Борис Красногорский, Даниил Святский
Острова эфирного океана

Плавание по волнам эфира, эта заветная мечта человечества, осуществилась при помощи аппарата русского изобретателя Имеретинского, об устройстве и снаряжении экспедиции которого, а также о первом не совсем удачном подъеме, было рассказано в нашем первом романе "По волнам эфира".

20 сентября 19… года в 12 верстах от Петербурга, по Финляндской железной дороге, при помощи воздушных шаров аппарат Имеретинского вторично поднялся в верхние слои атмосферы, где под влиянием лучевого давления он полетел по волнам мирового эфира к заранее намеченной цели: он должен был попасть на Венеру, изучить которую хотели члены этой небесной экспедиции — сам организатор и ее душа, Имеретинский, дочь председателя клуба "Наука и прогресс", Наташа Аракчеева, астроном Добровольский и зоолог Академии наук, добродушный Карл Карлович Флигенфенгер.

Как только первый корабль вселенной, "Победитель Пространства", покинул земную атмосферу и удалился от нее на расстояние, позволявшее обозреть всю Землю, наши путешественники прильнули к окну вагончика, чтобы еще раз полюбоваться на свою родную планету, уже как на небесное тело.

— Вот мы, слава Богу, опять в свободном пространстве, сказал Флигенфенгер, радостно отирая руки. Надеюсь, что это путешествие будет продолжительнее первого.

— Посмотрите, какова погодка на матушке-Земле, — перебила его Наташа: вся видимая часть полушария от полюса до берегов Средиземного моря, покрыта сплошной пеленой облаков!

Так как путешественники отставали от планеты в ее движении по орбите, то находились сбоку относительно Солнца и видели только половину освещенного полушария. На громадном полудиске от 60° зап. дол. до 30° в. д. от Гринвича ясно вырисовывались ледники антарктического материка. Они сияли ослепительной белизной и рядом с ними воды Южного Ледовитого и Атлантического океанов казались совсем темными.

Отсюда можно было производить ценные географические съемки; все таинственные области южного полюса были видны, как на ладони. К несчастью, только наблюдения нельзя было производить долго, так как земной диск быстро начал убывать.

Африка была почти вся освещена и представляла довольно пеструю картину: желтые пески и камни Сахары, темная зелень экваториальных лесов, светлые пятна и тени гор — резко отделялись друг от друга.

Земля в пространстве

Лазурное Средиземное море отсюда, с высоты многих тысяч километров, нисколько не оправдывало своей славы: оно было просто темным причудливым пятном; зато тем ярче выделялись на нем гористые острова и полуострова Южной Европы. Хорошо также выступала восточная часть Южной Америки. Все остальное, т. е. север Атлантического океана и Европы, Гренландия и прочие полярные земли — было закрыто облаками, которые казались белым снежным полем и напоминали ледники антарктическая материка.

Любуясь этой красивой панорамой, путешественники испытывали грустное чувство отчужденности. Издали Земля была так хороша, так приветлива и спокойна, что забывались людские горе и злоба, которых так много на нашей старой планете. Еще раз мысленно простившись со всем, что они оставили на этом блестящем полудиске, висящем в глубине черного пространства, пассажиры принялись устраиваться в вагоне, где им предстояло прожить не менее 35 дней.

Флигенфенгеру на уборку нужно было немало времени, так как он по примеру предыдущего раза привез с собой ужасающее количество банок, склянок, пинцетов и проч. Теперь надлежало разместить все эти драгоценности в порядке на полках шкапов верхней комнаты.

Добровольский и Наташа, наоборот, имели немного багажа и потому стали помогать зоологу, что едва не вызвало ссоры между вечно враждующими друзьями.

Между тем Имеретинский, занятый управлением аппарата, не отходил от рычагов. Сначала он внимательно следил за показаниями манометра и как только "Победитель Пространства" вышел из атмосферы, повернул зеркало так, чтобы лучевое давление как раз уравновешивало силу земного притяжения и инерцию, которую имел аппарат в своем движении вместе с Землей. Таким образом "Победитель Пространства" был неподвижен относительно Солнца, а Земля убегала от путешественников со скоростью 20 килом. в сек.

Этот искусный маневр вполне избавил экспедицию от опасности быть унесенной от Солнца силой инерции, как то предсказывал Штернцеллер.

Имеретинскому оставалось только, следя по весам Гольцова за удалением Земли, все более косо поворачивать зеркало; а через 5 часов, когда Земля умчится на 520 тысяч километров, и сила ее притяжения станет в 4 раза слабее солнечной, он совсем прекратит действие лучевого давления, и аппарат начнет неудержимо падать на Солнце. Изобретатель решительно заявил, что на этот раз он не согласится ни на какие посторонние экскурсии, тем более, что Луна находилась между первой четвертью и полнолунием и освещено было опять ее видимое полушарие.

В 4 часа аппарат соскользнул с платформы воздушных шаров и повис в пространстве; через 10 минут он миновал толщу атмосферы; ровно в 9 часов Имеретинский повернул зеркало ребром к Солнцу. Его роль шкипера и машиниста небесного корабля была закончена, и он присоединился к остальной компании, занятой приготовлением ужина и чая.

— Господа, наше падение к Солнцу началось; увлекаемые силой тяготения, мы дней через 50 будем у цели путешествия.

Аппарат уже давно вышел из сферы земного притяжения и все предметы стали почти невесомыми, а вагончик повернулся нижней, более тяжелой стороной к Солнцу.

За ужином разговор сосредоточился на пути, который предстоял экспедиции.

— С какой средней скоростью пролетим мы наш путь? — спросила Наташа.

— А вот считайте. От Земли до орбиты Венеры 41 милл. килом.; 41 день составляет около 3.540.000 сек. — это дает 11 6/7, почти 12 клм. в сек. Как видите, скорость почтенная. Она в 15 раз больше самого быстрого ядра и только в два с половиной раза меньше земной.

— Прекрасно; а сейчас мы сколько пролетаем в секунду?

— 21 метр.

— Отчего же так мало?

— Первое время наша скорость будет возрастать всего на 5,8 миллим, в сек.; затем это ускорение дойдет до 112 м.; час тому назад мы были совсем неподвижны; за этот промежуток времени аппарат приобрел скорость 21 метр в сек.

Это пояснение давал Имеретинский; Добровольский сообщил еще несколько интересных данных.

— Через 24 часа "Победитель Пространства" будет приближаться к Солнцу уже на 504 метра в сек.; через двое суток на 1 килом. Дальше скорость будет возрастать еще быстрее.

— Но до чего же она дойдет у орбиты Венеры? — не без легкого страха спросил Флигенфенгер.

— Сейчас сосчитаю.

Астроном стал быстро делать какие-то выкладки.

— Через 41 день аппарат будет падать на Солнце со скоростью 26 килом. в сек. Лучевое давление очень легко преодолеет это движение. Замечательно различие между первым и 41-м днем нашего пути: в первый день "Победитель Пространства" пролетит всего около 22 000 килом., в последний же — более двух миллионов, т. е. почти в 100 раз больше. Вот влияние медленного, но верного приращения скорости. Затем мы еще 4 дня будем продолжать путь к Солнцу и за это время приблизимся к нему еще на 15 милл. килом., здесь мы повернем зеркало косо к солнечным лучам и еще через 4 дня нагоним Венеру, которая к тому времени успеет уйти на целых 40 милл. килом. по своей орбите. Этот крюк, удлиняющий путешествие на 8 дней, вызван нашим опозданием; ведь мы выехали на целый месяц позже назначенного срока. Если бы аппарат продолжал падать на Солнце, то еще через 23 1/2 дня, после пересечения орбиты Венеры, он погрузился бы в его раскаленную атмосферу с головокружительной быстротой 600 килом. в секунду.

— Ух! вздохнул Флигенфенгер. Тут и лучевое давление не поможет!

— Во всяком случае мы бы раньше изжарились, как куропатки на вертеле, да и наш аппарат расплавился бы и упал на Солнце в виде металлического дождя.

— Веселенькую картинку вы нам нарисовали, господа математики, — окончательно возмутился зоолог. Бросьте лучше ваши километры и, если возможно, покажите в телескоп цель нашего головоломного падения к Солнцу, которое вы изображаете какой-то междупланетной плитой для поджаривания невинных земных жителей.

— Ты хочешь посмотреть Венеру? Я сейчас это устрою; планета в весьма благоприятном положении. Добровольский установил трубу у левого (относительно Солнца) бокового окна и направил ее на самую яркую из всех бывших на небе звезд и планет.

Флигенфенгер с любопытством приложил глаз к окуляру.

— Серп Луны! — вырвалось у него восклицание удивления.

Добровольский улыбнулся.

— Нет, не Луны, а Венеры. Она находится между Землей и Солнцем и имеет фазы, как наш спутник. Простым глазом они не видны, и поэтому Коперник мог только предполагать их существование. Когда же Галилей в первый раз направил свою небольшую астрономическую трубу на Венеру, то увидел серп, подобный лунному. Это вполне согласовалось с выводами Коперника и служило блестящим подтверждением его системы.

Зоолог опять посмотрел в рефрактор и спросил:

— А где же моря и материки Венеры, которые мы должны открыть и изучить?

— Никаких подробностей в нашу трубу ты не различишь; кроме того, поверхность планеты почти постоянно покрыта облаками.

— Значит, на нее и смотреть не стоит? Грустно!

Флигенфенгер помолчал, затем опять спросил:

— Мы падаем прямо к Солнцу?

— Да.

— Но ведь Венера далеко в стороне? Этак мы, действительно, пролетим мимо нее и сгорим в адском пламени…

— Не беспокойся, друг мой, — ответил астроном, — твои праведные молитвы спасут нас от власти злого духа: пока мы будем 41 день падать в пустом пространстве, Венера успеет переменить место и даже уйдет по другую сторону, так что нам придется ее нагонять, как уже говорил Валентин Александрович.

Однако зоолог не удовлетворился объяснением.

— Ну, а если мы все-таки не попадем на нее; останется ли нам надежда как-нибудь увильнуть от Солнца с его ужасным жаром? Есть ли, например, еще планеты между Венерой и Солнцем?

— Мы всегда можем при помощи лучевого давления остановить свое падение к Солнцу и вернуться обратно на Землю; это во-первых; а во-вторых, за Венерой, ближе к Солнцу, несется Меркурий.

— Меркурий? А каков он из себя?

— Меркурий самая маленькая (не считая астероидов между Марсом и Юпитером) из планет. Он ближе всех к Солнцу и поэтому получает больше всего света и тепла. В перигелии (ближайшее к Солнцу положение) Солнце жжет там в 10 1/2 раз сильнее, чем на Земле.

— Гм, — пробурчал Флигенфенгер; — попасть в этакую передрягу тоже плохое утешение.

— Строение Меркурия изучено очень мало, но можно думать, что он во многом напоминает Луну и, подобно ей, является старым, одряхлевшим миром, почти лишенным атмосферы.

— Следовательно, он старше Земли и Венеры?

— Вероятно, нет. По гениальной гипотезе, высказанной впервые немецким философом Кантом, но подробно и совершенно самостоятельно разработанной французским математиком Лапласом…

— И широко распространенной английским химиком и персидским сапожником… — насмешливо перебил его нетерпеливый зоолог.

— Не мешай, а то я тебе ничего не скажу.

— Я нем, как вареная рыба. Итак?

Спиральная туманность.

— Итак, по гипотезе Канта-Лапласа все планеты произошли из общей громадной туманности, простиравшейся далеко за теперешние пределы солнечной системы. Туманность эта постепенно уплотнялась, сжималась и, вместе с тем, приобретала вращательное движение. От нее оторвался отдельный ком или целое кольцо и таким образом произошла первая планета, Нептун. Туманность продолжала сжиматься и последовательно образовала несколько колец. Самые внешние из них, в то же время и самые старые. Спутники также оторвались от туманной массы своих, еще не сформировавшихся планет. Из главной массы всей туманности образовалось Солнце. По этой гипотезе, имеющей наибольшее число приверженцев, самой старой планетой является Нептун, а самой молодой Меркурий.

— Ничего не понимаю, — сказал Флигенфенгер. Только что ты говорил, что Меркурий мертвый, отживший мир, а теперь он оказывается самым молодым.

Образование солнечной системы по гипотезе Канта — Лапласа

— Да, но он при этом и самый маленький. По этой именно причине он, Луна и другие небольшие тела солнечной системы раньше всех охладились и состарились. Зато планеты Сатурн и Юпитер, хотя и гораздо более старые, чем Земля, вероятно, не успели еще покрыться твердой корой. Чем меньше небесное тело, тем скорее проходит оно полный цикл развития.

— К сказанному вами я прибавлю несколько слов, — промолвила Наташа. — Вы вполне определенно называете Меркурий ближайшей к Солнцу планетой. Между тем существуют наблюдения, доказывающие, что есть небольшой мир между Солнцем и Меркурием.

— Вы говорите о так называемом Вулкане? Я не верю в его существование. Все, что приводилось в доказательство этого, не выдерживает критики: открытие Леверье неправильности движения Меркурия могут объясняться влиянием метеоритов и космической пыли, а все наблюдения над прохождением мнимой планеты через солнечный диск недостаточно точны и даже просто неверны. За Вулкан принимали обыкновенные круглые солнечные пятна.

— Я не решилась бы с вами спорить, если бы за мной не стоял авторитет моего отца, — ответила Наташа. — Он наблюдал однажды, кажется в 1895 году, что одно из этих небольших круглых пятен сошло с солнечного диска, но тотчас пропало в его лучах. Желая повторить свое наблюдение, отец все откладывал опубликование его, и так как ему больше никогда не удалось видеть Вулкана, то он так и не решился сообщить о нем в астрономическую прессу. Однако папа сам глубоко убежден в существовании планеты, правда, очень небольшой, между Меркурием и Солнцем.

— Это в высшей степени интересно и при свидании я непременно расспрошу графа.

На этом закончился спор Наташи с Добровольским.

В разговорах, наблюдениях, хозяйственных заботах и проч. незаметно проходило время, и когда путешественники спохватились, что пора спать, было уже 12 часов ночи по петербургскому времени. Правда "ночь" решительно ничем не отличалась от "дня": по-прежнему ярко, гораздо ярче, чем в полдень на Земле, светило Солнце; с противоположной стороны горели звезды, а в боковое окно лились бледные лучи Земли, все еще гораздо большей, чем нам обыкновенно кажется Луна. Это был ни день, ни ночь, а какое-то таинственное сочетание вечного мрака и вечного света, тепла и холода — всего, что мы привыкли резко разграничивать. Только абсолютная тишина никогда ничем не нарушалась, и путешественники, когда молчали, могли слышать удары собственного сердца.

Во избежание всяких случайностей, Имеретинский предложил всем мужчинам по очереди следить за аппаратом, пока остальные будут спать. Эта предосторожность могла спасти экспедицию от столкновения с болидом или другого непредвиденного несчастья. Добровольский и Флигенфенгер изъявили свое полное согласие, но Наташа возмутилась против того, что ее исключили из числа стражей общего спокойствия.

— Почему это, — горячилась она, — я не могу нести те же обязанности, что и другие? Когда я уезжала с Земли, то вовсе не рассчитывала лежать на боку и бездельничать, пока вы все будете работать! Уверяю вас, что мы, "слабые женщины", не хуже вас сумеем нести лишения и труды экспедиции.

Однако мужчины настояли на своем, правда, после долгих пререканий.

Наташа наконец объявила:

— Во избежание ссор я вам подчиняюсь, но считаю это новым насилием со стороны так называемого сильного пола.

— Мы все охотно принимаем на себя эту вину, — ответили "угнетатели".

Мы не будем день за днем описывать интересное путешествие, а ограничимся тем, что постараемся изобразить его общий характер, а подробнее остановимся только на отдельных эпизодах этой богатой приключениями экспедиции.

Путешественники быстро привыкли к особенностям окружающей обстановки и сумели примениться к ней.

Больше всего их стесняло отсутствие тяжести, но в конце концов они справились и с этим неудобством и даже стали находить в нем хорошие стороны: благодаря легкости собственного тела и всех остальных предметов, пассажиры почти не затрачивали мускульной силы; вследствие этого они потребляли меньше пищи и кислорода, чем на Земле, что составляло для них важную экономию. Вместе с тем воздержание нисколько не отзывалось на их здоровье; никто не худел в пути, а Флигенфенгер даже еще пополнел, что его, впрочем, вовсе не радовало.

От жарких, никогда ничем не омрачаемых лучей Солнца путешественников защищали черные занавески и двойные стенки вагона. Холода пространства они могли тем более не бояться.

Постоянные наблюдения, разговоры и проч. наполняли время и скучать не успевал никто. Даже зоолог, вообще мало интересовавшийся астрономией и физикой, с удовольствием любовался яркими звездами и планетами и терпеливо выслушивал целые лекции от Добровольского и Имеретинского. Кроме того, он разделил с Наташей хозяйственные заботы: молодая девушка заваривала и наливала чай и готовила завтрак, а Флигенфенгер изображал главного повара и стряпал обед. "Провиантмейстеры" экспедиции, как они сами себя называли в торжественных случаях, постоянно спорили, кто из них обладает большими кулинарными способностями. Наташа всегда критиковала обед и находила, что он приготовлен плохо: суп недосолен, мясные консервы пересушены, сухие овощи не проварены и безвкусны и т. д.; Флигенфенгер тоже не оставался в долгу и без стеснения бранил завтраки и особенно чай, который, по его мнению, молодая хозяйка совсем не умела заваривать. Имеретинский и Добровольский иногда до слез хохотали, слушая эти пререкания. Они обыкновенно помогали нападающему и, таким образом, подливали масла в огонь. Изобретатель прямо говорил, что оба повара безусловно плохи; астроном же, не высказываясь столь определенно, за всяким обедом и завтраком скептически осматривал все блюда.

Пока провиантмейстеры состязались в кулинарном искусстве, их беспощадные критики занимались астрономическими и физическими наблюдениями. Добровольский решил систематически осмотреть все небо и особенно подробно остановиться на планетах, из которых Марс и Юпитер находились в противостоянии к Солнцу и поэтому были удобны для наблюдений. Сатурн, этот мир чудес в солнечной системе, стоял довольно близко от центрального светила и наблюдать его было почти невозможно. Для изучения самых дальних планет, Урана и Нептуна, требовались более сильные инструменты, чем те, которыми располагала экспедиция.

Звездное небо из верхнего окна вагончика представляло удивительно красивую и величественную картину. Почти прямо в зените сиял царственный Юпитер. Огромная планета, как и все остальные светила, не имела следа тех расходящихся лучей, которые мы связываем с понятием "звезда", и которые происходят благодаря влиянию земной атмосферы. В безвоздушном пространстве Юпитер блестел в виде необыкновенно яркой и резкой точки на абсолютно черном фоне неба. Даже обыкновенный бинокль открывал диск планеты. По соседству с самым величественным из миров солнечной системы горел красный Марс, звезда кровавого бога войны.

Созвездие Ориона и Сириус

Несмотря на то, что аппарат пролетал каждый день сотни тысяч километров, фигуры созвездий нисколько не изменились, сравнительно с тем, что мы видим на Земле. Мало того, путешественники могли бы умчаться далеко за пределы Нептуна, этого стража планетной семьи, и все-таки относительное положение звезд осталось бы прежним. Они заброшены так бесконечно далеко в пространстве, что пройденные 4 миллиарда килом. были бы совершенно незаметны. Цифры, выражающие подобные расстояния, превосходят силу людского воображения.

Путешественники с удовольствием смотрели на старых знакомых: "Кита", с его удивительной переменной звездой, которую даже называют "Мира", на "Тельца" с красным "Альдебараном", на прекраснейшее из всех созвездий, гиганта Ориона и прочее.

Звездная куча в Центавре

Другую половину неба занимали менее знакомые светила южного полушария, так как небесный экватор проходил как раз над верхним окном вагона. Тут были: Эридан, Скульптор, Феникс и проч. Но главные диковинки южного неба, как то: знаменитый Южный Крест и великолепный Центавр, главная звезда которого (α) Альфа ближе всех от Солнца, открывались из бокового окна нижней комнаты. Альфа Центавра удалена от Солнца "всего" на 40 биллионов килом.; свет от нее доходит в 4 года, а курьерский поезд шел бы 50 миллионов лет без остановок. И это "ближайшая" звезда, другие находятся в десятки и тысячи раз дальше. Таковы бездны, которые открывает нашему воображению царица наук — астрономия.

Понятно, что Добровольский не скучал, изучая несравненные красоты неба. Изобретатель деятельно помогал ему и вместе с тем вел журнал экспедиции. Он каждый день по несколько раз отмечал скорость аппарата и все замечательное, что встречалось по пути.

Имеретинский особенно интересовался показаниями двух электрических термометров, в которых температура определяется по изменению силы тока. Один, привинченный с теневой стороны у верхнего окна, показывал температуру безвоздушного пространства: он стоял все время около абсолютного нуля, т. е. -273° Цельсия. Другой, наоборот, был укреплен у нижнего окна и непрерывно освещался жгучими солнечными лучами; он показывал с самого начала экспедиции 78° Ц. и все поднимался по мере приближения к Солнцу. Изобретатель мечтал по возвращении на Землю обработать свои наблюдения и опубликовать их под именем "Физики межпланетного пространства". Наташа, конечно, увлекалась и астрономией и физикой, она была как бы ассистенткой у обоих ученых. Все трое находили, что межпланетное пространство настоящий рай, и Добровольский иногда говорил:

— Многие предсказывали, что мы будем страшно скучать во время долгого переезда до Венеры. Они были совершенно не правы: я охотно прожил бы так не то, что 50 дней, а 50 месяцев!

Имеретинский и Наташа вполне с ним соглашались.