Виктор Пронин
Фотография с прицелом (сборник)

* * *

Фотография с прицелом

«Ну что, Пафнутьев, затянулась наша передышка. Пора приниматься за дело. Входи в свой кабинет, усаживайся в жестковатое, но привычное кресло, бери телефонную трубку и вперед. Без страха и сомнений».

«Так вроде молчит телефон-то», – ответил Пафнутьев сам себе и недоуменно огляделся по сторонам.

«Не переживай, Паша. Твой номер уже набран».

Так оно и было. Стоило Пафнутьеву протянуть руку к телефону, как раздался резкий звонок. По каким-то совершенно непонятным и необъяснимым признакам он частенько знал, какой именно ему предстоит разговор.

К примеру, деловой, срочный, спешный, когда надо срывать куртку с вешалки, хватать кепку и, не надевая ее, мчаться во двор к машине. А может, Худолей будет опять долго, вязко и многозначительно напоминать о невыполненном обещании. Он, видите ли, все ждет, надеется и верит.

Пафнутьев начнет убеждать его в том, что такая вот вера не безнадежна. Кое-какие мечты в жизни иногда все-таки сбываются. Ожидания Худолея совсем даже не беспочвенны. Заветная поллитровка очень скоро окажется в его тощеватых ладошках.

«Скорей бы!» – Худолей обычно заканчивал такие разговоры тяжким стоном.

Но сейчас Пафнутьев сразу догадался, что звонил не Худолей. Это был Шаланда, начальник полиции.

– Паша, – просипел он, задыхаясь так, как будто взбегал по лестнице. – Я буду у твоих ворот через десять минут! Нет, через пять! Ты меня слышишь?! Я уже рядом!

– Жду с нетерпением, – ответил Пафнутьев и положил трубку, твердо зная, что своим немногословием обидит Шаланду.

Тому явно хотелось, чтобы Павел начал бы выспрашивать, что случилось, где, когда, с кем. Он отвечал бы запутанно и нескладно. Пафнутьев нервничал и переспрашивал бы.

Он надел легкую плащевую куртку, клетчатую кепку, бросил на себя косой взгляд в зеркало у шкафа и вышел из кабинета. У ворот Павел стоял ровно через десять минут.

Шаланда уже ждал его в своем «газике».

– Что-то ты не торопишься, – проворчал он.

– Без нас ничего не случится.

– Уже случилось.

– Неужто смертоубийство? – спросил Пафнутьев без особого интереса.

– Паша… – Шаланда помолчал, ворочая желваками. – Значит, так. Давай договоримся. Шуточки потом, ладно? Обнаружены скелеты.

– Человеческие?

– Кошачьи.

– Вот видишь, Шаланда, и ты на шуточки скатился. Много скелетов?

– Три.

– Давние?

– Нет. – Шаланда все еще хмурился. – Лет десять.

– Значит, придется работать, – пробормотал Пафнутьев. – Далеко?

– Почти приехали.

– Ого! В черте города?

– Да, Паша, именно так. – Шаланда обернулся и в упор посмотрел на Пафнутьева с переднего сиденья. – Мои ребята навскидку прикинули – вроде женские. Если не девичьи.

– Крутовато, – заявил Пафнутьев, выходя из остановившегося «газика».

Шаланда присел рядом с ним на край обрыва и проговорил:

– Там, понимаешь, волосы длинные, бусы, правда, совсем дешевенькие, стекляшки. Ну и все остальное, что бывает в таких случаях.

– А что бывает в таких случаях? – спросил Пафнутьев.

– Сам не знаешь? Одежка, обувка. Босоножки…

– Значит, летом их порешили.

– С чего ты взял? – удивился Шаланда.

– Босоножки, сам же говоришь. Колготки должны сохраниться, трусики.

Пафнутьев и Шаланда сидели на самом краю обрыва. За их спиной шла трасса. Машины неслись по ней сплошным потоком. Крутой обрыв, заросший кустарником, заканчивался метрах в двадцати внизу. Дальше росли деревья покрупнее. Там располагался небольшой парк, а за ним – речка.

Перед парком вразброс стояли два самосвала, ковшовый экскаватор. В тени сидели несколько рабочих.

– Чем они тут занимаются? – спросил Пафнутьев.

– Площадку расчищают. Танцы-шманцы. А может, что-то спортивное соорудят.

– А где скелеты?

– Вон вешка с метелкой на конце. Пойдем, посмотрим?

– Конечно!

Зрелище было печальное. Земля, взрытая экскаватором. Кости, торчащие из глиняных комков.

Пафнутьев видел, что они человеческие. В одном месте он рассмотрел частокол челюсти, подошел, пригляделся. Все зубы были на месте, никаких провалов, эмаль совершенно не стерта, значит, молодые.

Он так и сказал Шаланде:

– А зубы-то прекрасные. Ты прав, Шаланда. Похоже, здесь действительно девочек зарыли.

– Найти бы злодеев, а, Паша?

– Что-то подсказывает мне… – начал было Пафнутьев, но тут же замолчал так резко, словно сам себе рот заткнул.

– Нет, Паша, говори! – Шаланда ухватил Пафнутьева за полу куртки и уставился прямо в его физиономию своими маленькими горящими глазками. – Говори, Паша! Начал, так не молчи! Ну!

– Что-то, Жора, подсказывает мне, что мы их найдем, – медленно произнес Пафнутьев. – Эти шалунишки не могут исчезнуть так, чтобы никаких следов не оставить. Если, Жора, ты этого не знаешь, так я тебе открою истину – они никуда не деваются, не исчезают с глины, песка, из совести и памяти. Даже вода все помнит! – вдруг заорал Пафнутьев.

– Мысль, конечно, свежая, – заявил Шаланда и усмехнулся. – Но где-то я ее уже слышал.

– От меня, конечно, – заявил Пафнутьев. – Поможешь?

– Паша! – Шаланда прижал к груди пухловатые ладони. – Все, что скажешь, о чем только подумаешь и попросишь!.. Я мгновенно! Понял? Сей же секунд!

– Тогда слушай меня внимательно и не говори потом, что не слышал. Ты по званию кто?

– Сам не знаешь? – обиженно спросил Шаланда.

– Если бы не знал, не спрашивал бы. Ты же ведь настоящий полковник?

– Я слушаю тебя, Паша.

– Пока здесь не собрались толпы окрестных жителей, вызывай трех-четырех своих ребят. С черными пластмассовыми мешками. И с лопатами.

– Господи, Паша! А мешки-то зачем?

– Для скелетов.

– Ах да. Мне как-то и в голову не пришло.

– Пусть постараются положить каждый скелет в отдельный мешок.

– На всякий случай?

– Шаланда, на случай опознания! У кого-то в детстве нога была сломана, у кого-то шрам на голове остался, мало ли. У всех этих скелетов имена, фамилии, биографии, родственники. У всех у них есть еще и убийцы!

– Паша… – Шаланда помолчал. – Какой ты все-таки умный!

– Да, этого у меня не отнять, – согласился Пафнутьев.

– Знаешь, такое ощущение, будто мы их всех уже задержали.

– Хорошее ощущение. Но я еще не все сказал. Видишь рабочих? Вон они в тенечке покуривают. Ты сейчас подходишь к ним и зычным, хорошо поставленным полковничьим голосом отдаешь приказ. Пусть экскаватор с верхом загрузит вон те два самосвала, валит в них землю, глину, песок, мусор, в которых были обнаружены скелеты этих юных красавиц.

– А почему ты решил, что это были юные красавицы? – почему-то стесняясь, спросил Шаланда.

– А вон череп видишь? Зубки один в один! Так бывает только в двадцать лет. Хотя нет, это уже поздно. Скорее в семнадцать.

– Уж больно ты придирчив, – проворчал Шаланда. – Ну, хорошо, и что мне делать с этими двумя машинами глины?

– У тебя есть площадка, на которой тренируются юные автомобилисты?

– Ну есть, и что?

– Пусть эти два восьмикубовых самосвала ссыплют землю с прахом на твою площадку. А утром придут мои ребята с мелким ситом и делом займутся. Вон американцы не поленились, два небоскреба просеяли, и не зря. Многое им открылось, о чем и не догадывались.

– Так, понял. – Шаланда уставился себе под ноги. – Мои ребята из грузовиков землю ссыплют, а твои просеют, да? Мои, выходит, для этой тонкой работы не годятся, да? Умом не вышли?

– Жора, не гони волну! – с усмешкой проговорил Пафнутьев. – Согласен, пусть просевают твои. Но чтоб ни одна пуговичка, заколочка, набоечка от каблука, фантик от конфеты, съеденной десять лет назад, не пропали. Договорились?

Шаланда, не отвечая, молча направился к рабочим, ошивавшимся возле самосвалов. Он долго им что-то объяснял, показывая на землю, развороченную экскаватором, потом, видимо, договорился, каждому пожал руку, потряс массивным кулаком в воздухе и вернулся к Пафнутьеву, поджидавшему его.

– С тебя причитается, – сказал Шаланда, присаживаясь.

– Знакомые слова, – ответил Пафнутьев.

– И где же ты их слышал?

– Каждый день я их слышу не менее десяти раз. От Худолея.

Шаланда долго молчал, сопел, пытался кому-то звонить по мобильнику.

Наконец-то он не выдержал и пробубнил:

– Это что же, ты хочешь сказать, что Худолей и я?..

– Одного поля ягоды! – рассмеялся Пафнутьев. – Ладно, Жора, не кати на меня бочку. Сам же виноват. Слова подвернулись. Бывает такое. Что там у тебя?

– Грунт завтра утром будет на моей площадке. – Шаланда помолчал, потом добавил: – Просеянный.

– Жора! – радостно вскричал Пафнутьев. – Да тебе же цены нет!

– Я знаю, – печально проговорил Шаланда. – Только вот не все это понимают. Не сразу до людей доходит, не всегда, не до всех.

– Ну, виноват! Прости великодушно! Сказал же, с меня причитается!

Лучше бы он не говорил последнего слова. Шаланда опять насупился, отвернулся и замолчал, похоже, надолго. Пафнутьеву ничего не оставалось, как примирительно похлопать ладонью по массивной коленке полковника.

– Ладно, Жора, проехали. Я вот сидел здесь, бездельничал, пока ты ребят озадачивал, – мимоходом похвалил он Шаланду. – И вот что подумал. Скелеты не в одной кучке лежат. Они разбросаны. Метрах в пяти друг от друга.

– Что же из этого следует? – проворчал Шаланда все еще недовольно.

– Из этого следует, что надо бы экскаваторщику сказать, чтобы грунт с каждым скелетом грузил отдельно. Да и ссыпать его надо на твоей площадке тоже разными кучками. Ребята твои, которые глину просеивать будут, тоже чтобы добычу свою отдельно складывали.

– Так, – буркнул Шаланда. – Дальше что? Какие еще будут указания?

– А еще такие будут указания. – Пафнутьев тоже, кажется, начал заводиться. – Все, прошу прощения, скелеты лучше тоже сложить в отдельные мешки, чтобы косточки не перепутались. Мало ли чего потом может случиться.

– Так, – повторил Шаланда. – Это как же надо понимать? Мы все тут дураки, и вдруг среди нас один умный затесался, да?

– Все, Жора, так и есть. Вот ты смотришь по сторонам и, кроме следов давнего преступления, ничего не видишь!

– Что же такое забавное увидел ты, Паша? Поделись!

– Делюсь. На той стороне улицы, Жора, стоит пивной павильончик.

– Что же из этого следует?

– Надо бы туда заглянуть.

– Зачем? – Надо признать, что Шаланда не мог быстро переключаться с одной темы на другую.

– Как зачем? – удивился Пафнутьев. – Проверить работу этого заведения. Достаточно ли охлаждено пиво, не разбавлено ли, прожарены ли орешки?

– Ну и послал бы своего Худолея! Пусть он проверил бы.

– Худолей уже там, – невозмутимо проговорил Пафнутьев. – Пиво на столе. Орешки тоже. Милая девушка в белом переднике приветливо машет тебе рукой.

– Почему мне? – подозрительно спросил Шаланда.

– Худолей сказал ей, что из нас ты – самый главный.

– Боже! – кажется, всерьез простонал Шаланда. – С кем я связался! Постой, это что же получается? – вдруг остановился он. – Значит, и платить мне придется?! Как самому главному?

– Как скажет Худолей, – с усмешкой проговорил Пафнутьев.

Где-то внизу, за срезом дороги гудели самосвалы, рокотал ковшовый экскаватор, черпая скорбный груз и ссыпая его в железные кузова. Пафнутьев, Шаланда и Худолей, пристроившийся сбоку, не торопясь потягивали пивко, обменивались легкими, незначительными и, в общем-то, пустоватыми словами.

Пафнутьев вдруг с немалым удивлением понял, что его нисколько не взволновало сегодняшнее событие, связанное с обнаружением скелетов, смерть девушек, случившаяся лет десять назад. Вполне возможно, что их кто-то вспомнит, но вряд ли эта находка кого-то потрясет до глубины души, заставит куда-то мчаться, кому-то звонить, сообщать. К этому времени умерли многие бабушки, дедушки, соседи. Люди разъехались в другие края, в иные города.

Положено отработать это маленькое происшествие? Сделаем. Что можно – выясним, не сумеем – нас простят. Нужные бумажки подошьем в папки и поставим их на полки, каждую под своим номером.

Вот и все, ребята, конец фильма. Проехали.

Да о чем говорить, если каждую ночь находят то три, а то и гораздо больше свеженьких, тепленьких, еще сочащихся кровью трупов. За каждым неостывшая трагедия, страдание, боль. Хоть бы с ними управиться как-то успеть.

Пафнутьев сильно ошибался и пока еще не знал, что ему не один раз придется в этом убедиться. Он столкнется с тем, что остро заточенный нож из рессорной стали и поныне лежит на расстоянии вытянутой руки. Патроны, спрятанные за книгами в фанерном шкафу, набиты кабаньей картечью. Порох в них сух и свеж.

Окажется, что бампер на легкомысленной легковушке лимонно-желтого цвета сделан не из жиденькой немецкой или японской пластмассы. Он изготовлен из самой настоящей стальной брони, раздобытой на соседнем танковом заводе. На этом металле не остается никаких следов после столкновения с неосторожным ночным прохожим.

А эти самые ночные прохожие до того неосторожны и самонадеянны, что просто смешно. Но смеяться, конечно, будут уже не они. Эти наивные бедолаги свое отсмеялись, но еще не догадываются об этом.

Вот и Пафнутьев Павел Николаевич тоже скоро откажется от своих легковесных мыслей о канцелярском характере работы, которая ему предстоит с этими несчастными скелетами. Уже через два-три дня он почувствует, что в мире существует заточенный нож из рессорной стали, патроны с кабаньей картечью и бампер из танковой стали, пристроенный к лимонно-желтой легковушке.

Знать об этом через два-три дня он не будет, но почувствует. Озноб предчувствия пробежит по его спине гораздо раньше, может быть, уже завтра утром. В его собственном рабочем кабинете. Да, едва он взглянет на поверхность своего стола и увидит три маленькие кучки предметов женского туалета, основательно проржавевших и совершенно непригодных к употреблению.

Впрочем, там будут не только они, но об этом чуть позже. Давайте дождемся утра.

А сейчас все выглядит очень мило. Светятся солнечные зайчики на столике, на котором стоят стеклянные кружки с пивом. Порхает за прилавком девчушка в белом переднике. Глухо позвякивает посуда в ее руках.

Поймав взгляд девчушки, Пафнутьев легко, не задумываясь, вскинул руку и показал ей три растопыренных пальца. Мол, нам еще три кружки.

– Мне не надо, – сказал Худолей. – Уеду вон на том самосвале. Посмотрю, что там и как.

– Все необходимые поручения я уже дал, – холодно сказал Шаланда. – Землю ссыпают на автоплощадке.

– Вот и хорошо. Хочу убедиться, что они не сваливают весь грунт в одну кучу.

– Пусть только попробуют! – Шаланда положил массивный кулак на стол.

– Пусть едет, Жора, – поддержал Худолея Пафнутьев. – Нам без него будет веселее.

– Ну, если так, то валяй, – легко согласился Шаланда. – В случае чего звони. – Он показал девчушке за прилавком два пальца.

Дескать, заказ меняется. Нам понадобится только два пива.

Продолжал рокотать ковшовый кран, грузя в восьмикубовый самосвал комья глины с девичьими косточками. По-прежнему проносились по трассе машины. Позвякивала пустыми бокалами девчушка в белом переднике.

А утром…

Вот утром-то все и началось.

Утро оказалось свежим после ночного дождя, солнечным и даже каким-то неуместно радостным. Впрочем, этой вот неуместности Пафнутьев не замечал, пока не перешагнул порог своего кабинета. Все еще как бы пребывая на залитой солнцем улице, он бросил свою легкую плащевую куртку на гвоздь у двери, на него же повесил кепку, шагнул к столу и остановился.

На столе он увидел три маленькие, невзрачные кучки, состоящие из забитых глиной ржавых заколок, туфелек, уже почти бесформенных, обломков костей, потемневших от времени.

– Так, – крякнул Пафнутьев, плотно усаживаясь в жесткое деревянное кресло. – Говорите, это все, что от вас осталось? Немного, милые мои, очень даже. С чего прикажете начинать? Хоть бы записочку оставили – кто вы были, как вас звали, где жили, кто папа с мамой. Ничегошеньки!

Раздался стук в дверь, и на пороге возник Худолей.

– Здравствуйте, Павел Николаевич! Приветствую вас в это прекрасное утро! Как вы себя чувствуете после целебного сна?

– А с чего ты взял, что сон у меня был целебный? – хмуро спросил Пафнутьев.

– Под шум ночного дождя, шелест мокрой листвы, под сладкое посапывание юного существа на соседней подушке. Такой сон может быть только целебным!

– Как ты и сам догадываешься, в твоих словах мне больше всего понравилось сладкое посапывание. Ладно, разберемся. Садись. Вот эти три кучки видишь?

– Очень даже неплохо вижу. Ясно так, в хорошей резкости.

– Остановись. Это все, что осталось от трех юных существ.

– Немного.

– Слушаю тебя внимательно.

– Что именно вы хотите услышать?

– Соображения.

– Пожалуйста! Сколько угодно. Сегодня к вечеру мы с вами будем знать, как звали каждое из этих существ. – Худолей кивнул на страшноватые косточки, лежащие на столе Пафнутьева. – Где они жили, с кем дружили, на что надеялись и какие из их мечтаний закончились вот так печально.

– Продолжай, Худолей, – негромко обронил Пафнутьев, нависнув над своим столом, над тремя скорбными кучками, которые уже так много успели рассказать ему о себе, о своей недолгой и столь печальной судьбе.

– Не думаю, Павел Николаевич, что скажу нечто для вас совершенно новое, но в нашем с вами деле часто бывает очень полезно просто проговорить очевидное, назвать вещи своими именами, попутно отсеять то, что не вписывается, не лезет ни в какие ворота. Скажу больше, Павел Николаевич, проговаривать очевидное полезно не только в нашем деле, но и вообще в жизни. В семейных делах, дружеских отношениях, не побоюсь этого слова – в любовных склоках.

– Так уж и склоках, – проворчал Пафнутьев.

– Павел Николаевич! – вскричал Худолей. – Поставьте вместо этого слова любое другое.

– Не хочу! – заявил Пафнутьев. – Я уже с этим словом смирился. Продолжай.

– Павел Николаевич! Вот прямо сейчас, не лукавя, не тая. Скажите мне, как на духу, как прокурору. В вашей бесконечно богатой практике вы хоть единожды сталкивались со случаем, чтобы в одну прекрасную летнюю ночь разом пропали три девицы-красавицы, не оставив никаких следов, простите меня, даже трупов?! Ведь косточки найдены только сейчас! А где свидетели, участники, потерпевшие? А убийцы, Павел Николаевич?! Наверняка было заведено уголовное дело, которое не закрыто и по сей день!

– Вывод? – обронил Пафнутьев.

– Запрос в архив. И через два часа уголовное дело будет лежать на вашем столе. С адресами, именами, фотографиями! Там будут не только потерпевшие, могут оказаться и убийцы.

– Но это ты уж хватил!

– Да ничуть! Только тогда, десять лет назад, их не опознали, а сейчас вы, с моей активной помощью, конечно, дело раскрутите, докажете и пригвоздите. Я в вас верю.

– В тебя, Худолей, я тоже, разумеется, верю. А вот Шаланда, наш главный милиционер, тебя не любит.

– Бедный Шаланда! – Худолей тяжко вздохнул. – Хотя…

– Ну! Говори! Не тяни кота за хвост!

– Не верю я, что он меня не любит. Обожает! Только признаться себе в этом не может. Роль у него такая в жизни – меня не любить. Вот он ее и исполняет в меру своих сил и таланта, отпущенного ему господом богом. Если откровенно, он просто души во мне не чает!

– Что ж он столько раз советовал мне гнать тебя в три шеи?!

– Чтоб меня к себе забрать!

– Надо же какое коварство! – Пафнутьев усмехнулся и осведомился: – Что делать будем?

– Убивцев надо брать!

– Чуть попозже.

– Хотите на спор? За месяц управимся!

– Знаешь, Худолей, что-то подсказывает – не надо мне с тобой спорить. Проиграю. Но я и без спора уже у тебя в долгу.

– Вот с этим совершенно согласен. Очень хорошие слова. Я их накрепко запомню.

– Ладно, договорились. Я их тоже не забуду. Загляни после обеда.

– Вы надеетесь взять преступников сразу после обеда?! – ужаснулся Худолей.

– Да ладно тебе. Загляни. Авось новости будут.

С некоторой долей цинизма можно сказать, что Пафнутьеву повезло. Около десяти лет назад случилось кошмарное происшествие. Летней ночью бесследно исчезли три юные красавицы, недавно закончившие школу.

Казалось бы, все было прекрасно. Теплый вечер, алый закат, танцевальная площадка в небольшом парке на берегу реки. Как когда-то пела Клавдия Ивановна Шульженко, «смех, веселье и суета».

Но уже наутро следующего дня выяснилось, что три девушки-подружки домой с этого самого веселья не вернулись. Маша Харитонова, Света Сазонова и Катя Николаева пропали, не оставив никаких следов. Кто-то видел их со знакомыми, кто-то даже танцевал с ними в этот вечер, кто-то назначил встречу на следующий день. Но на этом все следы, догадки и предположения обрывались.

Уголовное дело десятилетней давности тяжело и немо лежало на столе Пафнутьева и, казалось, взывало, молило о справедливом возмездии. Но в этом уголовном деле были одни вопросы. Ответов на них там не содержалось.

После обеда Худолей пробегал по коридору и мимоходом заглянул в кабинет Пафнутьева. Тот призывно махнул ему рукой – заходи, дескать.

Худолей протиснулся в дверь, плотно прикрыл ее за собой и осторожно приблизился к столу. Но не совсем. Он остановился в двух шагах и никак не решался преодолеть это расстояние. Худолей увидел на столе шефа нечто такое, что остановило его.

Это были фотографии, три девичьих портрета. Хорошие улыбчивые лица, радостные, какие-то доверчивые взгляды. Девушки словно готовы были чему-то обрадоваться, над чем-то рассмеяться.

Худолей некоторое время в оцепенении рассматривал снимки, потом протянул вперед руку и спросил, запинаясь:

– Это они, Павел Николаевич?

– Похоже на то, – ответил Пафнутьев и резко сдвинул снимки на край стола, поближе к Худолею, чтобы тот мог получше рассмотреть их. – В этом уголовном деле фоток предостаточно. – На обороте каждой – имена, фамилии, адреса, телефоны. Так что даже позвонить можно. Только вот не откликнутся красавицы, не смогут.

– Откликнутся, – ответил Худолей со странной уверенностью. – Еще как отзовутся! Знаете, что я сейчас сделаю, Павел Николаевич?

– Знаю. Ты берешь мою машину и едешь по этим адресам. – Пафнутьев положил тяжелую ладонь на снимки. – Там выгребаешь все, что оставили наши коллеги десять лет назад, – фотки, письмишки, записочки, телефончики. Среди фоток обрати внимание на парнишку в форменной курточке летного училища.

– Неужто засветился касатик? – Глаза Худолея сверкнули охотничьим блеском.

– Трудно сказать. – Пафнутьев повертел в воздухе растопыренной ладонью. – Но чем черт не шутит! У одной из девушек ладошка в кулачок была сжата. Когда я его раскрыл, там оказалась пуговка. – Пафнутьев выдвинул ящик стола и вынул из него ржавый металлический комочек.

Несмотря на его бесформенность, на выпуклой стороне можно было различить нечто вроде пропеллера.

– Точно, – прошептал Худолей. – Пропеллер. Ну что ж, касатик, до скорой встречи.

– И еще, – остановил Пафнутьев Худолея, уже рванувшегося было к двери. – Будешь в этих домах или квартирах, скажи там, пусть кто-то из родственников от всех пострадавших завтра с утра ко мне придет.

– Зачем, Павел Николаевич?!

– А опознание, Худолей!

– Что же они среди этих косточек смогут опознать?

– Это мне говорит профессионал высшей категории?! – воскликнул Пафнутьев. – Худолей! А вдруг кто-то из этих девочек в детстве ножку сломал? Пальчик подвернул? Головку зашиб? Зуб выдернул? Следы остаются, Худолей! Они всегда имеются. Мне ли тебе об этом говорить!

– Виноват! – Худолей склонил голову и прижал ладонь к груди. – Затмение нашло, Павел Николаевич. Каюсь!

– Фотки – это, конечно, хорошо. Но нам, знаешь ли, нисколько не помешает еще одно подтверждение того факта, что на снимках действительно изображены те самые девочки, скелетики которых мы нашли.

– Мысль посетила, Павел Николаевич…

– Колись, Худолей!

– Такое ощущение, что жертвы преступления, то есть эти самые девочки, были знакомы с убийцами.

– Из чего это следует?

– Понятия не имею. Пришла вот мысль и не уходит. На этой танцевальной площадке все были знакомы. Не так уж и много народу там собиралось.

– Ладно, – сказал Пафнутьев. – Эта твоя мысль мне нравится. Ты ее не прогоняй. Пусть она в тебе немного поживет. Глядишь, ветвиться начнет, корни пустит, листочки появятся, бутончики-цветочки.

– А так бывает?

– Только так и бывает.

– Так я, выходит, не такой уж пустой человек?

– Худолей! – твердо произнес Пафнутьев. – Ты – гений сыска!

– Надо же, – озадаченно протянул Худолей, уже выйдя в коридор. – Кто бы мог подумать. Ребята, а высокая правительственная награда?! – Он уже хотел было вернуться в кабинет Пафнутьева, но тут же остановил себя. – Нет, Худолей, не надо мельчить. Заслуженное, положенное, а уж тем более обещанное никуда не уйдет. Да, Павел Николаевич? – вслух проговорил он в пустоту гулкого коридора.

На следующее утро Пафнутьев подошел к своему кабинету и увидел трех женщин. Что-то заставило его остановиться. У всех троих были одинаково скорбные лица.

Пафнутьев остановился возле женщин, немного помолчал, потом спросил:

– Вы ко мне?

– Вчера приходил молодой человек, сказал, чтобы мы пришли сюда. К Пафнутьеву.

– Я и есть Пафнутьев Павел Николаевич. Проходите. – Он открыл дверь кабинета. – Садитесь, поговорим. – Пафнутьев прошел к своему столу, плотно уселся, потер лицо ладонями, потом вынул из ящика стола уголовное дело, положил его перед собой. – Разговор, конечно, тяжелый, но начинать его надо. Лет десять назад у вас пропали девочки. Было такое? Я правильно понимаю?

– Неужто нашлись? – спросила одна из женщин и прикрыла ладонью рот.

– Трудный вопрос. Нашлось то, что от них осталось.

– Боже, – прошептала женщина и закрыла лицо руками.

– Вот в этом уголовном деле я нашел их фотографии. Посмотрите, это они?

Женщины опасливо приблизились к столу, издали взглянули на снимки и, не прикасаясь к ним, вернулись к стульям у стены.

– Да, это Маша, – сказала одна из них. – Остальные две тоже наши. Они… не знаю даже, как спросить. Они мертвые?

– Да, – подтвердил Пафнутьев. – Надо, чтобы вы посмотрели на них. Может быть, у кого-то из девочек была травма, ушиб, искусственный зуб. Одна из них, наверное, выше ростом, другие ниже. Понимаю, что это тяжело, но мы должны твердо знать, что это именно ваши дочери.

– Вы нашли скелеты? – спросила женщина.

– Да.

– Мы их увидим?

– Да.

– Сейчас?

– Да.

– Это нужно? Обязательно?

– Да. Я очень хорошо вас понимаю, но вы уж соберитесь с силами. Или пусть кто-нибудь вместо вас придет.

– Да ладно. Уже пришли…

– Можно мне сказать? – Одна из женщин подняла руку, прямо как в школе. – Моя девочка была пониже ростом. Зуб у нее удалили коренной. С правой стороны, внизу. Я ее узнаю. Я сама Машу к зубному врачу водила. Как сейчас помню.

– А моя повыше подружек была, – откликнулась другая женщина, сидевшая чуть в сторонке, сжавшаяся и глядящая перед собой пустыми, сухими глазами.

– Так, – проговорил Пафнутьев. – Наш сотрудник сейчас проведет вас. Вы знаете, куда именно. Зрелище печальное, но и обойтись без этого никак нельзя. Вам надо убедиться…

– Не переживайте, Павел Николаевич, – проговорила застывшая в неподвижности сухонькая женщина. – Многое пережили, одолеем и это. Не сломаемся. Главное, чтоб у вас все получилось.

– А что ты хочешь, чтоб получилось? – повернулась к ней другая женщина, поплотнее и, похоже, постарше.

– Хочу убийцам в глаза посмотреть.

– Зачем?

– А чтобы вырвать эти глаза и растоптать ногами!

– Чуть попозже, – произнес Пафнутьев свои привычные слова. – Не сегодня.

– Надеетесь изловить?

– Сто процентов! – почти прокричал Худолей, молчавший до сих пор в углу кабинета. – Сто процентов! – повторил он уже тише, но в его голосе была такая решимость, что всем казалось, будто он готов немедленно идти на задержание.

– Чуть попозже, – повторил Пафнутьев и кивнул в сторону Худолея. – А сейчас этот товарищ проводит вас. Он знает куда. Да, Худолей, возьми, будь добр, на себя этот тяжкий труд, а я со своей стороны… – Пафнутьев замялся.

– Да, Павел Николаевич. Внимательно вас слушаю. – Худолей даже голову склонил набок, чтобы не пропустить ни единого слова начальства.

– Я, со своей стороны, постараюсь тебя не огорчить.

– Я вас правильно понял, Павел Николаевич?

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Когда вернешься, мы продолжим этот разговор.

– Прямо сегодня?!

– Да, дорогой. Мне отступать некуда. Возвращайся, буду тебя ждать. Но не торопись. Там, куда ты с женщинами сейчас пройдешь, спешка неуместна. Согласен?

– Двумя руками за! А потом я возьму вашу машину, и мы с Андреем развезем женщин по домам. Если вы, конечно, не возражаете.

– Да ладно тебе. – Пафнутьев поднялся из-за стола, подошел к женщинам, стоявшим у двери. – Сегодня мы с вами попрощаемся, а завтра в первой половине дня я навещу всех вас. Дождитесь меня, никуда не уходите. Поговорим подробнее.

– О чем? – хмуро спросила женщина, все так же глядя пустыми глазами в пространство.

– У вас свои хлопоты. Похороны, поминки. Родня приедет, подружки соберутся. Если соизволят. У меня свои дела – злодеев ловить надо. Договорились?

– Да, конечно, – сказала женщина, первой вышла в коридор, тут же обернулась и промямлила: – Я, конечно, извиняюсь. Есть надежда?

– И даже немного уверенности, – с улыбкой проговорил Пафнутьев. – Вы слышали, что кричал мой товарищ только что в кабинете? – Павел кивнул в сторону Худолея, стоявшего тут же.

– Это про сто процентов? Слышала. Знаете, Павел Николаевич, я больше верю тихим голосам.

– И это правильно! – одобрил Пафнутьев и прощально махнул всем рукой.

Он вернулся в свой кабинет, как бы отгораживаясь от безутешно печальных старушечьих лиц. Да, уже таких. Десять лет прошло с того дня, когда бесследно исчезли молодые, красивые, полные жизни девушки. Их матери каждый день ожидали стука в дверь, телефонного звонка, письмишка, телеграммы. Эти десять лет дались им ой как нелегко.

У Пафнутьева уже были вопросы к этим женщинам. В его голове роились догадки, сомнения, требующие уточнения дат, имен, адресов. Но он оборвал этот поток, отложил на завтра даже то, что могло потеряться в сознании и забыться.

Павел плотно закрыл за собой дверь, быстро подошел к столу. Только взяв в руки старое, десятилетней давности уголовное дело об исчезновении трех девушек-подружек, вчерашних школьных выпускниц, Пафнутьев понял, какая сила толкала его к этой рыхлой папке.

Он откинул обложку, встретился взглядом с одной из девушек и чуть вздрогнул. Ее цветной портрет был непривычно большим для уголовного дела. Впрочем, снимки двух других девушек тоже были явно великоватыми для этой скорбной папки.

Девушки были нарядны, веселы. Фотограф снимал их на фоне фиолетовых гроздьев сирени, может быть, даже в день выпускного вечера. Не исключено, что это был последний вечер в их жизни. Все три снимка были помещены в прозрачные пластиковые конверты и зажаты в толстой папке уголовного дела.

Пафнутьев высвободил портреты из конвертов и расположил в ряд посередине письменного стола. Теперь ничто не мешало ему посмотреть девушкам в глаза и поговорить с ними, как это иногда случалось у него с героями расследований.

– Ну так что, девицы, что, красавицы… – пробормотал Павел вполголоса. – Затянули вы свое отсутствие, затерялись. Не ваша в том вина. Вы не могли иначе. Но пробились вот к воздуху, к свету, к людям – и за то спасибо. Не каждый на это способен. Повидался вот сегодня с вашими матушками. Они вас хорошо помнят. С кровью, болью. Лица каменеют. Вот дай я им сейчас ваших обидчиков!.. Давайте пока назовем их так. Убийцами мы их поименуем чуть попозже. Так вот, покажи я их сейчас вашим матушкам – в клочья разорвут. И правильно сделают. Если успеют. А могут и опоздать. Потому что я сам это с вашими врагами проделаю.

Сунув руки в карманы, Пафнутьев медленно вышагивал по кабинету – от двери к окну и обратно.

– И зацепочку девочка изловчилась, сберегла. Хорошая зацепочка, надежная. Десять лет из ладошки не выпускала. Уже и от ладошки ничего не осталось, кроме нескольких косточек, а ведь не выпустила пуговку с пропеллером. Но ничего, завертится этот пропеллер, всколыхнет воздух, вздрогнут кое у кого волосенки на голове. Если остались, конечно. За десять лет и оплешиветь можно. Этих обидчиков еще и узнать нужно. Ничего, девочки, ничего, красавицы. Это уже моя забота. – Пафнутьев не заметил, как сжались его кулаки в карманах. – Верно говорю, Худолей?! – произнес он уже в полный голос и вздрогнул, услышав неожиданный стук в дверь. – Входите, кто там!

Дверь тихонечко приоткрылась, и в щель протиснулась настороженная физиономия Худолея.

– Звали, Павел Николаевич?

– Звал. Еле докричался.

– А я с улицы услышал и бросился на помощь. Уж больно голос у вас был…

– Ну! Говори быстрее – какой у меня был голос?!

– Мне показалось. Не знаю, как и выразиться…

– Да выразись уже, наконец, как-нибудь!

– Мне показалось, что вы на помощь зовете.

– Правильно показалось. – Пафнутьев подошел к столу, плотно уселся в кресло, придвинул к себе портреты. – С девочками заболтался. Хорошие девочки. Пожили вот только маловато.

– Что-нибудь новенькое они рассказали?

Пафнутьев внимательно посмотрел на Худолея, тоже усевшегося в кресло, но не нашел улыбки в его глазах, тяжко перевел дух и заявил:

– Мы их найдем. Невозможно совершить такое и остаться безнаказанным. Они наследили. И я знаю, где искать эти следы.

– Поделитесь, Павел Николаевич! – воскликнул Худолей потрясенно.

– Следы остались в их грязных, подлых, трусливых душах. Я знаю, что им снится. Сон – это тоже след. А следы, как ты знаешь, всегда остаются.

– А что им снится, Павел Николаевич? – каким-то притихшим голосом спросил Худолей.

– Им снятся вот эти девочки! – Пафнутьев постучал пальцем по снимкам, лежащим на его столе. – Живыми снятся. С этими вот улыбками, глазками, щечками.

– Это страшный сон, Павел Николаевич.

– Ничего. Они привыкли.

– А знаете, Павел Николаевич, – Худолей раздумчиво повертел ладонью в воздухе. – Все случившееся может выглядеть несколько иначе. Ведь прошло десять лет. Они закончили институты, техникумы, получили квартиры, женились, нарожали детей. Те пошли в школу, сейчас они уже в третьем-четвертом классе. Нашим убийцам все случившееся вспоминается как ошибка молодости, не более того.

– Напомним, – жестко сказал Пафнутьев, сунул фотографии в стол, поднялся и заявил: – Пошли. Нам пора. Нас ждут.

– Павел Николаевич, а можно я спрошу у вас – а куда нам пора?

– Мы, кажется, собирались с тобой посидеть за круглым столиком, под открытым небом, в легких сиреневых сумерках, за кружкой холодного пива. Или я договаривался с кем-то другим?

– О, горе мне! – Худолей схватился за голову и начал на манер метронома раскачиваться из стороны в сторону. – Я не виноват, Паша! Это все годы! Мой проклятый преклонный возраст! – Худолей вдруг как бы спохватился, перестал выть, посмотрел на Пафнутьева трезвым, даже чуть капризным взглядом и осведомился: – А кто нас ждет?

– Шаланда.

– Полная кефали?

– Не знаю, будет ли шаланда полна кефали, но по лещу на брата Жора обещал.

– Ну, если Жора обещал… – опять с капризностью в голосе начал Худолей, но Пафнутьев перебил его:

– Спокойно! Хватит причитать! Ты помнишь случай, чтобы Шаланда пообещал леща и не принес?

– Не знаю, что и сказать. Я вообще не помню, чтобы Шаланда когда-нибудь кому-нибудь что-нибудь пообещал, а уж тем более принес!

– Худолей! Остановись! Вон видишь – за столиком под деревом сидит Шаланда и радостно размахивает руками? В каждой ладони у него по лещу.

– Чудны дела твои, господи! – Худолей глубоко вздохнул. – У меня бутылочка с собой. А, Паша?..

– Все, что с собой, то и кстати, – одобрил Пафнутьев, присаживаясь к столику. – Знакомься, Шаланда. Этот человек с бутылкой, выпирающей из кармана, – Худолей.

– Да насмотрелся я на твоего Худолея! Ничего, кроме бутылки, из него выпирать не может!

– Прошу заметить, уважаемые, из меня могут выпирать только непочатые бутылки. Хотя некоторые предпочитают встречать гостей пустой тарой. – Худолей кивнул на пляшку, притаившуюся под столом.

– Да стояла она там, когда я пришел! – взвился Шаланда. – До меня ее опорожнили!

– Замнем для ясности, – пропел Худолей, придвигая к столу еще один стул.

Оставим ребят за столиком, пусть поговорят. Тем более что ничего нового они в этот вечер друг другу не сказали.

Шаланда, как обычно, подтрунивал над Худолеем, тот отмалчивался, понимая беззлобность этих шуточек. Пафнутьев поощрительно поглядывал на своих собутыльников и тоже помалкивал.

Иногда он опускал руку в карман куртки и вертел в пальцах проржавевшую пуговицу с пропеллером, выдавленным на ней. Павел словно подпитывался от него злой энергией, вопросами, догадками, которые завтра понадобятся ему в разговорах с матерями погибших девочек.

Печальные события десятилетней давности становились ему все более близкими и понятными, обрастали сведениями, которых могло и не быть в действительности. Но это его нисколько не смущало. Все подробности случившегося, даже придуманные им, уже работали, помогали раскрыть давнее преступление.

– Паша! – не выдержал Шаланда. – Скажи уже, наконец, что-нибудь! А то у меня такое ощущение, что ты завтра утром потребуешь группу захвата.

– Чуть попозже, Жора. – Пафнутьев вздохнул. – Прекрасная погода, не правда ли?

– Лучше не бывает. – Шаланда тяжело качнул кудлатой головой. – Особенно мне нравится луна. Только что-то она маловата сегодня.

– Зато круглая, – добавил Худолей.

– Круглыми бывают только дураки, – проворчал Шаланда.

– Жора! – изумленно воскликнул Пафнутьев. – А тебе-то откуда это известно?!

– Умный потому что. Хотя с виду этого и не скажешь. Да, Паша? – Шаланда горделиво вскинул голову.

Все. Оставим ребят. Не до разговоров им сегодня. Вот завтра вечером – другое дело. Тогда будут новости.

Маленький домик за редким штакетником Пафнутьев нашел быстро. Здесь проживала в полном одиночестве Евдокия Ивановна Сазонова, мать одной из погибших девочек.

Едва раздался звонкий лай маленькой белой собаки, хозяйка появилась на пороге.

– Входите. – Она отошла в темноту коридора и остановилась там, придерживая дверь. – Давно вас жду. Можно сказать, с самого рассвета.

– Если бы предупредили, то я и пришел бы на рассвете, – проговорил Пафнутьев почти серьезно.

– Да ладно вам, – смутилась хозяйка. – Тут приходил ваш парнишка, просил письма, фотографии. Ничего я ему не дала. Ходят тут всякие. Соседи прибегали, говорят, убийц уже нашли. Неужто это правда?

– Нет, пока мы никого не нашли, – сказал Пафнутьев и присел к столу, заваленному какими-то документами, фотографиями, письмами. – Так быстро не бывает.

– Жаль. А я уж собралась было к этому убийце идти.

– Зачем? – удивился Пафнутьев.

– Как зачем? Убивать.

– Кого убивать?!

– Ну, этого убийцу.

– Вот так сразу?!

– А чего тянуть? Десять лет ждала. А он-то все эти годы небось жировал вовсю, ни в чем себе не отказывал.

– И как же вы собирались его убивать? – с некоторой оцепенелостью спросил Пафнутьев.

– А молотком! – с усмешкой ответила Евдокия Ивановна. – По темечку. Вон тем молоточком. – Она кивнула в сторону подоконника, залитого солнцем.

На нем лежал массивный молоток, чуть тронутый ржавчиной. Павлу видно было, что им давно уже никто не пользовался.

– Выслежу, подойду сзади в толпе, выну молоточек из сумки и долбану по темечку. Думаю, проломлю ему черепушку. А там уж пусть врачи разбираются, что к чему.

– Вы одна хотели идти, без помощников? – осведомился Пафнутьев.

– Есть у меня помощники, – сказала женщина, плотно сжала сухие губы, чуть помолчала и добавила: – Только я их назвать вам не могу.

– Почему? – простодушно поинтересовался Пафнутьев.

– Потому. Это ведь мои помощники, а не ваши. От вас у них неприятности могут быть. Я правильно все понимаю, Павел Николаевич?

– В общем-то, да. Не могу ничего возразить. А на суд вы не надеетесь, Евдокия Ивановна?

– Нет, не надеюсь. Купят.

– Что купят?

– Суд.

– Кто?

– Убийцы. Ведь купили же они этот ваш суд десять лет назад.

– А вы не боитесь, что сами можете оказаться на скамье подсудимых? – спросил Пафнутьев, прекрасно понимая слабость и зыбкость своего вопроса.

– Нет, Павел Николаевич, нисколько не боюсь. С радостью пойду в любую вашу тюрьму, на какой угодно срок, в камеру к самым страшным злодеям. Моя девочка меня поймет и одобрит. Оттуда головкой кивнет в знак согласия. – Женщина указала корявым пальцем в потолок.

– К крутоватым делам вы себя готовите, – озадаченно пробормотал Пафнутьев.

– Хочу вам повторить, в любой каземат пойду с радостью, – проговорила Евдокия Ивановна. – Если, конечно, мой молоток меня не подведет. А вам я буду помогать во всем и до конца. Только бы вы сделали свое дело и показали пальцем на убийц. Кроме Светы, у меня в жизни нет ничего и никого. Хотите, я вам этот дом завещаю? Он, конечно, не очень, но участок большой, сад, колодец, рядом река.

– Спасибо большое. – Пафнутьев смутился. – Но чуть попозже. Давайте сначала рассмотрим эти снимки. Здесь много групповых. Это все школьные друзья вашей Светы? – Павел вынул из внутреннего кармана пиджака небольшую лупу в медной окантовке.

– Думаете, кто-то из них?

– Евдокия Ивановна, нам не положено думать раньше времени.

– Извините. Да, это все ее школьные снимки. С первого по десятый классы. Все ее одноклассники перебывали в нашем доме, в саду, за этим столом. Почти всех я знаю по именам. Кто-то отсеялся после седьмого класса, кто-то переехал с родителями в другой город. Но в основном класс сохранился до десятого.

– А в тот… в последний вечер собрались одноклассники?

– Конечно, все свои были. Но и посторонние подтянулись. Кто-то с магнитофоном подошел. Музыка, то да се. Дело молодое, наши девочки заметные были. Нарасхват. А этот самый расхват вон как обернулся.

– Драки, потасовки? – спросил Пафнутьев.

– Нет, до этого не доходило. Знаете, может, некоторые ребята были из других классов, но опять же соседские, из ближних дворов.

– На любого молоток поднимете?

– Не задумаюсь ни на миг, Павел Николаевич, – шепотом ответила женщина. – Ни секунды колебаться не буду. Ведь он же враг! Не только мне, но и всем людям. Даже если никого больше не убил, то эту свою охоту в себе носит. Она всегда при нем, никуда не делась.

– А может, у него уже детишки малые бегают?

– Пусть бегают. А ему хватит. Набегался.

– И ваша рука не дрогнет? – уточнил Пафнутьев.

– Не дрогнет, Павел Николаевич. Не сомневайтесь. Если где обнаружится трупик с проломленным черепом, с квадратной дырой в темечке, то даже не сомневайтесь – моя работа.

– Сурово, – негромко проговорил Пафнутьев.

– Сурово?! – Женщина подошла к Пафнутьеву и опустилась перед ним на колени. – Павел Николаевич! А десять лет бессонных ночей? Каково мне было в пустом доме с мертвой девочкой разговаривать, ее платьица перестирывать, во дворе сушить, гладить, в шкафу развешивать? Вдруг вернется однажды! Положите все это на свои весы! Они любой мой грех перевесят, какую угодно вашу статью обесценят!

Пафнутьев неловко поднял женщину с колен, усадил на стул, присел рядом.

– Простите, Евдокия Ивановна, за скорый, глупый мой суд. Сорвалось словечко. Бывает. Не мне вас судить. Да и не за что.

Женщина, не вытирая слез, некоторое время молча смотрела в небольшое окошко.

Потом она резким движением ладони смахнула со щек слезы, обернулась к Пафнутьеву, неожиданно улыбнулась и заявила:

– Ошибаетесь, Павел Николаевич. А юристу это непростительно.

– Боже! – покаянно воскликнул Пафнутьев. – Когда же я успел опростоволоситься?!

– Еще не совершенное, только задуманное преступление уже наказуемо.

– Виноват. – Пафнутьев горестно покачал головой.

– Опять же и орудие преступления у меня уже на изготовке. – Женщина кивнула в сторону молотка, лежащего на подоконнике. – Раскаяние меня не посетило.

– Я не уверен даже в том, что оно вам требуется, это самое раскаяние, – пробормотал Пафнутьев, возвращаясь к снимкам, разложенным на столе. – Скажите, Евдокия Ивановна, а вот этот парнишка в форменной курточке… вы не помните, как его зовут?

– Этот, говорите? – Женщина попросила у Пафнутьева лупу, долго всматривалась в фотографию, на которой, похоже, поместился весь десятый класс, наконец-то вернула снимок Павлу и сказала: – А я вообще его не помню. Он, наверное, из новеньких, только в десятый класс и пришел. А чем этот парень вас так заинтересовал?

– Да ничем особенно. Как-то он чуть в сторонке расположился. А вот этот мальчонка, не очень причесанный, с улыбкой до ушей. Он давно в этом классе? – Пафнутьев сделал отчаянную попытку отвлечь женщину от паренька в форменной курточке.

– Нет-нет, раньше я его не видела. Скорее всего, он и в самом деле появился только в десятом классе. – Женщина цепко ухватилась за парнишку в форменной курточке и не позволила Пафнутьеву переключить ее внимание на кого-то другого. – Но я обязательно уточню, – продолжала бормотать Евдокия Ивановна. – Его наверняка помнит кто-то из наших женщин. Эта беда с нашими девочками всех родителей из десятого класса как бы связала, породнила. Я узнаю, что это за странный такой парнишка в белой форменной курточке.

От этой обязательности Евдокии Ивановны Пафнутьев едва ли не пришел в ужас.

– Евдокия Ивановна, прошу вас, ради бога, не надо ничего узнавать. Я ведь могу обратить свое внимание еще на десяток бывших одноклассников вашей дочери. Так вы что же, поставите на уши весь родительский коллектив?!

Женщина молча подошла к окну, подержала в руках довольно массивный, как заметил Пафнутьев, молоток, плотно насаженный на деревянную ручку, потом положила его на прежнее место, вернулась к столу.

– Хорошо, Павел Николаевич. Я поняла вас, – заявила она. – Вы не хотите поднимать шум, чтобы не вспугнуть преступника. Это правильно. Я на вашем месте поступила бы точно так же. Не буду ставить на уши весь родительский коллектив. Но узнаю, что это за мальчик такой странный, который на общем снимке оказывается как бы в сторонке, в то время как все остальные жмутся в кучу перед скорым и неизбежным расставанием.

Пафнутьев, услышав такое, лишь беспомощно перевел дыхание.

Евдокия Ивановна услышала его тяжкий вздох, едва заметно улыбнулась и сказала:

– Узнаю – приду, доложу.

– А если я попрошу вас этого не делать? – спросил Пафнутьев уже откровенно холодноватым тоном.

– Конечно, я послушаюсь.

– Так вот, Евдокия Ивановна, не надо искать, выяснять, докладывать. Иначе…

– Что иначе, Павел Николаевич?

– Иначе вон тот молоток на подоконнике может вам не понадобиться.

– Даже так. Ну что ж. Пусть будет по-вашему.

Перебирая снимки, оставшиеся на столе, Пафнутьев обнаружил на некоторых из них все того же парнишку. Правда, курточки на нем уже не было. На других фотографиях он был в клетчатой рубашке или в шведке с короткими рукавами. Пафнутьев собрал все эти снимки, показал их хозяйке, сунул в карман пиджака и взглядом спросил у Евдокии Ивановны: «Не возражаете?» Та согласно махнула рукой. Мол, забирайте.

– Зайдите к нам дня через три, – на прощание сказал Пафнутьев.

– Будут новости?

– Как знать. – Павел развел руками.

– Павел Николаевич, признайтесь, ради бога, почему вы обратили внимание на того парня в курточке?

– Ваша дочка помогла.

– Неужто оттуда голос подала? – простонала женщина.

– Подала.

– Боже! – Евдокия Ивановна обхватила лицо руками, вернулась в дом и локтем толкнула за собой дверь.

Пафнутьев увидел Евдокию Ивановну гораздо раньше, чем ему хотелось бы. Это произошло на следующее утро.

К нему заглянул Худолей, помолчал, стоя у окна, дождался момента, когда Пафнутьев оторвется от бумаг, и обронил негромко:

– Посетителей принимаешь, Паша?

– Я никого не вызывал.

– Да и не надо. Хорошие посетители всегда сами приходят. А вот плохих случается доставлять силком. Некоторых даже в наручниках. Они, конечно, сопротивляются, слова нехорошие громко произносят, иногда даже грозятся…

– Ладно, уговорил. Кого нам с утра бог послал?

– Евдокию Ивановну. Так она себя назвала. Сказала, что вы с ней договаривались повидаться.

Пафнутьев молча наблюдал, как Худолей кого-то поманил ладонью из коридора, впустил Евдокию Ивановну в кабинет, подставил ей стул у стола босса.

– Здравствуйте, Павел Николаевич, – негромко проговорила женщина и осведомилась: – Вы меня не прогоните?

– Что вы, Евдокия Ивановна! Я очень рад вас видеть. Дверь моего кабинета всегда открыта для вас!

– Вы не пошутили, когда сказали, что моя дочка что-то там подсказала вам?

– Есть вещи, которыми не шутят, Евдокия Ивановна.

– В таком случае вот вам от нее письмишко. – Женщина положила на стол скомканный листок бумаги. – Его зовут Зайцев Игорь Сергеевич.

– Кого? – Голос Пафнутьева чуть дрогнул.

– Парнишку в белой курточке с металлическими пуговицами.

– Так… – Пафнутьев замолчал.

Это было все, что он смог произнести.

– Он закончил летное училище и сейчас работает в аэропорту города Ростова-на-Дону. Кем – не знаю. Но думаю, что для вас будет не слишком сложно это установить.

– Так, – повторил Пафнутьев. – У меня, Евдокия Ивановна, только один вопрос. Не хотите ли вы работать в нашем учреждении?

– Охотно, – с улыбкой ответила женщина. – Даже на полставки. Моя задача была не слишком сложной. Я навестила нескольких матерей, дети которых учились в десятом классе вместе с моей Светой, и поговорила с ними за чашкой чая.

– Когда же вы успели?! – воскликнул Пафнутьев.

– Вчера. Сразу после вашего ухода.

– И что?..

– А то! – с легкой дерзостью ответили женщина. – Еще в школе он собирался поступать в летное училище.

– Поступил? – спросил Пафнутьев, уже догадываясь об ответе.

– Поступил. Закончил. Получил направление в Ростов.

– Значит, сейчас ему под тридцать?

– Да. Двадцать восемь, – уточнила Евдокия Ивановна.

– Жена? Дети?

– Да, Павел Николаевич. И жена, и дети. Мальчик и девочка.

– В Ростове-на-Дону?

– В Ростове, Павел Николаевич. И портрет на доске почета. В курточке с железными пуговицами.

– В той самой? – с улыбкой полюбопытствовал Пафнутьев.

– Нет. Из той он вырос. Сейчас на нем темно-синяя. В жаркую погоду им разрешено надевать белую. Но тоже с железными пуговицами.

– Какой ужас, – почти неслышно пробормотал Пафнутьев.

– Что вас так ужасает, Павел Николаевич? – спросила женщина и наконец-то тоже легонько улыбнулась.

– Вы меня ужасаете, Евдокия Ивановна. Точнее сказать, ваша сверхъестественная проницательность. У меня есть для вас вопрос, но я не решаюсь его произнести.

– Не робейте, Павел Николаевич. Задавайте ваш вопрос. Я вам на него отвечу.

– Хорошо. – Пафнутьев сцепил ладони в один сдвоенный кулак, плотно положил его на стол. – Значит, так. Меня интересует почти невероятная возможность того, что… – Павел замялся.

– Цела курточка, – негромко произнесла женщина. – Вчера я держала ее в руках. Мама мальчика Игорька хранит ее в шкафу как реликвию. Ухаживает за ней, проветривает на свежем воздухе и снова вешает в шкаф.

– Вы видели эту курточку?! – пробормотал потрясенный Пафнутьев.

– Все пуговицы на ней целы, Павел Николаевич. Но к ним не мешает присмотреться повнимательнее. У меня осталось впечатление, что они не все одинаковы.

– А почему вы заговорили о пуговицах?

– Я видела, как во время нашего прошлого разговора вы несколько раз вынимали из ящика стола ржавый железный комочек, внимательно его рассматривали и бросали на прежнее место. Вот я и подумала, не то ли это послание, которое вы получили с того света от моей Светы? А, Павел Николаевич? Ведь, кроме железной пуговицы, на месте преступления ничего не может остаться. Разве что косточки.

– Вы очень мужественный человек, Евдокия Ивановна.

– У меня десятилетняя закалка.

– Это чувствуется. Я только сейчас осознал тяжесть молотка, лежащего на вашем подоконнике.

– У меня к вам только одна просьба, Павел Николаевич.

– Слушаю вас внимательно.

– Не мешайте мне. Вы меня услышали? Я не смогу жить, если не сделаю того, что положено. Да и Света не простит мне слабинки. Мы же с ней каждую ночь беседуем. Она верит в вас, но и меня не сбрасывает со счетов.

– Она знает о вашем молотке?

– Это ее подсказка, – ответила женщина уже от дверей. – Если понадоблюсь, позвоните. Всякое бывает. Вдруг чего-нибудь внятное произнесу, – проговорила она, шаловливо подмигнула Пафнутьеву и вышла из кабинета.

Павел поднялся, выглянул в коридор и плотно прикрыл дверь. Потом, поколебавшись, он два раза повернул ключ в замке. Не хотелось ему сейчас ни с кем разговаривать, отвечать на чьи-то вопросы, спрашивать кого угодно о чем-либо.

У него было такое ощущение, будто Евдокия Ивановна не ушла из его кабинета. Она все еще здесь, сидит на стуле, на который ее усадил Худолей, и посматривает на него, Пафнутьева, улыбчиво и почти снисходительно.

«Ну что ж, уважаемая Евдокия Ивановна. Давайте продолжим, если не возражаете. Изымать у вас молоток как орудие будущего смертоубийства, думаю, бесполезно. Вы завтра же обойдете своих подружек и соберете десяток таких молотков, если они вам понадобятся».

«Нисколько в этом не сомневайтесь».

Пафнутьев почти увидел, как женщина усмехнулась.

«У меня такое ощущение, что у вас приготовлен не только молоток. Признавайтесь, Евдокия Ивановна».

«Правильное ощущение».

«И не только у вас, не так ли?»

«Вы опять угадали».

«Сколько же вас?!»

«Вполне достаточно, Павел Николаевич, даже не сомневайтесь».

«И что-то огнестрельное у вас тоже есть, да?»

«Есть. Мы ведь не верим вам, Павел Николаевич».

«Мне не верите?! – ужаснулся Пафнутьев, вышагивая по кабинету от двери до окна. – Мне лично?!»

«Глаза у вас вроде бы честные, и усердие чувствуется. А вот возможностей маловато».

«Возможностей для чего?!» – почти вскричал Пафнутьев, доведший себя до гнева в этом мысленном разговоре.

«Чтоб посадить злодеев, – спокойным негромким голосом ответила Евдокия Ивановна. – Статью найдут удобную. Справки соберут. Детишки, дескать, хворают. Жену надо в больницу класть. Мать помирает. Ко времени суда у них у всех жены забеременеют. Звонки опять же от начальства, письма от рабочих коллективов. А там, глядишь, и амнистия подоспеет». Женщина горько усмехнулась и вдруг испарилась из кабинета.

Да и настойчивый стук в дверь разрушил сосредоточенность этой странной беседы.

– Кого там еще черти несут? – пробормотал Пафнутьев, поворачивая ключ в замке и открывая створку.

На пороге стоял Худолей.

– Некстати? – спросил он, пятясь в коридор.

– Входи, – буркнул Пафнутьев. – Садись. – Он кивнул на стул, еще не остывший после ухода Евдокии Ивановны. – Рассказывай.

– Что рассказывать-то, Паша?

– Все рассказывай. Как на духу. Без утайки.

– Значит, так. В нашу забегаловку отныне с собой приносить ничего нельзя. Говорят, подадим все, чего пожелаете. Но по тройной цене, Паша! Другими словами, перекрыли дыхалку. Я подхожу к директору этой забегаловки. Михалычем его зовут. Мол, это непотребство касается и нас? Мы же постоянные ваши гости, ни в чем дурном не замечены, ведем себя пристойно и даже примерно. К девочкам вашим, к официанткам, не пристаем, матом не ругаемся, в долг не пьем, ночевать не остаемся…

– А он? – перебил его Пафнутьев.

– А он матерится как… да, как собака!

– Значит, достали мужика. Штрафами обложили, пить на халяву повадились, девочек за разные места щиплют.

– Что делать будем, Паша?

– Выручать надо Михалыча, что же еще. Метода обычная. Как разгуляются халявщики, Михалыч пусть свистнет. Ты заходишь с фотоаппаратом и вспышкой. Главное, чтобы она хорошо работала. Эти поганцы больше всего вспышки боятся. И – крупным планом. Пьяные морды, пустые бутылки, раздавленные тарелки, опрокинутые фужеры. Это уж пусть девочки постараются. Я, как обычно, тыл прикрываю. Снимки делаешь цветные и покрупнее. Утром я отношу их прокурору и красочно, живописно раскладываю на громадном его столе. Дескать, в редакции газеты вернули на время по дружбе. Прокурор приходит в ужас и в тот же день обкладывает халявщиков данью. А наша с тобой жизнь у Михалыча продолжается в любви и согласии.

– Паша!.. – Худолей прижал полупрозрачную бледно-розовую ладонь к груди, проглотил комок волнения и признательности, смахнул со щеки набежавшую слезинку и произнес: – Я давно хотел сказать тебе эти слова, но мне всегда что-то мешало. Но сейчас я не могу сдерживаться, да и не хочу, Паша!

– Слушаю тебя внимательно, – хмуро проговорил Пафнутьев.

– Ты очень умный человек, Паша. И невероятно добрый. Я не встречал в своей жизни человека, который, как и ты, мог бы вот так!..

– Я много тебе задолжал?

– Совсем немного, Паша! Сущий пустяк! В любой забегаловке…

– Сегодня рассчитаюсь.

– Я так и знал, Паша! Сердце подсказывало, весь день билось как сумасшедшее. А все ты, Паша!..

– Пока ты в ясной памяти и твердом рассудке, докладываю. Человека в курточке зовут Зайцев Игорь Сергеевич. Он остался верен своему школьному увлечению и закончил летное училище. А сейчас работает в аэропорту города Ростова.

– Паша! Неужели это возможно?!

– Успокойся, Худолей. Здесь нет никакой моей заслуги. Евдокия Ивановна сработала. Сегодня утром она принесла мне имя, отчество и фамилию. Как поется в песне, на бумажке всей помятой. – Пафнутьев через стол придвинул к Худолею лист, вырванный из школьной тетради в клеточку, видимо, оставшейся еще от дочки. – Евдокия Ивановна изложила результат своих поисков именно на этом листке, с явным намеком на то, что вот, дескать, еще один привет тебе, Павел Николаевич, от Светы.

Худолей старательно разровнял бумажку на столе Пафнутьева, вчитался в каждую буковку.

Наконец-то он поднял глаза на любимого руководителя и осведомился:

– Так ты, Паша, утверждаешь, что его зовут Зайцевым Игорем Сергеевичем. Я правильно понял?

– Нет, неправильно. Ты произнес это так, будто я назвал тебе имя насильника и убийцы.

– А на самом деле?

– На самом деле это имя парнишки, который десять лет назад заканчивал школу. Иногда, учась в десятом классе, он надевал курточку с железными пуговицами, на которых был изображен пропеллер. Нравилась ему эта курточка, и он иногда щеголял в ней в ту весну, уже весьма далекую.

– А еще ему нравилась улыбчивая девушка Света, у которой на левой щечке красовалась маленькая родинка. Как это в песне пелось?.. На щечке родинка, а в глазах любовь! Помнишь?

– Помню, – сказал Пафнутьев. – Это был не то узбекский, не то азербайджанский фильм. Но твои слова в сегодняшнем нашем разговоре звучат… плохо. Цинично.

– Виноват, – заявил Худолей и покаянно прижал полупрозрачные ладони к груди.

– Это хорошо. Завтра утром у тебя будет возможность исправиться. Навестишь Евдокию Ивановну, она расскажет тебе свой сон и отведет к своей подружке, у которой в шкафу висит белая курточка с железными пуговицами.

– Та самая?! – восторженно вскричал Худолей.

– Надеюсь. Тебе предстоит эту курточку изъять и доставить сюда, вот на этот стол.

– Паша, как я должен буду это устроить?! Схватить курточку, перепрыгнуть через забор и убежать?

– Можно и через забор. – Пафнутьев пожал плечами. – Но нужно все проделать так, чтобы курточка сохранила свою доказательную силу. Сообразишь? Сумеешь оставить о себе самые добрые воспоминания у хозяйки этой курточки? Не вздумай только ее водкой угощать. И от нее тоже ничего в этом роде не принимай! Убытки я тебе сам восполню.

– Я почему-то сразу об этом подумал.

– Какой ужас! – простонал Пафнутьев.

– Паша, не переживай! Все будет просто очаровательно! Ты же имеешь дело с профессионалом чрезвычайно высокого класса. Будут понятые, протокол изъятия, улыбки до ушей, чай с пряниками…

– Пряники отпадают! – быстро вставил Пафнутьев. – Для их тщательного пережевывания нужны молодые зубы. Только торт. С кремом! А что касается курточки, придумай что-нибудь забавное. Например, снимается в наших местах фильм, герой которого должен быть в такой вот курточке. Посоветуйся с Евдокией Ивановной. Чует мое сердце, что она в подобных делах кумекает получше нас с тобой, вместе взятых. Опять же свой человек, да еще и пострадавшая. Прикинься портным, скажи, что тебе позарез нужно срисовать образец покроя. Или придумай что-нибудь еще более глупое. Главное, чтобы хозяйка курточки не догадалась, что ее мог носить убийца.

– Но рано или поздно мы должны будем все сказать ей открытым текстом!

– Скажем. Придет время, все как на духу выложим. Покаемся в неправедном лукавстве. Но если мы сейчас все ей растолкуем, то она первым же самолетом вылетит в город Ростов. А я должен побывать там раньше этой особы. Хотя бы дня за три, за недельку до нее. Сделаешь? – Пафнутьев жалобно посмотрел на Худолея.

– Паша, ты ведь во мне и не сомневаешься. Кстати, знаешь, я ведь и в Ростове не буду лишним.

– Знаю, – негромко обронил Пафнутьев.

– Значит, едем?

– Значит, едем.

– Начальство отпустит?

– Мои проблемы, – сказал Пафнутьев и тяжко вздохнул. – Ну так что, пошли? Как говорится, долг платежом красен.

– Паша! – радостно воскликнул Худолей. – Как тебе удается каждый раз, в любой жизненной закваске находить единственно правильные, нужные в эту вот самую секунду, обнадеживающие слова?! Уму непостижимо!

– Чьему уму? – осведомился Пафнутьев уже от двери.

– Человеческому, – твердо ответил Худолей.

Он остановился посреди кабинета и вскинул голову, как это делают настоящие люди, истинные пассионарии, готовые немедленно, вот прямо сейчас, ценой жизни отстаивать свои убеждения.

– Шаланде будем звонить? – осведомился Павел.

– Как? Неужели он еще ничего не приготовил?! – с горьким разочарованием протянул Худолей.

На следующее утро Пафнутьев подошел к двери своего кабинета и уже приготовился вставить ключ в замок. Вдруг он увидел нечто светлое, висящее на ручке. Да, да, да! Это была белая курточка с металлическими пуговицами.

Пафнутьев аж крякнул от неожиданности.

– Это что же получается, дорогие товарищи? – проговорил он вслух. – Жизнь продолжается несмотря ни на что?

Павел вошел в кабинет и плотно закрыл за собой дверь. Потом он повесил курточку на дверцу шкафа, уселся за свой стол, подперев щеки кулаками, и уставился на курточку, белеющую перед его глазами.

– Хочу видеть Худолея, – проговорил он после долгого молчания. – Прямо сейчас, немедленно!

Словно подчиняясь его приказу, дверь тихонько приоткрылась, и в щели показалась шкодливая мордочка Худолея.

– Мне позволительно будет войти? – спросил он.

– Еще как позволительно! Слушаю тебя внимательно, – произнес Пафнутьев, когда Худолей уселся перед его глазами и смиренно положил ладони на коленки.

– Не слышу наводящих вопросов.

– Как удалось?..

– Павел Николаевич, когда-то я был молод, трезв, влюблен, хорош собой и часто напевал песенку: «И пусть останется глубокой тайною, что и у нас с тобой была любовь». Хорошие слова, правда?

– Главное, уместные. Слушай, Худолей, результат я приемлю. Он меня вполне устраивает. Только скажи, сраму на мою голову не будет?

– Упаси боже!

– Евдокия Ивановна помогла?

– Она самая.

– Мы хорошо ей задолжали?

– Она просила только об одном.

– Кажется, я знаю, о чем именно она тебя просила.

– Паша, неужели это возможно?!

– Она просила не мешать ей.

– Я обещал, Паша!

– Если обещал, то придется выполнять. А теперь давай сюда свою добычу. Будем искать следы давних преступлений. – Пафнутьев задернул оконные шторы, включил верхний свет, разложил курточку на столе, вооружился лупой в медной окантовке. – Эксперты еще скажут свое слово, – бормотал вполголоса Павел. – Они вооружены получше нашего. У них микроскопы, телескопы, гороскопы, перископы…

– Вы и гороскопам доверяете, Павел Николаевич?

– А как же! Это очень важное подспорье. Если астрологи тысячи лет преспокойно живут и никак не вымирают, значит, что-то в них есть. На что-то они откликаются в смутных своих прогнозах. В гороскопах наших девочек, погибших десять лет назад, наверняка должны быть какие-то совпадения. Не просто же так они умерли в один час, в одну ночь, от рук злодеев, с которыми были знакомы. Девчонки в глаза им смотрели, фотки дарили, а то и целовались с этими волками. Я бы с большим интересом прочитал, сопоставил, сравнил их гороскопы. Мне сразу же стало бы ясно, каковы эти астрологи. Они действительно настоящие мастера своего колдовского дела или дурака валяют, головы людям морочат, – бормотал Пафнутьев, не отрываясь от своей лупы, стараясь добиться наибольшего увеличения.

– Есть у меня один знакомый. Забавный такой мужичок, но слушать его бывает страшновато. Частенько в десятку попадает.

– Тащи его сюда, поговорим. Фотки девочек покажем, их школьные сочинения дадим ему почитать. Портреты одноклассников пусть посмотрит. Глядишь, чья-нибудь физиономия и засветится в потоке его потустороннего сознания. А нам все подмога.

– Заметано, Паша. Притащу. Он охотно идет на контакт.

– Только не сегодня, ладно? Как-нибудь в другой раз. В хорошую погоду. За кружкой пива.

– Говорю же, заметано. Так что пуговицы говорят, почтеннейший Павел Николаевич?

– А знаешь, не молчат пуговицы.

– Попискивают?

– Они не очень разговорчивы, хранят верность хозяину. Это правильно, так и должно быть. Но и не молчат. Такое тоже понятно. Много времени прошло. Артефакты уже подзабыли хозяина.

– А чужая пуговица нашлась? Дала признательные показания? Неужели раскололась?

– Как же ей, голубушке, не расколоться, если все остальные пуговицы железные, а эта пластмассовая. Рисунок на ней выдавлен точно такой же – пропеллер, а суть иная, пластмассовая. А вот в кулачке у Светы была зажата железная пуговица, родная сестричка всех остальных.

– Другими словами, Павел Николаевич, мы идем правильным путем, не так ли? Есть курточка и потерянная пуговица, которая нашлась в мертвом кулачке девушки Светы, убитой десять лет назад. Установлен хозяин этой курточки – некий Игорь Зайцев, доказано его знакомство с жертвой, известно сегодняшнее местонахождение. Я правильно понимаю то положение, которое, красиво говоря, простирается перед нами?

Пафнутьев молча вышел из-за стола, снова повесил курточку на дверцу полураскрытого шкафа, вернулся на свое место, с силой потер ладонями лицо.

– Нет, Худолей, – проговорил он. – Ты рановато празднуешь победу. Да, твои рассуждения имеют вполне достоверный вид, поскольку ты подтянул друг к дружке стыкующиеся подробности. Но вот обнаружится маленькая такая деталька, не учтенная тобой, и картинка рассыплется.

– Какая деталька?! – Худолей вскочил со стула. – Паша! Ты о чем?

– Вот поедем мы с тобой в славный город Ростов, найдем Зайцева, познакомимся. Он нам скажет, что сразу после выпускных экзаменов уехал в Урюпинск, хотел повидаться с друзьями. Всю неделю, когда и произошло убийство, Зайцев находился там. Не менее десяти человек могут это подтвердить.

– А курточка?!

– А в курточке щеголяла половина класса, соседи по двору, по школе, в которой раньше учился Зайцев. Парни ходили в этой его курточке на танцы, фотографировались, с девушками знакомились. Они считали, что такая одежка добавляла им привлекательности. У меня в городе Запорожье есть один знакомый, он когда-то закончил горный институт. А у студентов-горняков была очень красивая форма – черная, с золотыми эполетами, вензелями на рукавах. Но к тому времени, когда мой друг поступил в горный институт, форму отменили. Первокурсники, отправляясь на свидание, одалживали форму у студентов старших курсов – у тех-то она еще была.

– И я грешным делом ходил на танцы в горняцкой форме, – признался Худолей.

– Ну и как? – с усмешкой спросил Пафнутьев. – Успешно?

– Результативно. Да, я бы выразился именно так.

– От своей картинки не отказываешься?

– Ни в коем случае. Паша, признавайся, тебе ведь тоже нравится моя картинка?

– Конечно, нравится. Поэтому мы с тобой и летим в город Ростов. Чтобы разрушить и обесценить твой рассказ о студентах горного института. Девяносто процентов за то, что твоя картинка никуда не денется. Уж больно хорошо все стыкуется.

– Да я вообще ничего парнишка-то, а, Павел Николаевич?

– Мечта студентки горного института. Правда, один недостаток у тебя все-таки есть.

– У меня?! Какой, Паша?!

– У тебя нет формы горного института.

– Да, конечно. Ты прав. Но сейчас ее нет ни у кого. Зато какую я курточку раздобыл, а? Правда, тоже с недостатком. Одной железной пуговицы на ней не хватает.

– Ошибаешься. Это и есть главное достоинство твоей курточки, – твердо сказал Пафнутьев и крепко пожал Худолею руку.

Войдя в самолет, Пафнутьев до упора откинул спинку своего кресла, тем более что место позади него было свободным, уселся поудобнее и закрыл глаза. Но заснуть ему не удалось.

Уже и самолет взлетел, и высоту набрал, а перед глазами Пафнутьева неотрывно стояло лицо Евдокии Ивановны, каким он видел его в своем кабинете. Тогда женщина негромко несколько раз повторила одни и те же слова: «Не мешайте мне, Павел Николаевич».

Сейчас взгляд Евдокии Ивановны был тверд и неотступен. Губы плотно сжаты. Она понимала, что не может он, не имеет права и возможности поступить так, как нужно и должно, как хочется и ему, и ей. Но эта женщина за десять лет ночных разговоров с мертвой дочкой приняла все решения и ни от одного не отступится.

Перед глазами следователя снова возник тяжелый молоток, чуть тронутый ржавчиной и ожидавший своего часа на подоконнике. Тут же Пафнутьев еще кое-что вспомнил. Когда он был в доме у Евдокии Ивановны, ему понадобилось выйти на кухню. Он хотел выпить холодной воды из-под крана, ополоснуть руки, просто выглянуть в окно.

Неожиданно Павел увидел на столе нож. Там больше ничего не было. Выскобленные, залитые солнцем доски стола и нож. Тяжелый, массивный, остро заточенный.

Такие бывают у ресторанных поваров. Ими можно одним взмахом вспороть свиную тушу, вскрыть брюхо большой рыбине, накрошить зелень.

Но на самом деле у этого ножа была пока та же функция, что и у молотка на подоконнике. Ожидание.

«Нравится?» – услышал Пафнутьев голос Евдокии Ивановны за спиной.

«Хорошая вещица, – ответил Павел. – Профессиональная. Но он не для этой кухни».

«А для какой?»

«Для кровавой», – чуть было не выскочили у Пафнутьева словечки.

Но Павел сдержался, даже рука дернулась, чтобы прикрыть рот и не выпустить эту преждевременную фразочку.

«Вот лежит он на этом столе, просторно ему, вольготно. У меня такое ощущение, что нож чего-то ждет».

«Правильное у вас понимание. Он и в самом деле ждет. Уже десять лет мается. Я им не пользуюсь, не для моей руки. Тяжеловат для меня. Из рессорной стали выковали ребята. Но я ухаживаю за ним, у нас дружба».

«А если не пользуетесь, то надо бы спрятать его от греха подальше».

«Для греха и держу, – произнесла Евдокия Ивановна странные слова. – И рука для него есть. Хорошая, сильная, надежная».

«Я смотрю, Евдокия Ивановна, что если пройтись по вашему дому, то можно повстречаться и с другими вещицами, которые тоже ждут своего часа». – Пафнутьев усмехнулся, пытаясь улыбкой смягчить тяжкое подозрение, вдруг возникшее в нем.

«Они дождутся». – Евдокия Ивановна не сочла нужным успокаивать Пафнутьева простыми и невинными словами.

«Может, познакомите?»

«Кого с кем?» – Этот вопрос женщины прозвучал неожиданно жестко.

Но Пафнутьев решил не отступать и пояснил:

«Меня с теми вашими вещицами, которые истомились в ожидании».

«Чуть попозже», – ответила женщина, спохватившись.

Взяв из рук Пафнутьева нож, она легонько, почти нежно провела по лезвию ладонью, как бы смахивая невидимые пылинки, оставленные чужими касаниями. Поиграв солнечными отражениями на ноже, Евдокия Ивановна опять положила его посередине стола, точно на то самое место, где он и был до того момента, как к нему прикоснулся Пафнутьев.

«Пройдемте в комнату, Павел Николаевич. – Женщина пропустила гостя вперед, вышла из кухни вслед за ним и плотно прикрыла за собой дверь. – Что-то последнее время я чувствую дыхание свежего ветерка, постоянно в теле легкий озноб».

«Может быть, сквозняк», – предположил Пафнутьев и заботливо прикрыл дверь, ведущую во двор.

«Нет, это не сквозняк», – твердо сказала Евдокия Ивановна тем самым голосом, каким не говорят о погоде.

«Что же это?» – озадаченно спросил Пафнутьев.

«События, Павел Николаевич. Они приближаются».

«Вы имеете в виду?..»

«Мы с вами, Павел Николаевич, имеем в виду одни события. Те, которые нас с вами познакомили и, надеюсь, немного сдружили. Мы же встретимся с вами, когда вы вернетесь из города Ростова?»

«Обязательно».

«Я буду ждать вас. Вы ведь отправляетесь туда со своим помощником. Помнится мне, у него немного смешная фамилия…»

«Да, Худолей».

«Надеюсь, вы вернетесь втроем».

«Я тоже очень на это надеюсь».

Такой вот разговор припомнил Пафнутьев, когда сидел в самолете, откинувшись на спинку кресла. Но сейчас, по прошествии нескольких дней, он услышал в словах Евдокии Ивановны гораздо больше смысла, чем тогда, в скомканной беседе, происходившей на кухне. Теперь перед ним возникли вопросы, которых не было тогда. Он может и дальше доверять Евдокии Ивановне или должен ее опасаться?

Сейчас эта странная женщина вдруг показалась ему непредсказуемой и совершенно неуправляемой. Он понял, что не только молоток или профессиональный нож могут долгие годы томиться в ожидании своего часа. Не исключено, что в подвале и на чердаке могут тихонько скучать предметы куда более опасные, мстительные и решительные.

– Осторожнее надо бы с этой помощницей, – пробормотал он вполголоса и вдруг почувствовал, что кто-то настойчиво колотит его локтем в бок.

Конечно, это был верный помощник Худолей, который сладко проспал два часа полета.

– Подъем, Павел Николаевич! Идем на посадку. Красавицы стюардессы настоятельно советуют нам пристегнуться во избежание неприятностей, которые могут случиться при соприкосновении с землей. Вы как, в порядке?

– Да, вполне.

– Вы что-то бормотали во сне. Кто-то привиделся? Чует мое сердце, опять Евдокия Ивановна? Да, Паша?

– Она, сердешная, – подтвердил Пафнутьев.

– Осторожней бы с ней. Чреватая бабуля!

– Не нам нужна осторожность, Худолей, не нам.

– Неужто она еще на кого-то глаз положила?!

– Похоже на то.

– Поделись, Паша!

– Чуть попозже. Прилетели мы, однако. Ремни пора отстегивать.

Зайцева вполне можно было узнать по школьным фотографиям. Конечно, он повзрослел, вес немного набрал, как говорят, малость заматерел. Оно и понятно. У летчиков питание калорийное, работа обязывает. Залысинки появились, еще небольшие, но уже заметные.

«Взгляд у него спокойный, – отметил про себя Пафнутьев. – В нем разве что немного любопытства, скорее заинтересованности. Кто это, дескать, хочет со мной повидаться, по какому поводу?»

Присев к столику, за которым расположились Пафнутьев с Худолеем, Зайцев оглянулся, кому-то махнул рукой, улыбнулся.

Потом он спокойно повернулся к Павлу и заявил:

– Наш начальник полетов сказал, что вы хотите поговорить со мной. Он ничего не напутал?

– Нет, это правда, – ответил Пафнутьев и тоже с ленцой огляделся по сторонам.

Два оперативника за соседним столиком, крепенькие, загорелые ребята в белых рубашках с короткими рукавами, ни у кого не вызывали подозрения или настороженности. А початая бутылка пива, стоявшая между ними, создавала атмосферу легкости и беззаботности.

– Я хотел только спросить вас кое о чем. – Пафнутьев покопался в папке, лежавшей на столе, и вынул достаточно большую фотографию Светы – Худолей очень даже неплохо увеличил школьный снимок.

Зайцев, все еще легкий, беззаботный и уверенный в себе, протянул руку к снимку и тут же, через секунду, сам того не замечая, отдернул ее.

– Нет. Я не знаю эту девушку.

– И никогда с ней не встречались? – негромко спросил Пафнутьев. – Не торопитесь отвечать, посмотрите внимательней. Этот снимок давний, ему около десяти лет. Сейчас она выглядит немного иначе. Ее мало кто узнает. – Пафнутьев вынул из потрепанной папки еще одну фотографию и положил ее рядом с первой.

На втором снимке был крупно изображен оскаленный череп с черными пустыми глазницами.

– Сейчас девушка выглядит примерно вот так, – невозмутимо добавил Павел.

– Нет-нет, мы незнакомы! – почти выкрикнул Зайцев, резко отодвинул стул в сторону и вскочил, готовый бежать.

Но оперативники, забывшие про пиво, нагревшееся на южном солнце, мгновенно оказались рядом с Зайцевым и снова усадили его на стул. Они тут же завели ему одну руку назад и пристегнули ее браслетами к спинке стула.

– Даже так, – растерянно пробормотал Зайцев.

– Вы напрасно торопитесь, – негромко продолжал Пафнутьев. – Начальник сказал мне, что полетов у вас сегодня не предусмотрено. Мы еще немного поговорим, если вы не возражаете. Наш самолет отправляется через два с половиной часа. Я хочу еще кое-что сказать и показать вам, если вы не против. Тогда наши отношения примут какую-то более-менее осмысленную форму. Договорились?

– Да, извините. Уж больно все это неожиданно.

– Согласен, – сказал Пафнутьев. – С другой стороны, у вас было время подготовиться.

– Этого времени оказалось даже многовато.

– Что вы имеете в виду?

– Да так, ничего, в общем-то. Вырвались слова.

– Бывает, – благодушно откликнулся Пафнутьев и снова открыл свою зловещую папку.

На этот раз он вынул оттуда фотографию, на которой были изображены несколько юношей и девушек. Все улыбаются, молоды и, как говорится, хороши собой. Был среди них и парнишка в белой форменной курточке. Как и на других снимках, он стоял чуть в сторонке. Но эту его обособленность можно было заметить, только зная о ней, ожидая ее и желая увидеть.

– Себя узнали? – спросил Пафнутьев.

– Да. Ничего парнишка был.

– На этом снимке ваши друзья. Похоже, он сделан после школы. Вы здесь уже в форменной курточке летного училища.

– Эта курточка у меня появилась еще в десятом классе, – неосторожно сказал Зайцев, тут же поперхнулся, замолчал и отодвинул фотографию от себя подальше.

– Да, это заметно, – проговорил Пафнутьев.

– А как вы догадались, что снимок сделан после школы? – осведомился Зайцев.

– На этом снимке у вас непорядок в туалете.

– Какой? – Зайцев свободной рукой снова придвинул к себе фотографию. – В чем непорядок? Ширинка застегнута, брючки наглажены, туфли начищены. Я вас не понимаю.

– На вашей курточке не хватает одной пуговицы, – сказал Пафнутьев и выразительно посмотрел на оперативников.

Дескать, ребята, будьте настороже. Сейчас возможны неожиданности.

Это было лукавое предложение Худолея. Еще при подготовке к этой поездке в Ростов он предложил Пафнутьеву одну пуговицу на фотографии заретушировать, чтобы Павел в нужный момент при разговоре с Зайцевым попытался использовать эту маленькую подробность. Если Игорь совершенно невиновен и оказался под подозрением случайно, то просто не обратит внимания на слова Пафнутьева о пуговице. Если же убийца все-таки он, то пуговица становится прямо-таки зловещей подробностью.

– Ну, хорошо. На моей курточке не хватает пуговицы. Пусть так! И что из этого следует? – сорвался на крик Зайцев. – В конце концов, в училище мне сделают замечание, я пришью эту злосчастную пуговицу, да и дело с концом! Я чего-то не понимаю?

– Дело не в этом, – терпеливо, с бесконечной печалью в голосе проговорил Пафнутьев.

– А в чем?!

– Вы не сможете пришить эту пуговицу.

– Почему?

– Мы нашли ее.

– А что, имеет значение, где именно вы ее нашли?

– Очень большое.

– Ничего не понимаю! – заявил Зайцев и откинулся на спинку стула.

– Пуговица была зажата в кулачке вот этой красавицы. – Пафнутьев постучал пальцем по черепу на фотографии, которая все это время лежала посередине пластмассового столика. – Как ваша пуговица попала в ладонь этой девушки? – осведомился Павел. – Если вы сможете мне это объяснить, то я тут же принесу вам свои самые искренние и глубокие извинения. Итак, я слушаю вас очень внимательно.

Зайцев долго молча смотрел в небо, на взлетающие и садящиеся самолеты.

Наконец-то он поднял глаза на Пафнутьева и спросил:

– Как же вы на курточку-то вышли?

– Уж больно любили вы в ней фотографироваться. Да и не только вы. Половина класса щеголяла в этой курточке перед фотоаппаратом. Ваша мама все эти годы верно и бережно хранила ее в шкафу, спасала от пыли, моли, сырости и старьевщиков. Уберегла вот, сами видите.

– Спасибо, мамочка, – вполголоса пробормотал Зайцев. – Ты мне очень помогла. Уж не знаю, как тебя и благодарить.

– А вы не ее благодарите.

– А кого же еще? – неожиданно окрепшим голосом спросил Зайцев.

– Будет возможность, сходите в церковь, поставьте свечку и низко поклонитесь памяти Светы, которую вы убили, предварительно изнасиловав. Это она в последнюю свою смертельную минуту нашла в себе силы сжать в кулачке вашу пуговку, вырвать ее с корнем, а через десять лет раскрыть свой детский еще кулачок и положить на мой стол проржавевший железный комочек. Завтра вы окажетесь в моем кабинете, и я вам его покажу. Десять лет в нем таилась ваша судьба.

– Мы не опоздаем на самолет? – отстраненно спросил Зайцев.

– Успеем, – успокоил его Пафнутьев. – Подождут.

– Вы столь значительная персона, что вас будет ждать самолет?

– Самолет будет ждать вовсе не меня. Он не улетит без вас.

– Так это уже я оказался значительной персоной?

– Опять не угадали, – холодновато ответил Пафнутьев. – Вы попали в разряд особо опасных преступников.

– Сколько же мне светит?

Павел весело рассмеялся и проговорил:

– До этого еще так далеко, что ответа на ваш вопрос просто не существует. Сколько вас было в ту ночь? Я имею в виду лиц мужского пола?

– Не помню.

– Решили все взять на себя? Если вы будете утверждать, что в одиночку изнасиловали трех девочек и всех их убили, то могу предположить, что наверняка получите пожизненное. Так что подумайте. У вас есть на это целая ночь. Утром я буду фиксировать ваши показания, а вам придется их подписывать.

– А если я откажусь подписывать то, что вы там придумаете?

– Если я напишу что-нибудь лишнее, ложное, то вы сможете на этой же странице отречься от моего поклепа.

– А если я просто откажусь от подписи?

– Не советую. Это будет выглядеть как косвенное признание, согласие с обвинением. Это во-первых.

– А во-вторых?

– А во-вторых, я же знаю остальных участников этого кошмарного преступления.

– Ну! Так уж и кошмарного!

– У меня, Игорек, такое ощущение, что годы стерли в вашей памяти подробности того, что случилось той весенней ночью. Тогда цвела сирень, благоухала черемуха. В ее зарослях бесновались соловьи, сходили с ума от своих же любовных трелей.

– Боже! Да вы прямо поэт! – с усмешкой проговорил Зайцев.

– Возможно, – сказал Пафнутьев. – Но, к сожалению, вам я такого комплимента сделать не могу. Вы поступили как живодеры, озверевшие от запаха крови.

– Давайте оставим это.

– Хорошо, оставим. Может быть, вы все-таки назовете имена своих подельников? Вы только что интересовались возможным сроком. Это вполне может сократить вам несколько лет.

– Сейчас не могу. Для этого надо созреть.

– Согласен, – сказал Пафнутьев. – Вот посмотрите. – Он вынул из кармана пиджака пачку снимков, отобранных из школьных альбомов выпускников. – Здесь есть и портреты ваших друзей. С некоторыми из них я уже встречался, – соврал Павел. – Но они пока на свободе. – А это уже была чистая правда.

– Почему же вы им не открылись?

– Боялся вспугнуть.

– Вы такой деликатный?

– Слово «осторожный» будет точнее.

– Я полечу вместе с этим стулом? – спросил Зайцев и звякнул наручником.

– Нет, стул останется здесь. А с нами полетят вот эти ребята, которые сидят за соседним столиком.

– Для моей безопасности?

– Я смотрю, у вас несколько игривое настроение?

– Какая там игривость! Паника, истерика, ужас перед тем, что мне предстоит.

– Это хорошо.

– Что же здесь хорошего?

– Нормальная реакция здоровой психики.

– Но экспертиза в психушке мне предстоит?

– Конечно. А ребята полетят с нами скорее для моей безопасности. То, что вы проделали с девочками, выходит за рамки не только человеческого, но и звериного разума. С вами надо поосторожнее.

– А что, суд уже вынес приговор?

– Вынесет. Потом догонит и повторит.

– Но вы пока ничего не доказали, а я ни в чем не признался.

– У нас с вами все впереди, молодой человек!

– Что же у меня впереди?

– Жизнь! Но не та, которая вас радовала до сих пор. Синее у него, видите ли, небо! Белые облака! Южное вино, бараньи шашлыки. Проехали, Игорек! Тебя ждут нары и параша. Больше ничего.

– Что ж, пусть будет так, коли вы на этом настаиваете. Но что-то позволяет мне сомневаться в истинности ваших суровых предсказаний.

– Разберемся, – подвел Пафнутьев итог их мимолетному спору.

Провожать Зайцева вышла светлая девушка в форме стюардессы. Она молча постояла рядом, похлопала ладошкой по его плечу, пожала руку, поколебалась немного, поднялась на цыпочки, поцеловала.

– Держись, Игорек, – сказала эта особа.

– Держусь, Лена.

– Мы будем тебя ждать.

– Особенно некоторые?

– Да. Именно так. Особенно некоторые. Вернешься?

Зайцев кивнул на Пафнутьева, стоявшего в сторонке, и ответил:

– Вон тот серьезный товарищ говорит, что не скоро.

– Ничего, главное – держись. Дождемся.

– Ха! – печально воскликнул Зайцев. – Размечталась! – Поскольку руки его, скованные наручниками, были за спиной, он просто наклонился и поцеловал девушку в щеку. – Пока, Лена. И ты держись!

Самолет взлетел вовремя, набрал высоту. Проводницы объяснили пассажирам, как вести себя в полете, позволили им отстегнуть ремни, угостили леденцами, чтобы те не испытывали неприятных тошнотных ощущений.

Пафнутьев убедился в том, что его пленник не буйствует, ведет себя пристойно. Наручники при нем. По обе стороны от него сидят крепенькие ребята в белых рубашках с короткими рукавами.

– У вас все в порядке? – спросил Пафнутьев. – Жалобы, нарекания, недовольство?

– Все отлично, Павел Николаевич, – ответил один из парней.

– Как в лучших домах Лондона и Конотопа, – добавил Зайцев.

– Шуточки у тебя, я смотрю, все знакомые, как говорится, бывшие в употреблении.

– Так они на конкретного потребителя рассчитаны.

– Разберемся, – повторил Пафнутьев и прошел к своему креслу.

– Кормить будут? – прокричал Зайцев вслед Павлу.

Тот постоял, не оборачиваясь, потом подошел к арестанту и негромко проговорил:

– Покормят обязательно. Потом догонят и еще разочек угостят.

– А шуточки у вас, между прочим, тоже не первой свежести.

– Каков потребитель, таков и юмор. – Пафнутьев улыбнулся и развел руки в стороны, как бы говоря: чем богаты, тем и рады.

Усевшись поплотнее в свое кресло, он откинулся на спинку и закрыл глаза. Какие-то слова Зайцева задели его за живое. Но Пафнутьев никак не мог вспомнить, что же именно сказал ему Зайцев, чем задел, в чем справедливо уличил. Павел вспоминал все подробности разговора и никак не мог уцепиться за что-то.

Наконец, измаявшись, он повернулся к Худолею, сидевшему рядом, и заявил:

– Хоть убей, никак не могу вспомнить! Что он мне такого сказал? Чем уел? Во что меня мордой ткнул? Ведь чувствую, что было такое. Ты сидел рядом, слышал каждое его и мое слово. Где я слабинку дал? В чем промашка?

– Он, Паша, хорошо тебя куснул.

– Ну?..

– Я очень даже удивился! Подумал, почему это наш многоопытный Павел Николаевич не ответит ему так, как он умеет? С его-то знанием человеческой натуры, положения в стране и ее окрестностях…

– Я сейчас выкину тебя из самолета!

– Есть куда более надежное средство, способное заставить меня заговорить.

– Ну?..

– Надо обратиться к стюардессе.

– Хорошо, обращусь, и что?

– И все.

Пафнутьев долго молчал, потом из его груди вырвался глубокий вздох облегчения.

– Я просто забыл, с кем имею дело, – покаянно произнес он.

– Да, это с тобой случается, – согласился Худолей.

– Простите!.. – Пафнутьев остановил стюардессу, пробегавшую мимо, попросил ее наклониться и доверительно прошептал на ухо: – Вот этот пассажир, который сидит рядом со мной, очень страдает.

– Боже! Что с ним? Я сейчас приглашу врача!

– Не надо врача. Ему помогут сто граммов водки.

– Сто пятьдесят, – поправил Худолей.

– А он будет хорошо себя вести? – с усмешкой осведомилась девушка.

– Я за него ручаюсь, – ответил Павел.

– Ему и бутербродик не помешает?

– Не помешает.

– А какой бутербродик?

– Хороший.

– Поняла, – сказала стюардесса и исчезла.

Она появилась через пять минут с маленьким подносом. На нем стоял хрустальный бокал с водкой. Рядом на блюдечке красовался хлеб с кусочком масла, красной икрой и тремя маслинами.

– Ого! – восхищенно воскликнул Пафнутьев. – От такого угощения и я не откажусь.

– Я вас правильно поняла? – спросила стюардесса.

– Я в этом уверен! – с шутливой суровостью ответил Павел.

Девушка опять появилась через пять минут. Повторилось все – и хрустальный бокал с водкой, и красная икра, и черные влажные маслины.

Честно признаюсь, что автор этой книжки на данном месте сглотнул набежавшую слюну, прервал повествование и проворчал завистливо себе под нос: «Да и я не нашел бы сил отказаться! Уж больно компания хороша!»

Наши герои молча чокнулись звонким хрусталем, вызвав завистливый стон пассажиров мужского пола, сидящих в соседних креслах, молча съели по бутербродику. Подошла улыбчивая девочка и унесла пустую посуду.

Пафнутьев так же молча проводил ее взглядом, пока она не скрылась за занавеской.

Придя в себя, он сурово посмотрел на Худолея и заявил:

– Я тебя слушаю.

– Значит, так. Докладываю. Наступил момент, когда в вашей беседе возникла пауза. Тогда этот хмырь поганый, убийца и насильник говорит вам отвратительным своим голосом, мол, напрасно вы радуетесь, уважаемый…

– Он не называл меня уважаемым. Обращаться к кому-либо с этим словом – уже оскорбление.

– Согласен. Но суть не в этом. Он сказал примерно следующее: «Ваша радость преждевременная. Вы еще ничего не доказали, а я еще ни в чем не признался».

– Он прав.

– Нет. Он не прав. Да, работа не закончена. Но мы уже кое-что доказали, а он кое в чем признался. Мы не барахтаемся в болоте догадок, предположений и сомнений, стоим на твердой почве фактов, вещественных доказательств…

– Молоток на подоконнике? – с усмешкой уточнил Пафнутьев.

– Не надо, Паша. Не стоит сомневаться в очевидном. Я имею в виду ржавую пуговицу с пропеллером в кулачке у девочки. Да, это косвенное доказательство, но в нем содержится та самая железная убедительность, которая повергла в шок этого отвратительного убийцу и насильника. Ты помнишь, что он лопотал? Смысл его жалких оправданий сводится к следующему: «Поймите меня и простите, люди добрые!»

– Слушал бы я тебя бесконечно. Но мы прилетели. Стюардесса просит нас пристегнуться. Мы обещали ей вести себя послушно.

– А я уже хотел было повторить наш невинный заказ.

– Повторим после мягкой посадки. Опять же там Шаланда весь истосковался. Информации ждет мужик. Ничего, будут ему новости.

Новости начались прямо с утра. Первым принес сюрприз Игорь Зайцев. Он вошел в кабинет легкой, пружинистой походкой, чуть улыбнулся, здороваясь с Пафнутьевым, кивнул Худолею, задержал взгляд на курточке, висящей на дверце шкафа с документами.

Потом арестант положил руку на спинку стула и спросил:

– Я могу присесть?

– Если можете, то почему не присесть, – с усмешкой ответил Пафнутьев и полюбопытствовал: – Как прошла ночь?

– Бывали ночи и получше.

– Как я вас понимаю!

– Что вы имеете в виду?

– А вы? – уточнил Пафнутьев.

Зайцев молча передернул плечами, не зная, что ответить этому улыбчивому следователю.

– Видите ли, Игорь, у меня есть некоторые представления об одной вашей ночи, достаточно бурной, как мне кажется. Но это было давно. А сегодняшнюю ночь вы провели на новом месте. Я, как и положено гостеприимному хозяину, интересуюсь, нет ли жалоб, нареканий, недовольства.

– Спасибо, все было прекрасно.

– Сновидения посетили?

– Спал как убитый.

– Простите, как кто?

– Как убитый.

– Хм. В нашем заведении такие сравнения рискованны.

– Учту, – сказал Зайцев.

– Сокамерники не обижали?

– Нет, а за что? Отличные ребята.

– Интересовались? – не отставал Пафнутьев.

– Чем?

– Ну, как. Любопытно все-таки, за что, за какие подвиги попал человек в такое вот не самое веселое место.

– Сказал все как есть. Ошибочка, дескать, вышла, с кем не бывает.

– Поверили?

– Пришлось вашу версию рассказать.

– А какая у меня версия? – спросил Пафнутьев.

– Да ладно. Сами знаете.

– Ничего я не знаю. Да и нет у меня никакой версии. Вот чистый лист бумаги передо мной лежит. Что ты мне расскажешь, то и запишу.

– И вранье запишете?

– Вранье запишу с особым удовольствием. И все это судье на стол положу. Пусть разбирается, решает, насколько чистосердечны твои россказни, лукавы и лживы показания. Правду, мною обнаруженную и доказанную, тоже на судейский стол отправлю. Всего тебя выпотрошу, наизнанку выверну и предъявлю. Пусть народ полюбуется. А ты будешь вертеться. Как вошь на гребешке.

– Начинайте, Павел Николаевич. Как говорится, вперед без страха и сомнений.

– Куражишься ты, Игорь, совершенно напрасно. Все только начинается. За предстоящий год мы с тобой хорошо познакомимся, десять раз поссоримся, двадцать помиримся. Ты мне столько расскажешь о себе, что через год я буду знать тебя лучше, чем твоя мама, жена, детишки и собутыльники, вместе взятые. Я все это говорю вовсе не потому, что мне так кажется. Иначе просто и быть не может. Ты ведь у меня не первый и даже не сотый. Я уже сейчас знаю все, что ты мне будешь говорить на первом допросе, что скажешь на десятом.

– Пугаете, Павел Николаевич?

– Ничуть. Делюсь. Придет время, и уже я буду выискивать в деле, в твоих показаниях, что бы еще такое упомянуть, как помочь тебе, уберечь хотя бы от пожизненного срока, чтоб ты побыл на этом свете еще немножко, а то и полетал бы над ростовскими просторами.

– А что, и пожизненный срок может случиться?

– Ну так ты ж прикинь сам. Три трупа по предварительному сговору!

– Да не было никакого сговора! Мы и сами этого не хотели, в ужас пришли от того, что случилось!

– Я знаю, – негромким печальным голосом проговорил Пафнутьев. – Мне все это известно, Игорек.

– Откуда?

– Умный потому что. Не может такого быть, чтобы вчерашние одноклассники затевали массовое изнасилование и убийство своих подружек. Дурь накатила. Порнухи насмотрелись. Плохой водки выпили. У девочек слова дурные выскочили. Вот и все, Игореша. Хотя нет, есть еще кое-что. Школа не подготовила вас к принятию взрослых решений. Из десятого класса вы вышли детьми, капризными, тщеславными, злыми. А если одним словом – тупыми.

– И что же теперь? – растерянно спросил Зайцев.

– Пришло время рассчитываться. За все надо платить, Игорек. – Пафнутьев через весь стол придвинул Зайцеву лист чистой бумаги и шариковую ручку. – Ты напиши-ка на этой бумажке фамилии двух твоих приятелей, которые были вместе с тобой в ту давнюю весеннюю ночь. Не робей. Я-то знаю их фамилии, а тебе это зачтется. Видишь, я уже поблажки готовлю для твоего будущего приговора.

Зайцев был так увлечен и растроган словами Пафнутьева, что не вполне сознавал, что делает. Он взял ручку, быстро написал две фамилии, но тут же спохватился, сообразил, что выдает соучастников преступления. Игорь разорвал листок пополам, потом еще раз и еще. Мелкие клочки уже не поддавались, не рвались. Он подошел к окну и выбросил их в форточку.

Пафнутьев встретился взглядом с Худолеем, указал на окно.

– Подожди! – остановил он верного помощника, рванувшегося к двери. – Тебя искал Шаланда. Созвонись с ним прямо сейчас и спроси, в чем дело. Скажи ему, что я освобожусь через час и найду его. Ты все понял?

– Заметано, Паша! – ответил Худолей уже из коридора.

– Возвращаемся к нашим баранам, – сказал Пафнутьев, повернувшись к Зайцеву. – Я вот что подумал. Те слова, которые ты только что произнес. Мол, у нас не было преступных намерений, все случилось нелепо и неожиданно. Их уже можно истолковать как явку с повинной. Если ты не возражаешь, конечно. Но тебе придется ее подписать. Ты как?

– Вырвались слова. Чего не бывает в разговоре. Но как-то вы уж больно круто. Разжалобили меня школьными делами, я раскис. Короче, не готов я к явке с повинной.

– С ребятами хочешь посоветоваться?

– Да надо бы, Павел Николаевич.

– Вообще-то, встречи соучастников не предусмотрены нашими порядками. Но если мы с тобой договоримся, то я, так уж и быть, посодействую.

– А что я должен делать?

– Ничего. Твои соучастники мне известны. Я тебе об этом уже говорил. Но сделаю вид, что их не знаю. Вы повидаетесь, но не будете ничего предпринимать, чтобы мне напакостить. Заметано?

– Пусть будет по-вашему.

– Повторяю, заметано?

– Заметано.

– Ну вот, так-то оно надежнее.

Раздался стук в дверь, и в кабинет вошел Худолей. Он незаметно подмигнул Пафнутьеву, дал ему понять, что дело сделано. Мелкие клочки бумаги, выброшенные Зайцевым в форточку, собраны.

– Что Шаланда? – спросил Пафнутьев и нажал на кнопку вызова конвоя.

– Шаланда на месте и ждет твоего звонка.

– Отлично! Теперь Зайцев. Игорь, мы с тобой славно сегодня поработали. Сейчас конвой доставит тебя в твои апартаменты. Не возражаешь?

– А я могу и возразить?

– Нет, не можешь. Своим вопросом я просто выразил свое доброе отношение к тебе и надежду на взаимопонимание в дальнейшем.

– Спасибо, Павел Николаевич. – Зайцев поднялся, сложил руки за спиной, вышел вслед за конвойным.

– За тобой должок, Паша, – невинным голосом проговорил Худолей, внимательно разглядывая свои полупрозрачные ладони, на которых возвышались две кучки мелких клочков бумаги.

– Знаю, – сказал Пафнутьев и тяжко вздохнул. – Ты вот собери все эти клочки бумаги, чтоб получилось что-то удобочитаемое. Потом смело можешь ставить вопрос ребром.

– Так я прямо сейчас и займусь этим с вашего позволения?

– Буду тебе чрезвычайно благодарен.

– Я запомню эти ваши слова, Павел Николаевич. Если понадоблюсь, буду у себя в лаборатории.

– Состыкуешь бумажки – сразу сюда.

– А мне больше некуда в жизни податься, Паша! – жалобно простонал Худолей уже из коридора.

Все получилось у Худолея. Бумажные клочки состыковались друг с дружкой. Через час на столе перед экспертом лежал почти весь лист бумаги. Некоторых кусочков недоставало, видимо, их легким ветерком отнесло в сторону. Но Худолея это нисколько не огорчило, поскольку две фамилии в верхней части листа прочитывались легко и убедительно – Мастаков и Ющенко.

Спокойно к этому отнесся и Пафнутьев. У него уже был полный список выпускников десятого «Б» класса, и недостающие две-три буквы он вписал в фамилии с абсолютно чистой совестью.

– Ну так что, дорогие мои, – вслух пробормотал Пафнутьев. – Будем знакомиться. Игорь Зайцев, Владимир Мастаков и Костя Ющенко. Вполне приличные имена, благозвучные фамилии. Не исключаю, что и профессии у вас достойные. Вон Зайцев даже на Доску почета просочился – лучший пилот ростовского авиаотряда. В Париж, правда, не летает, но райцентры обслуживает давно и надежно. Как заверило меня его руководство, водкой не злоупотребляет, к чужим женам не пристает, детишек на стороне не завел. От себя добавлю, что в убийстве одноклассницы пока не признался, но и не отрицает сего факта. По моим прикидкам, в несознанку он впадет чуть попозже, когда пройдет краткий курс обучения в своей камере. Ребята там собрались опытные, как говорится, многоразовые. Что скажешь, Худолей? Какие толковые слова произнесешь в ответ на мое бессвязное бормотание?

– А что тут ответишь, Паша? Тяжелая тебе работенка досталась. Многовато времени прошло. Это их козырь. Знаешь, каких слов этих ребят больше всего будет в уголовном деле?

– Ну?

– «Не знаю», «не помню», «не ведаю». Такие слова ничем не перешибешь, как ни старайся.

– Что предлагаешь?

– Будем работать.

– Хорошая мысль, – заявил Пафнутьев. – Главное, совершенно конкретная. Мне так и хочется немедленно связаться с Шаландой и потребовать группу захвата. Не возражаешь?

– Что ты! Одобряю! Надо и в самом деле связаться с Шаландой немедленно, прямо сейчас, пока он в кабинете. Рабочий день заканчивается. Сбежит негодник. Он ведь нам что-то обещал?

– Никуда не денется. Он мне уже звонил. Но пока мы здесь, в моем кабинете, скажи не задумываясь, от фонаря, чем мы займемся завтра с утра? Можешь?

– Могу, – ответил Худолей, как говорится, не моргнув глазом.

– Слушаю тебя внимательно.

– Записывать не надо. Мои слова незабываемы. Завтра с утра, по твоему, Паша, ценному указанию, начнется изъятие всей переписки за последние десять лет. Поздравительные открытки, телеграммы, письма, любовные записки, дневники! Все это будет происходить одновременно в нескольких десятках адресов.

– Один вопрос. Откуда ты взял десятки адресов?

– Отвечаю. Родители, братья, сестры, жены, друзья, любовницы… Мне продолжать? Я понимаю, затея сумасшедшая, но ты сам сказал, чтоб от фонаря. Знаешь, Паша, есть такая криминальная пословица, очень мудрая. Я сотни раз убеждался в ее неотразимой справедливости!

– Ну?.. – Пафнутьев устало вздохнул.

– Я понимаю, сию пословицу ты никогда не слышал, но сейчас, вот в эту самую секунду я тебе ее произнесу. И ты вздрогнешь, Паша! Ты будешь потрясен.

– Я готов к самому страшному.

– Пословица такая. Следы всегда остаются! – свистящим шепотом проговорил Худолей.

– Да, мысль, конечно, свежая.

– Понимаю, – с горечью проговорил Худолей. – Ты, конечно, сразу подумал про отпечатки пальцев на окровавленном топоре.

– А ты?

– А я о том, что следы преступления навсегда остаются в душе злодея, в его психике, характере. Помнишь, как мы узнали убийцу по отпечатку задницы? Он целый час поджидал свою жертву на парковой скамейке, и его задница запечатлелась на ней. Помнишь, у него были разные ягодицы? Одна обильная такая, а вторая тощеватая.

– Так что там с перепиской?

– Паша, это же не заскорузлый маньяк какой-то, а вчерашний школьник. Ты же сам этим убийцам поставил диагноз. Плохая водка, дурные слова. Не может такого быть, чтобы ни один из них за десять лет ни разу не сорвался в письме на неосторожное словечко, хмельное признание, запоздалое сожаление.

– Худолей, ты представляешь, какая это работа? Мы с тобой до пенсии будем ковыряться в этих письмах!

– За неделю управимся. Раздадим студентам юрфака по десять писем на личико, пусть ищут. Им забава, а у нас улики на столе.

– А знаешь, в этом что-то есть, – неуверенно пробормотал Пафнутьев. – Только нынче письма-то не очень хранят.

– Паша, если их мамашки десятилетиями поношенные курточки проветривают…

– Все, Худолей, остановись. Сдаюсь. Только мне не понравилось слово «мамашки». Уж больно оно пренебрежительное какое-то.

– Пусть убийц не воспитывают, – ворчливо ответил Худолей. – А то ишь, надежда у них, опора в старости. А другие даже холмика могильного насыпать не могут, цветы принести некуда. Вон Евдокия по ночам с мертвой дочкой разговаривает.

– Ладно, Худолей, будь по-твоему. Назвать твою затею блестящей я, пожалуй, не смогу. Уж слишком она громоздкая какая-то. Но у нас нет другой.

– Тогда давай назовем ее выдающейся, – нашелся Худолей.

– Пусть будет так, – без особого восторга согласился Пафнутьев.

Утром в служебном коридоре Пафнутьев увидел Евдокию Ивановну, явно поджидавшую его. Она сидела на жесткой деревянной скамье как раз напротив кабинета.

– Доброе утро, Евдокия Ивановна! Давненько не виделись. У вас все в порядке?

– Хороший вопрос! – заявила женщина, проходя в дверь, которую распахнул перед ней Пафнутьев, и спросила: – Как съездили, Павел Николаевич?

– Вернулся, вот уже и хорошо. А у вас как? Есть какие-то новости?

– Ваше возвращение – главная новость. Доставили убийцу?

– Ох, Евдокия Ивановна!.. Зайцева я доставил. А убийцей его может назвать только суд.

– И я могу. Курточка помогла?

– Сработала курточка. Кстати, а как она у вас оказалась?

– Да выпросила я ее у соседки, пообещала вернуть. Сказала, что покрой хочу срисовать, вот она и поверила.

– Точно поверила?

– А какая разница? Дала ее мне на неделю, вот и ладно.

– Значит, с курточкой вы засветились, – тихонечко, как бы про себя пробормотал Пафнутьев.

Дальше: Смерть Анфертьева

Виктор Пронин Фотография с прицелом (сборник)

* * *

Фотография с прицелом

Виктор Пронин
Фотография с прицелом (сборник)