— Нет, господа, я не могу на это согласиться, — взволнованно говорил Хансен. — Раз уже я принял условия совета и обещал ему, что мы не будем переходить границы долинки, где стоит дом Великого — я должен сдержать свое слово. Повторяю: я не могу никому разрешить проникнуть к Великому.

— Вот глупости! — задорно воскликнул Шнейдер, молодой немецкий офицер из команды дирижабля. — Сразу видно в вас штатского, доктор. По — нашему, по — военному, дело обстояло бы гораздо проще: взвод. Один залп в воздух. Несколько пинков прикладами. Раз, два. Все в порядке.

Йельсон поддержал Шнейдера:

— Откровенно сказавши, я не очень представляю себе, из — за чего мы так церемонимся. Коль скоро этот Великий существует не только в фантазии туземцев и коль скоро он, как удалось выяснить, действительно является белым — ваша обязанность добраться до него. Быть может это какой — нибудь опасный человек…

— Ну, мой друг, какой же человек, сидящий на Земле Недоступности, может быть опасен, кто бы он ни был? — со смехом заметил Хансен. — И кроме того, ведь эта земля давно объявлена советской. Поэтому и распоряжаться на ней может только власть Советов.

— Вот это мне нравится, — земля была объявлена собственностью государства, никогда ее не открывавшего и не пославшего на нее ни одного своего подданного, — рассмеялся Билькинс.

— Однако, это именно так. Об этом гласит декрет большевиков, объявленный ими еще в 1917 году. Ведь мы находимся в так называемом советском секторе.

Шнейдер молодо и задорно рассмеялся:

— Право, доктор, если бы я не чувствовал к вам такого уважения, я просто рассказал бы по этому случаю один занятный анекдотик. Но почтение к вам заставляет меня ограничиться замечаниями о том, что, по — моему, просто — напросто смешно самим ставить перед собой препятствия в виде явных фикций. Ведь не станете же вы меня уверять в том, что большевистское законодательство может быть признано разумным и обоснованным даже самым захудалым европейским юристом. Мало придумать и объявить какой — нибудь декрет, — с важностью на безусом лице объявил Шнейдер, — нужно же в конце концов иметь на это хоть какое — нибудь право. А о каком праве могут говорить большевики? Смешно! Я совершенно убежден, что большевики даже не рискнут осуществить своих посягательств на эту землю, коль скоро здесь уже подняты флаги таких держав, как мое славное отечество, — Шнейдер вытянулся и сдвинул пятки, его рука потянулась было даже отдать честь, — и как могущественное звездное знамя вашей страны, — он сделал жест в сторону американцев.

— Ну, в этом — то я сомневаюсь, — скептически заметил Билькинс. — Господа советяне или советисты, я не знаю, как их нужно назвать, не обладают таким характером, чтобы согласиться с доводами разума, не подкрепленными пушками наших дредноутов…

В разговор вмешался молчавший до того молодой американец:

— И вы знаете, что, самое замечательное (я довольно много интересовался вопросами советизмуса или, вернее, большевизмуса) — у русских коммунистов есть все основания считать свое право на эти земли почти незыблемым. Ведь, подумайте сами, для того, чтобы любое из наших государств могло отстаивать свои нарушенные права, оно все же должно суметь хотя бы через посредство прессы так осветить вопрос перед обществом, чтобы создать ясную картину своей правоты. Иначе мы не получим ни одного добровольца для операций против большевиков. А попробуйте — ка объяснить кому — нибудь, почему именно этот кусок обледеневшей земли является столь необходимым для развития нашей промышленности или сельского хозяйства, чтобы стоило ухлопать несколько миллионов долларов на его отвоевывание у большевиков, или стоило бы заплатить за него жизнью нескольких десятков оборванцев, поступивших в армию или на военный корабль. Боюсь, что такая задача окажется не под силу даже нашим королям пера.

— Вы единственный, сэр, кого я считаю в этом вопросе правым, — серьезно сказал Хансен, — но я должен еще прибавить, что, по — моему, если бы возник серьезный конфликт из — за этой земли, то большевики не дали бы себе труда направить сюда хотя бы одного солдата. И все — таки именно они оказались бы победителями над всеми вооруженными силами и боевыми судами, высланными для занятия этой территории… Но, в общем, это дела не меняет. В данный момент я не хотел бы иметь никаких конфликтов с местными жителями, хотя они, вероятно, не считают себя подданными какой бы то ни было из держав. С ними нужно держать себя как с народом совершенно самостоятельным. Я предоставляю вам заниматься любыми научными работами в пределах, допускаемых нашим устным соглашением с Маньцей, но не больше. Что касается меня, то я свои работы уже окончил.

Хансен сделал приветственный жест и ушел по направлению к своему лагерю. Группа разбилась. Ученые разбрелись по туземному поселку. Большинство из них занимались детальным исследованием всего, что могло пролить свет на появление людей на этом отрезанном от всего мира клочке земли. При этом американцев особенно интересовал вопрос, почему именно самоеды оказались на этом острове в то время, как по их расчетам, если уж здесь появились люди, они должны были бы быть эскимосами. Между тем не только люди, но даже ездовые собаки их стояли очень далеко от лучше всего известных американцам лабрадорских и гренландских типов. Собаки очень сильно напоминали сибирских лаек. Как удалось выяснить, каменный уголь для постройки жилищ туземцы стали применять сравнительно недавно — лишь с тех пор, как на острове каким — то таинственным образом появился Великий. Со времени появления этого же самого Великого туземцы научились использовывать уголь как топливо. До того они пользовались для поддержания огня исключительно жиром морских животных. Кстати заметить, что, по словам туземцев, только за последние годы они стали испытывать некоторое ослабление морского промысла. До того полярные животные всех видов в изобилии приходили к Земле Недоступности. Ухудшение промысла совпадает по времени с резким изменением в климатическом режиме острова. Климат в долине, занятой поселком, сделался более суровым. Основное направление ветров изменилось. Сильно уменьшилось количество мышей — пеструшек вблизи поселка. Водившийся ранее в изобилии песец стал попадаться значительно реже.

При небольшой осведомленности туземцев о характере местности, лежащей в направлении, где приземлился «Граф Цеппелин», ученые не могли получить сколько — нибудь точных данных о местности, расположенной к северу от поселка. По словам жителей, в том направлении они бывали очень редко. Только на охоте. Там расположено много льда. Гладкая поверхность высокого ледяного плато изрезана глубокими и широкими пропастями. Края этих пропастей так круты и гладки, что ни один человек не может в них спуститься и через них перейти.

Один немецкий профессор записал со слов старика, еще более седого и более трясущегося, чем сам Маньца, сказку. Сказка не была старой, но детали ее почему — то исчезли. Образы стали тусклыми. Как на стершейся монете. Сказка была такова:

«Долго, очень долго жил на небе великий светлый дух добра Нум. Он внушал всему живому добрые намерения и мысли. Но лик его был так светел, что Нум никогда не наклонялся, чтобы взглянуть вниз, как живут люди. Нум боялся затмить ясность своих божественных очей. Он ограничился тем, что слушал. И по звукам определял, как люди исполняют свои добрые мысли и как они повинуются своим добрым намерениям. Велико, очень велико было ухо Нума. Оно простиралось над всей землей от края и до края. И все — таки Нум не услышал всего, что думают люди. Не смог проследить их добрых дел. В ухо к Нуму приходили звуки, будто люди делают так же хорошо, как думают. Об этом кричали в ухо Нуму шаманы людей. Они били в молитвенные барабаны. Они пели и стонали, чтобы заглушить скверные дела тех, кто приносил им жертвы. Они обманывали Нума. Они думали, что обманывают Нума. Они полагали, что, ежели Нум будет слышать только молитвенные барабаны и священные песни, этих звуков и песен хватит, чтобы заполнить его большое божественное ухо. Но им не удалось обмануть Нума. Нум был светел и мудр. Более светел и мудр, чем думали шаманы. Нум сказал:

— Пусть всякое место, на котором совершается доброе дело, ярко освещается солнцем. Пусть слабые звери приходят смотреть на людей, совершающих доброе дело.

И правда: трава прорастала там, где делалось доброе, солнце светило и грело добрых людей. Звери приходили к таким людям и люди охотились на них, сколько хотели. Но Нум сказал и другое:

— Пусть там, где будет делаться худое, земля покрывается льдом. Пусть на дурных людей падает снег в таком количестве, чтобы засыпать их с головой. Пусть злые сильные звери приходят смотреть на злые поступки людей.

И действительно: земля обмерзла и покрылась льдом. Снег падал так, что люди ничего не видели и в нем вязли их ноги. Они не могли охотиться на приходивших зверей. Звери охотились на них и резали злых людей. Сидел Нум на небе и слушал, что делают люди. И вот слышит Нум, что его большое ухо делается все более и более пустым. Все меньше и меньше приходит звуков с земли. Как будто все люди спать легли. Долго слушал Нум. Долго думал Нум. Ничего не мог понять. И вот решился Нум тогда поглядеть на землю. И увидел Нум, что на земле не осталось уже почти места, не покрытого льдом. Засыпана вся земля глубоким снегом. Людей на ней даже и не видно, только злые звери рыскают в поисках добычи. И понял Нум, что шаманы его обманывали. За священными песнями и громом молитвенных барабанов делалось на земле худое. Потому и померзла вся земля. Потому и снегом ее занесло. Потому и людей на ней только малая горсточка осталась. Это те немногие, что не обманывали Нума. Жили они без шаманов. И доходили от них до божественного уха Нума те звуки хорошей жизни, которую они действительно вели. Но только из — за злых людей плохо пришлось теперь и этим немногим. Мало оставалось у них земли, не покрытой льдом. А зеленой травки и вовсе не стало видно. И солнце перестало греть землю. И лед все больше ее покрывает и грозит вовсе заполнить. А снег валит так густо, что хорошие люди вязнут и не могут даже ходить. А зверей стало так много и так они осмелели, что не стало мочи у немногих людей с ними справляться и стали звери побеждать людей. И понял Нум, что, если не спасти этих немногих людей, вовсе переведется род людской., Спустился Нум на землю. Ступил ногой на лед, лед растаял. Провел по земле рукой — и проросла земля серебряным мхом и пушистой травой. Обрадовались люди. Думали, пойдет Нум по всей земле. Где ступит, там лед растает. Где коснется рукой, там зелено станет. Но Нум поступил иначе. Он сказал людям:

— Если вам дать много земли, вы опять народите много детей. Дети вырастут и станут делать такие же худые дела, какие делали ваши погибшие братья. Я не хочу больше слышать плохих дел. Я не хочу тоже, чтобы шаманы обманывали меня, посылая молитвенные звуки вместо того, что делают люди. Поэтому я не дам вам больше земли, чем занимает одна моя ступня. На этой земле вы будете жить и делать добрые дела.

Нум сказал так и ушел к себе. На земле остался только такой клочок оттаявшей земли, какой занимала ступня Нума. Это и есть та долина, в которой живет наш народ. На этой земле стало возможно жить. Хотя и много хуже, чем жилось раньше. Из — за плохих дел людей и лжи шаманов подо льдом погибли самые нужные животные. Такие животные, каких мы уже не видели и не знаем. Мы даже не знаем, как они называются. Наши деды еще видели их и говорили нам, будто на одних из них ездили как на собаках. Только животные эти были большие. На головах у них росли большие кусты. А мясо их было так нежно и вкусно, что люди не употребляли никакой другой пищи».

Рассказчик подумал немного и грустно допел:

«Но Нум не дал нам снова этих животных. Он заставил нас трудиться для добывания пищи так, как не трудились наши деды. Жизнь наша стала такой трудной, что мы не смогли бы даже и делать ничего плохого. У нас не хватило бы на это сил. Жилища наши стали холодными. Света в них почти не стало. Одежды наши стали плохи. Пища стала скудна. Пропали бы мы совсем, если бы снова не сжалился над нами Нум и не послал нам своего советчика. Он послал его к нам на большой лодке. Но Аа послал ему вдогонку своих злых духов. Злые духи убили всех добрых духов, везших нумова советчика. Сели сами в лодку и повезли его к нам. Они хотели проникнуть на землю под личиной добрых духов. Но советчик, по прозванию Великий, сказал нашему народу, что духи, привезшие его, пришли для того, чтобы внушать людям только злое. Люди взялись за оружие и убили всех духов, привезших Великого. Это было трудно. Люди были большие и сильные. У них были белые лица и светлые, как солнце, волосы. Они умели метать гром и молнию. Они убили много храбрых охотников из нашего народа. Но все — таки мы их всех перебили, благодаря мудрости Великого. Он привел наших охотников в лагерь духов, когда те, утомленные битвой, легли спать. Сонных мы их и умертвили. Я сам был тогда еще крепче и принимал участие в этой битве и в уничтожении злых духов. Мы им всем отрезали белые головы с солнечными волосами. Но прошло немного лет и к нам в стан снова пришли такие же белые духи с солнечными волосами. Великий сказал, что это те же духи вышли из моря, куда мы их побросали. Они хотели отомстить нам за свою смерть. Великий велел их снова убить. С тех пор они больше уже не приходили. Но Великий говорит, что эти злые духи очень хитры, могут снова притти к нам в виде людей с белыми лицами и солнечными волосами. Вот как у тебя, — заметил рассказчик, внимательно вглядываясь в слушателя, — и Великий говорит, что для того, чтобы не пропустить злых духов, нужно убивать всех людей с белыми лицами и солнечными волосами, которые придут к нам на землю».

Немец, записал сказку только до этого места. Под слишком внимательным взглядом рассказчика у профессора стали бегать по спине холодные иголки. Он счел за благо уйти, не дослушав рассказа. По пути он поделился содержанием записи со Шнейдером.

— Ну, вот я так и знал, — воскликнул молодой офицер. — Разве не ясно, что этот Великий — какой — то мазурик, занесенный сюда судьбой и желающий избавиться от всякой возможности попасться на глаза людям его расы? Нет сомнения, что это какой — нибудь преступник — европеец.

Шнейдер свысока оглядел всех окружающих его членов экспедиции:

— Я беру на свою ответственность проверку того, кто такой это таинственный Великий. Кто хочет меня сопровождать?

Желающих не нашлось. Шнейдер, закинув за спину винтовку, один пошел к поселку. К нему по пути примкнул встреченный Йельсон.

Вдвоем они беспрепятственно прошли до конца опустевшей улицы поселка. Не возбуждая ничьего внимания, проникли к узкому проходу в лощинку, где расположен дом Великого.

Через десять минут они стояли перед тяжелой дубовой дверью и с любопытством заглядывали в круглое стекло иллюминатора.

— Вошли? — нерешительно спросил Шнейдер спутника.

Йельсон смело толкнул дверь. Из горницы пахнуло тяжелым угаром. Офицеры, как вкопанные, остановились у порога горницы, с удивлением оглядывая совершенно неожиданное убранство. Было тихо. Слышалось только приглушенное посапывание, точно в соседней комнате кто — то спал. Шнейдер подошел к закопченной двери и широко распахнул ее. Глаза его уперлись в темноту каморки. Из черноты ярко лучились раскаленные уголья жаровни.

— Мистер Йельсон, смотрите — ка, — обернулся он к Йельсону.

Но того уже не было в комнате. Вместо него на пороге в светлом квадрате двери выросли сразу несколько фигур туземцев. Они с криком бросились на Шнейдера. Из — за их спин выскочил трясущийся всем телом Маньца. Он с ужасом распластался перед постелью Великого, трясущимся голосом в страхе загнусил:

— О, единый, о Великий! Светлый, мудрый! Злой дух оскорбил священный огонь твоего дома. Скажи, Великий, должен ли он тотчас умереть, или ты велишь умертвить его так же, как велел умертвить тех, кто проникли сюда до него?

Но занавеска не раздвигалась. Великий не отвечал.

Туземцы, навалившись, молча скручивали бешено отбивавшегося Шнейдера. Он хрипел и рычал не будучи в состоянии произнести ни звука заткнутым обрывком шкуры ртом.