31. Гранд-опера
22 июля. Четвертый день задержки… У меня бывали задержки — на двое суток, не больше… Господи, сделай так, чтобы все рассосалось!
Сервас оторвался от чтения, посмотрел на потолок и вспомнил малыша Тома на коленях у матери. Белокурый мальчик с сонным личиком… «Почему Мила оставила ребенка???»
Я сама во всем виновата. Забыла принять пилюлю — из-за усталости, взвинченного состояния, растерянности… Боже, пусть это будет просто задержка! Иначе придется делать аборт — ребенка от этого пса я рожать не стану…
25 июля. Я беременна! В кармане лежит тест, купленный в московской аптеке. Мне все еще не верится… Если русские узнают, все будет кончено. Не знаю, что делать. Появились симптомы, подтверждающие результаты теста. Никогда еще я не чувствовала такой усталости.
26 июля. Лео нашел тест. Какая же я дура! Нужно было сразу выбросить, но я понятия не имела, что он систематически шарит в моих вещах. Ищет доказательства измен. Чертов псих… Вышел из комнаты, демонстративно помахивая полоской, и спросил:
— Что это такое?
А ты как думаешь, болван? Тест pH для воды бассейна?! Свой вопрос он сопроводил такой оплеухой, что у меня чуть голова не оторвалась и глаза на пол не выпали.
— Я беременна, — сказала я ему.
— Что?!
— Ты слышал. Сделаю або…
Еще одна затрещина — с размаху, наотмашь.
— Как ты могла?
Я потерла щеку, но боль не ушла.
— Кто отец? — потребовал ответа Лео.
— Ты.
— Врешь!
Он схватил меня за волосы и сдернул со стула:
— Ты врешь, мерзкая тварь!
Я не хотела плакать, но боль была такой сильной, что слезы прихлынули к глазам, как молоко к соскам кормящей матери.
— Клянусь тебе, Лео, это твой ребенок! Прости… прости меня!
— Ты что, не понимаешь? Не понимаешь, что натворила? Идиотка! Ты все погубила! Думаешь, они не заметят? Это ведь не случайность, да?.. Ну, ты мне за все заплатишь! Я убью этого ублюдка, богом клянусь, прикончу прямо в утробе.
— Я полечу, Лео. И ты тоже. Мы оба отправимся на Станцию…
В кои-то веки мой голос прозвучал твердо.
— Да неужели?
— У тебя нет выбора: расскажешь кому-нибудь — и нашу команду отстранят, заменят дублерами. Сейчас аборт исключен — слишком плотное расписание и слишком пристальный врачебный надзор.
Лео прищурился.
— Что ты предлагаешь?
— Вести себя как ни в чем не бывало. Я выдержу.
— Нам предстоит провести наверху целый месяц, несчастная ты дура!
— Некоторым женщинам удавалось скрывать беременность до самой последней минуты. Даже если потом все раскроется, будет поздно. Возможно, это даже станет сенсацией: беременная женщина на орбите!
Лео не оценил моего сарказма.
— Ты не оставишь ребенка, — отрезал он. — Вернемся на Землю, я сам найду врача. Даже через три месяца будет не поздно…
10 дней до старта. 15 августа. Мы приехали на Байконур. Гостиница «Космонавт». Я сумела увильнуть от последних часов на наклонном столе и вращающемся табурете: сказала, что уже несколько дней мучаюсь мигренью. Давать задний ход поздно, так что меня освободили от тренировки. А вот от кровати с наклоном в 10°, где приходится спать, задрав ноги вверх, чтобы организм привыкал, отвертеться не удалось. Космические экипажи прибывают дважды в год, и это настоящее событие для города, у которого после развала Союза возникли проблемы с безопасностью и кадрами. Весь персонал только что на руках нас не носит. Я ни на секунду не остаюсь наедине с Лео.
1 день до старта. Последний вечер. По заведенному обычаю мы смотрели «Белое солнце пустыни», советский вестерн а-ля Джон Уэйн. День пролетел со скоростью света. Я собрала последние вещи: блокнот, увлажняющий крем, необходимый в искусственной атмосфере станции, наушники, оперные диски… Все вокруг нас — техники, врачи, персонал базы — пребывают в эйфории.
Бросаю взгляд на Лео — каменное лицо, на меня ноль внимания. Он встревожен. Боится, что я сорвусь. И напрасно. Я чувствую себя как никогда сильной и живой. Мы с моим ребенком поднимемся наверх, на орбиту…
Я возвращаюсь к себе. На двери комнаты расписались мои предшественники. Меня переполняют чувства.
День старта, 26 августа. Великий день наступил. Подъем в 7.30. Медосмотр, раздевание, мытье, дезинфекция. Внезапно меня охватывает страх за ребенка, и я покрываюсь холодным потом. Доктор спрашивает, всё ли в порядке, я киваю и улыбаюсь со стиснутыми зубами. Мы отправляемся на Байконур, он в 30 километрах от нашего дома.
За три часа до старта в помещении с коричневыми стенами начинается процедура надевания скафандров. Каждый весит 35 кг. Вокруг суетятся люди, нас снимают на камеру, проверяют, всё ли в норме. Садимся в автобус, выслушиваем последние советы, техники снова и снова проверяют какие-то детали, меня только что не тошнит от волнения. Выходим и видим небольшую группу людей: они стоят на солнце, неподалеку от стартового стола. Объятия, пожелания, напутствия… Я ощущаю жуткое одиночество: Павла и Лео окружили родные, а со мной прощаются только «официальные лица»… Как странно, что в эту минуту я вспоминаю горькие моменты жизни: безрадостное детство, беспокойная юность, приемные семьи, одноклассники, с которыми никогда не удавалось подружиться, потому что они сторонились меня, как чумной, все — кроме одной уродливой толстухи (не помню, как ее звали); она ко мне липла, а я ее отпихивала… Потом были романы-однодневки, пустые глупые мечтания — пока не появился Лео… Он простился со своими и смотрит на меня — жестко, даже с ненавистью. Плевать. Лео ничего мне не сделает — я лечу. Я победила…
Последние метры мы проходим медленно, враскачку, держа в руках индивидуальные кондиционеры, похожие на маленькие серебристые чемоданчики. Последние рукопожатия. Начинаем взбираться по ступенькам к старому лифту, останавливаемся на середине. Очень жарко, и я сильно потею. Мы оборачиваемся, машем толпе, люди кричат, жестикулируют, а в нескольких метрах от нас могучий зверь ревет, выдыхает пар, кряхтит, готовясь устремиться в небо.
Вот оно, то ощущение, которого я всегда жаждала: оказаться на СВОЕМ месте…
Сервас сделал пометку в блокноте. У него возникло смутное чувство, что… Смутное, но неотвязное… Он поставил три вопросительных знака.
6
5
4
3
2
1…
Я — ПТИЦА. Я — ангел.
Насекомое.
Существо, скукожившееся в куколке. Я пытаюсь расслабиться в крошечном стальном «гробу».
6-5-4-3-2-1…
Ракета отрывается от стапелей, выбросив струю пламени, издает могучий рев. Удары, вибрации, искры, скрип. Стремительный толчок под задницу. 118 секунд — крестообразно отделились четыре блока первой ступени. Скорость — 1670 м/сек. Через 286 секунд следует новый резкий удар — отделилась вторая ступень. Скорость — 3680 м/сек. Вибрация усиливается. Черт… 300 секунд: отделение третьей ступени. Скорость — 3809 м/сек.
Еще один миг — и «Союз» на орбите.
Скорость — 7700 м/сек.
Последний пинок под кресло, адский скрежет металла и… божественная тишина… Невесомость… Ослепительно сверкают звезды. С шипением циркулирует воздух в скафандре «Сокол». По кабине плавают разные предметы. Я поворачиваю голову и вижу ЕЕ — ту, с которой мы взлетели. Землю. Величественную, сияющую холодным голубым светом планету. Я вижу континенты, океаны, клубящиеся облака… Мы в космосе, вокруг все черно.
Царство пустоты…
«Красота, да?» — произносит Павел с забавным акцентом уроженца Казани. Я едва слышу его голос. Шумят вентиляторы, непрерывно гонящие воздух через сменные патроны-фильтры. Вид из иллюминатора завораживает. Бескрайний горизонт, слепящее солнце, ночь, подобная звездному полю, громада континентов, океаны, облака, горные кряжи, реки, города…
К полному моему изумлению я больше не чувствую ни ненависти, ни гнева, ни страха — осталась только любовь, загадочная, необъяснимая.
28 августа. Пристыковка к МКС прошла в штатном режиме. Экипаж — русский и двое американцев — встретил нас хлебом-солью, как велит обычай. Девятьсот квадратных метров станции разделены на четыреста отсеков, из которых открывается феерический вид на Землю и гигантские солнечные батареи. Здесь две отдельные зоны: первая состоит из американских герметизированных модулей, как принято в НАСА, и европейского модуля «Коламбус». Модуль «Юнити» соединяет первую зону со второй, составленной из русских модулей по образцу станции «Мир». Американский модуль «Хармони» и европейский «Коламбус» размещены в передней части станции и чаще сталкиваются с «космическим мусором», русские «Заря» и «Звезда» находятся на корме. Павел, Лео и я поселимся именно здесь…
4 сентября. Мы уже неделю живем на станции. Большую часть дня я провожу в «Звезде»; здесь выгорожено небольшое помещение для работы, до ужаса захламленное. В другой части станции я была всего один раз. Чтобы попасть туда, нужно миновать «Зарю» (13 метров в длину, служит складом), ГСП-1 и модуль-узел «Юнити» (здесь мы чаще всего едим), а вот Лео с Павлом нанесли туда уже четыре визита. У меня складывается впечатление, что они хотят меня изолировать, держать в стороне от остального экипажа. Они как будто сговариваются у меня за спиной, и Лео поощряет Павла на все более неуместные слова и жесты в мой адрес…
11 сентября. Мне очень нравится необычный вид из иллюминатора… Яркий свет вокруг станции, безграничное и безразмерное пространство, бездонный мрак космической ночи… Я люблю смотреть на земной изгиб, «затыкающий» горизонт, на голубые океаны и темный африканский континент. Там, где царит ночь, миллиардами огоньков светятся города и маленькие, восхитительно хрупкие деревеньки Зондских островов.
С орбиты хорошо видно, какой ущерб мы наносим планете: пустыни наступают, лесов становится меньше, атмосфера над Китаем ужасно загрязнена, тут и там на поверхности океана плавают нефтяные пятна…
12 сентября. Я смотрю в иллюминатор, как делаю каждое утро, и вдруг чувствую, что кто-то пристраивается сзади — неловко, ведь мы в невесомости. Решив, что это Лео, говорю: «Прекрати» — и слышу голос Павла. Он шепчет мне на ухо:
— Лео у американцев… Мы одни.
Его руки оказываются на моей груди…
— Хочешь заняться любовью в невесомости? — предлагает он. — Уверен, тебе понравится…
Я пытаюсь оттолкнуть его, но он не отпускает, и мы кувыркаемся в воздухе, Земля вращается в иллюминаторе. Павел хочет меня поцеловать, и я со всего размаха влепляю ему пощечину. Он выглядит изумленным, но наконец отпускает меня и «отплывает» в сторону «Зари». В ярости.
13 сентября. Я продолжаю вести дневник, но тщательно его прячу, когда Павел и Лео засыпают. Я чувствую себя немного лучше, чем в первые дни, тошнота и головокружение прошли (не знаю, было мое недомогание связано с беременностью или со смещением отолитов во внутреннем ухе). Я привыкла к постоянному шуму, к невозможности принять душ, к тому, что приходится глотать зубную пасту, а к унитазу нужно пристегиваться, чтобы не улететь. Привыкла даже к беспорядку. Хуже всего мне приходится, когда мы с Павлом и Лео остаемся одни в русском отсеке. Я надеялась, что это прекратится, но после той пощечины Павел стал угрюмым и непредсказуемым — совсем как Лео. В каждом его слове и взгляде сквозят презрение и недоверие. Сегодня они попросили меня демонтировать вышедший из строя дистиллятор мочи и перешучивались по-русски на мой счет.
14 сентября. Мне кажется, они сходят с ума. Лео удалось внушить Павлу, что им не следует доверять другим обитателям станции. Официально миссией руководит Павел, но Лео полностью подчинил его себе. Однажды я случайно услышала обрывки их разговора: Лео убежден — или притворяется убежденным, — что американцам поручено проводить над нами психологические опыты. Мне известно, что между Павлом, Лео и остальными произошла размолвка, но точно ничего не знаю…
15 сентября. Сегодня вечером я хотела отправиться на другую половину станции, но Лео остановил меня, схватив за запястье:
— Куда собралась в таком виде?
— Решила пообщаться с остальными, — ответила я.
Лео перевел Павлу мои слова, а тот посмотрел равнодушным взглядом, от которого у меня заледенела кровь, и молча кивнул. Тогда Лео сказал:
— И речи быть не может! Ты останешься здесь.
19 сентября. Дела идут все хуже. То один, то другой отпускает в мой адрес сальные шуточки, делает двусмысленные предложения, пытается меня лапать… Я сорвалась на Павла, а он наорал на меня — почище Лео, так что я ушам своим не поверила, побледнела и задрожала. А он выплюнул мне в лицо:
— Думаешь, я не понимаю, что ты пытаешься сделать? Расскажешь кому-нибудь о том, что здесь происходит, станешь «жертвой» несчастного случая…
21 сентября. Я смотрю в иллюминатор, как на вогнутом горизонте поднимается солнце. Оно подобно огненной черте с шаром в центре и напоминает ядерный взрыв. Цвет неба переходит от густо-лилового к бледно-розовому, а земля оранжевая там, где на нее падает свет, и коричневая в тени. Солнечный свет льется через иллюминатор внутрь модуля. Глаза застилает пелена слез.
23 сентября. Все кончено. После случившегося пути назад нет. Game over. Вечером Лео и Павел накачались вусмерть. Это был день рождения Павла. Они достали припрятанные в разных местах бутылочки водки — все космонавты ухитряются провозить «контрабанду», несмотря на строжайшую проверку всего багажа перед стартом! — и выпили их через соломинку. На борту всё пьют через соломинку…
В какой-то момент они стали как-то странно на меня посматривать. Я вспомнила, что оба весь день выглядели как заговорщики, и почему-то испугалась. Взгляд у Павла и Лео был остекленевший. Я не хотела пить, но они заставили меня чокнуться за сорок третий день рождения Павла. Их шуточки становились все более сомнительными, а взгляды — липкими. Я решила уйти спать, и тут Лео вдруг сказал:
— Ты прав, она шлюха, переспала с половиной Звездного городка… А ты «отметился», Павел?
Тот покачал головой.
— Да она же с первого дня на станции пытается тебя завлечь! — не успокаивался Лео. — Она ни одного мужика не пропускает… Ведет себя, как те телки, что напяливают мини-юбки и стринги, напиваются, флиртуют, целуются, а потом вдруг «зажигают красный свет»: «Прекрати, не хочу, ты меня неправильно понял, я не собиралась ложиться с тобой в койку, нет-нет, все и так зашло слишком далеко…» Лицемерные мерзавки манипулируют нами, распаляют, а потом динамят… Их это забавляет, они думают, им все дозволено, а мы не имеем права реагировать по-мужски… ХОЧЕШЬ ЕЕ ТРАХНУТЬ, ПАВЕЛ?
Я испугалась. Павел смотрел на меня, не отрываясь. Я снова попыталась уйти, но Лео схватил меня за запястья. Я сказала, что буду кричать и что меня услышат на другом конце станции. Я хотела заорать, пыталась вырваться, но Лео держал меня за пояс, а Павел зажимал рот потной, пахнущей металлом лапищей. Все это напоминало какую-то дикую фантасмагорию — ведь мы плавали в невесомости.
Думаю, то, что случилось дальше, может сильно продвинуть вперед их гребаную науку: два допившихся до чертей негодяя доказали, что в невесомости можно совершить изнасилование, если действовать на пару.
Все кончено. Finita la comedia. Утром, во время сеанса связи, обе стороны произнесли немало резких слов. Звучали угрозы, и американцы, и второй русский потребовали, чтобы меня немедленно отозвали.
Когда Лео и Павел явились за мною, чтобы увести назад, эти трое повели себя безупречно, не дали меня в обиду, а потом один из американцев и русский даже сходили за моими вещами.
ЦУП в растерянности.
Работа станции основана на четком распределении обязанностей и зависит от того, насколько точно работает каждый член экипажа, а наша жизнь превратилась в хаос. Командование наверняка больше всего на свете боится, что историю не удастся замять, но я впервые за долгое время чувствую себя в безопасности.
