Когда цветет миндаль
Как явствует из предыдущего, Енсу Бооту не было никакого дела до афоризмов фараона восемнадцатой династии. Но наш герой отличался щепетильной честностью: обещанное он выполнял.
Был прекрасный летний день. По отрадным лужайкам долины Шпрее, где еще недавно берлинцы отдыхали от столичной суматохи, неслись простоволосые женщины и мужчины со взлетающими на ветру галстуками. Неслись, испуская громкие вопли, оставляя клочки платьев на колючках кустарников, приседая, падая, неслись, как несутся звери джунглей от лесного пожара. Эти несчастные были счастливцами, не раздавленными танками и не убитыми пулями.
Приблизительно восемь тысяч берлинцев спаслись от первой санкции господина Феликса Брандево.
Среди них с небольшим потертым портфелем спокойно шагал Енс Боот. Он умел держать свое слово. Ведь он не только обещал мистерам Джебсу, Хардайлю и Твайвту уничтожить Европу, но вчера на просьбу покойного господина Кригера вручить фрейлейн Эльзе листок с известными мыслями фараона ответил кивком головы.
Конечно, кивнуть головой было много легче, нежели пробраться в Нюрнберг по охваченной ужасом Германии, но Енс Боот, как солидная фирма, не останавливался ни перед какими затратами.
Дойдя к полудню до местечка Биттерфельд, он взял прислоненную к сигарной лавке мотоциклетку, к сожалению не успев переговорить с ее владельцем, и поехал по направлению к югу.
Странное зрелище представляла в те дни Германия. Французские летчики, скидывая бомбы, уже уничтожили ряд городов, как–то: Штутгарт, Дрезден, Бреславль и другие, помимо этого, повредив железнодорожные пути, они совершенно прекратили движение поездов. Уцелевшие города, отрезанные друг от друга, жили каждый своей особой жизнью, вернее, готовились к смерти каждый на свой лад.
Когда Енс Боот попал в Лейпциг, город был охвачен гражданской войной. Хотя центральное правительство погибло в Берлине, раздавленное танком, лейпцигские социалисты все еще стояли за сохранение его власти. Лейпцигские коммунисты выступили против и требовали всегерманского съезда завкомов. Бой длился весь день. К вечеру коммунисты взяли верх.
На следующее утро были назначены торжественные похороны жертв революции. Впрочем, около двух часов пополуночи Лейпциг был уничтожен французами.
Из Лейпцига Енс Боот попал в Галле. Там, напротив, царило полное спокойствие. Приток беженцев из разрушенных городов оживил коммерцию. Все кондитерские были переполнены, и высочайшие баумкухены, подобные вековым дубам, поглощались в несколько минут. Городской совет обсуждал новый налог на собак. Оркестр в общественном саду исполнял попурри из опер Мейербера, в 9 часов вечера горничные выводили четыре тысячи такс, платящих налог, на весьма необходимую прогулку. В нахтлокале танцевали две сорокалетние красавицы, сестры Эмили и Минна Лейзер, совершенно голые. Они приветливо улыбались и пахли потом. Галле был тоже уничтожен в ночь с 1–го на 2 июля.
По стране бродили «дружины национальной самообороны». — инвалиды или школьники. Не находя врага, они стреляли из заржавленных винтовок образца 1914 года в небо. Испуганные женщины, падая на колени, умоляли дружинников:
— Не раздражайте его! Ведь там… ведь там… господин Феликс Брандево.
Сумасшедших женщин, бродивших по полям, было много. Мужчин тоже. Они ели репу. Некоторые читали библию, потому что газеты, конечно, не выходили.
Добравшись до Бамберга, Енс Боот обрадовался. Во–первых, ему удалось переслать несколько деловых писем в Париж, и Варшаву и в Бухарест. Во–вторых, он увидел настоящий поезд, и этот поезд шел именно туда, куда собирался идти сломавший свою мотоциклетку Енс Боот. Жители Бамберга были настроены оптимистически и уверяли, что в Нюрнберге царит идиллическое спокойствие.
Енс Боот сел в вагон–ресторан, заказал шницель и стал мечтать. Он вспоминал давние годы, когда, не думая о «Тресте Д.Е.», он ездил по Европе, изучая пейзажи и быт различных стран. У него была тогда лиловая пижама. Интересно, доволен ли г. Жан Бланкафар своей великолепной супругой?..
Так думал Енс Боот и кушал шницель по–венски. Показались готические башни нюрнбергских церквей. Енс Боот любил этот город и, несмотря на свой пост директора «Треста Д. Е.», обрадовался тому, что бамбергцы оказались правы.
Французы еще не успели разрушить Нюрнберг. Он сможет побродить по его древним улицам и передать фрейлейн Эльзе Кригер поклон от ее покойного отца.
Выло свежее ясное утро. Ночью шел дождь, и поэтому с особой четкостью на голубом небе вырисовывались трубы заводов, шпицы церквей, острые фасады домов.
На платформе было совершенно пусто. Пассажиры не могли найти ни одного носильщика. На скамье сидел помощник начальника станции. Он, очевидно, так крепко спал, что не услышал даже грохота поезда. Любя порядок, Енс Боот подошел к нему, положил руку на плечо и закричал:
Уважаемый господин помощник, проснитесь!..
Но господин помощник не мог выполнить вполне законного желания Енса Боота.
Увидав это и с минуту подумав о чем–то, все пассажиры дружно ринулись в только что покинутые вагоны. Очевидно, город Нюрнберг не имел среди них никакого успеха. Раздался торопливый свисток, и поезд двинулся назад, в Бамберг.
Но поезд ушел из Бамберга в 7 часов утра, а вернулся туда в 11. Четыре часа — немалый промежуток времени. Бамберга не оказалось. Долго поезд ходил по тому же пути, наконец он стал среди поля. Из вагона второго класса вышел толстый баварец в тирольской шляпе, съел последний бутерброд и заплакал.
Когда все пассажиры спешно уехали из Нюрнберга в Бамберг, на перроне остался один человек, если не считать помощника начальника станции (а его считать не следует). Это был Енс Боот. Ведь он обещал передать листок господина Кригера фрейлейн Эльзе.
В 9 часов вечера, накануне прибытия Енса Боота в Нюрнберг, Эльза Кригер стояла на балконе маленького домика номер одиннадцать по Мюнхенерштрассе и улыбалась. На балконе цвела герань. Над балконом горели звезды и пели сладкоголосые колокола нюрнбергских церквей. Но не поэтому улыбалась Эльза. Рядом с ней стоял приказчик игрушечного магазина, неизвестный еще миру молодой поэт Ганс Мюллер.
Улыбка очень шла белокурой крутолобой Эльзе, и в такие минуты ее лицо походило на швабскую Венеру, изображенную каким–нибудь нюрнбергским мастером XV века. Эльза улыбалась Гансу, и Ганс улыбался Эльзе.
Нам трудно представить себе нравы погибшей Европы. Как могли молодые люди, вместо работы, спорта или, наконец, сна, проводить часы, бессмысленно друг другу улыбаясь, — для нас это остается загадкой. Подобные явления, очевидно, нужно отнести к упомянутому нами психическому заболеванию, называвшемуся «любовью».
Эльза сказала Гансу:
— Соседи болтали, будто Берлин уничтожен. Значит, и мы погибнем?..
— Да, Эльза. Мы тоже обязательно погибнем. Но я люблю вас, Эльза!..
И он опустил глаза. Эльза тоже опустила глаза. И они стояли молча. Звезды горели. Пели колокола.
Эльза взяла маленькую лейку и обрызгала легкой росой герань. Тогда Ганс стал читать ей свое последнее стихотворение:
…И в гуле губ такое замедленье,
Что, если пылью разлетится сталь,
Останутся беда и дуновенье,
Тяжелый камень, розовый миндаль…
Но он не кончил, ибо его губы очутились слишком близко от розовых губ швабской Венеры. Поцелуй был длителен…
Закинув голову назад, глядя на звезды, Эльза прошептала:
— Это совсем как ваши стихи. И слышите — трещат цикады…
Действительно, все небо полнилось легким серебряным гудением. Они еще раз поцеловались. Не выпуская Эльзу из объятий, Ганс ответил:
Да, но южная ночь. И ты слышишь — цветет миндаль.
Это не было поэтической иллюзией. Эльза тоже услыхала запах горьких миндалин.
— Эльза, ты слышишь?..
Но Эльза не ответила. Она не могла ответить. И Ганс не мог повторить вопроса.
Это было около 10 часов вечера. А в 9 часов утра Енс Боот вышел из вокзала и отправился разыскивать Мюнхенерштрассе.
Он зашел в кафе напротив вокзала. Посетители сидели в креслах, чрезмерно развалившись. Некоторые лежали на полу. Недопитые кружки пива золотились и лучах солнца. Казалось, что это утро после попойки и что кругом уснувшие пьяницы.
Но Енс Боот, который недавно стоял слишком близко от господина помощника, не стал пытаться разбудить посетителей кафе. Он вышел.
На площади он нашел автомобиль и, сев рядом с неподвижным шофером, поехал. Было невыразимо благостно и тихо. Радостно сияла красная черепица домов.
Иногда Енс Боот останавливал машину и входил в дома.
На фабрике игрушек, среди недоделанных кукол, отдыхали рабочие. Это была ночная смена. Один целовался с плюшевым медвежонком.
В чьей–то спальне спали супруги: муж в колпаке с кисточкой, жена в чепчике. Часы на ночном столике шли и показывали 9 часов 40 минут.
В игорном притоне девять человек сидели вокруг стола, уронив головы на зелень сукна. Пачки ассигнаций заверяли, что брюнету очень везло. Он только что девяткой сорвал банк.
Через час Енс Боот отыскал Мюнхенерштрассе. Подъехав к номеру одиннадцатому, он увидел двух влюбленных, все еще обнимавших друг друга. Они висели на решетке балкона. Но почерневшее лицо Эльзы больше не напоминало Венеру, а Ганс высовывал мясистый, темно–фиолетовый язык.
Енс Боот не мог выполнить просьбы господина Кригера.
Он опоздал ровно на двенадцать часов. В 10 часов вечера шестьсот французских летчиков скинули на Нюрнберг бомбы, и фрейлейн Эльза Кригер разделила участь четырехсот двадцати тысяч жителей, погибших в течение двух минут.
Город был пуст, вернее, он был набит почерневшими, скрюченными, начинающими быстро разлагаться трупами. Июльское солнце уже припекало, и от запаха у Енса Боота захватывало дух. Он поспешил выбраться из города.
Вдруг на одной из улиц он увидел живого человека. Это был не призрак, но самый обыкновенный человек, куривший трубку. Поравнявшись с Енсом Боотом, человек снял кожаный картуз и наивно поделился своими впечатлениями:
— Хорошенькая история! Вы только представьте себе. Я работал, и никаких. Я рабочий по канализации. Ремесло не из приятных. Главное — вонь. Но ничего — привыкаешь. Так вот, я работал, утром вылезаю и… ни одного человека! Даже подрядчик, который должен был со мной рассчитаться, и тот умер. Глупейшее положение! Канализация теперь, очевидно, никому не нужна. Я остался без работы.
— Вы веселый человек, — ответил ему Енс Боот. — Вам незачем оставаться в Европе. Я дам вам поручение в Америку.
Вы отвезете письмо мистеру Твайвту в Чикаго и будете там работать по своей специальности. На дорогу вы получите тысячу долларов.
Человек снял картуз, надел его и снова снял: он был согласен.
Енс Боот писал мистеру Твайвту:
«Я посылаю вам лист с точным переводом предсмертных размышлений некоего фараона Ферункануна. Переводчик, господин Кригер, скончался 28 июня с. г. во время тяжелых инцидентов, имевших место в Берлине. Что касается фараона, то он умер три тысячи триста лет тому назад. Я посылаю это вам как самому живому человеку нашей эпохи.
Сегодня я осматривал город Нюрнберг. Много любопытного и поучительного. Видел на балконе влюбленных, которые продолжают обнимать друг друга в мертвом виде.
Я здоров, бодр и работаю неустанно».
Месяц спустя мистер Твайвт, прочитав это письмо, подумал: фараон, умерший три тысячи триста лет тому назад, не так глуп, как это кажется. Конец одного предприятия всегда обозначает рождение другого.
Мистер Твайвт записал в своем блокноте:
Сделать:
1. Развить мысль фараона.
2. Помолиться о господине Кригере.
Потом, задумавшись слегка, приписал:
3. Мертвых влюбленных осудить и забыть.
