой я слышал голос Старика, кричал ему: «Ничего!», а потом проклинал себя, что не крикнул: «Погибаю, спасите!»
Гремела река. Солнце низко опустилось и освещало только край обрыва. Кто-то сгибал мне правую ногу. Я увидел Старика с ножовкой.
— Хочешь пить? Я еще провожусь с тобой минут двадцать.
Онемение проходило, по всему телу бегали мурашки. Старик чем-то растирал мне ноги и руки. Наконец я встал, опираясь на плечо Старика, и пнул ногой кусок скорлупы.
— Пойдем в лагерь, — сказал Старик.
Я замотал головой: сейчас я не смог бы перейти речку и при малой воде.
— При чем тут бревно? Мы перейдем, как короли, — мост готов! А ты думал, я перешел по бревну?
Я поднял голову и увидел ажурный мост с фермой, как будто сваренной из труб. По тропинке мы вылезли на заброшенную дорогу и подошли к мосту. Настил, казавшийся монолитной малахитовой плитой, перелетал через ущелье и смыкался с продолжением дороги. Его несколько бугристая поверхность повторяла форму сетчатой основы.
— Идем по одному, двоих он еще не выдержит. Завтра мы с тобой его окончим.
С волнением я ступил на мост, который только вчера был мотком суровых ниток, коробочкой со спорами и пакетом питательного состава.
Сергей Житомирский
Одни шанс из тысячи…
I
Турсун Расулович, может быть, не надо никакого вступления? — попросила Зоя. — Может быть, пустим как есть — и все?
За стеной стучала машинка, из коридора доносился свист перематываемой магнитофонной ленты.
Огромный, грузный Расулов откинулся в кресле:
— А вы попробуйте добиться все же, милая девушка. Мне кажется, Мирошин очень для нас интересный человек. Смотрите, приехал в Шахринур из Москвы. Говорят, хороший работник. Теорией занимается: вот статью написал. О нем прекрасный очерк можно сделать из серии «Они не ищут легких дорог», а?
— Я звонила ему на станцию раз десять. Говорит, что очень занят. Неудобно даже.
— А вы не смущайтесь, Зоя. Если мы, журналисты, будем смущаться, то какие же мы тогда журналисты?
Вздохнув, Зоя принялась за телефон. Голос доносился издалека сквозь шорох и потрескивание, словно разговор шел через огромный невидимый костер.
— Простите, вас снова беспокоит Смирнова из радио. Здравствуйте. Вы, наверно, опять заняты работой?
— Нет, — неожиданно ответил Мирошин. — Работой — нет.
— Свободен, — мигнула Зоя Расулову.
— Тогда, разрешите, я сейчас подъеду к вам?
Мирошин ответил не сразу.
— Сейчас?.. Голова кругом идет… Не соображу… — донесся до Зои неуверенный голос. — Впрочем, все равно. Приезжайте.
Голос потонул в шуме невидимого пламени. Зоя бросила трубку.
— Разрешил. Но… По-моему, что-то случилось у него, Турсун Расулович. Ехать ли?
— Поезжайте, поезжайте. Если увидите, что не вовремя, кто вам помешает уйти?
Зоя пододвинула к себе папку «Ученые у микрофона», решив перед визитом к Мирошину еще раз просмотреть его рукопись.
«…Земля, — прочла она, — представляется нам незыблемой и твердой, но она непрерывно дышит. Точнейшие приборы позволяют нам ощущать ее дыхание. Мы видим, как грандиозные горообразовательные процессы невообразимо медленно мнут и сдвигают ее, как каждые сутки незаметно проползает по ней приливная волна, вызванная притяжением Луны и Солнца, как поверхность ее коробится, расширяясь от летнего нагрева и охлаждаясь зимой, и даже как она прогибается под тяжестью горы воздуха, когда над ней проходит антициклон.
Мы узнаем об этих микроперемещениях коры, измеряя уклоны земной поверхности. Суточный ход наклонов составляет всего лишь сотые доли секунды дуги. Это угол при вершине треугольника, имеющего основание в десятую долю миллиметра, и высоту, измеряемую километрами».
Зоя перелистнула страницу.
«…Здесь мерещится путь к решению интересной и важной проблемы — к предсказанию землетрясений. Как нет дыма без огня, так не может быть и напряжения без деформации. Значит, все эти незаметно накапливающиеся гигантские силы, которые потом находят себе выход в землетрясениях, зашифрованы на наших диаграммах в виде ничтожных неровностей и изгибов линий. Но чтобы научиться предсказывать землетрясения, надо прочесть этот шифр».
…На улице моросило. Тротуары были липкими от вездесущей лессовой слякоти. Голые акации зябли в сыром воздухе тоскливой среднеазиатской зимы.
Зоя перешла по мостику арык и быстро пошла к остановке, куда как раз подъезжал ее автобус.
Она сошла за городом, попросив водителя остановиться у старой шахты. Летевший над широкой долиной ветер зашумел в ушах, и Зое представилось, что она вошла в тот самый огонь, который мешал ей во время телефонного разговора.
«Что же все-таки могло случиться у Мирошина?» — думала она, сворачивая с шоссе.
Через двадцать минут она прошла под блестевшими от сырости конструкциями полуразработанной эстакады, заглянула в темный, затянутый колючей проволокой туннель шахты и направилась к длинному бараку, где, видимо, помещалась станция.
Мирошин оказался молодым, невысоким и каким-то, как показалось Зое, слишком прилизанным.
Давая подробные объяснения, он повел ее по холодным комнатам станции. Зоя не увидела там ничего для себя нового. Соль станции была не здесь, а в шахте. Там, в штреках и штольнях, протянувшихся больше чем на десять километров, в разных горизонтах, в том числе и нижних, затопленных водой, стояли датчики. Эти точнейшие приборы вот уже три года безотказно посылали по проводам информацию об изменении наклонов, которая рядами точек ложилась на неощутимо ползущие ленты самописцев.
— Тут у нас все автоматизировано. В шахте сейчас двадцать шесть датчиков, — объяснял Мирошин. — Раскиданы они на изрядных расстояниях, так что мы прощупываем солидный кусок Земли.
— Вы тут один? — поинтересовалась Зоя.
— Сейчас да. На станции еще живет механик, но он в отпуске.
— Скажите, а зачем вам, теоретику, жить тут? Не проще ли возить ленты в город на сейсмостанцию? — допытывалась Зоя, вспомнив наставления Расулова.
— Ленты мы и так туда отвозим. А я перебрался на филиал нарочно. Как вам объяснить? Мне было нужно уединиться, чтобы сосредоточиться и окончить одну работу.
— И вам это удалось?
— Похоже, что да, — почему-то поморщился Мирошин. — впрочем, рано об этом говорить.
В жилой комнате было тепло. Горел электрокамин, на плитке весело посвистывал чайник.
Мирошин достал из конторского шкафа граненые стаканы и усадил Зою пить чай. Разговорились. Мирошин оказался заядлым театралом, и Зоя,
раскрыв рот, слушала столичные театральные новости. И все-таки оно было в нем, подмеченное в телефонном разговоре беспокойство. Иногда Мирошин хмурился, барабанил пальцами по краю стола, но тут же, спохватившись, снова принимался острить. Несколько раз Зоя осторожно пыталась выяснить, в чем дело, но так ничего и не узнала.
Они просидели долго. Мирошин почему-то медлил с прощанием, словно хотел что-то сказать и колебался.
— У вас есть ко мне какое-нибудь дело? — подтолкнула его Зоя.
— Да, — с усилием сказал он. — У меня к вам просьба. Довольно дикая, так что не удивляйтесь. Не спите сегодня ночью между часом и тремя. Побродите по городу, прогуляйтесь. Только… не находитесь в помещении. Не поняли? Я посчитал… Ну, у меня вышло, что в это время, точнее — в два часа шесть минут, можно ждать подземного толчка, может быть, даже баллов в десять. Я хотел предупредить вас…
Мурашки побежали у Зои по спине.
— Меня? А как же город?
Мирошин вздохнул:
— Успокойтесь. Все это не так уж страшно. Достоверность прогноза ничтожна. Когда я получил результаты, мне тоже сперва захотелось поднять шум на весь мир, но, подумав, я решил, что не стоит. Тут все держится на таких огромных допущениях, что точность не превышает десятой доли процента. Это один шанс на тысячу!
— Ну, представьте, мы объявим, — продолжал он, видя по ее испуганному лицу, что не убедил ее. — И все это зря, потому что шанс ничтожен. Если считать, что мало-мальски серьезные землетрясения случаются раз в десять лет, то при такой вероятности прогнозов мы будем устраивать ложные тревоги каждые три дня. Это же немыслимо! И еще. Мои формулы не проверены, в них могут быть ошибки, вплоть до арифметических.
— Но меня вы все-таки предупредили! — задыхаясь, проговорила Зоя.
— Это верно, — смутился Мирошин. — Мне стало страшно за вас, но успокойтесь, ничего не будет.
— Вот что, немедленно звоните в исполком. Расскажите все, вместе с сомнениями и колебаниями. Пусть там решат, как быть.
— Как вы наивны, Зоя! Переложить ответственность на другого — самое простое дело. Я уже думал об этом. Но ничего не будет. Я уверен. Вероятность очень мала.
Зоя слушала, как в чаду, перестав понимать.
— Хорошо, тогда скажите, как вы поступите сами? Пренебрежете вероятностью или нет?
Мирошин побледнел.
— Я, я… Вы что, считаете меня трусом? Я буду спать, как все. Как все! Вы слышите?
— Сумасшедший! — прошептала Зоя и выбежала из дома, не разбирая дороги.
II
Зоя бежала, пока хватило дыхания, потом пошла. Только в автобусе она сумела собраться с мыслями.
Рыбье сердце! Разве с критериями вероятности подходят к человеческой жизни? Кому станет легче оттого, что он «взял на себя ответственность»?
В городе уже горели огни. Его дома казались Зое нереальными. Было страшно глядеть на беспечных людей, заполнивших улицы, толпившихся у кино, ходивших по магазинам.
Горсовет давно закончил работу. Охранник сообщил Зое, что Мирзоев вместе с секретарем горкома партии уехал в Душанбе и будет только в пятницу. Разыскивать Багирова она не стала.
В радиостудии было пусто. Зоя прошла в комнату редакции, зажгла свет и с сильно бьющимся сердцем пододвинула к себе машинку. Задача не так проста. Надо обдумать каждое слово. Только не торопиться.
Она вошла в студию, когда Сараджон — диктор радиоцентра — уже дочитывала городские новости. Дождавшись, пока она окончит фразу, Зоя выключила микрофон и положила перед удивленной девушкой результат своей вечерней работы.
— Важное сообщение, Сераджон, — прошептала Зоя, — я приняла телефонограмму. Срочно надо передать.
Это сообщение вошло в историю.
«Внимание, внимание! Говорит Шахринур, говорит Шахринур! Передаем распоряжение исполкома горсовета. Внимание!
Впервые в истории науки работниками филиала Шахринурской сейсмической станции произведено предсказание землетрясения. Согласно расчетам между часом и тремя часами ночи в районе города может произойти землетрясение силой до десяти баллов.
Внимание! С часа и до трех часов ночи четырнадцатого января сего года никто из жителей Шахринура, а также кишлаков и поселков Нурдаринской долины не должен находиться в помещении. На время от часа до трех часов должны быть перекрыты газовые и водопроводные магистрали, отключено электричество, погашены печи.
Ответственность за выполнение распоряжения несут органы милиции и штабы народных дружин.
Ввиду неожиданности и чрезвычайности события никаких дополнительных распоряжений отдано не будет.
Председатель горисполкома Мирзоев».
«Деккат, деккат! Шахринур габ мезонад!..»
Сараджон читала текст по-таджикски, переводя прямо с листа. Она прочла его шесть раз: три по-русски и три по-таджикски.
Дело было сделано. Зоя вышла на улицу около двенадцати часов ночи. Небо очистилось. Из морозной глубины глядела ослепительная луна.
Со смешанным чувством страха и гордости Зоя смотрела на взбаламученный ее словами город. Город выглядел полным решимости. Вероятно, так в древности осажденные ждали неприятельского приступа. Только иногда неспокойный вздох или слишком громкий смех выдавали волнение.
III
«Зря я сказал ей, — думал Мирошин, шагая по комнате. — Будет волноваться… Получилось что-то вроде ссоры. Такой хороший был вечер, обидно».
С каждой минутой он все больше чувствовал, что Зоя нравится ему. Нравятся ее фигура, лицо, манера говорить. Она обещала взять у начальника машину и повозить его по окрестностям, показать водопады, и знаменитый виноградник кишлака Дигар, и Каменные ворота — место, где Нурдара прорывается через хребет.
Работа не клеилась. Зевнув, он прилег на раскладушку поверх одеяла и закрыл глаза.
Он проснулся в холодном поту от какого-то внутреннего толчка. В комнате горел свет. Будильник показывал без десяти час. Мирошин с ужасом глядел на потолок — крашеный, фанерный, разделенный на квадраты прибитыми по швам планками. Обычный потолок, какие всегда делают в сейсмически активных областях. По расположению планок Мирошин угадывал размещение балок перекрытия. Одна из них проходила прямо над ним. Он лежал, холодея от страха, и представлял себе, как сейчас качнется стена и тяжелое бревно рухнет ему на голову.
Нет, он не встанет. Если суждено в эту ночь погибнуть городу, то чем в конце концов он лучше тех, кто живет там? Он заснет и будет спать, как все. И вдруг он вскочил. Стрелка неумолимо ползла к часу. Сдернув с вешалки куртку, Мирошин выбежал на улицу и уже там натянул ее.
Мирошин прошелся вдоль эстакады, прислушиваясь к далекому шуму Нурдары и хрусту льдинок, трескавшихся под ногами. Неожиданно в доме погас свет. Такое случалось и раньше, и Мирошин не придал этому значения, тем более что приборы имели автономное питание от аккумуляторов.
Становилось холодно. Мирошин сидел, стуча зубами от холода, и подводил неутешительные итоги. Еще два дня назад он считал себя героем. Все на свете было доступно ему, любое дело по плечу, любая задача по силам. Позавчера (как же это было давно!) ему, наконец, удалось свести воедино математическую модель Садовского и теорию пространственной деформации Гусева. Применив операционный метод Кинли, он перебросил между ними мост и накрепко связал их. Четыре месяца отшельнической жизни не прошли даром.
Это была победа! В этот день он испытал недолгое, но сильное счастье, какое дает только удача в большой работе.
Задача увлекла его. Опираясь на замеры трех последних месяцев, он повел уже не общий, в конкретный расчет, где геологическое время измерялось не годами, а минутами и учитывались смещения коры даже в сотые доли миллиметра. Утром он закончил подсчеты, и тут все полетело кувырком. При некоторых значениях коэффициента прочности функция Садовского имела разрыв в области двух часов ночи. Это с какой-то вероятностью указывало на возможность землетрясения. Несколько часов, как в угаре, ходил он по пустой станции, не зная, что делать со своим страшным открытием.
Только бы пронесло! Только бы прошли эти мучительные два часа! А там… Кто узнает об этом? Но, даже думая так, он знал, что сам никогда не простит себе этой ночи.
Это было как вздох. Ящик, на котором он сидел, чуть заметно шевельнулся. Мирошин вскочил, и могучий подземный толчок заставил его упасть.
С оглушительным грохотом лопались балки эстакады. Задохнувшись от страха, Мирошин увидел, как, словно карточный домик, сложилась станция и, захрустев, стала грудой обломков.
Страх землетрясения! Он сравним только с ужасом измены. Когда нет спасения, когда в мире не остается ничего, на что можно опереться. Когда предает основа основ, опора всего — земля. Она ходила ходуном. Мирошин вскочил, пробежал несколько шагов и, споткнувшись, снова растянулся, больно ударившись головой.
Толчки прекратились. Стало тихо; вдали ровно шумела Нурдара.
Мирошин поднялся и, шатаясь, пошел прочь от развалин станции к шоссе. Ему хотелось одного — умереть.
Без всякой цели он взглянул на часы. Разбитые, они показывали время удара — два часа шесть минут. Что? Предсказанное — минута в минуту — смотрело на Мирошина со светящегося циферблата…
Он шел к городу, вслух разговаривая с собой и чертя пальцем в воздухе схемы и символы. Он уже почти знал, почему просчитался в оценке ошибки, и знал, что недалеко то время, когда неожиданное землетрясение будет казаться людям такой же дикостью, как эпидемия чумы или оспы.
IV
Толчок был страшен. Зоя повалилась на мостовую. Кругом со скрежетом разваливались здания. Звенели стекла, чей-то испуганный крик пронесся над улицей и потонул в тяжелом ударе рухнувшей стены дома.
Вдруг чьи-то руки обхватили Зою. Женщина, плача, обнимала ее.
— Милая! Спасены! Все спасены!
Зоя одернула пальто и пошла домой.
Почти у самого дома ее встретила
черная с желтым расуловская «Волга». Возбужденный Расулов выбрался из машины и схватил Зою за руку.
— Ищу по всему городу! Боялся, не ранило ли. Сараджон сказала, что вы были на студии, а то я у соседей спрашивал, говорят, исчезла. Ваш дом цел, только трещина в стене, и труба упала, а мой — страшное дело — весь развалился. На мостовой кроватка детская, измята вся. Там Фаиз спал. Жена увидела — плачет. А я говорю: зачем плачешь, смеяться надо. При такой катастрофе всего четырнадцать раненых! Кто сделал предсказание? Он, Мирошин, так? Я говорил, что он замечательный человек! Садитесь, Зоя. Надо нашего героя найти…
Зоя остолбенела. Она одна виновата… Она одна! Только бы он был жив! До крови закусив губу, она села в машину рядом с Расуловым.
Они долго пробирались по улицам, заставленным вещами и заваленным кучами обломков, непрерывными гудками прося людей расступиться. Наконец им удалось выбраться на Нурдаринское шоссе, и Расулов погнал машину.
Скоро они увидели человека, торопливо шедшего навстречу. Он сощурился от света фар и отступил на обочину.
— Он! — вскрикнула Зоя.
Расулов затормозил и выскочил из машины. Он обнимал Мирошина.
— Рахмат! Спасибо тебе! За город — рахмат! Семьдесят тысяч жизней спас! Рахмат! За сына моего Фаиза — рахмат, за жену — рахмат!
Мирошин, не понимая, обернулся к Зое, она утвердительно кивнула ему. И тогда лицо Мирошина сморщилось, не сдержав слез, он уткнулся в плечо Расулова.
— Ты стал мне как сын, — говорил Расулов. — Ты города нашего сын. Зачем слезы? Смеяться надо! Дома упали — не беда, отстроим…
Зоя в оцепенении смотрела на эту сцену. И вдруг сердце ее сжалось: в темных волосах Мирошина ей почудилась седая прядь.
Огромный грузовик зашипел тормозами и остановился, чуть не налетев на «Волгу».
— Фары надо гасить! — крикнул военный водитель, высунувшись из кабины. — До города далеко?
Расулов обошел машину, переключил свет. Грузовик зарычал и проехал, обдав стоявших сладковатым соляровым дымом. За ним двинулся второй, третий, четвертый.
К городу шла помощь.
Сергей Житомирский
"Проект-40"
Школьником я проходил практику в Институте геологии. Я сидел в своем уголке, делал несложные анализы и вслушивался в разговоры сотрудников, стараясь не прозевать ни одного слова о сверхглубоких скважинах.
Меня увлекала борьба за покорение глубин. Земля была неприступнее космоса. Каждая новая сотня метров давалась исследователям с нечеловеческим трудом, и образцы, взятые на глубине девяти километров, казались чуть ли не ценнее доставленных с Марса.
Как-то среди разговоров мелькнула фраза: "Глубина сорок километров". Я так и замер с пробиркой в руках и понял, что моя судьба решена и что я, наконец, нашел дело, которому стоит посвятить жизнь. С каждым днем эта невероятная цифра повторялась все чаще, сопровождаемая словами: "Немыслимо, заманчиво, фантастично…" Потом рядом с ней зазвучало имя Ани Щегловой, и опять: "Буровая штанга не выдержит собственного веса…", "Обсадную трубу зажмет…", "Поискать, посчитать и убедиться в собственном бессилии…", "Вы не знаете Щегловой…", "Вы не знаете Земли!.."
Я слушал все это и вынашивал план — познакомиться с Аней Щегловой и стать ее добровольным помощником. Конечно, поначалу я не многим смогу ей помочь, но ведь во всяком деле есть масса черной работы, а я с удовольствием буду делать что угодно, лишь бы работать на переднем крае науки.
И вот, когда Сергеев принес мне очередную пробу для анализа, я как бы невзначай попросил его показать мне Щеглову. Он скорбно закатил глаза.
— К сожалению, она переселилась от нас, и притом навечно.
Он вообще был шут гороховый, этот Сергеев, но я все-таки оторопел.
— Переселилась… Куда?
Он ткнул пальцем вниз.
— Туда, на глубину сорок километров. Здесь осталась только ее бренная плоть, и надежды на возвращение никакой: задача-то неразрешима.
Полюбовавшись произведенным эффектом, он пообещал показать мне Щеглову в столовой.
Аней оказалась невысокая девушка с пышными волосами, которую я уже давно заметил. У нее было странное лицо — участливое и в то же время немного высокомерное. Казалось, все вокруг, включая и себя, она воспринимает, глядя откуда-то со стороны. И этот взгляд был настолько значительным, что я сразу понял, почему ее включили в группу "проект-40", и еще понял, что никогда не решусь к ней подойти.
И тут мне повезло. Восьмого марта в обед она сама пришла в лабораторию и направилась прямо ко мне.
— Говорят, ты мастер на все руки. У меня набойка отклеилась, не мог бы ты мне ее приклеить?
Я, конечно, с радостью согласился. Отложив резиновую перчатку, которую Сергеев просил зачем-то покрыть парафином, я достал клей, струбцину и принялся за Анину туфлю.
Аня сидела напротив меня на табуретке, поставив ноги на газету, и не могла уйти, пока не высохнет клей. Это был великолепный случай для осуществления моего плана.
— Анна Михайловна, пожалуйста, расскажите о "проекте-40".
— В виде платы за починку? — улыбнулась она.
Я собрался с духом и выложил ей все, что думал о переднем крае науки и цели собственной жизни. Аня выслушала меня неожиданно серьезно.
— В шестнадцать лет я рвалась в космос… Все это глупости, дружок. А о "проекте-40", честно говоря, не могу тебе рассказать ничего утешительного.
— Значит, "поискать, посчитать и убедиться в собственном бессилии"? — вспомнил я слышанную недавно фразу.
Аня щелкнула пальцами.
— Видишь ли, наши средства бурения совершенно непригодны для тех глубин. Даже если мы изготовим обсадные трубы из титана и построим электробур мощностью в сто тысяч киловатт. Я уже не говорю о том, что скважину пришлось бы бурить в несколько приемов, как бы этажами. Ведь ни один трос, ни одна штанга из самых лучших материалов при длине пятнадцать километров не выдержат собственного веса. Все это еще в пределах разумного. Другое дело — силы, действующие там! А как подступиться к задаче?! Представь себе эту страшную глубину. Где-то далеко под земной корой в верхних слоях мантии (или оболочки — как хочешь). Представь добела раскаленную толщу. Давление в тысячи атмосфер делает камень упругим, как сталь. Снизу через его пласты, как вода сквозь песок, сочится теплота, она струится по жилам теплопроводных минералов, скапливается у незримых запруд. Перегретая порода напрягается, становится ослепительно белой, осторожно раздвигает соседей и вдруг, перейдя какой-то рубеж, резким-толчком расправляет плечи. Волна чудовищного удара с гулом катится на тысячи километров вглубь и вширь, опускается к огненным безднам расплавленных руд ядра, взмывает вверх и, пронизав земную кору, стряхивает с ее поверхности хрупкую вязь человеческих построек.
Но — а это самое главное — прочность сжатого перегретого вещества обманчива. Стоит снять давление, и вещество вспучится, поползет, закипит, как пролитая на плиту вода. Оно не потерпит полости, проглотит любую щель, сожмет обсадную трубу неодолимой силой и ринется по ней вверх, угрожая рождением нового вулкана.
— Неужели задача неразрешима? — спросил я, все еще надеясь, что сейчас Аня посрамит Сергеева с его ленивым неверием, но она только вздохнула.
Я понял, что задал бестактный вопрос, и почувствовал себя очень неловко.
К счастью, расплавился парафин, и я снова взял перчатку, соображая, как бы выполнить поручение Сергеева. Аня предложила надуть перчатку и окунуть в парафин, пока на ней не нарастет корочка. Из этого, правда, ничего не вышло — надутая перчатка никак не желала погружаться, но тут я придумал:
— Надо залить ее водой, вода-то ведь тяжелее парафина!
Опыт удался. Залитая водой перчатка, похожая на связку сосисок, легко погрузилась в расплав и сразу побелела, покрывшись коркой застывшего парафина. Я осторожно вылил из затвердевшей перчатки воду и погасил горелку. Потом я обернулся к Ане и не узнал ее. Она пристально смотрела на меня тем взглядом сверху, который обычно только временами мелькал в ее глазах, ее сжатые губы побелели, лицо было напряженно-внимательным, как у бегуна за секунду до старта. Она молча поднялась и шагнула к двери.
— Анна Михайловна, туфля! — опомнился я.
Аня вернулась, села, взяла из моих рук туфлю, машинально надела ее и опять посмотрела на меня, но уже обычным взглядом.
— Вот что, Алеша, если хочешь со мной работать, как говорил, приходи завтра прямо ко мне. Мы с тобой, кажется, сможем проткнуть землю не то что на сорок, а на все две тысячи девятьсот километров!
— Почему только на две тысячи девятьсот?
— А ты уже обрадовался? Глубже, дружок, идет жидкое ядро. — Она засмеялась и ушла.
Я остался в лаборатории взбудораженный и счастливый. Еще бы! На моих глазах Аня придумала что-то новое, необычайное. Она нашла решение, казалось бы, неразрешимой задачи. Какое?
— Что здесь делала Щеглова? — спросил вошедший Сергеев.
— Я подклеивал ей набойку.
— А перчатку ты ей не показывал? Неплохо у тебя получилось, рука что надо, — продолжал он, пряча перчатку в коробку из-под конфет.
— А разве это был секрет? Я не скрывал ничего, она мне ее даже делать помогала.
— Помогала? — Сергеев ахнул. — Вот проси таких! Ты же мне всю игру испортил, это должен был быть сюрприз, я ей хотел вместе с общим подарком подсунуть это как бы от имени одного парня, будто он к ней сватается. Вот сердце, — он вынул из коробки флакончик из-под духов в виде сердечка, — а это рука. Понял теперь? Хотя ладно, потеха будет все равно. — Он закрыл коробку и пошел к двери.
Я догнал его.
— Отдайте перчатку! Вы… не имеете права!
Выходило, что я стал соучастником в грубой выходке против Ани Щегловой, в шутке, которая в ту пору показалась мне чуть ли не преступлением.
— Ты что, очумел? — процедил он, схватив меня свободной рукой за ворот.
Силы были слишком неравны. Он оттолкнул меня и вышел из лаборатории.
На улице светило солнце. Я отворачивался от празднично одетых женщин с мимозами в руках.
Все рухнуло. Мысль о встрече с Аней, которая, конечно, уже считала меня предателем, была невыносимой.
Может быть, этот нелепый случай определил мою судьбу, и, хотя меня интересовало горное дело, я поступил в машиностроительный институт.
* * *
Прошло девять лет. Я работал конструктором в большом бюро. Старая привязанность к химии подсказала мне несколько необычную идею отвода алюминиевой стружки в автоматическом цехе, который мы проектировали.
Речь шла о системе каналов, которые следовало заполнить жидкостью с удельным весом, превышавшим удельный вес алюминия. В такой жидкости стружка плавала бы, и тогда проблема ее отвода решалась бы легко.
Я вспомнил, что недавно читал об аквалите, или каменной воде, необычайно тяжелой нейтральной жидкости. Она-то и могла бы нам подойти.
Завод, изготовлявший аквалит, находился недалеко от Тулы. Мне пришлось порядком помотаться в автобусах, пока я добрался до него. Наконец я оказался в крошечном поселке, лежавшем на берегу озера среди лесистых холмов. Издали были видны оплетенные трубами металлоконструкции и башни завода.
Меня встретили приветливо. Молодой сотрудник провел меня по заводу.
Аквалит был кремнийорганическим соединением. Внешне он напоминал воду, но был настолько тяжел, что в нем спокойно плавали стекло и камень. Это мне провожатый продемонстрировал в лаборатории с серьезностью школьного учителя. Плотность аквалита 2,8 меня вполне устраивала.
Удовлетворенный, я записал нужные данные и отправился на автобусную остановку.
Там было пусто. Шедшая мимо женщина участливо посмотрела на меня. Я понял значение ее взгляда, пробежав висевшее под навесом расписание: автобус придет через два с половиной часа.
— Вам в Тулу надо, да? — сказала она, остановившись. — Вы бы на скважину пошли, оттуда автобус ходит в шесть часов. Тут недалеко, лесом пять километров, все по трубе да по трубе. К шести поспеете.
— А что там за скважина? — поинтересовался я.
— Как же вы не знаете? Скважина очень известная, Академии наук. Завод наш специально для ее снабжения строили. Теперь-то завод развернулся, и аквалит стали обогатительные фабрики брать, а года два назад мы только на Щеглову и работали. Она начальником там… Метод у нее новый, глубины достигла то ли тридцать пять километров, то ли сорок пять.
— "Проект-сорок"! — вырвалось у меня.
— Что, что? — не поняла женщина.
— Нет, ничего. Просто я хотел спросить, как же мне пройти на эту скважину.
Я шел нерасхоженной тропкой по просеке. Полузаросшая травой неровная грядка земли, тянувшаяся рядом, обозначала засыпанную траншею трубопровода. Вокруг шумел лес. Кусты орешника путались под ногами дубов, и те гладили их ветвями по головам, как взрослые малышей.
Меня обступили воспоминания. Первый раз в жизни память заставила меня обернуться не затем, чтобы показать приятное. Ее упрек был прям и горек. В первый раз я почувствовал непоправимость шагов, которые мы так легко делаем на развилках дорог, забывая, что по тропе жизни можно идти только вперед.
Мое былое пристрастие сейчас предстало передо мной не как детское увлечение, а как призвание, которому я изменил. Кто знает, если бы я не занялся тогда злополучной перчаткой, все бы могло сложиться иначе и в "проекте-40" была бы доля и моего труда. Я проклинал Сергеева за дурацкую выдумку, проклинал себя за то, что вовремя не решился попросить прощения.
Но постепенно в моих мыслях все большее место стала занимать скважина. "Проект-40" осуществлен, но как? Как все-таки удалось победить давление? Как вынимается из глубины порода? Для чего требуется на скважине аквалит, да еще в количествах, оправдавших постройку целого завода?
Неожиданно меня поразила догадка: что, если скважина залита аквалитом? Действительно, его удельный вес превышает удельный вес большинства горных пород, и, значит, столб аквалита на любой глубине создает давление большее, чем окружающие породы.
Получалась удивительно простая схема. По сути дела, скважина напоминала монолитную сваю, забитую в стиснутую давлением среду, но сваю жидкую, а значит, проницаемую для инструмента или капсулы с приборами.
Обдумывая реальность своей догадки, я вышел на гребень холма и замер, остановленный открывшимся простором.
— Что, красиво? — услышал я за спиной.
По тропке поднимался черноволосый парень в цветастой ковбойке. Я поздоровался.
— На скважину? Тогда пойдем вместе, — предложил он.
Его звали Игорем. Он был в том счастливом настроении, когда все кажется прекрасным и все удается. Он говорил без умолку, охотно рассказывал о себе, с удовольствием отвечал на мои вопросы.
Он работал на скважине дежурным аппаратчиком и заочно учился на втором курсе института. О скважине он говорил с жаром. Штурм глубин увлек его еще во время школьной практики, которую он проходил здесь. Щеглова заметила его и приняла после окончания школы. Сейчас у него две опубликованные работы, посвященные волнообразным изменениям температуры в глубине, открытым с помощью скважины.
Я расспросил его о скважине. Моя догадка оказалась верной, но аквалит использовался на скважине не только вместо обсадных труб, разрушенная буром порода сама всплывала по нему из глубин. Даже бур был построен наподобие подводной лодки и мог выплывать или погружаться на дно. Интересно решалась задача отвода тепла. В обычных условиях аквалит закипает при двухстах градусах, но на глубине сорок километров под давлением в десять тысяч атмосфер он остается жидким и при полутора тысячах. Но, казалось бы, нарушая все законы физики, перегретый аквалит не стремится вверх в зоны с меньшим давлением. Это объясняется его высокой сжимаемостью. Рост его плотности с глубиной обгоняет ее падение от нагрева, и это парализует конвенцию. Остается только прямая теплопередача, но тут поток тепла намного меньше, и главное, достаточно охлаждать аквалит в начале скважины.
— Мы прошли сорок километров, — говорил Игорь, — а теперь Анна Михайловна предлагает накопить аквалит и предпринять наступление на астеносферу. Не знаете? Это вязкий горячий пояс, где сидят корни вулканов. По ее мысли, бур там будет уже не нужен. Давление столба жидкости должно продавить породу. Скоро начнется строительство хранилищ для аквалита, а пока мы ведем исследовательскую работу.
— Что, Щеглова у вас начальником? — спросил я.
— Научным руководителем. Но дело же не в должности. Она душа этого дела. С ней хорошо работать. Любая вещь оживает в ее руках. Она как-то сразу умеет взять главное, не останавливаться на мелочах, и поэтому ее идеи пускают корни. Аквалит, например, был синтезирован по ее заказу для скважины, а теперь он оказался нужен многим отраслям техники. Смотрите, уже видно скважину!
Мы вышли из леса. Впереди по широкой лощине рассыпались постройки. К буровой вышке примыкало фермчатое сооружение с огромными барабанами, на которые, очевидно, наматывались кабели при подъеме бура. Из-за длинного корпуса, из крупных блоков выглядывали две окутанные паром градирни. Несколько круглых выкрашенных алюминиевой краской хранилищ да сеть разнокалиберных труб, пересекавших площадку, завершали картину. Все это выглядело внушительно, но куда более скромно, чем сооружения первой сверхглубокой, на которой мне когда-то удалось побывать.
И только тут, когда я увидел буровую вышку, мне удалось почувствовать, что это такое — сорок километров вглубь. Я ощутил, что из этой вот точки земли идет путь в недра длиной, как отсюда до Тулы, что тонкая ниточка скважины связывает чудесный мир весенних лесов с раскаленным медлительным царством сдавленного камня, где решаются судьбы материков и океанов, где бродят силы, ничтожной доли которых достаточно, чтобы обратить в пепел все леса на Земле. И еще я почувствовал, что это царство близко — как отсюда до Тулы, и что оно всюду, под ногами у всех людей.
Но как… как она пришла к идее скважины?!
Мы вышли на шоссе, вдоль которого, взметнув к небу скованные руки, стояли мачты высоковольтной линии.
— Между прочим, — сказал Игорь, — идея скважины принадлежит не Щегловой.
— А кому же?
— Сейчас скажу. Время еще есть, я провожу вас до остановки. Идея скважины принадлежит одному школьнику. Анна Михайловна любит об этом рассказывать. Он залил мягкую резиновую перчатку водой и погрузил ее в расплавленный парафин. Перчатка не потеряла формы, потому что ее распирала вода, которая, как известно, тяжелее парафина. Это, собственно, и есть идея скважины. Вы что, не верите? Нет, правда, это все вполне серьезно. Она даже перчатку хранит как память об этом школьнике. Мне показывала. Вот и остановка. Автобус будет через полчаса. Садитесь и ждите. А хотите, давайте пройдем на скважину. Кое-что я вам успею показать. Нужно только немного вернуться…
Немного вернуться!
Сергей Житомирский
Ошибка
Электропневмомультипликатор (мульт) — система,которая многократно увеличивает силу мышц.(Из инструкции)
Итак, я стал облачаться: надел на шею плечевой пояс так, чтобы позвоночная рама пошла вдоль спины, потом соединил оба ребра грудной клетки и звенья тазовой опоры. Закрепил бедренные и коленные рычаги, и, как требовала инструкция, с помощью эксцентриков подогнал оси шарниров по суставам и перешел к рукам. Инженеры из лаборатории не помогали мне, потому что удобство использования и понятность инструкции тоже были предметами испытания.
Наконец я встал и прошелся по комнате, наклоняясь и разводя руками, чтобы проверить, не слишком ли стесняет мульт. Все было отлично, правда, аппарат не позволял принимать некоторые, я бы сказал, крайние позы. Например, нельзя было полностью распрямить руку в локте или до отказа отвести в сторону ногу.
"Вот и первый недостаток, — подумал я, — нужно в заключении отметить, что необходимо увеличить ход шарниров".
— Ну что ж, включайте, — разрешил ведущий.
Я щелкнул тумблером, и механизм сразу же напрягся — муфты приводов шарниров сцепились, и вся система рычагов стала жесткой. Но стоило мне двинуться, и я почувствовал, как мульт, жужжа на разные голоса, помогает мне. На нем была установлена своеобразная следящая система. Малейшее мое движение замыкало контакты датчиков, которые включали мощные, компактные моторчики, приводившие в движение рычаги.
Я перестал ощущать вес мульта, больше того, мое собственное тело стало удивительно легким. Но быстрые движения не удавались, и я почувствовал себя немного связанным, словно находился под водой.
Мы вышли на заводской двор, и там я, наконец, смог продемонстрировать чудеса силы. Для начала я сжал железными ладонями бампер грузовика и легко поднял передок машины на уровень груди. Потом обхватил контейнер весом около тонны и водрузил его в кузов. Вокруг собралась толпа. Чтобы развлечь публику, я повторил фокус, который вычитал в "Саламбо", — посадил двоих здоровенных рабочих на ладони и стал кружить их на вытянутых руках.
Это было прекрасно — чувствовать себя неслыханным силачом, былинным героем, способным сделать все. Можно ли придумать более великолепное сочетание человека и машины!
* * *
С обратной стороной этого синтеза я познакомился на второй день испытаний.
Когда я пришел в лабораторию, там никого не было. Разумеется, это не смутило меня — еще бы, не далее как вчера я блестяще управлял механизмом. Я быстро надел его, лихо вогнал в гнездо батарею и, недолго думая, нажал на тумблер включения.
И тут началось нечто невообразимое.
Я хотел было подойти к столу, но что-то с силой потянуло ногу назад. Этим "что-то", конечно, мог быть только мульт.
Не мешкая, я решил выключить его и потянулся к тумблеру. Не тут-то было. Непреодолимая сила отвела руку от выключателя, вытянула ее в сторону.
Машина взбунтовались! И не какая-нибудь кибернетическая, а безмозглый исполнительный механизм, в котором-то и не было ничего, кроме полусотни моторчиков да пары сотен шестеренок!
Я замер в крайне неестественной и неустойчивой позе. Нужно было что-то срочно предпринимать. Я попытался включить машину левой рукой. Но едва я шевельнулся, как рука, несмотря на отчаянное сопротивление, поехала в сторону и вверх. Я потерял равновесие и рухнул навзничь. К счастью, мульт принял удар на себя и избавил меня от ушибов. Я лежал, силясь подняться, повернуться, достать до выключателя, а мульт методично распинал меня, придавая телу живописные позы великомучеников, я обливался потом, до боли напрягал мышцы, но не человеку же состязаться силами с усилителем силы!
Вот когда я с благодарностью вспомнил конструкторов, которые строго ограничили углы поворота шарниров! Не будь там упоров, у меня давно уже были бы вывихнуты конечности.
Наконец, примерно после часа изнурительной и безнадежной борьбы, я сдался. Лежа в неудобной позе гимнаста, сделавшего мостик, я раздумывал, что же могло произойти. Испорчена система управления, это ясно. На мои команды она отвечает произвольно. А произвольно ли? Нужно проверить. Изо всех сил я стал сгибать ногу в колене. Что бы вы думали — наперекор моим усилиям она немедленно выпрямилась! Я попытался распрямить руку — она согнулась в локте: мульт понимал мои команды наоборот. Значит, если я хочу выключить его, мне надо изо всех сил противиться этому.
Остальное было проще. Силясь отвести руку назад, я подвел ее к выключателю и после нескольких неудачных попыток провел по нему пальцем. Раздался слабый щелчок, и — о радость! — я стал свободен. С каким наслаждением я встал и прошелся по комнате, совершенно не замечая тяжести аппарата!
Теперь надо было разобраться в причине неполадки. Нахмурясь, я тщательно осматривал сплетения проводов, и вдруг ясная и очевидная мысль поразила меня. Осторожно я извлек из гнезда батарею. Так и есть! По небрежности я вставил ее не той стороной. Плюсовая и минусовая клеммы поменялись местами, и, разумеется, все моторы стали крутиться в обратном направлении!
С тех пор на правом верхнем углу батареи делают скос, а в гнезде соответствующий выступ, и теперь ни один человек при всем желании не может воткнуть батарею неправильно — она просто не полезет.
Мелочи жизни? Может быть. Но, говорят, вся жизнь состоит из мелочей.
Сергей Житомирский
Чертова стена
Наша палатка стояла на щебенке заброшенного шоссе рядом с бурной речкой, а над нами поднималась немыслимая скальная стена, знаменитая Деворишайтон — почти километровый обрыв, где не прошел еще ни один альпинист.
Ради нее мы и приехали сюда, здесь предстояло провести последние испытания адгезохода: передвижение по скалам с нулевыми и отрицательными углами.
На этот раз все было в порядке, даже гидравлика. Мы с ведущим конструктором и наладчиками еще раз проверили системы машины. Ведущий сунул в карман заполненную замечаниями записную книжку и распорядился:
— Выход на скалу в десять ноль-ноль, через тридцать пять минут.
— Кстати, — совершенно серьезно обратилась ко мне Ирина, ведавшая у нас электроникой. — Не забудь прихватить горный молоток. Глядишь, попадутся алмазы.
— Алмазы? — изумился я.
— Да. Мне кто-то говорил, будто в этих известняках много этих… кимберлитовых включений.
Она была не слишком сообразительна, эта Ирочка, и ее разыгрывали все, кому не лень. Наконец я уселся в водительское кресло.
При вождении адгезохода управлять приходится только двумя его передними ногами. Дальше в дело вступает Ирочкин "черный ящик", набитый транзисторами, и остальные лапы шагают сами — след в след.
Я бодро шлепнул по трапу левым передним копытом. Шаг, другой, третий… Машина наклонилась, спускаясь из кузова грузовика на дорогу. Тотчас же мое кресло повернулось, сохраняя вертикальное положение. Я прошел десяток метров по шоссе, повернул адгезоход к стене и поставил передние лапы на красный известняк скалы.
Теперь начиналось самое интересное: на эластичных пористых подошвах копыт выступил клей — вернее, его компоненты, которые, соединяясь, дают быстросхватывающий состав. Секунда — и подошва намертво прилипает к скале. Чтобы оторвать ее, достаточно подать растворитель.
Отыскиваешь место, куда удобнее переставить подошву, приклеиваешь ее, потом переносишь на нее весь вес машины — это контроль прочности соединения. Если копыто отскочит, приклеивай снова, а если нет, жми кнопку и жди, пока переступят другие две лапы той же стороны.
За два часа я прошел по скале больше трехсот метров. Все было хорошо. Позади остались наклонный участок, карниз, пятидесятиметровая вертикаль. Теперь надо мной нависало своеобразное каменное брюхо.
Я привстал, похлопал ладонями по прохладной шероховатой поверхности монолита, где надо было пройти, потом взглянул вниз на белую полоску реки, нитку дороги, крошечную коробочку нашей машины.
Пора. Я доложил ведущему по радио, что приступаю к переходу на отрицательный угол, и закрепил копыто чуть ли не над головой. Адгезоход запрокинулся на спину, и я оказался в полулежачем положении.
Топ, топ, топ! Машина шла по скале, как муха по потолку. "Надо отдать адгезоходу должное, — подумал я, — сегодня он ведет себя безупречно".
И тут произошло! Едва я надавил кнопку отклейки, послышался резкий свист, и откуда-то из-под сиденья ударила струя жидкости с резким запахом ацетона.
Растворитель! Я мгновенно перекрыл клапан подкачки. Но поздно. Бачок был уже пуст; из разорванного шланга стекали последние капли.
Машина застряла, прилепившись к нависшей части скалы. Я доложил вниз о происшествии и принялся менять шланг. Это мне удалось, но где было взять растворитель? А без него адгезоход не сможет отклеить своих ног от камня.
Я залез в просвет между машиной и скалой и растянулся на днище. Пожалуй, это была самая удобная поза, какую я здесь мог принять.
Первой мыслью ведущего было вызвать вертолет, чтобы он опустил растворитель на тросе. Но от этой идеи пришлось отказаться — я не смог бы дотянуться до края карниза, где будет болтаться трос. Спускаться вниз в одиночку без альпинистского снаряжения и страховки мне тоже не хотелось, тем более что до вертикальной скалы было еще метра три абсолютно непреодолимого навеса. Единственное, что оставалось, — вызывать спасателей. Так ведущий и сделал. Через полчаса он сообщил мне, что завтра с рассветом ко мне на выручку выйдет группа альпинистов. Три мастера и один разрядник. Они надеялись одолеть стену часов за двенадцать.
Я мысленно представил себе их путь. Нет, не успеть им за двенадцать часов. Самое меньшее — дня два, а то и три. Недаром эту штуку назвали "Чертовой стеной" — по-таджикски — Деворишайтон. Да, положение — хуже некуда! Проторчать два дня в подвешенном состоянии, практически без воды и пищи — перспектива не из приятных…
Прошло два часа. Внизу пообедали. Я лежал, изнывая от безделья и невеселых мыслей. Так мне и пришлось бы проваляться несколько суток, если б не Ирочка. Спасение таилось там, где я меньше всего ожидал. Неожиданно в наушниках послышался ее голос:
— Алло! Послушай, что я придумала. На тебе тренировочный костюм?
— Конечно.
— Так вот, если ты его распустишь, а нитку с грузиком опустишь к нам, мы привяжем к ней тонкую капроновую леску, потом леску потолще, потом, ну помнишь, как в сказке?
— Не продолжай. Длины не хватит, да и нить не выдержит!
— Что ты понимаешь в нитках и вязании! Говорят тебе, получится!
Машину погнали в поселок за лесками, в я соорудил из подручных средств катушку и снял блузу. Она таяла на глазах, превращаясь в длинную-длинную спасительную нитку. Потом, когда остались одни рукава, я привязал к концу нитки болтик, надел на нее листок из блокнота и начал осторожно разматывать.
Несколько раз нитка цеплялась за скалу, но все-таки настал миг, когда ее конец был пойман Ирочкой.
К этому времени машина уже вернулась. Осторожно, как удильщик, который подсек крупную рыбу, я втянул нитку обратно. Дальше все шло, как в сказке. Только там принцесса сидела в неприступной башне, и герой спасал ее, а здесь она сама пришла на помощь герою.
Скоро у меня в руках была уже леска, потом другая, потолще, потом капроновый шнур, на конце которого болталась канистра с растворителем.
Заправлять машину, висящую вверх ногами, не так просто, пришлось воспользоваться для заливки сливным краном.
И все же в половине четвертого я улегся в кресло, запустил двигатель и пошел вниз.
Вскоре испытания были закончены, к восторгу Ирочки, которой не терпелось вернуться к мужу в Москву.
А мое приключение стало достоянием "Инструкции по эксплуатации адгезохода". Там сказано: "На машине должен иметься канат, длиной не меньший, чем высота подъема машины над легкодоступной местностью".
И последнее. Альпинисты все-таки прошли Деворишайтон. Придя в наш лагерь и выяснив, что спасать уже никого не надо, они не отказались от восхождения. Оно заняло трое суток.
Сергей Житомирский
Вернуться в тот же мир
Галя пустила шаротрон, приложив ладони к его истертым панелям. Так делалось, чтобы свободная рука случайно не попала в эфиронный вихрь.
Руке бы это, правда, вреда не причинило, но известно, что в свое время хозяйки пугались, найдя в чаше сдублированные кончики собственных пальцев. Полупрозрачный вихрь отделился от колонки в центре чаши, неторопливо раздулся и исчез в стенках углубления. Галя ощутила привычное дуновение это чаша выдохнула сдублировавшийся воздух. Яблоки тоже сдублировались, их точные копии появились по ту сторону колонки. Галя сдвинула свою пару, снова пустила вихрь, сгребла восемь яблок в вазу и подошла к окну.
— Олег, Марина, завтракать!
Муж и старшая дочь, игравшие на полянке у ручья, сложили в сумку ракетки и воланы и наперегонки кинулись по песчаной дорожке к дому.
За столом Олег рассуждал о попытке Журавлевой перевести Евгения Онегина на современный русский язык. Он говорил, что стихи поэтессы вульгарны и кощунственны и что как бы ни изменялся язык, Пушкина надо читать в подлиннике. Галя не очень слушала.
— Кстати, — перебила она его, — ты обещал съездить к Орлову по поводу яхты. Вот сегодня бы и съездил.
— Почему именно сегодня? — запротестовал Олег.
— А сколько можно ждать? Все это — глупость какая-то. Где это видано, чтобы заказы отклоняли из-за перегрузки дубликаторов? Пусть твой Орлов сделает им внушение, чтобы не увиливали от работы. Ну, не хочешь ехать позвони.
— Неудобно звонить по такому делу, — поморщился Олег, — все-таки это нарушение официального порядка.
— Совсем о сыне не думаешь, — Галя пожала плечами. — Пойми, математикам туризм совершенно необходим.
— Па, — вмешалась Марина, — по-моему, ма права. Игорек так старался, готовился, сдал на разряд, а тут — отказ. В его возрасте это может просто разрушить психику!
— Ну, хорошо, будь по-вашему, — сдался Олег.
День был разбит. Олег связался с Орловым, к его удивлению, тот сразу же согласился на встречу. Олег переоделся, пошел в гараж и прямо из лодки заказал линию до Дубны. Машина всплыла, двинулась к светлой щели ворот, створки со скрипом раскрылись под давлением ее силового поля. Воздушный кораблик выскользнул наружу и пошел вверх, чуть заметно рыская в поисках курса. Галя и Марина помахали вслед, дом исчез за лесистой возвышенностью, шорох ветра оповестил о достижении крейсерской скорости. Автор нашумевшей монографии "Физика в социально-экономической истории", досадуя, что поддался на уговоры женщин, понесся на север.
Дорога отнимала полчаса, их можно было бы использовать для дела, но Олег, откинувшись в кресле, просто глядел на плывущий навстречу простор. Он видел внизу бесконечные парки с россыпью пестрых домиков, массивы заповедных лесов, петляющие по заливным лугам реки с зарослями ив по берегам. Олег любовался землей и думал, что из всех физических открытий наибольшее влияние на человечество оказало, конечно, изобретение эфиронного дубликатора.
Дубликаторы назвали шаротронами в честь Игоря Шарова, не оцененного современниками ученого, который еще в середине XX века предложил эфиронную теорию микромира. Его гениальная догадка состояла в том, что элементарные частицы есть не что иное, как вихри частиц вакуума — эфиронов, составляющих анизотропное расширяющееся поле.
Два столетия спустя родилась эфиронная физика, подарившая миру удивительное открытие — эфиронный дублирующий вихрь. Этот макровихрь имел замечательное свойство запечатлевать в себе образ любой встреченной частицы. Ее отпечаток уносился вихрем, созревал и, наконец, материализовался в виде такой же частицы. Пятнадцать лет напряженной работы потребовалось для создания сканирующего вихря, который открыл возможность дублирования материальных тел. Год изобретения дубликатора 2260-й считается временем начала второй технической революции.
Шаротрон позволил дублировать почти любые предметы, устройства, вещества, лишь бы они умещались в зоне действия вихря. Первые дубликаторы стоили непомерно дорого, но вскоре удалось наладить их дублирование на более крупных шаротронах, и применение этих приборов стало повсеместным. Энергия вихря пополнялась за счет деструкции частиц любой материи. Так вместе с проблемой производства была решена и проблема утилизации отходов. Дублированию подлежало все, правда, дубликаты живых организмов не оживали. Но задача дублирования жизни не имела практического значения, поскольку продукты питания дублировались без потери свойств. От сельского хозяйства уже не требовали урожайности, оно поставляло совсем немного продуктов высшего качества, которые потом тысячекратно дублировались. Домашний шаротрон стал необходимой частью обихода. В нем дублировалось все нужное: пища, одежда, книги, украшения. Хозяйки забыли, что такое стирка и мытье посуды. Грязные вещи летели в утилизатор, а едва возникала необходимость, в считанные минуты появлялись новые, сдублированные с герметически упакованных образцов.
Прекратились горные разработки, стали ненужными химические и металлургические заводы. Любое вещество можно было получить в любом количестве на дубликаторах. Были созданы шаротроны, выпускавшие профильные материалы какой угодно длины, путем приращивания вновь сдублированной части к предыдущей, оставленной на границе вихря. Машиностроение свернулось до бюро-мастерских, создававших образцы новых изделий. Только заводы крупных машин сохранили основные цехи.
Зато распространились заводы-дубликаторы, часто не имевшие даже упаковочных отделений, которые дублировали самую различную продукцию по образцам "готовым к отправке". Совершенно изменились понятия о технологичности. Появились дизайнеры, которые тысячи раз дублировали одно и то же изделие на слегка дефектных шаротронах, отыскивая среди дубликатов образцы с полезными "мутациями", и с помощью одного лишь направленного отбора изменяли исходный образец до неузнаваемости.
Многие социологи утверждали, что свалившееся на людей изобилие станет губительным. Опасались, что уменьшение занятости и исчезновение необходимости добывать хлеб "в поте лица" вызовет эпидемии психических заболеваний, рост преступности, повальную наркоманию, быстрое вырождение культуры. В какой-то момент казалось, что эти мрачные прогнозы сбываются. Но здоровое начало человечества победило.
Несколько всемирных клубов сумели привлечь сотни миллионов прежних пассивных потребителей продукции "индустрии развлечений" к занятиям самообразованием, спортом, моделизмом, художественным творчеством. Ожидали демографического взрыва — произошло обратное. После нескольких десятилетий с преобладанием тенденции к сокращению населения оно стабилизировалось.
Не во всех областях произошло и сокращение затрат труда. Началась эпоха, названная экологической революцией. Строители меняли лицо земли. Исчезли индустриальные и сельскохозяйственные ландшафты, расширились заповедники. Распыление производства, сокращение перевозок и доступность воздушного мини-транспорта привело к отливу людей из городов в поселки-парки, вкрапленные в пространство "дикой" природы.
Показалась Москва, окруженная живописными искусственными холмами, сооруженными из груд строительного мусора, который остался после сноса районов массовой застройки. Теперь город мало где выходил за пределы так называемого Земляного вала. Его исторический центр, бережно сохраненный и отреставрированный, лежал в море зелени, из которой, как острова, поднимались ансамбли внешних архитектурных памятников. Над столицей проплывали стайки туристских лодок, Олег шел выше и мимо на север, над старинными водохранилищами и шлюзами канала к Волге. Лодка сбавила скорость, нырнула к домикам Дубны, нашла место на стоянке и села напротив главного корпуса Объединенного института.
Орлов выглядел плохо, по телефону это было не так заметно, и Олег уже не жалел, что приехал навестить приятеля. Они вместе кончали физтех, но Олег занялся историей науки, а Вадим пошел работать в Институт и прошел путь от лаборанта до директора. Вот уже шесть лет он занимал этот пост, возглавляя обширные физические исследования и курируя центр крупных дубликаторов, тот самый, который отклонил заявку Игоря.
— Молодец, что объявился, — сказал Вадим после обмена приветствиями, а то я уже собирался тебя приглашать.
— Какое-нибудь дело?
— Да, хочу привлечь к одной работе, — Орлов откинулся в директорском кресле. — Только учти, то, что я расскажу, — не для распространения.
— Решение Постоянного Комитета, — добавил он, поймав недоуменный взгляд Олега.
То, что Орлов рассказал, не укладывалось в мозгу. Это было, как обвал, цунами, прогноз чудовищного землетрясения. Оказалось, уже несколько месяцев все физические институты Земли жили в лихорадке и только притворялись здоровыми. Началось с того, что Петр Альвареш, статистик из Принстона, заинтересовался скачкообразным характером случаев замены шаротронов. Ему удалось выяснить, что при этом почти одновременно выходили из строя машины какой-нибудь одной модели, больше того, работающих машин этой модели вообще не оставалось.
Физики забеспокоились. Довольно быстро удалось обнаружить причину явления — оказался нестабильным сплав, из которого отливались кольцевые сердечники. Обнаружилось, что он сохранял нужные свойства только около 112 лет, после чего происходило необратимое изменение его структуры. Но поскольку при дублировании полностью воспроизводилась и структура сердечников со всеми назревающими изменениями, а базовые модели создавались в свое время в течение довольно короткого срока, выходило, что через несколько лет в мире не останется ни одного работающего шаротрона.
Но самым печальным было то, что все попытки снова получить нужный сплав пока ни к чему ни привели. Было похоже, что через три-четыре года может разразиться грандиозная экономическая катастрофа.
Пока, в ущерб другим заказам, все крупные дубликаторы перевели на дублирование шаротронов последних моделей, а фермам дали задания на увеличение семенного фонда.
— Ведь семена не дублируются, — закончил Орлов, — их надо вы-ра-щивать! А представь себе, что будет, когда придется выращивать всю пищу? Все материалы добывать? Буквально каждую вещь изготавливать?
— Зачем так мрачно, — возразил Олег. — Три года — не так уж мало.
Вадим горестно покачал головой:
— Ты оптимист. Мы были такими же пару месяцев назад, пока не погрузились в это болото. Видишь ли, дубликатор — вершина технологии целой эпохи. Чтобы достичь этого уровня, нужно чуть ли не снова пройти весь путь развития ядерной техники. Вспомни историю сплава. Мне представляется, что с ним никто не умел работать, кроме Горация Симонова. Он и отливал заготовки сердечников для всего мира здесь в шестом корпусе. Но то ли его отчеты не полны, то ли мы уже не знаем того, что ему казалось очевидным, то ли в его работе было слишком много интуиции, но пока никто не смог получить ничего даже отдаленно похожего на его результаты.
— Мне кажется, насчет монополии Симонова ты заблуждаешься, — сказал Олег, — Помнится, в начале семидесятых в Швеции была фирма "Электролюкс", которая хвалилась, что ее шаротрон совершенно оригинален.
— Любопытно! — Орлов повернулся к пульту информационной системы и запросил данные по дубликаторам "Электролюкса". Но оказалось, система вообще не знает о существовании такой фирмы.
— Дай-ка я проверю по своему архиву, — предложил Олег.
Он позвонил домой. Подошел Игорь, который уже вернулся из Плавска. Гали не было — ушла на этюды, — и Олег попросил сына порыться в картотеке. Игорь переключил телефон на рабочую комнату отца и вскоре появился у старинного каталожного шкафа. Олег любил раскладывать пасьянсы из карточек, и работал по старинке. Игорь быстро нашел нужную карточку. В ней говорилось, что действующий шаротрон фирмы "Электролюкс" находится в музее Улувстрема. Правда, сделан он был не в начале семидесятых годов прошлого века, а в 2262-м, то есть был одним из первых промышленных образцов.
— Действующий? — с недоверием и надеждой переспросил Орлов.
— Тут так сказано, — кивнул Игорь.
— А каким годом помечена карточка? — спохватился Олег.
— Триста семьдесят первым.
— Тогда все ясно, — сказал Орлов, — в семьдесят первом он еще мог работать. Все же я сейчас запрошу шведов.
— Постойте, — сказал Игорь, — тут есть приписка, — он перевернул карточку и прочел. — "Данные семьдесят седьмого года. Модель является модификацией шаротрона объединения "Сименс". Образец неисправен".
— Вот так! — хмуро проговорил Орлов. — Я даже могу сказать, что он перестал работать в семьдесят четвертом и что при этом нарушилась фокусировка.
— Спасибо, малыш, — сказал Олег Игорю и отключился. — Да, что-то я напутал. Может, это не шведы были, а швейцарцы.
— И об оригинальности заявляли ради рекламы, — добавил Орлов. — Но искать надо. Тебе задание: обдумай, что и где можно найти по части технологии и самых последних моделей. Мы сейчас гоним машину сентября двести семьдесят третьего. Каждый месяц после этого — уже благо.
Не мне тебе объяснять, что под словом "модель" я понимаю исходную начинку и отсчет веду от даты отливки сердечника. Когда будешь готов, свяжу тебя с нашей исторической группой. Но сперва сам, чтобы не идти на поводу. И, конечно, не забудь о сохранении тайны.
— Вот этого я не понимаю, — Олег поднялся, — по-моему, такие вещи нельзя скрывать. Если нам грозит беда, лучше встретить ее с открытыми глазами. К тому же секретность сужает круг исследователей.
— Ладно, — остановил его Орлов. — Это не наш вопрос. На очередной сессии Совета Земли и Совета Наций Комитет собирается обо всем доложить. Тогда уже будут готовы планы спасения на случай нашей неудачи.
Олег возвращался домой подавленный. Как историк, он понимал, что грозящая ломка производственной структуры общества может оказаться очень болезненной. Хорошо, если удастся избежать голода и сохранить единство человечества. А если нет? На какую ступень варварства они могут скатиться? Он смотрел вниз на ухоженную гостеприимную землю, и ему чудилось, что место рукотворной лесостепи уже заняли знакомые только по картинкам унылые пространства сельскохозяйственных угодий, кратеры карьеров, коробки бесконечных цехов. Неужели к этому придется вернуться?
Он думал, что неудачи физиков связаны не только с трудностью постичь кухню гениального Симонова, но и просто с утратой той части технического опыта, которая может передаваться только от человека к человеку и оказалась потерянной между строчками руководств за столетие господства дубликаторов. Звонок Гали перебил его мысли.
— Ну что, — спросила она, — Орлов согласился?
Олег не сразу понял, о чем она. Конечно, она находилась еще там, в безмятежном мире изобилия и семейных забот.
— Орлов? — Олег тряхнул головой. — Ему сейчас не до нас.
— Ты что, даже не сказал ему, зачем приезжал? Придется, видно, звонить мне самой.
— Не делай этого, прошу тебя.
— Ты — просишь меня? — Галя нехорошо засмеялась. — И у тебя хватает на это совести?
Она отключилась. Олег пожал плечами — пусть звонит. В конце концов, каждый волен звонить кому угодно. Она живет там, где ему уже не дано. Ему надо думать о другом — что искать, где искать, в каких архивах, музеях, собраниях могли сохраниться драгоценные сведения, которые позволили бы людям избежать катастрофы или хотя бы выиграть время.
Дома Олега встретила торжествующая Галя.
— Яхта будет, и разговор-то занял две минуты, — сообщила она
— Невероятно, — изумился Олег, — что-то тут не так.
— Все так, — возразила Галя. — Просто ты предпочитаешь не жить, а выдумывать жизнь. Ты продумывал ситуацию, а я ее проверила. И вот, все решено, и Игорек может отправляться на свои драгоценные астероиды.
С крыльца сбежал сияющий Игорь.
— Звонили из Дубны, — воскликнул он, — лечу принимать яхту! Да не смотри так на меня, па, на первый раз у нас с Остапом маршрут несложный, месяца через три вернемся.
Олег со вздохом похлопал сына по плечу.
— Хорошо бы, малыш, тебе вернуться в тот же мир, из которого ты улетишь.
Игорь с тревогой повернулся к отцу
— Что-то случилось? Ты нездоров? Может, мне не лететь?
— Лети, лети, — успокоила его Галя. — Просто твой отец расстроен, что я оказалась практичнее его.
* * *
Игорь летел тем же путем, который совсем недавно проделал отец.
Он чувствовал, что что-то все-таки случилось, что есть какая-то связь между странным напутствием отца, его непонятным звонком из кабинета академика и отмененным отказом сдублировать яхту. Но что же произошло? Юноша вспоминал подробности разговора, сопоставлял, строил догадки и думал, думал.
Яхта приближалась к станции "Планета 104", построенной больше ста лет назад и оставленной за ненадобностью после тридцатилетней эксплуатации. Игорь, исполнявший роль капитана, и его сокурсник Остап с судовой ролью матроса провели в космосе уже полтора месяца. Они успели посетить спутник Меркурия, помогли монтировать новый отсек, приняли участие в геологической экспедиции на поверхность и получили благодарность с занесением в спортивные книжки.
Второй этап оказался более сложным. Эфемериды станции давно не публиковались, ее поиски заняли много времени, и Остап нервничал, боясь, что это скажется на их спортивных результатах. Но когда он увидел станцию, похожую на колесо древней телеги с массивным ободом и толстыми спицами, то перестал ворчать, пораженный удивительным зрелищем. Сверкающее на солнце тележное колесо неторопливо катилось через космос. Они причалили к центру втулки. Станция была давно разгерметизирована. Напялив скафандры, друзья вошли внутрь. В капитанской рубке они нашли журнал посещений, взяли записку, оставленную три года назад австралийскими туристами, оставили свою.
— Ты все же молодец, что поменял маршрут, — сказал Остап Игорю, копавшемуся в документах. — Куда интересней побывать на эдаком чудище, чем на какой-нибудь марсианской турбазе.
— Акт экспедиции Института истории, — прочитал Игорь. — Наконец-то. Станция обследована в триста тридцать пятом году, ведомость оборудования… Ого, есть! А тут — "снято для музея…" Нет, не сняли.
— Слушай-ка, кончай, а? — сказал Остап. — Мы же в цейтноте.
Игорь отложил пластинку акта и сказал, что им придется провести на станции еще несколько часов и обследовать склад.
— Да ведь он запечатан!
— Я распечатаю.
— Браконьер! Я не желаю участвовать в твоих выходках.
— Придется, — жестко проговорил Игорь. — Не забывай, что я капитан.
— Все-таки Марина правильно говорит, что ты хотя и копия отца, но внутри весь в мамочку.
— За мной, марш! — оборвал его Игорь.
По винтовой лестнице, бежавшей внутри спицы, они вернулись в центральный барабан, где царила почти полная невесомость. Игорь снял печать с дверей склада, которые оказались не запертыми. Туристы вошли в просторное помещение, занятое автоматическими стеллажами и напоминавшее гигантский улей. Игорь вел Остапа дальше и дальше, он что-то искал в лабиринте проходов среди нагромождения незнакомых механизмов.
— Что тебе тут понадобилось? — спросил Остап.
— Дубликаторы.
— Разве они в то время были?
— Представь себе. Именно здесь их впервые применили в космосе. И в ведомости они упомянуты!
— Вряд ли они могут быть тут. Всякий разумный человек разместил бы их ближе к центральной развязке.
— Верно, — согласился Игорь.
Они вернулись к центру барабана и действительно недалеко от входа в склад обнаружили отсек с двумя старинными дубликаторами.
— Теперь нужно проверить, работают ли они, — сказал Игорь.
— А почему бы им не работать? Не пойму, что ты затеял.
— Проверку, — отрезал Игорь. — Тащи сюда кабель от яхты, а я пока их отключу.
Остап выругался, но, зная упрямство друга, возражать не стал. Подключение оказалось долгим делом. Только через час Игорь сунул в чашку какой-то болт и с замиранием сердца приложил к панели одетую в перчатку руку. В колонке родился вихрь, привычно расширился, но, коснувшись болта, пропал. На втором дубликаторе повторилось то же.
— Смотри-ка, и правда не работают! — восхищенно воскликнул Остап. — А ты откуда узнал?
— Если верить академику Орлову, все шаротроны, сделанные в двести шестьдесят третьем, должны были скиснуть еще три года назад. Я-то надеялся, что они работают… И неисправность не та. Должна наступать расфокусировка, а тут-срыв вихря. Ну, что делать. Как говорят, дерзкий эксперимент не подтвердил смелой гипотезы. Сматывай кабель, пошли.
— Дураки, кретины! — вдруг закричал Остап. — Да в них просто нет балласта!
Он сам открыл утилизатор, сунул в воронку горсть болтов и снова пустил шаротрон. На этот раз болт исправно сдублировался.
— Гений, — в восторге проговорил Игорь, — дай я расцелую тебя! — И он постучал стеклом своего шлема по шлему друга.
Орлов, с которым связались яхтсмены, к неудовольствию Остапа, попросил их пока не покидать станции, чтобы яхта сыграла роль маяка.
Через сутки прибыл скоростной корабль, который забрал дубликаторы.
Его капитан от имени Института записал друзьям благодарность и оправдание задержки.
Находка оказалась спасительной. Материал сердечников на шаротронах с "Планеты 104" был почти не затронут старением. Дубликаторы на его основе могли служить многие десятилетия, человечество получило желанную отсрочку. Конечно, оставались трудности, связанные с перспективой остановки крупных дубликаторов, но ни голод, ни нехватка предметов первой необходимости Земле уже не грозили.
Пока Игорь с Остапом шли по кометной орбите к Венере, мир задним числом переживал и обсуждал перипетии несостоявшейся катастрофы. Остап, принимая передачи с Земли, только охал и опасливо поглядывал на Игоря. Факт доставки найденных шаротронов в Дубну пресса истолковала в том смысле, что нашедшие их туристы действовали по заданию Института. Им поэтому отводилась роль скромных исполнителей, против чего истинные спасители цивилизации не возражали. Через полтора месяца, когда маршрут был пройден, никто уже ими не интересовался. Они получили заслуженный спортивный разряд и вернулись к своим учебным делам.
* * *
Ослепительным днем в разгар золотой осени Орлов позвал семью Олега в гости. Они расположились над Волгой на террасе небольшого рубленого дома, где академик жил один. Улыбающийся Орлов принес огромное блюдо пирожков собственного изготовления. Галя открыла этюдник и стала набрасывать его портрет, Марина разглядывала фотографии резных украшений дома, которые только что сделала, Игорь рассказывал о своем путешествии.
— Объясните мне, молодой человек, — попросил Орлов, — что побудило вас отыскать и испытать эти дубликаторы? Звонок отца?
— Конечно, — ответил Игорь, — он был и толчком к размышлениям и дал основную информацию. Я понял, что если уж речь пошла о старении даже музейных образцов, то дело плохо, и замешаны какие-то глубокие причины. И я подумал, что вы, должно быть, проверили влияние всех факторов, кроме одного, — невесомости.
— Так и было, но почему?
— Да потому, — улыбнулся юноша, — что давно уже никто не летает без искусственной гравитации и о невесомости помнят одни только туристы.
— Похоже, вас не зря учат логике, — сказал Орлов.
— Между прочим, — вмешался Олег, — то, что Игорь, не имея почти никакой информации, чуть ли не чудом нашел выход из кризиса, лишний раз подтверждает мое мнение насчет секретности.
— Уже было, — остановил его академик, — и в твоих статьях, и у Сноу, и у Акумы. Кстати, я и сам держался тех же взглядов, но, согласись, был обязан подчиняться Комитету.
— Но все-таки, к счастью, вы не всегда ему подчинялись, — заметила Галя. — Ведь вы не имели права дублировать ничего, кроме шаротронов, а для нас сдублировали яхту, без которой Игорь ничего бы не нашел.
— Милая Галина Сергеевна, — ответил Орлов, — когда вы мне позвонили, я понял, что единственный способ создать для вашего мужа рабочую обстановку — это исполнить ваше желание. Но для этого мне не пришлось нарушать правил. Яхту для вас я не дублировал, а взял с институтской спортбазы. Сами мы к тому времени уже и думать забыли о туризме.
Сергей Житомирский
"Третья товарная"
(очерк)
Ночью, когда город затихал, до студенческого общежития доносились гудки тепловозов, лязг буферов, искаженный динамиком голос диспетчера сортировочной станции.
Шумно дышали соседи по комнате. Семену не спалось. Он лежал на спине, глядя на тени веток, которые водил по потолку качающийся фонарь.
Вагоны, вагоны, вагоны… За день в стране грузят более 250 тысяч вагонов. Полувагоны с углем и рудой. Их ждут разгрузочные эстакады, грейферы, вагоноопрокидыватели. По стальным магистралям идут эшелоны с зерном. На элеваторах их содержимое за несколько минут засосут трубы пневматических зернопогрузчиков.
Но вот — стихия платформ и крытых вагонов с самыми разными грузами. Тут тонкие колбы крупных радиоламп, упруго висящие на пружинах в деревянных рамках, разобранные платяные шкафы, электродвигатели, детские коляски, консервы, велосипеды, ящики с подшипниками и пуговицами, диваны и телевизоры. Конечно, кое-что механизировано, но все-таки сотни тысяч тонн груза ложатся на руки целой армии грузчиков.
Десятки тысяч вагонов каждый день грузят и разгружают сильные руки. Это ежедневный, необходимый, как хлеб, труд.
Семен встал, прошелся по комнате.
Вагоны, вагоны, вагоны… А почему бы не поручить их погрузку и разгрузку автоматам? Неужели нельзя на этой чисто механической работе обойтись без человека, без его мозга с десятью миллиардами активных нервных клеток, без его глаз со ста тридцатью миллионами светочувствительных элементов в каждом, без его гибких умелых рук?
Казалось бы, чего проще: переставить предмет с места на место? В производстве на автоматических и поточных линиях это не вызывает затруднений. Другое дело на транспорте, где одна операция загрузки не похожа на другую. Постоянно меняются и сами грузы и места, на которые их надо переставить…
Несколько лет спустя Семен Соколов рассказал мне о том, как однажды, будучи еще студентом, он за одну ночь определил свой путь инженера — путь на всю жизнь.
Мы вышли на платформу «Третьей товарной» — экспериментального хозяйства транспортного института. Странная это была станция — совершенно безлюдная. Только по путям пробегали автопогрузчики.
Я огляделся и вдруг похолодел от ужаса. Прямо на цистерны с бензином бесшумно неслась низкая платформа со множеством небольших колес по бокам. Крушение, казалось, неизбежно. Я невольно зажмурился, ожидая страшного удара. Но прошла секунда, другая, третья… Я в недоумении открыл глаза. Платформа исчезла. Состав, с которым она должна была столкнуться, по-прежнему стоял на месте.
— Впечатляет? — улыбнулся Соколов, — Это наш маневровый аккумуляторный локомотив. Смотри…
В какой-то неуловимый момент половина состава отделилась и проплыла мимо нас. И тут я увидел многоколесную платформу, каким-то чудом оказавшуюся в середине состава. Это она катила его, сцепившись с последней цистерной массивным рычагом. Потом платформа остановилась, убрала рычаг и… въехала под цистерну.
Я нагнулся, наблюдая за этой странной машиной. Она свободно проходила под колесной тележкой и двигалась по тем же рельсам, что и цистерна. Колеса платформы, приблизившись к колесам вагона, втягивались внутрь, а затем, миновав препятствие, опять становились на рельсы. Таким образом, платформа свободно двигалась по станционным путям, ныряя под вагоны. Для нее все пути были свободны.
— Видите скобы, ограждающие колеса платформы? — сказал Соколов. — Они связаны со следящими золотниками, такими же, какие применяют в гидрокопировальных станках. Скоба, натыкаясь на препятствие, заставляет колесо отходить. Управляется машина по радио, с центрального диспетчерского поста. С помощью фотоэлемента она считает вагоны, пока не дойдет до заданного.
— Не слишком ли все это сложно? — неуверенно заметил я. — Ведь есть же механизированные сортировочные горки.
— Она не простая. Это верно. Но вот ведь о чем тут стоит подумать. Автосцепка сама умеет только сцепляться. А наша машина может и разъединить состав в любом месте и продвинуть его вдоль платформы, когда к нему трудно подогнать локомотив. В общем время покажет, а пока она проходит испытания.
— А вот это, безусловно, получит путевку в жизнь, — продолжал Соколов.
Над площадкой ходил козловой кран, грузивший контейнеры на платформы. Тщетно я искал глазами кабину крановщика. Не было и стропщиков.
— Система управления краном такая же, как у станков с программным управлением, работающих по координатам. Только там точность перемещений измеряется сотыми долями миллиметра, а у нас — сантиметрами.
Я с интересом наблюдал, как кран аккуратно вынимал из плотных шеренг очередной контейнер и нес к платформам. Когда груз опускался на место, захват раскрывался и плыл к следующему контейнеру. Этот автоматический захват был мне знаком.
Так называемая работа «через раз» обязательна при любых перегрузочных операциях. И конечно, не случайно возникла мысль обойтись в этом случае без управления, вернее, сделать патрон на захвате самоуправляемым. Подобное приспособление было создано в Институте металлорежущих станков A. Л. Купцовым еще в 1956 году при проектировании автоматической линии шестерен. При каждом нажиме на патрон своеобразный механический триггер — защелка делает четверть оборота. За один оборот она два раза разрешает патрону схватить деталь и два раза стопорит его в раскрытом состоянии, обеспечивая включение «через раз». Идея этого устройства была успешно использована инженером Меламедом для создания крупных автоматических захватных устройств, применяемых в строительстве и на транспорте.
Мы пошли дальше. Я решил ничему не удивляться на этой целиком удивительной станции. Но мне навстречу уже бежал очередной «автоматический» сюрприз. Автопогрузчик вез поддон, уставленный ящиками самой разной величины. Водителя на нем не было. Вероятно, погрузчиком управляли приборы, которые могут вести машину вдоль проложенного в земле провода. Проехав вдоль состава, он остановился у открытой двери вагона.
Неужели полезет в вагон? Как он развернется там, внутри?
А погрузчик и не думал разворачиваться. Все его четыре колеса одновременно повернулись на девяносто градусов, и он боком скользнул в вагон. Я заглянул внутрь. Вагон разделяла продольная стена. В полозья, прикрепленные к ней и к наружным стенкам, были на разных уровнях вставлены поддоны с грузами. Вдоль стены ехал погрузчик, снявший с полозьев очередной поддон. У двери он на секунду задержался, а потом боком выехал из нее и помчался прочь — вдоль черной полосы, начерченной на асфальте.
— Это сделано для маневренности? — спросил я.
— Не только. Такой погрузчик внутри вагона может работать по прямоугольным координатам, что упрощает систему управления.
— Еще один вопрос. Как передается информация о грузах? Ведь в огромном хозяйстве может возникнуть путаница.
— На каждом поддоне есть планка, на которой может быть до 30 кодирующих отверстий. Комбинации отверстий обозначают номер поддона. Каждому номеру соответствует определенный адрес.
— Но это же страшно мало!
— Ошибаетесь. 30 двоичных знаков — это больше полумиллиарда номеров. Адрес поддона в виде кода вводится непосредственно в «память» электронной машины-диспетчера. И поддон с грузами направляется либо на погрузку, либо на промежуточный склад. Получатели грузов ставят машины в определенные места склада и сообщают дежурному номера поддонов. Погрузку поддонов на машины ведут такие же погрузчики, как этот.
— Значит, все механизмы станции управляются с одного поста?
— Нет. Это резко снизило бы надежность системы. Центральная машина только распределяет работу: указывает, что и куда везти, но вопрос о каждом конкретном движении механизма решается на месте. Вот, например, машина, управляющая сейчас разгрузкой вагона.
Соколов подвел меня к машине, похожей на автокар. Из ее корпуса торчал металлический стакан, упиравшийся дном в стенку вагона. Когда очередной погрузчик скрывался в вагоне, стакан поворачивался на небольшой угол.
— Там на стенке вагона есть стальная пластинка, на которой сделана магнитная запись о расположении поддонов в вагоне, — сказал Соколов. — Машина управляет погрузкой по этой записи и корректирует запись. Так что если вагон нужно где-то догрузить, другая машина безошибочно продолжит эту работу.
Я с любопытством смотрел на Соколова. Кажется, еще совсем недавно был он студентом, а теперь…
— Я показал только малую часть механизмов, над которыми мы работаем, — сказал он. — Задача очень сложна, еще не все виды грузов удается перегружать автоматически. Но придет время, и мы решим проблему полностью. Профессия грузчика исчезнет.
* * *
Читатель, вероятно, захочет узнать, когда произошла наша встреча с Сеней Соколовым на «Третьей товарной». Я хорошо запомнил этот день — 13 сентября 1969 года.
Сергей Житомирский
На пороге космоса
(фантастический репортаж)
Недавно я имел случай подробно познакомиться с современными методами запуска космических ракет.
Конечно, я волновался, но все мои прежние страхи померкли, когда на моем пути в космос появилась совершенно реальная опасность — опоздать к старту.
Взмыленный, я выскочил из такси у ворот космопорта и почти побежал к его приземистому куполу по асфальтовой дорожке, пересекавшей широкий луг. Скоро я поравнялся с хорошо одетым мужчиной, который шел туда же, озабоченно поглядывая на часы.
— Не опоздали? — спросил я, заподозрив в нем товарища по несчастью.
— Надеюсь, — лаконично ответил он и прибавил шагу.
Мы обошли здание порта и предстали перед рослым мужчиной в космической форме — очевидно, диспетчером, который стоял на бетонной площадке возле широченной рельсовой колеи.
Вынув из кармана микрофон, он спокойным, твердым голосом объявил на всю округу:
— Внимание! Сто третий, на старт!
— Итак, история повторяется, — сказал мой попутчик, — Жюль Верн оказался прав — из пушки на Луну!
— Ну не совсем так, — ответил диспетчер. — Катапульта разгоняет ракету только до скорости звука. И потом наша «пушка» скорее похожа на пневматическое ружье. Хотите заглянуть в ствол? Калибр 4,5 метра.
Катапульта? Перспектива быть выстреленным встревожила меня, но попутчик оставался невозмутим, и это успокаивало. Видимо, мы были единственными пассажирами, и диспетчер решил показать нам все здешнее хозяйство, тем более что мой попутчик был явно знаком ему. Что ж, не стоило отказываться от экскурсии.
Мы подошли к огромному отверстию, зиявшему между рельсами. Его окружали створки люка, похожие на лепестки гигантского цветка. Протиснулись между створками и заглянули внутрь.
— Глубина пятьсот метров, — пояснил диспетчер. — Отойдите. Едет ракета.
Ракета приближалась хвостом вперед на внушительной многоколесной платформе.
Катапульта — гигантское пневматическое ружье — служит для предварительного разгона грузовых космических ракет. В камеру, отделенную от шахты мощной крышкой, накачивается заряд сжатого воздуха. Ракета опускается в шахту, опираясь на поршень и выдавливая из нее воздух, причем в шахте образуется разрежение. Когда ракета опустилась до конца, защелки запирают поршень. Теперь можно выравнять давление под поршнем и в камере к откинуть крышку. Все готово к запуску. В назначенный момент защелки отдергиваются, и ракета устремляется ввысь
— Обратите внимание на конструкцию первой ступени, — продолжал диспетчер. — Кстати, тоже наше новшество: первая ступень имеет прямоточный воздушно-реактивный двигатель — ПВРД.
— Новшество? Это интересно, — сказал попутчик.
— Да. Видите ли, ПВРД — самый простой двигатель во всей реактивной технике. Это просто труба переменного сечения, в которую введены форсунки для впрыскивания топлива. Воздух сжимается в ней не за счет турбин, а прямо за счет скоростного напора.
— И это изобретено в вашей организации?
— Это старо, как реактивная авиация. Просто для запуска ПВРД нужна скорость порядка скорости звука. Обычные ракеты, стартующие с Земли, развивают эту скорость, уже оставив под собой немалую часть атмосферы. А мы, применив ПВРД, избавились от необходимости (правда, только на первой ступени ракеты) нести с собой окислитель — им служит кислород воздуха. Отсюда дополнительная экономия взлетного веса и снижение стоимости доставки груза.
— Итак, все дело в экономии, — уточнил попутчик.
— Разумеется. Мы экономим до сорока процентов взлетного веса. Конечно, ради одного запуска не стоило бы сооружать такую шахту. Но при нынешних масштабах доставки грузов в космос наша шахта давно окупилась.
— А энергия? Ведь для разгона требуется гигантская мощность.
— Да, солидная, около миллиона киловатт, — кивнул диспетчер. — Но эта мощность отдается в очень небольшое время. Мы запасаем энергию, накапливая ее в течение многих часов. Поэтому наша компрессорная станция берет только три тысячи киловатт — как видите, сравнительно немного. Там, внизу, на дне шахты, есть камера: двадцать метров в поперечнике и двадцать пять в высоту, заполненная воздухом, сжатым до сорока атмосфер. Пока что он сдерживается крышкой, закрывающей ствол снизу. Это наш заряд. Освобожденный, он вытолкнет ракету из шахты.
Тем временем платформа наехала на шахту, и башнеподобная ракета, поддерживаемая могучими стойками, стала поворачиваться, поднимая к небу острый нос. К днищу ракеты был прикреплен широкий диск — поршень, который как раз пришелся по отверстию шахты. Ракета встала вертикально и немного опустилась вниз, введя поршень в трубу.
— Они заряжают ее с дула, как при Петре Первом! — воскликнул мой спутник.
Механик платформы махнул диспетчеру рукой из своей кабинки. Тот снова достал микрофон.
— Уравновесить ракету давлением в шахте! — разнеслось по космодрому.
— Огромное, должно быть, нужно давление, чтобы удержать такую махину, — заметил я.
— Как вам сказать, — ответил диспетчер, — для этого достаточно всего двух атмосфер. При нашем диаметре поршня они держат триста тонн.
«Корабль уравновешен!» — оповестило радио.
— Начать спуск! — распорядился диспетчер.
Ракета стала медленно погружаться в шахту. Когда она ушла туда до половины, платформа дала задний ход, опуская стойки. Вот видна уже только верхняя часть ракеты, вот остался только ее сверкающий конец. Лепестки люка поднялись над жерлом ствола и сомкнулись высоким граненым шатром.
— Ну, идемте, — наконец-то сказал диспетчер, направляясь к тяжелой стальной двери здания. — Сейчас корабль опускается, выдавливая из шахты воздух, — объяснял он на ходу, — а над ним остается разреженное пространство. Это уменьшит сопротивление в стволе при запуске. Между прочим, если корабль весил бы в два раза меньше, он бы вниз не пошел — давление атмосферы не пустило бы его.
Мы вошли в небольшую комнату с иллюминатором, выходившим на бетонную площадку. В комнате перед пультом сидел юный оператор, с деланным безразличием глядевший на приборы. Меня все больше волновал вопрос, когда и как нас будут сажать в ракету.
— Корабль опущен и захвачен защелками, — сообщил оператор.
— Отлично, — ответил диспетчер, глянув на часы, — включай пусковой автомат.
Открыв рот от изумления, я смотрел, как на табло одна за другой загорались фразы:
«Давление под поршнем и в камере выравнено».
«Нижняя крышка открыта».
«Защелки готовы».
«Старт!»
Земля дрогнула. Раздался нарастающий гул, распахнулся шатер верхней крышки, и на короткий миг в лучах солнца мелькнуло длинное тело ракеты. С ревом, оглушительным даже за бетонными стенами, шахта выдохнула ей вслед белый столб тумана и снега.
— Воздух охладился при расширении, — объяснил диспетчер.
Чувствуя, как на лбу у меня выступает холодный пот, я протянул ему билет. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
— От нас лететь? Да у нас же ускорение двадцать «же»! Мы же грузовой порт! Пассажирские корабли стартуют со Внукова. Вы что, не знаете?
— Со Внукова?
— Ну да. Ведь это крылатые ракеты, стартующие и садящиеся, как самолеты, и базируются они во Внуковском аэропорту.
— А вы? Вы-то мне что же ничего не сказали? — в отчаянии повернулся я к попутчику.
— Позвольте, — процедил он, — я — корреспондент, пишу репортаж о космодроме. Я полагал, что вы представитель другой газеты…
Я вышел из стальной двери. Пыль постепенно оседала, от ракеты осталась только белая полоса тумана в небе, да еще там светился алый купол парашюта — это закинутый на многокилометровую высоту возвращался на землю поршень.
Сергей Житомирский
Новый транспорт города — "цветок"
(очерк)
— Значит так, поедем до Кольцевой, потом по кольцу до Курской, а оттуда уже до Щелковской…
— На старом метро с двумя пересадками? С ума сошел! Это же целый час ехать. Сколько лет ты не был в Москве?
— Три года.
— Оно и видно. Едем по «Цветку». От Черемушек до Щелкова шесть минут езды.
— Брось! Не может поезд делать больше трехсот километров в час.
— Может. И притом он едет без единой остановки, хотя имеет станции через каждые три километра.
— То есть?
— Посадка и выход на ходу. Ну пошли. Сейчас сам все увидишь.
Мы спустились на станцию «Цветка». Метро как метро. Перрон, рельсы, пассажиры. Вот из тоннеля дохнуло ветром, оттуда с воем вынесся состав. Меня поразило отсутствие фар и окон на выпуклом обтекателе головного вагона. Состав остановился у платформы. Зашипев, распахнулись бесчисленные двери. Казалось, стенки вагонов состоят из одних дверей.
Пропустив выходящих пассажиров, мы зашли в вагон, перегороженный рядами перил. Здесь не было кресел. Отгороженные перилами рифленые дорожки пола вели поперек вагона к дверям, расположенным прямо напротив входных
«Внимание! Перрон отправляется через пять секунд. Посадка прекращена», — сообщило радио.
Я недоуменно взглянул на друга.
— Эти поезда называют подвижными перронами, — объяснил он.
Состав тронулся. Почему-то он сразу пошел вверх, сперва с небольшим уклоном, потом все круче и круче. Я ухватился за перила, потому что дорожка, на которой мы стояли, качнулась и вместе с перилами установилась горизонтально, в то время как вагон продолжал штурмовать какую-то гору. Пол вагона превратился в своеобразную лестницу, на ступеньках которой стояли пассажиры.
Но вот гора кончилась. Вагон стал выравниваться, и тут за стеклами дверей появился поезд «Цветка». Он шел с бешеной скоростью, но наш перрон догонял его.
Разница скоростей становилась все меньше, наконец поезда как бы остановились рядом, дверь в дверь.
Распахнулись двери там и тут, причем створки наших дверей вошли в чужой вагон и стали ширмами, защищающими пассажиров от ветра, рожденного скоростью. Странно было на ходу ступить в поезд, летящий со скоростью 360 километров в час.
Мы пропустили выходящих, вошли сами. За нами захлопнулись двери, перрон стал отставать и исчез.
В вагоне «Цветка» из дверей состояла только правая стена. Вдоль левой располагались удобные кресла. Движение поезда было неощутимо плавным.
«Проспект Вернадского», объявило радио.
Я и не заметил, когда к нашему поезду успел подойти новый перрон. Они подходили почти непрерывно, один за другим.
Через три минуты мы уже миновали Университет, Лужники, Парк культуры, Арбат, площадь Пушкина и понеслись к Курскому вокзалу.
— Обрати внимание на схему этой дороги, — сказал друг, подводя меня к табло на котором то и дело вспыхивали названия проносящихся мимо станций. — Линия представляет собой пятилепестковый цветок, нарисованный одним росчерком. Поезд не останавливаясь, обходит весь город. На любую станцию можно попасть без единой пересадки. В нашем случае мы проезжаем одну пятую часть дороги, это займет шесть минут. На половину «Цветка» уходит всего пятнадцать минут.
«Щелковская», — объявил рупор.
Распахнулись двери. Мы снова перешли в перрон, и тут начался спуск. Снова вагон превратился в лестницу, только теперь он летел вниз с крутой, немыслимо высокой горы. А потом вышел на горизонтальный участок пути и остановился у платформы обычной станции. Я взглянул на часы: действительно, мы ехали шесть минут.
После головокружительного спуска я невольно ожидал увидеть на станции огромный эскалатор, но он оказался на редкость коротким — станция была совсем неглубокая.
— Послушай, что означают эти фокусы с подъемами и спусками? спросил я.
Друг расхохотался.
— Да ведь мы ехали на одной глубине! Все наши наклоны — это просто обман чувств, вызванный разгоном и торможением. Пол наклоняется строго перпендикулярно силе инерции, сложенной с силой тяжести. Вагон шел ровно, а мы в нем стояли наклонно, как круто поворачивающие мотоциклисты. Посуди сам, расстояние между станциями — три километра, на переход с перрона в поезд «Цветка» тратится пятнадцать секунд. Это полтора километра пути. Значит, разгоняться и тормозить можно только по семьсот пятьдесят метров. Конечно, требуются сравнительно большие ускорения.
Эскалатор вынес нас на поверхность. Я обернулся к павильону станции «Цветок» и почувствовал, как сжалась Москва. Оставаясь грандиозно большой, она стала вдруг для меня в 10 раз уютней, потому что теперь любой ее конец был отдален от меня лишь немногими минутами пути…
Проблема транспорта в больших городах остается очень серьезном. Обилие пересадок и частые остановки во многом снижают эффективность классического транспорта столиц — метро. Как совместить высокую скорость с обилием остановок, охват многих районов города — с минимумом пересадок?
Представьте себе замкнутую подземную дорогу, четырьмя путями об ходящую весь город. По внутренним путям летят безостановочные поезда, обладающие скоростью, достаточной для того, чтобы пройти весь путь примерно за полчаса. Значит, наиболее долгая поездка не превысит пятнадцати минут, хотя трасса дороги будет часто проходить далеко но самым кратчайшим путем.
Труднее осуществить на ходу пересадку из перрона в поезд и обратно. Все же есть смысл преодолевать трудности ради создания «Цветка». Дорога, построенная по такой схеме, соединит друг с другом не отдельные районы, а свяжет воедино весь город.
Дальше: Лев Жигарев. Зеленый свет
