3
ДОРОГА до станции отняла почти двое суток.
Павел Березов проявил себя энергичным и расторопным руководителем поездки. Да и передвигаться оказалось легче, чем предполагал Борис. Он был в этих местах еще во время войны и запомнил все трудности передвижения, начиная с нехватки машин и вьючных лошадей и кончая низкой квалификацией шоферов… Теперь все было иначе. До Рыбачьего их доставил великолепный многоместный автобус, совершавший регулярные ежедневные рейсы. Далее они устроились на машине Академии наук, отправлявшей груз в Тянь–шаньскую базу. Трудной была только вьючная тропа через перевал, где передвигаться можно было только верхом на лошадях. Но Павел нашел в поселке знакомых людей, договорился о лошадях, и к вечеру второго дня путешествия их отряд остановился в ущелье Кыз–Булак среди необозримых стад курдючных овец.
Косматые собаки, захлебываясь истерическим лаем, бросились под ноги лошадям. Из юрты вышел старый киргиз в полосатом халате, подпоясанном красным платком, и отогнал собак. В сумраке неожиданно быстро опустившейся ночи пергаментно–смуглое лицо старика под пушистой лисьей шапкой казалось совсем черным.
— Он? — тихо спросил Борис.
Павел кивнул головой и сошел с лошади. Борис последовал его примеру.
Было холодно, как всегда в горах после захода солнца. У входа в юрту трещал дымный костер, над которым висел огромный закопченный котел. Старик сел на корточки перед огнем, протягивая к языкам пламени сухие, с синими жилами, темные руки.
— Салам, карыя, — сказал Павел подходя к костру.
— Салам, — ответил с достоинством старик, поднимаясь навстречу гостям. — Здравствуй, Павел.
Из юрты выглянула голова с темными припухшими глазами, блеснувшими детским любопытством.
— Внук. Мемире, — кивнул старик в сторону появившейся головы, которая сейчас же скрылась.
— Товарищ мой, Борис Карцев, — сказал Павел, отступая на шаг, чтобы его спутник был виден старику при мерцающем свете костра.
— Здравствуй, Борис, — с тем же выражением глубокого достоинства протянул руку старик. — Павла друг — мой друг.
Борис и Павел сели на корточки перед огнем. Их молчаливый спутник занялся лошадьми, спутывая им ноги.
— На станцию идешь? — спросил старик, выдержав небольшую паузу.
— Да. А завтра опять к тебе. Пойдем туда…
Павел махнул рукой на восток. Борис внимательно смотрел на старика.
Тот ответил не сразу. Его узкие глаза совсем скрылись под опустившимися щетинами бровей. Он долго смотрел на огонь, часто моргая.
— Ой, джаман, — сказал он наконец. — Не иди, Павел. Плохое место. Опять больной будешь.
— Теперь сухо, — ответил Павел — Подняться можно?
Старик продолжал качать головой и щелкать языком, но ничего не сказал больше. Неожиданно из котла пошел пар, на огонь с шипением полилась вода. Запахло бараниной. Старик потянул тонкий шест, повешенный над костром. Котел поднялся над пламенем.
— Кушать будем, — сказал старик.
Он встал, крикнул что-то по–киргизски в юрту. Из отверстия проворно выбрался мальчик, державший в руках нож и большое металлическое блюдо. Старик одной рукой отгонял пар, другую погрузил в котел. Показалась баранья голова. Старик, дуя себе на пальцы и перебрасывая голову с руки на руку, поднес ее Борису.
— Что делать? — испуганно спросил Карцев Павла.
— Возьми, поблагодари и положи на блюдо.
Борис принял голову и передал ее мальчику, который поспешно подставил под нее блюдо.
Вслед за головой последовала задняя нога. Старик, все так же обжигаясь и дуя на пальцы, поднес ее Павлу, который торжественно поблагодарил и тоже положил на блюдо.
Вторая нога была предложена проводнику и последовала на то же место. Затем были вытащены и положены на блюдо еще две части, после чего старик снова сел и с необычайным проворством принялся строгать баранину тончайшими ломтиками. Это заняло не более пяти минут. От баранины шел аппетитный запах, напоминавший Борису что последний раз он ел восемь часов назад.
— Что же это такое? — спросил он Павла.
— Беш–бармак, — тихо ответил тот, — традиционное киргизское блюдо.
Старик услышал и, довольный, закивал головой.
— Беш бармак беш–бармак, — проговорил он, широко улыбаясь.
Баранина была нарезана, кости вынуты. В заключение старик полил кушанье соком из котла.
— Это еще не все, — сказал Павел.
Мальчик вытащил из юрты большой медный чайник и лоскут какой-то ткани. Каждому полил из чайника на руки и подал лоскут для вытирания.
— Кушай — сказал хозяин.
Борис посмотрел вопросительно на Павла.
— Ложек не будет, — сказал тот с усмешкой. — Беш–бармак значит “пять пальцев”. Это блюдо полагается есть руками.
Борис храбро запустил руку в кушанье, захватывая мясо полной горстью Сок потек по его пальцам.
— Будь здоров, — сказал хозяин, передавая блюдо Павлу.
Беш–бармак пошел по кругу. Киргизы глотали мелко нарезанную баранину, почти не жуя. Борис и Павел не выдержали этого правила.
Несмотря на своеобразный способ приготовления, блюдо оказалось очень вкусным. Ели в глубоком молчании, пока не закончили ужин. Мальчик уполз обратно в юрту. Проводник свернулся калачиком и заснул здесь же, у костра. Хозяин продолжал сидеть, слегка покачиваясь, перед огнем. Глаза его были полузакрыты, в узких щелях между веками чуть отражалось пламя костра.
Борис опять посмотрел вопросительно на Павла. Ему смертельно хотелось спать. Но, очевидно, следовало ждать приглашения хозяина.
— Не иди, Павел, — произнес вдруг старик негромко, не меняя своей позы. — Плохое место. Проклятое место. Джаман–су.
— Так ведь высохло все, — возразил Павел.
— Собака выпьет — умирает, кой выпьет — умирает, ат выпьет — умирает. Не иди, Павел. Плохая вода. Джаман–су. — повторил старик.
Из темноты послышалось шуршанье, тонко заблеяли овцы. Вдали залились звонким лаем собаки. Старик поднял голову, прислушиваясь. Снова все стихло.
— Камень скатился с горы. — сказал Павел.
Опять наступило молчание.
— Батырлар–джол, — опять раздался негромкий голос старика. Его глаза широко открылись, и в них блеснуло красное пламя костра. — Батырлар–джол. Не пройдешь, Павел.
— Что это значит? — тихо спросил Борис.
Павел пожал плечами.
— Ну, дорога богатырей, великанов…
— Это название ущелья?
— Очевидно. Мне еще не приходилось слышать.
Старик говорил тихо, точно сам с собой:
— Никто не ходит туда… Никогда не ходит.
Он подбросил в огонь несколько сухих, колючих веток. Костер затрещал, задымил, вспыхнуло яркое пламя.
— Да ты скажи, чон–ата, почему? — спросил Павел.
Старик покачал головой.
— Никто не помнит… Давно было. Эчак–эле. Мой ата и чон–ата и мои ата–бабалар знали. Нельзя туда ходить. Батырлар–джол.
— Ну, а почему? — не унимался Павел.
— Была большой щель. Стадо гонял. Большой стадо гонял. Хозяин был батыр. Много батыр, целый народ. И путь был Батырлар–джол.
Старик замолчал, задумчиво помешивая веткой в золе костра.
— Что же с ним случилось? — спросил, наконец, Павел.
— Ата и чон–ата не уважал. И закрылся путь вниз. Щель узкий–узкий стал. И народ остался там. Давно было. Эчак–эле.
Стало совеем холодно. Поднимался ветер. От костра посыпались искры, разметавшиеся в темноте.
— Здесь будем спать? — спросил Борис.
— Зачем здесь? — отозвался старик. — Замерзнешь. Юрта иди.
Павел поднялся.
— Так завтра жди нас, карыя, — сказал он потягиваясь.
— Идешь? — спросил старик.
— Пойду. Зачем сказкам верить? Мы ищем новый каучуконос. И найдем его там, откуда ты его притащил. Ведь ты его брал — не боялся?
— Ой, боялся…
— Ну, все-таки взял. А сказку будешь рассказывать своему мемире.
— Зачем так говоришь, Павел? — сказал укоризненно старик.
Он вскочил со своего места.
— Постой. Увидишь!
Полосатая спина его халата исчезла в черном отверстии входа в юрту. Борис с Павлом переглянулись. Но, прежде чем они успели обменяться словом, старик показался снова в мерцающем свете костра.
— Смотри, — сказал он, развертывая темную тряпку с какого-то длинного предмета.
Тряпка упала. В руках старика оказалось что-то желтовато–серое, вытянутое.
— Смотри, — повторил он с торжеством в голосе.
Павел взял в руки предмет, поднес к свету и обратился к Борису:
— Ну, это, кажется, по твоей части. Кость.
Борис посмотрел на кость с удивлением. Взял осторожно в руки, прикидывая на глаз ее длину. В ней было не менее метра. Она совершенно высохла. Но отнести ее к окаменелостям не было никаких оснований. Она, очевидно, пролежала под дождем и ветром десяток–другой лет, не больше.
— Верблюд? — спросил Павел.
Борис отрицательно покачал головой, продолжая рассматривать кость.
— Это бедренная часть, несомненно, — сказал он наконец, — но только не копытного.
— Что же это, тигр?
Борис в смущении поскреб ногтем по головке кости.
— Ты знаешь, я много работал с грызунами. И если бы не эти чудовищные размеры, я был бы готов спорить на что угодно, что это бедро зайца или кролика. Отдашь нам или продашь? — обратился он к хозяину.
— Ай, нет, нельзя, — сказал тот, торопливо потянув кость из рук Бориса. — Нельзя, нельзя. Хоронить надо… Стадо вниз пойдет, хоронить будем. Батыр кость. Нельзя продавать.
Он завернул кость в тряпку и снова исчез в юрте.
— Любопытная штука, — сказал Борис. — Неужели я настолько забыл сравнительную анатомию, что не смог отличить бедро верблюда от бедра зайца?
— Ну, будем думать, что это верблюд, — махнул рукой Павел. — Пошли спать. На рассвете выедем… Днем будем на станции. А завтра в ночь начнем наш поход.