7. Вибрато
Ей снилось, что она бежит по лесу, а за ней гонится что-то ужасно страшное. Она не знает, что именно, но не сомневается: ей грозит смертельная опасность. Она замечает вдалеке, среди деревьев, старую ферму, прибавляет ходу и падает в снег в нескольких метрах от двери. Поднимает голову и видит на пороге отца. Он в майке, брюках с подтяжками и высоких резиновых сапогах. «Тебе письмо», — говорит он, бросает конверт на землю и захлопывает дверь. Она просыпается.
Страх. Испарина. Сердце колотится. Бум-бум-бум…
Кристина рывком села на кровати и открыла глаза и рот, пытаясь успокоиться. Пот тек у нее по лбу, подмышки и спина были мокрыми. Простыни тоже оказались влажными от пота. Бледное зимнее солнце просачивалось через жалюзи. Сколько она спала?
8.01.
Господи, не может быть, она снова не услышала будильник! Вкус во рту стоял омерзительный: накануне она приняла снотворное. Впервые за долгое время. И запила таблетку джином с тоником… Веки опухли, в глазах резь… Игги забрался на кровать и начал лизать хозяйку в щеку — песик жаждал получить утреннюю порцию ласки. Мадемуазель Штайнмайер машинальным жестом погладила собаку, пытаясь стряхнуть остатки неприятных воспоминаний: рождественский ужин, звонок неизвестного в эфир передачи, гадкая лужа на коврике, телефонный разговор…
Кристина напряженно вслушалась в тишину квартиры — как будто боялась обнаружить чужое присутствие.
Ничего. Только Игги исходит нетерпением. Добрые круглые глазки смотрят непонимающе, острый розовый язычок облизывает черную пуговку носа. Его хозяйка встала, прошла в ванную, где на полу кучей валялись футболки, скомканные простыни, трусики и влажные полотенца, налила в стаканчик воды из-под крана и выпила залпом. Плафон на потолке все так же противно мигал, нервируя ее. Она отправилась на кухню, налила кофе в большую пиалу, открыла холодильник и вдруг поняла, что совсем не хочет есть.
Моча на коврике…
Накануне ей не хватило мужества убрать грязь, она просто вошла в квартиру и заперла замок на два оборота. Нужно взять себя в руки…
Кристина вышла на площадку. Запах стал слабее. Проще всего будет выбросить коврик и купить новый. Сегодня вечером она отправит его прямо на помойку — не нести же эту дрянь в квартиру!
Внезапно женщине в голову пришла «неаппетитная» мысль: «Что, если на половик написал вовсе НЕ пес?» Телефон зазвонил в тот самый момент, когда она подошла к двери. Это не совпадение… Кто-то ее ждал, шпионил… Неужели тот же человек, что звонил на радио? Возможно ли, что он пришел и помочился на дверь? Журналистка вздрогнула и отступила назад. Липкая волна страха накрыла ее, как посттравматический синдром: вчера ее преследователь мог сидеть на лестнице этажом выше и ждать, когда она вернется! Она с опаской взглянула на двери лифта, протянула руку и нажала на кнопку. Из глубины шахты донеслись шум мотора и скрип тросов поднимающейся кабины…
Он ли вывел из строя лифт? Или она сходит с ума?
Радио…
Кристина потеряла счет времени. Она никогда не опаздывала на работу — ни разу за семь лет! — и вот проспала вчера, проспала сегодня…
Вернувшись в квартиру, женщина заперла дверь и отправилась под душ. «Нужно сменить замок. Срочно. И поставить засов…»
После душа Штайнмайер обернулась полотенцем, села к компьютеру и открыла сайт «Желтых страниц». Три первых слесаря ответили, что смогут прийти не раньше чем через две недели. Она посмотрела на часы. 8.25… Давай, шевелись!
— Сегодня вечером, в пять, устраивает? — спросил ее четвертый слесарь.
— Договорились.
Женщина продиктовала адрес и повесила трубку. Оделась она «на четвертой скорости», а краситься и вовсе не стала. Игги сидел перед дверью и весело постукивал хвостом по полу. У Кристины сжалось сердце. Накануне она тоже не успела вывести песика на прогулку, и Игги послушно сделал свои дела в лоток на газету. Вечером она просто побоялась выходить на улицу, и ее мохнатый любимец долго курсировал между комнатой и прихожей, не в силах поверить, что хозяйка может быть такой жестокой.
Она уже сутки не выгуливала собаку!
— Прости, дружок, — сказала Штайнмайер, погладив Игги по голове. — Мне правда очень жаль. Обещаю, сегодня вечером мы с тобой совершим долгую вылазку, договорились?
Питомец вопрошающе посмотрел на нее — он не понимал, за что его наказывают.
— Клянусь, мы будем бродить долго-долго… — пообещала его хозяйка.
Идея прогулки по пустынным улицам, где ее мог подкарауливать этот псих, наводила на нее ужас.
— Боже, Кристина, да что с тобой такое?!
— Прости, больше не повторится!
Она попыталась проскользнуть мимо Гийомо, но программный директор удержал ее за руку:
— Зайди в мой кабинет.
— Зачем? Мы уже опаздываем: до эфира двадцать минут!
— Плевать, мне необходимо кое-что тебе показать.
Тон начальника насторожил Кристину. Он пропустил ее вперед и закрыл дверь. На стенах кабинета висели плакаты, восхваляющие достоинства «Радио 5», в углу, на тумбочке, булькала кофеварка, а на экране компьютера в режиме онлайн шли новости.
— Хочешь кофе? — предложил директор.
— А успеем? — засомневалась его подчиненная.
— Эспрессо или двойной?
— Черный, с одним куском сахара.
Гийомо поставил перед журналисткой чашку и сел в кресло. Скрестив пальцы, он посмотрел ей прямо в глаза.
— Я… извини за опоздание, — виновато вздохнула мадемуазель Штайнмайер.
Шеф отмахнулся и одарил ее милейшей из улыбок:
— Забудь, с кем не бывает… Сколько лет мы работаем вместе? Шесть? Или семь? По тебе всегда часы можно было проверять. Ты не гриппуешь? А то вокруг все болеют… Может, тебе нужна какая-нибудь помощь?
— Нет-нет, всё в порядке.
Мужчина удовлетворенно кивнул:
— Ну и слава богу… Тогда скажи, как идут дела?
Кристина уставилась на него, не понимала, чего он от нее добивается.
— Ну, не мне тебе объяснять, что такое радио, — начала рассказывать она. — Все более или менее нормально. А в чем, собственно, дело?
— Бекер тебя не донимает?
Ведущая не смогла сдержать улыбку:
— Бекер есть Бекер. Сам знаешь, какой у него характер. Я справляюсь. Спасибо за кофе, но мне пора…
Программный директор не дал ей договорить: он открыл ящик стола, достал две упаковки лекарств и протянул ей.
— Что это? — удивилась женщина.
— Это ты мне скажи.
Кристина прочла названия лекарств — «Ксанакс» и «Флоксифрал». Сильнейший анксиолитик и антидепрессант, который прописывают при клинической депрессии и для лечения обсессивно-компульсивных расстройств. Тяжелая химия. Журналистка еще раз взглянула на коробочки и перевела недоумевающий взгляд на Гийомо:
— Я не понимаю…
— Ты уверена, что с тобой всё в порядке? В последние дни ты сама не своя… Ничего не хочешь мне рассказать?
Штайнмайер вспомнила о вчерашнем происшествии, о звонке неизвестного мужчины. Ей действительно хотелось с кем-нибудь поделиться, но уж точно не с Гийомо — ему она не доверяла ни на грош. Жеральд. Нужно все рассказать Жеральду.
— Извини, не стоило шарить по твоим ящикам… — продолжал тем временем ее начальник. — Но мне понадобился список приглашенных, и я наткнулся на… Может, все-таки поговорим?
— Ты хочешь сказать, что нашел это у меня в столе?!
Больше всего Гийомо теперь напоминал детектива из телесериала, ведущего допрос преступника, «пошедшего в отказ»:
— Да ладно тебе, Кристина, мы же друзья… Ты можешь…
Ведущая почувствовала, что заливается краской:
— Я понятия не имею, как эти лекарства попали в мой ящик! Наверно, кто-то ошибся комнатой… Они не мои!
Программный директор тяжело вздохнул:
— Слушай, девочка, у всех бывают плохие дни.
— Да говорю же, это — не мое! ПРОКЛЯТИЕ! Ну как тебе объяснить?
Кристина почти кричала. Гийомо смотрел на нее, вздернув брови, но сказать ничего не успел — она хлопнула дверью и направилась к себе, сопровождаемая взглядами всех сотрудников.
— Где ты была?! — набросился на нее Илан. — Видела, который час?!
— Заткнись, ладно?
— Летучка через пять минут, Кристина.
На сей раз Гийомо даже не посмотрел в ее сторону и исчез в своей комнате. Мадемуазель Штайнмайер скрипнула зубами и начала просматривать почту. Соображала она плохо — мысли были заняты больным ублюдком и тем, что он сказал. А еще тем, как наркотические препараты попали в ее ящик.
Женщина вздохнула, на секунду прикрыла глаза, потом незаметно обвела взглядом коллег. Сидящий за соседним столом Илан был красным как рак. Он даже не смотрел в ее сторону, делая вид, что поглощен изучением свежих газет и журналов, но рука с зажатой в пальцах ручкой тряслась от злости.
— Нет, ты только послушай! — срывающимся голосом воскликнул Илан. — Молодая мать назвала сына, родившегося одиннадцатого сентября, Джихадом! А когда мальчик подрос и пошел в детский сад, одела его в футболку с надписью «Я родился 11 сентября, я — бомба!». Тут пишут, что этот товар свободно продается в магазинах и пользуется бешеным успехом… Трехлетний пацан, уму непостижимо! А знаешь, кто ему подарил эту чудную маечку? Родной дядя. Когда на семейку подали в суд, адвокатша заявила: «Если б моя клиентка хотела использовать своего трехлетнего сына как ходячую рекламу преступного деяния, она бы повела его в этой майке не в детский сад, где дети даже читать не умеют, а провезла бы в кабриолете по улицам города…» Можешь себе представить? А что, воспитатели и родители тоже неграмотные?
На лице Илана появилась брезгливая гримаса, и он сокрушенно покачал головой. В кармане у Кристины зазвонил телефон, и она вздрогнула. Номер на экране не определялся.
— Слушаю… — поднесла она мобильник к уху.
— Кристина Штайнмайер?
Мужской голос — не тот, не вчерашний: никакого акцента, более высокий, совсем не вкрадчивый.
— Да… — уклончиво ответила журналистка.
— Вас беспокоят из комиссариата полиции по поводу письма, которое вы принесли нам вчера.
«Почитатель» ее таланта ведущей сработал оперативно!
— Нам бы хотелось с вами побеседовать, — продолжал звонивший.
— Я… у меня эфир.
— Ничего страшного, приезжайте, как только освободитесь. Обратитесь к дежурному и спросите лейтенанта Больё.
Женщина поблагодарила и разъединилась. Заметив, что ей на почту пришел новый мейл, она кликнула мышкой, и на экране появилось слово ИГРА. Адрес отправителя —
[email protected] — был ей незнаком, и она едва не отправила его сразу в корзину, но в последний момент ее внимание привлекла фраза:
Взгляни-ка вот на это.
Жеральд
Кристина нахмурилась. С чего это вдруг ее жених пишет не со своего адреса? Если это шутка, то неудачная.
Она нажала на клавишу.
На мониторе стали появляться фотографии в фopмaтe.jpg.
На первой была запечатлена терраса кафе. Посетители сидели за вынесенными на тротуар круглыми столиками, спиной к витрине: молодая пара, явно студенты, старая дама с чихуа-хуа, поводок которого был привязан к ножке стола, мужчина в габардиновом плаще читает газету… Ни одного знакомого лица. Через две секунды на экране возник следующий снимок, и рот Кристины наполнился горькой слюной, а в мозгу у нее завыла сирена. Так бывает, когда на подводной лодке срабатывает радар. Боевая тревога! Команде стоять по местам! На фото были Жеральд и Дениза: лицом друг к другу, за столиком того же кафе. «Торпедная атака!» — истерически кричал радист в голове журналистки. Фотограф снял пару через плечо мужчины с газетой. Они склонились друг к другу, смотрели друг другу в глаза, смеялись… Сигнал тревоги не умолкал, а невидимый враг уже выпустил следующую торпеду. Позы парочки не изменились, оставляя место для сомнения, а значит, и для надежды, намерения обоих не были ясны. Вот только Дениза прикасается к щеке Ларше рукой в перчатке, да что там прикасается — она ласкает его!
Не самый уместный жест для аспирантки по отношению к научному руководителю… На четвертой фотографии Дениза смотрела в окно — как будто опасалась, что кто-то мог заметить ее движение.
На Кристину нахлынула волна злобной ненависти. Даже снятая с большого расстояния телеобъективом аспирантка выглядела невероятно молодой и фантастически красивой, а Жеральд казался совершенно очарованным. Да он просто ел ее глазами!
Ее милый женишок… ее будущий муж.
Мадемуазель Штайнмайер потерла ладонями лицо, не позволив слезам пролиться из глаз. Кто? Кто и зачем сделал эти снимки? Кто их прислал? Какую цель он преследовал?
— Кристина… Кристина…
Она с трудом осознала, что Илан смотрит на нее, вытаращив от натуги и изумления глаза, и не может дозваться.
— Они тебя ждут! На летучку, — сообщил он, когда взгляд его коллеги стал более осмысленным.
Слава богу, что со своего места он не мог видеть ее экран! На последней фотографии Жеральд с Денизой выходили из кафе. Мерзавка держала его под руку, как собственного жениха, смеялась и что-то шептала ему на ухо. А на лице Ларше играла довольная фатоватая улыбка самца, завладевшего самой красивой девушкой на свете.
Грязный ублюдок…
Ведущая рывком отодвинула стул и кинулась в туалетную комнату. Провожаемая обалдевшим взглядом Илана, она ввалилась в «предбанник» и двумя руками толкнула дверь дамской комнаты, так что та шваркнула по сушилке. Слава богу, никого… Кристина влетела в кабину и наклонилась к унитазу, кашляя и икая, но ее так и не вырвало. Ей было страшно… Хотелось завыть в голос, но она сдержалась. Что происходит? Кто прислал эти фотографии, кто ей звонил?!
В кармане джинсов завибрировал телефон… Новое сообщение.
Не передумала поиграть, Кристина?
Она едва не разбила смартфон о перегородку.
— ПОШЕЛ НА ХРЕН, ЧЕРТОВ ПСИХ!
Ее вопль эхом отразился от кафельных стен.
Снова он. Тип из телефона. Он испоганил ее коврик. Может, и надпись на ветровом стекле «Счастливого Рождества, грязная шлюха» сделал тоже он? Что нужно этому человеку? Почему он так на нее ополчился? Неужели все дело в том, что она недостаточно быстро отреагировала на письмо? Но как он узнал…
— Кристина… Кристина… что с тобою?
Голос Корделии. Штайнмайер вздрогнула и резко обернулась. Дылда-стажерка с тревогой смотрела на нее, моргая тяжелыми от черной туши ресницами. Кристина не слышала, как она вошла. Помощница положила руку ей на плечо, а другой рукой коснулась ее щеки. Ее взгляд выражал любопытство, нежность и озабоченность:
— Ты как? Что происходит?
Девушка притянула Кристину к себе. У той не было сил сопротивляться, и из груди у нее вырвалось глухое рыдание, а по щекам потекли слезы.
— Расскажи, что случилось… — Голос Корделии звучал тихо, убаюкивающе; от ее волос пахло духами и табаком. — Ты можешь мне довериться…
Так ли это? Мадемуазель Штайнмайер колебалась. Ей очень хотелось открыться кому-нибудь. Ассистентка обнимала ее, убаюкивала, а потом наклонилась и поцеловала в щеку:
— Я здесь, все хорошо, все хорошо…
Еще один поцелуй — в уголок рта… Корделия искала губами ее губы. Нашла… Кристина напряглась, чувствуя ловушку.
ОТПУСТИ МЕНЯ!
Она резко оттолкнула от себя угловатое тело. Стажерка ударилась о стенку кабины, и на ее лице появилась хищная улыбка. Теперь на нем не было никаких следов нежности.
Неужели это она?..
Если да, засомневалась Штайнмайер, то что за мужчина донимает ее по телефону? Она побежала к двери, слыша за собой издевательский смех Корделии.
Кристина вошла в двери комиссариата полиции и… натолкнулась на стену. Стену гнева и недовольства. Стену печали. Стену безропотной покорности судьбе. Она вспомнила виденный когда-то давно фильм «Крылья желания», в котором ангелы выслушивают внутренние монологи людей, ища в них признаки красоты и смысла. Какой смысл, что за красоту смогли бы они отыскать здесь, кроме тотального отсутствия надежды?
Очередь тянулась от тамбура до стойки дежурного, и народу в ней было больше, чем в зале ожидания вокзала. Люди старались не смотреть друг на друга, а если случайно встречались взглядами, то видели лишь ожесточение или растерянность. Лица всех присутствующих были помятыми, как использованные салфетки. Дежурный с трудом сдерживал напор осатаневших от ожидания посетителей. Какой-то тощий тип, явно только что выпущенный из-под ареста, вдевал шнурки в ботинки, стоя у лифта. Он поднял голову, и Кристина внутренне похолодела, встретившись с взглядом его бледно-голубых глаз. На стойке, свернувшись калачиком в пластиковой корзинке, спал дымчато-серый кот (журналистка уже видела его, когда была здесь в первый раз).
— У меня назначена встреча с лейтенантом Больё, — сказала она, когда подошла ее очередь.
Дежурная сняла трубку, даже не взглянув на нее, коротко с кем-то переговорила и кивком показала — «Налево!» — так и не подняв глаз. Кристина почувствовала себя ничтожной букашкой.
Она миновала турникет и поравнялась с неприятным тощим типом, который как раз закончил обуваться, разогнулся и уставился на нее линялыми глазками-бусинками. Мадемуазель Штайнмайер подумала, что охотно обошлась бы без подобного рода внимания. Тип и правда был премерзкий. Она заметила мелкие порезы у него на подбородке и у ушей, как будто он брился второпях или лезвие было тупым. Парень растянул губы в кривой плотоядной ухмылке, наклонился и прошептал:
— Эй, милашка, у тебя голодный взгляд…
Кристина отшатнулась, почувствовав запах дешевого одеколона и пота от давно не мытого тела.
— Что… Что вам нужно?
— Хочешь «познакомиться» с моим умелым пальчиком? Машина на стоянке, у меня есть сто евро и самый большой…
Женщина вздрогнула от отвращения и инстинктивным жестом проверила, до конца ли застегнуты пуговицы на ее блузке. У нее закружилась голова, и ее бросило в жар. Она оперлась ладонью о стену:
— Отвалите…
— Ну же, куколка, не говори, что не любишь делать всякие развратные штучки… — не унимался мерзавец.
— Оставьте меня в покое…
Происходящее напоминало кошмар наяву: этого типа наверняка задержали за сексуальные приставания, а он прямо в комиссариате нашел себе новую жертву — и в гробу видал всех полицейских! Двери лифта открылись, и вышедший из кабины мужчина в штатском прикрикнул на негодяя:
— Пошел вон, Гектор! — Затем он посмотрел на журналистку. — Вы — Кристина Штайнмайер?
На вид ему было около тридцати. Карие глаза, густые вьющиеся волосы и несколько вялый подбородок… В прошлый раз она встречалась с другим полицейским. Впрочем, галстук у этого оказался таким же уродливым…
— Лейтенант Больё, — представился он. — Пойдемте со мной.
Он открыл магнитной карточкой двери лифта, они вошли в кабину, и Кристина отодвинулась к дальней стенке. Она чувствовала взгляд своего нового знакомого и пыталась держать себя в руках, не показывать, что это ее нервирует. Полицейский, судя по всему, считал, что беззастенчивое разглядывание людей является неотъемлемой прерогативой его профессии. Выглядел лейтенант паршиво: мешки под глазами и разочарованно-брезгливое выражение лица свидетельствовали о том, что сыщицкого азарта у него уже поубавилось.
Кабинет Больё находился на третьем этаже. Он снял со стула стопку бумаг, чтобы посетительница могла сесть, и ответил на телефонный звонок — разговор был коротким и односложным.
— Прошу меня извинить… — обратился он затем к радиожурналистке.
Сожаления в его тоне она не расслышала. Этот человек не моргая смотрел на нее круглыми, чуть навыкате глазами, намеренно выдерживая паузу, а потом спросил:
— Скажите, мадемуазель Штайнмайер, у вас в последнее время были какие-нибудь личные проблемы?
Вопрос застал ее врасплох.
— О чем вы? — не поняла женщина.
— Меня интересует, всё ли у вас в порядке.
— А какое отношение это имеет к делу? Меня ведь пригласили, чтобы поговорить о письме, верно?
— Именно так.
— Вот и давайте говорить о деле, а не о моей личной жизни.
Больё одарил ее хмурым подозрительным взглядом:
— Что вы делали двадцать четвертого декабря? Были одна или с семьей?
— С моим женихом…
Лейтенант никак не отреагировал, и Кристина сочла нужным добавить:
— Мои родители пригласили нас на рождественский ужин.
Она поудобнее устроилась на стуле, лихорадочно соображая, стоит ли говорить, что какой-то мужчина достает ее по телефону и о моче на коврике. «Не лучшая твоя идея, милочка», — съязвил внутренний голос. Ее собеседник выглядел не слишком восприимчивым. Интересно, коллега рассказал ему, чем она занимается? Видимо, нет, хотя это вряд ли помогло бы…
— Очень хорошо. Давайте поговорим о письме, — продолжил полицейский. — Его бросили в ящик двадцать четвертого декабря, так?
— Да. Мы собирались на обед с родителями Жеральда, опаздывали, нервничали…
— Письмо было в конверте?
— Да. Я отдала его вашему…
— Моему коллеге, знаю. И вы не имеете ни малейшего представления о том, кто мог его написать?
— Нет. Мы обошли соседей, потому что решили, что произошла ошибка и письмо предназначается одному из жильцов дома.
— Да, конечно. А что думает об истории с письмом ваш жених?
Кристина заколебалась — отвечать на этот вопрос ей не хотелось.
— Ему не очень улыбалось расспрашивать незнакомых людей в праздничный вечер.
Больё вздернул брови:
— Ммм?..
— Он не хотел еще больше опаздывать, — поспешила пояснить Штайнмайер.
— Понимаю… А в остальном между вами нет разногласий?
— Конечно, нет. К чему этот вопрос?
— Вы во всем согласны друг с другом? Никаких споров, никаких ссор?
— Я не понимаю, как это связано с письмом…
— Прошу вас, ответьте.
— Повторяю: у нас все в порядке. Мы скоро поженимся.
— Поздравляю! — Полицейский улыбнулся. — И когда же случится это радостное событие?
У Кристины появилось неприятное ощущение, что Больё расставляет ей ловушку. Но зачем?
— Точную дату пока не назначили.
Лейтенант многозначительно вздернул брови и кивнул с отсутствующим видом, как будто скоропостижно заболел раздвоением личности. Его собеседница тут же пожалела о своей откровенности: она ничего не знает об этом человеке, он может неправильно истолковать ее слова.
— Послушайте, — сказал он, помассировав веки, — ни двадцать четвертого, ни двадцать пятого, ни сегодня не было зарегистрировано ни одного самоубийства — что не может не радовать. Это почти подвиг, уж вы мне поверьте. В праздничные дни склонные к депрессии люди погружаются в безысходную тоску и нередко совершают непоправимое. Одиноким приходится нелегко.
Кристина могла бы ответить, что она вообще-то в курсе и даже сделала передачу на эту тему, но поостереглась перебивать полицейского. Пусть он доведет мысль до конца.
— Но в этом году — аллилуйя! — ничего, niente. Самоубийство — совсем не развлечение, уж я-то знаю! — заверил ее мужчина.
Журналистка почувствовала глубокое облегчение. Ни одного самоубийства… Просто груз с души свалился. Раз ничего не случилось, она ни в чем не виновата. Телефонному мучителю не за что ее обвинять.
— Так вы сумеете разыскать женщину, которая написала письмо? Возможно, она пока жива, но ее жизнь все еще в опасности. Я права? — спросила Штайнмайер.
— Ммм… Вы так думаете?
— Да. А вы не согласны? Я, конечно, не психолог, но… письмо — не шутка и не розыгрыш.
Полицейский встрепенулся:
— С чего вы взяли?
— Не понимаю…
— Почему вам в голову пришла мысль о розыгрыше?
Кристина помрачнела:
— Не знаю… пришла, и всё.
— Вы считаете, что кто-то мог сочинить идиотское письмо и не поленился зайти в ваш дом, чтобы бросить письмо в ящик? — Больё развел руками. — Зачем кому-то так поступать? Вам не кажется, что это несколько… странно?
Кристина нахмурилась, различив в его голосе новые нотки.
— Наверное… не знаю. Я просто высказываю гипотезы.
— В таком случае, не логичнее ли будет предположить, что некто написал письмо, желая привлечь к себе внимание?
— Да, конечно, но одно не исключает другого.
— Некто — сознательно или неосознанно — хочет, чтобы о нем… или о ней… говорили, посылает сигнал бедствия…
Женщина напряглась. Она вдруг поняла, что лейтенант не просто отвлеченно рассуждает — он к чему-то ведет. Сужает круги и вот-вот выдаст истинную цель встречи.
— Мне жаль, — мужчина наклонился вперед и бросил на посетительницу внимательный взгляд исподлобья, — но ни на бумаге, ни на конверте мы не обнаружили никаких отпечатков — кроме ваших. Каким печатающим устройством вы пользуетесь?
— Что-о-о?! Да о чем вы? Вы же не думаете, что…
— Скажите, мадемуазель Штайнмайер, свадьбу решил отложить ваш жених? Он хочет взять паузу? У него возникли сомнения? Он не заговаривал о… разрыве?
Кристине показалось, что она ослышалась:
— Конечно же, нет!
Лейтенант повысил голос:
— У вас уже были проблемы с психикой? Не лгите! Я легко могу это проверить.
Пол ушел из-под ног журналистки. Мерзавец с самого начала к этому подводил. Кретин, он считает, что письмо написала она! Принимает ее за психованную мифоманку!
— Вы намекаете на то, что я сама сочинила эту галиматью и потом принесла письмо в полицию? — уточнила женщина.
— Я ничего подобного не говорил. — Глаза сыщика блеснули, и он наклонился еще ближе. — Но, возможно, я угадал?
— Идите к черту! — Кристина оттолкнула стул и вскочила.
— Что вы сказали?! — Больё побагровел. — Я могу привлечь вас за оскорбление офицера при исполнении и…
— Проводите меня, — перебила его посетительница. — Нам больше не о чем говорить.
— Как вам будет угодно…
