ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Теперь за Красотой следить хочу,
Как не следил никто. Теперь вскричу,
Как не кричал никто. Возьмусь за то,
С чем сладить и не пробовал никто.
И к слову, я понять не в состоянье,
840: Как родились два способа писанья
В машинке этой чудной: способ А,
Когда трудится только голова, —
Слова плывут, поэт их судит строго
И в третий раз все ту же мылит ногу;
И способ Б: бумага, кабинет,
И чинно водит перышком поэт.

 

Тут пальцы строчку лепят, бой абстрактный
Конкретным претворяя: шар закатный
Вымарывая и в строки узду
850: Впрягая отлученную звезду;
И наконец выводят строчку эту
Тропой чернильной к робкому рассвету.
Но способ А — агония! горит
Висок под каской боли, а внутри
Отбойным молотком шурует муза,
И как ни напрягайся, сей обузы
Избыть нельзя, а бедный автомат
Все чистит зубы (пятый раз подряд)
Иль на угол спешит купить журнал,
860: Который уж три дня как прочитал.

 

Так в чем же дело? В том, что без пера
На три руки положена игра:
Чтоб выбрать рифму, чтоб хранить в уме
Строй прежних строк, и в этой кутерьме
Готовую держать перед глазами?
Иль вглубь идет процесс, коль нету с нами
Опоры лжи и фальши, пьедестала
Пиит — стола? Ведь сколько раз, бывало,
Устав черкать, я выходил из дома,
870: И скоро слово нужное, влекомо
Ко мне немой командою, стремглав
Слетало с ветки прямо на рукав.

 

Мне утро — час, мне лето — лучший срок.
Однажды сам себя я подстерег
В просонках — так, что половина тела
Еще спала, душа еще летела.
Я прянул ей вослед: топаз рассвета
Сверкал на листьях клевера; раздетый,
Стоял средь луга Шейд в одном ботинке.
880: Я понял: спит и эта половинка.
Тут обе прыснули, я сел в постели,
Скорлупку день проклюнул еле-еле,
И на траве, блистая ей под стать,
Стоял ботинок! Тайную печать
Оттиснул Шейд, таинственный дикарь,
Мираж, морока, эльфов летний царь.

 

Коль мой биограф будет слишком сух
Или несведущ, чтобы ляпнуть вслух:
"Шейд брился в ванне", — заявляю впрок:
890: "Над ванною тянулась поперек
Стальная полоса, чтоб пред собой
Он мог поставить зеркало, — нагой,
Сидел он, кран крутя ступнею правой,
Точь-в-точь король, — и как Марат, кровавый".

 

Чем я тучней, тем ненадежней кожа.
Такие есть места! — хоть рот, положим:
Пространство от гримасы до улыбки, —
Участок боли, взрезанный и хлипкий.
Посмотрим вниз: удавка для богатых,
900: Подбрюдок, — весь в лохмотьях и заплатах.
Адамов плод колюч. Скажу теперь
О горестях, о коих вам досель
Не сказывал никто. Семь, восемь. Чую
И ста скребков не хватит, — и вслепую
Проткнув перстами сливки и клубнику,
Опять наткнусь на куст щетины дикой.

 

Меня смущает однорукий хват
В рекламе, что съезжает без преград
В единый мах от уха до ключицы
910: И гладит кожу любящей десницей.
А я из класса пуганых двуруких,
И как эфеб, что в танцевальном трюке
Рукой надежной крепко держит деву,
Я правую придерживаю левой.

 

Теперь скажу... Гораздо лучше мыла
То ощущенье ледяного пыла,
Которым жив поэт. Как слов стеченье,
Внезапный образ, холод вдохновенья
По коже трепетом тройным скользнет —
920: Так дыбом волоски. Ты помнишь тот
Мультфильм, где усу не давал упасть
Наш Крем, покуда косарь резал всласть?
Теперь скажу о зле, как посейчас
Не говорил никто. Мне мерзки: джаз,
Весь в белом псих, что черного казнит
Быка в багровых брызгах, пошлый вид
Искусств абстрактных, лживый примитив,
В универмагах музыка в разлив,
Фрейд, Маркс, их бред, идейный пень с кастетом,
930: Убогий ум и дутые поэты.
Пока, скрипя, страной моей щеки
Тащится лезвие, грузовики
Ревут на автостраде, и машины
Ползут по склонам скул, и лайнер чинно
Заходит в гавань; в солнечных очках
Турист бредет по Бейруту, — в полях
Старинной Земблы между ртом и носом
Идут стерней рабы и сено косят.

 

Жизнь человека — комментарий к темной
940: Поэме без конца. Пойдет. Запомни.

 

Брожу по дому. Рифму ль отыщу,
Штаны ли натяну. С собой тащу
Рожок для обуви. Иль ложку?.. Съем
Яйцо. Ты отвезешь меня затем
В библиотеку. А в часу седьмом
Обедаем. И вечно за плечом
Маячит муза, оборотень странный, —
В машине, в кресле, в нише ресторанной.

 

И всякий миг, любовь моя, ты снова
950: Со мной, — превыше слога, ниже слова,
Ты ритм творишь. Как в прежние века
Шум платья слышен был издалека,
Так мысль твою привык я различать
Заранее. Ты — юность. И опять
В твоих устах прозрачны и легки
Тебе мной посвященные стихи.

 

"Залив в тумане" — первый сборник мой
(Свободный стих), за ним — "Ночной прибой"
И "Кубок Гебы". Влажный карнавал
960: Здесь завершился — после издавал
Я лишь "Стихи". (Но эта штука манит
В себя луну. Ну, Вилли! "Бледный пламень"!)

 

Проходит день под мягкий говорок
Гармонии. Мозг высох. Летунок
Каурый и глагол, что я приметил,
Но в стих не взял, подсохли на цементе.
Да, тем и люб мне Эхо робкий сын,
Consonne d'appui, что чувствую за ним
Продуманную в тонкостях, обильно
970: Рифмованную жизнь.
И мне посильно
Постигнуть бытие (не все, но часть
Мельчайшую, мою) лишь через связь
С моим искусством, с таинством сближений,
С восторгом прихотливых сопряжений;
Подозреваю, мир светил, — как мой, —
Весь сочинен ямбической строкой.

 

Я верую разумно: смерти нам
Не следует бояться, — где-то там
Она нас ждет, как верую, что снова
980: Я встану завтра в шесть, двадцать второго
Июля, в пятьдесят девятый год,
И верю, день нетягостно пройдет.
Что ж, заведу будильник, и зевну,
И Шейдовы стихи в их ряд верну.

 

Но спать ложиться рано. Светит солнце
У Саттона в последних два оконца.
Ему теперь — за восемьдесят? Старше
Меня он вдвое был в год свадьбы нашей.
А где же ты? В саду? Я вижу тень
990: С пеканом рядом. Где-то, трень да брень,
Подковы бьют (как бы хмельной повеса
В фонарный столб). И темная ванесса
С каймой багровой в низком солнце тает,
Садится на песок, с чернильным краем
И белым крепом крылья приоткрыв.
Сквозь световой прилив, теней отлив,
Ее не удостаивая взглядом,
Бредет садовник (тут он где-то рядом
Работает) — и тачку волочет.

Отправить