10
Потом говорили, что принц Лэйрин, налетев, как тайфун, за один день погубил Равнинное королевство. Что горный колдун, пленив короля, уничтожил высших лиц государства и, главное, разорил казну. Менестрели сочиняли, что я, аки дракон, питаюсь только золотом и девственницами и прочие глупости.
Болезнь государя тоже приписали мне.
Силы Роберта уже были изрядно подточены вившимися вокруг многоликими охотниками за его даром (грустно осознавать себя в их числе), а прозрел он так внезапно, что это его едва не убило.
Он слег. Заперся у себя, выгнав всех фаворитов, слуг и лекарей, и допускал только ненавистного прежде Рагара, заявив, что больше никому не может доверять. Стражу у его опочивальни несли вейриэны, потому слухи о пленении не могли не родиться, можно понять несведущих людей.
Между тем истинные масштабы катастрофы еще только начали вскрываться.
Рагар допросил Светлячка на следующий же день после памятного суда, охаянного потом менестрелями и выданного летописцами за попытку «дворцового переворота».
— Зачем аринтам понадобилась «огненная кровь»? — это интересовало его в первую очередь. — Затеяли масштабную войну? Или переселение? Слышал, вы даже степь начали теснить к пустыням.
Барон покраснел до корней волос.
— Не для войн. Тут мы сами как-нибудь. А вот пожары… Знаешь ведь, что нас и наших людей кормит лес. В последние годы тайга горит столь часто, что молодняк не успевает вырасти, зверь уходит, а земля оголяется. Нет защиты леса — и реки мелеют, и ураганы гуляют. Все рушится. И с каждым годом становится все хуже, вот лесные люди и снимаются с мест.
— Значит, и Восток пошатнулся… — Рагар потер покрасневшие от недосыпания веки.
— Не то слово. Гибнем мы, белый воин. Поганая вещь — бессилие, — барон стиснул внушительные кулаки. — Лесные люди к аринтам-хранителям идут за помощью. А что мы можем? Только кровь пускать, но этой жидкостью пожаров не потушить. Инсеи отказали в помощи, мы же с ними враги извечные. Магия северян дорого обходится, нам уже нечем платить. Один из лесных царей даже в жены дочь Роберта взял, чтобы через внуков получить дар «огненной крови», но недолго прожил после этого. Такое ощущение, что Темная страна скоро придет к нам.
— А ты знаешь, Анир, что и на Севере дела столь же плохи?
— Им-то чего бояться? Темные уже насосались за пятьсот лет от их земли, вот-вот отпадут. А куда Азархарт ринется, какие к нам?
— А как тебе понравится, что шауны тоже ждут скорого прихода темных?
— Но Темная страна уже была на их территории в предыдущий раз, — удивился Светлячок. — Мертвое море Слез теперь на том месте.
— Темные есть темные, — пожал плечами Рагар. — Никакой упорядоченности в их перемещении нет, и куда они придут, тоже никто не знает, даже они сами.
Рагар взял меня на допрос казначея и моего бывшего пажа Шаэта: мне было интересно, как выглядят шауны. Мерзейшее зрелище, хотя наставник утверждал, что каждый желтый маг индивидуален, и попадаются более приятные глазу экземпляры.
Шаэт лебезил изо всех сил, называя себя «жалким жрецом», во всем покорным воле господина-шауна, с него, мол, за все и спрашивайте, а шаман — ни при чем, принужден был под страхом смерти всего рода, а он у степняка многочисленный. Он оказался полукровкой и метаморфозами не владел, а вот его «божественный господин», известный нам как главный казначей, представлял из себя нечто среднее между ящером и скорпионом.
Как только Рагар вынул сельт, преображение щуплого казначея завершилось, и перед нами предстало змеиное тело в серо-желтых разводах с острым игольчатым гребнем, загнутый кверху хвост с ядовитым жалом и капающая ядом морда с жвалами и фасеточными глазами, как у стрекозы. Когда шаун горько плакался о тяжкой доле степняков и пустынников, его слезы прожигали каменные плиты подземелья.
Суть его жалоб сводилась к тому, что в пустынных землях отчего-то пересыхали колодцы и увядали оазисы, а в степях чернела трава, пастбища гибли, кони дохли и люди, поклонявшиеся шаунам, вымирали. И, само собой, противостоять жару небес могла только «огненная кровь». Или реки золота, потекшие к шаунам из Равнинного королевства, а от них — к инсеям за драгоценную воду. Впору было пожалеть несчастных.
Несмотря на то, что плакался казначей весьма охотно, сообщников он не сдал. И я подозревала — лишь потому, что Рагар не стал знакомить меня с особыми методами допроса, ибо потом арестов последовало много: вся верхушка казначейства, главы торговых гильдий и все ближайшее окружение герцога Виннибора, не успевшее сбежать.
Не только королевская казна внезапно опустела, когда исчезло фальшивое золото.
Самое страшное выяснилось после обыска в казначействе, где была пресечена попытка поджога архивов: оказались пусты закрома.
Еще летом был вдвойне поднят налог и взят продовольствием, но весь урожай с королевских земель продан на юг и запад за гроши, даже от стратегического запаса продовольствия в военных гарнизонах осталась лишь половина. Надо ли говорить, что расплатились шауны тоже фальшивым золотом, а инсеи и того еще не отдали?
В шести герцогствах, кроме Винниборского, и в церковном хозяйстве дела обстояли не столь плачевно, но даже мне стало ясно: к весне Равнинное королевство перестанет существовать — вымрет от голода. Куда смотрел король, можно было не спрашивать. В зеленые глаза фаворита Дирха.
Вечером Рагар собрал в моих покоях вейриэнов и Сиарея с ласхами.
— Белым горам не удастся остаться в стороне, — сказал высший мастер. — Катастрофа всеобщая, и королевство — лишь часть общей картины. Но что стало причиной, мне еще непонятно. На первый взгляд — инсеи. Они греют руки на шаунах — продают им воду. Греют руки и на аринтах через посредников-северян, о чем сами красные маги еще не знают, эту тайну мне Рамасха сдал.
— Непримиримым врагам? — округлил глаза Сиарей. — Каким образом?
— Северяне гасят их пожары ледяными щитами, а на самом деле с помощью водной магии инсеев. Сам понимаешь, подойти к бушующему пламени ласха не заставит никакая сила. Получается, что инсеям выгоднее всего уничтожить «огненную кровь», чтобы без них уже не могли обойтись. Эти болотные пиявки, если вопьются, не отпустят. Жаль, Виннибора не допросить. Самая незаметная фигура была, а оказалось — ключевая, и он рядом с Робертом уже давно, лет двадцать. Мы установили, что и на Хелину было наложено заклятие инсеями, потому и рожала она только девочек.
— А не нанести ли к ним ответный визит?
— Как только король встанет на ноги и принц Игинир уедет, придется проведать их логова. Сиарей, нашли еще кого-нибудь?
— А как же, — расцвела улыбка ласха. — Наше счастье, что инсеи трусливы. На многих ключевых постах либо они сидели, либо шауны. Бегут со вчерашнего дня, но границы мы уже перекрыли.
— Список передай начальнику стражи. Роберт подпишет указы об аресте. Вот и поговорим при встрече с Западом на том языке, какой они наверняка поймут. Виннибора выследили?
— Еще нет, как в воду канул.
— Неудивительно для инсея. Итак, что у нас получается? Север становится холоднее, юг — жарче. Красных магов Востока клюет красный петух.
Один из вейриэнов — длинный и худой воин по имени Зольтар — внес лепту в разговор:
— Запад под вопросом. Надо узнать, происходит ли у них что-нибудь необычное. Я бы по контрасту предположил наводнения, но это для них скорее благо, чем зло.
— С наводнениями ты угадал, — кивнул Рамасха. — Наша разведка доносила о том, что ливни даже водным магам надоели. Разрушений много. Овраги размывает, озера-детинцы из берегов выходят, в горных местностях — сель за селем. Инсеи запросили у нас две сотни ледяных магов. Целое войско!
— Не удивлен, — нахмурился Рагар. — И какой следует вывод, Лэйрин?
Вопрос был неожиданным и, мягко говоря, не по адресу, но попробуй сказать об этом наставнику вместо ответа. Я вспомнила легенду о наследниках айров. Одно племя — одно магическое пламя. Желтое солнце. Красный огонь. Синий холод…
— Цвета становятся насыщеннее? — предположила я.
— Отлично, ученица! — Рагар расцвел улыбкой. Невероятная эмоция. А уж похвала в его устах… — Возможно, происходит такая концентрация, что магия обращается уже против своих носителей.
— А Белые горы как же?
— Мы довели законы до абсурда и ослепли, Лэйрин. Духи уже не разбирают древних дорог, и даже стражи Белогорья всё чаще отходят от истины Пути, не при северном принце будь сказано, — покосился он на печального Рамасху, но тот лишь вяло махнул рукой, мол, ничего нового для наследника иностранной державы не сказано.
— У нас еще хуже, — пожаловался северянин. — Мы вырождаемся. А у отца, между нами говоря, вместо мозгов уже сплошная сосулька. Лютует так, что скоро только снег и останется вместо подданных. Люди бегут на юг. Ласхи — еще севернее, в вечные льды океана, и дичают. Дети рождаются всё реже.
— И риэны слабеют, — задумчиво признался Рагар. — В большинстве кланов теперь один-два рода, а в таких, как род Раэн, — один человек, без хранительницы. А лорды делают вид, что ничего не происходит. И падение началось с того, что полтора века назад погибла королева, и горный дар «огненной крови» спустился в равнины. Возможно, именно тогда было нарушено равновесие пяти стабильных сил мира.
— А разве не Темная страна его нарушает? — спросила я.
— Нет. Блуждающая шестая сила играет волчью роль — находит слабые места системы, оставленной нам древними айрами. И когда Белые горы ослабеют настолько, что Темная страна придет к нам… Не дай нам бог дожить до той ночи, когда Белогорье станет Черногорьем.
— Вот именно! — воскликнул мастер Морен. — Мы должны как можно быстрей вернуться. Чем мы тут занимаемся? Мы воины, а не дознаватели! Зачем нам разбирать, что тут натворил этот рыжий бык? Какое дело горам до равнин?
Рагар усмехнулся:
— Смотри на мир шире, вейриэн. Куда падает тень от гор — там тоже наша земля. Как ни испорчена кровь Роберта, но он — потомок горных лордов.
— Нас не так и много, чтобы распыляться, — упорствовал Морен. — Смотри, оголишь защиту Белогорья, бросишь наши силы в эту дыру, как бы хуже не вышло. Может, наши враги того и ждут!
— Два десятка воинов возьму, не больше, — успокоил его мой наставник. — Плюс Сиарей со своими. Да еще Рамасха обещал присоединиться, как только выполнит долг перед императором. Что еще тебя беспокоит, Морен?
— Всё. Мое мнение — забрать горный дар у короля и вернуться, и больше нас ничего не должно здесь интересовать. Царства гибнут, горы стоят вечно. Но я подчиняюсь высшему мастеру, — поклонился Морен, умудрившись оставить за собой последнее слово.
* * *
До отъезда северян было еще далеко. Из-за болезни государя церемонию передачи невесты императору — теперь уже не принцессы Виолы, а ее сестры-близняшки Виолетты — пришлось задержать, к немалой радости Рамасхи.
Мой наставник пропадал с утра до поздней ночи то у короля, то на допросах, то в разъездах. Принц Игинир на правах без пяти минут родственника с азартом совал нос во все дела разоренного королевства, и часто они с Рагаром пропадали вдвоем.
Но, увы, куда чаще Рамасха околачивался в моих личных, прошу заметить, покоях, прикидываясь сопровождением невесты императора.
Младшие близняшки прочно взяли меня в осаду. Сначала Виолетта приставала с благодарностью, потом с расспросами о матушке и Белогорье, дальше под тем предлогом, что только рядом с братом девушки чувствуют себя в полной безопасности.
Мне было и смешно, и грустно: я-то прекрасно знала себе цену, близкую к нулю. И только идиот не понял бы, что сестрички караулят, когда заглянет Рагар или северный принц с Дигеро — они интересовали принцесс куда больше, чем угрюмый братец.
Впрочем, по Виоле трудно было сказать, что ее интересует на самом деле и интересует ли вообще. Она в своем подчеркнуто строгом, почти вдовьем, темном платье без украшений тихо садилась в сторонку и молчала, не поднимая глаз, с застывшей вежливой полуулыбкой на бледных губах, и составляла резкий контраст с жизнерадостной неугомонной сестрой. А при появлении принца Севера и двух младших горных лордов несчастная Виола и вовсе мечтала куда-нибудь провалиться, судя по стыдливому румянцу, вспыхивавшему на ее фарфоровых щеках.
Ее подавленное состояние очень меня беспокоило, но на откровенность она не шла, отговариваясь шепотом:
— Со мной все хорошо, милый брат. Не обращайте на меня внимания, умоляю вас.
Для нее был мучителен любой интерес к ее особе, любой пристальный взгляд, и я понимала, что приходила она только по настойчивым просьбам Виолетты, пытавшейся растормошить сестру.
Был в нашей милой компании еще один субъект, пытавшийся слиться с каменной стеной, — Дигеро.
На него я была так зла за пережитое на суде и свои слезы, замеченные всеми, что демонстративно не обращала внимания, как на пустое место. Если он ждал благодарности за спасение принца от казни — пусть обращается к Рагару, а я не просила соваться всяких слишком благородных рыцарей.
После пары безуспешных попыток объясниться, Дигеро замкнулся и, если Рамасха брал его с собой к нам, вел себя как тень, молчаливая и пустая.
Светлячок с тремя друзьями-аринтами тоже повадился засиживаться, заявив, что король приказал их охранять как зеницу ока и находиться под охраной они предпочитают именно здесь, ибо надежнее покоев наследника в королевстве ничего нет. Как были наглыми эти фавориты, так и остались. Рагар отвел им две комнаты на моем этаже, приказал никуда не высовываться без спросу и тем ограничился.
Опальные фавориты расплачивались со мной сагами об аринтах, но категорически отказались продемонстрировать магический облик, и на подначивания — а не врет ли Светлячок, может, никакие они и не красные маги? — не велись. Все-таки я сильно ошиблась, когда наклеила на барона ярлык глупца. Он оказался существом, к которому не применимы человеческие мерки.
— Ваше высочество, ты пойми, стоит нам войти в настоящий боевой транс, бескровно уже не выйдем, — смущенно пояснял Светлячок, оказавшийся на самом деле миролюбивым и весьма общительным симпатягой. — И крови потребуется очень много. Представь, мой принц, как велика наша жажда, если мы лет десять, пока живем в Гардарунте, не принимали истинный облик и ни разу по-настоящему не утолили голод! Так, слегка отводим душу в войнах Роберта, но без перевоплощения, и этого хватает только на то, чтобы нас совсем не переклинило.
— Как же вы умудрялись за столько лет ни разу не сорваться? — удивилась я.
— Высочайшее мастерство красного мага — в способности сдерживать жажду. Только так можно подчинить силу и сохранить разум, ведь не мы существуем для магии, а она — для нас.
Жаль, что матушка не слышала эти слова. Иначе бы не обрекла меня на жизнь ради магии. Причем чужой. Огненной.
— Ты только подумай, мой принц, — продолжал Светлячок, — что случится, если аринты дадут волю силе и впадут в воинское безумие? Глуп тот, кто назвал его священным. Мой учитель за двести лет не обнажил боевого клинка и не пролил ни капли человеческой крови, и он считается величайшим из живущих мастеров. Его мощь и искусство так возросли, что он способен взглядом выпустить кровь из врага, не нанеся ни одной раны железом.
— Откуда же ты знаешь его способности, если он не пролил ни капли крови?
— Так я же говорил о человеческой, — расплылся в улыбке барон. — А наши враги — не люди.
Именно из-за частого присутствия королевских любимцев в моих комнатах, из-за наших бесед, длившихся далеко за полночь, и укрепились при дворе слухи о дурных наклонностях наследника. Яблочко от яблони, мол…
Каких только пороков мне тогда не приписали злые языки: и совращение сестер, и любовь к отцовским фаворитам, и распутство с северным принцем. Со всеми сразу и по отдельности.
Теперь ты знаешь, Дигеро, что все это гнусная ложь.
Я в своем горном гнезде росла в одиночестве и не привыкла к такому столпотворению вокруг, да и возрастал риск разоблачения, если за тобой непрерывно наблюдает десяток пар глаз, пусть вполне дружеских, а развязные фавориты норовят посетить туалетную комнату как раз в тот момент, когда и тебе приспичило.
Замечала я и стиснутые кулаки Дигеро, и его брезгливо искривленные губы, когда Светлячок в отсутствие моего наставника начинал зарываться, подсаживаясь ближе и якобы случайно касаясь плеча, или торопился подать мне кубок с питьем, непременно дотрагиваясь до моих пальцев. Делать ледяную морду я уже научилась, но фаворитов ничего не смущало.
— Привыкайте к светской жизни, ваше высочество, учитесь сами ставить на место тех, кто зарвался, на ваш взгляд, — уклонялся Рагар от моих просьб перевести якобы охраняемых им аринтов куда-нибудь подальше, и я заподозрила, что на самом деле мой наставник включил Светлячка в число моей охраны.
В конце концов, от их присутствия была и польза: аринты, во-первых, спасали меня от Рамасхи, а во-вторых, стали ценным источником сведений о дворцовых интригах и жизни королевства.
Всю компанию мог выгнать только высший мастер вейриэн одним движением брови или жестокий мороз, напущенный командиром ласхов, волшебным Сиареем, изнемогшим от споров королевских фаворитов и хихиканья фрейлин. Принц Игинир, увы, холода не боялся и, пользуясь тем, что мы после морозной атаки оставались наедине, если не считать ласхов и вейриэнов, доставал меня до чертиков, то есть до явления Рагара.
— Ты все еще здесь, Рамасха, — устало констатировал наставник, явившись далеко за полночь.
— Видишь ли, у нас сложная партия, а я хочу выиграть, — принц уже полчаса делал вид, что думает над своим ходом в шахматной партии, а на самом деле жаловался на жестокосердных девушек, и я сочувственно кивала, совсем-совсем не понимая, кого он имеет в виду. — Лэйрин великолепно играет. Во всех смыслах. Как там Роберт?
— Как только очнулся, предложил мне герцогство Виннибор и пост первого советника, — дрогнули в улыбке губы вейриэна.
Северянин, двигавший в это время коня в атаку, замер с фигурой в руке и вдруг расхохотался:
— Белый вейриэн — равнинный герцог? Какая неслыханная честь!
— И в жены любую из его дочерей, кроме Виолетты, — невозмутимо дополнил Рагар. — Я сказал, что подумаю.
— Что?! Ты! Не имеешь! Права! — неожиданно взорвался принц, опустив коня на первую попавшуюся клетку. Я сразу же съела его офицером, заодно устранила вражескую ладью, пока никто не видит, и поставила мат. Игинир, впрочем, не заметил.
Рагар сложил руки на груди.
— Ваше бурное северное высочество, я давно уже сам решаю, на что имею или не имею право.
— Позволь усомниться. Решаешь не ты, а твои драгоценные горы, и прав у тебя ровно столько, сколько дадут обожаемые твои горы, чтоб их… А все равно ты — счастливый, за меня вот все отец решает, а ты знаешь, какой он, — вздохнул Рамасха, успокаиваясь. И в изумлении уставился на шахматную доску. — А когда я успел проиграть?! Лэйрин, вот именно за такие победы дамы награждают побежденных поцелуем. Но, так как нам известно, что вы — принц, я требую всего лишь реванша. Завтра же… Рагар, скажи, что ты пошутил.
— Разумеется. Но заняться здешней клоакой придется. Состояние королевства таково, что сюда в любой момент может явиться Темная страна. Так близко к Белогорью они еще не подбирались, и если это случится, наша прямая схватка с Азархартом неизбежна.
— Рагар, ты меня удивляешь. С каких пор Белые горы опасаются схватки с темными?
— У лордов нет королевы, и ты прекрасно осведомлен, какая это беда. Для белых вейриэнов тоже, если будет война. Долго нам не выстоять.
— Я должен был сам об этом вспомнить, — с досадой поморщился принц. — И что Роберт обещал за помощь? Вернуть дар в горы?
— Он отказался пойти в Белогорье сам, но готов к отречению от трона и обещал передать дар наследнику вместе с короной.
Рамасха потускнел.
— Ты не оставляешь мне никаких шансов. А каково будет Лэйрин, тебя не волнует?
Рагар промолчал.
А принц, уже откланявшись, сверкнул напоследок:
— Ничего, Лэйрин, я подожду, когда ты освободишься от этой дурацкой короны, если возьмешь ее. Я умею ждать. Не смейся, Рагар, я не с тобой разговариваю. И вообще, принцесса, предлагаю тебе сейчас же бежать со мной от этого кошмара. Приставать не буду, даю слово чести. Беги, пока не поздно.
Наставник так глянул на меня угольными очами, что я не рискнула принять заманчивое предложение, хотя внезапно очень захотелось бежать, и немедленно.
После исчезновения северного сполоха Рагар, подойдя к столику с шахматами, снял мою черную королеву (я играла на этот раз черными фигурами) и опустил в карман!
— Рагар! — заорала я. — Отдайте!
— Я уже говорил вам, ученица, — прищурился он, — прежде, чем браться за чужие фигуры, научитесь виртуозно играть своими. Ложная победа всегда влечет за собой двойную расплату.
Намеки я научилась понимать. Вздохнула:
— Что я должна сделать?
— Подумать и задать правильный вопрос, учитывая все, что вам сейчас известно: расстановку фигур и ближайшие ходы игроков.
Ох, как я не любила эти его задачки! Почему нельзя сказать прямо? Положить на блюдечко? Закусив губу, я размотала в памяти клубок разговора с Рамасхой. Что ж, ближайшим ходом Роберта станет отречение и передача дара. А правильный вопрос, если учесть намек о ложной победе…
— Рагар, вы говорили, что дар нужно очищать, прежде чем принимать, но как можно очистить ложью, забрать обманом?
Улыбнувшись, он сел рядом, взял мои руки в свои, и его ладони оказались совсем не ледяными — теплыми и бережными.
— Правильный вопрос, ученица. Вот мы и подошли к самому главному. Вы хотели раскрыться, чтобы спасти жизнь Дигеро, и не думали о последствиях. Представьте, сколько врагов узнало бы вашу тайну. Но сейчас я вас останавливать не буду. Вам надо открыться Роберту. Он должен понять, что у него нет иного выхода, кроме как самому отдать дар в горы, добровольно. Это самый быстрый путь к его очищению. Кроме того, я бы не хотел, чтобы именно вы приняли «огненную кровь» и стали подобием чудовища. Вы рождены с другим даром, он тоже ценен.
— Но матушка заперла его. Зачем тогда… — задохнулась я от понимания, тщетно пытаясь вырвать ладони. — Зачем тогда это мое уродство? Зачем столько лет, с рождения, вы меня заставляли притворяться?
— Разве я, Лэйрин? — ледяная маска треснула, и горькие складки легли у его губ. — Я едва успел вернуться в горы до вашей первой встречи с королем. Меня долго не было, почти десять лет. Что я мог исправить? Лишь вмешаться и не допустить еще большего зла.
— Куда уж больше?
Он отпустил мои ладони и вытер слезу с моей щеки.
— Когда вы узнаете о себе всё, ученица, то поймете, что могло быть и большее. А сейчас — спать.
— А если Роберт согласится пойти на смерть в горы, что будет с королевством, раз нет наследника?
— А вас это волнует? — его взгляд стал пронизывающим.
— Да, очень. Люди же ни в чем не виноваты. И вы сами говорили, что сюда может прийти Темная страна, а это более чем нежелательное соседство.
— Мастер Морен прав. Белогорью нужен дар «огненной крови», и ничего больше. Самое лучшее для вас — уехать сразу. У короля есть еще дочери, и помощь гор распространится на детей Хелины. Как вариант, будет править кто-то из его дочерей с консортом. Сейчас трон стоит над бездной, и все последствия правления Роберта лягут на плечи наследницы. Кто бы это ни был, подданные ее проклянут, ее имя станет символом зла среди людей. Думаю, это будет либо Адель, либо Агнесс…
— Что? — взвилась я. — Эти твари? Не допущу!
— Вы предлагаете междоусобную войну для полного счастья народа? — одарил он меня усмешкой. — Вас с детства приучили считать себя наследником, будущим королем, и вам трудно отказаться от этой мысли вот так сразу. Но, Лэйрин, какой из вас король? Ваше правление будет сопровождаться непрерывной враждой с аристократией равнин. Они вас не примут. Даже полуграмотные принцессы более приспособлены к придворной жизни, а для управления государством у них будут советники.
До чего же горькая эта ваша правда.
— Да, я понимаю. Моя роль — пешка, — криво улыбнулась я. — Скоро вы отыграете мной последний ход, и я наконец смогу жить нормальной человеческой жизнью. Я счастлива, учитель.
— Нормальной человеческой… странно слышать такие слова от горной леди, рожденной риэнной.
Умел он подрезать крылышки одной фразой.
Едва он ушел, и я, пройдя в спальню, уже сняла камзол и начала развязывать ворот рубашки, как меня посетила еще куча неотложных вопросов. А если Роберт разъярится за такой обман с наследником и откажется пойти в горы, и вообще передать дар кому бы то ни было? Почему Рагар так уверен, что все получится?
И что мне делать потом (если король не прибьет меня после признания) — прятаться всю жизнь в Белогорье от темного жениха? И откроет ли Хелина мой запертый дар?
Но, когда я выбежала из опочивальни, Рагара уже след простыл: умчался куда-то, до утра оставив мастера Морена за главу моей охраны. Когда наставник спит, интересно?
Ко мне тоже не шел сон. Я ворочалась, считала в окне яркие, низко висевшие звезды. Скоро все закончится, уговаривала я себя порадоваться, но почему-то стало еще тревожнее.
Встала, натянула штаны и рубашку и, прошлепав к окну босиком, шепнула:
— Эльдер.
Ехидная снежная морда нарисовалась мгновенно.
— Спеть вам колыбельную, ваше бессонное высочество?
— Чтобы твой вой перебудил весь дворец?
— Тоже мне дворец! — фыркнул ласх. — Тюрьма и то краше. Не видели вы настоящих дворцов у нас на Севере. Вот где красота. Даже ваши горные замки — вороньи гнезда по сравнению с ними. А уж здесь, в столице, совсем смотреть не на что.
— А как же главный собор, жемчужина равнинной архитектуры?
— Жемчужина? Булыжник! — взревел дракон и получил по носу. — А драться зачем?
— Не шуми, принцесс разбудишь.
— Было бы кого будить. Они девичник устроили, еще не угомонились — сплошное хихиканье и любовные песни под лютню и арфу. Рамасха в отместку мальчишник объявил: сказал, что, как доверенное лицо императора, имеет право проститься за отца с его беззаботной юностью.
А меня, конечно, ни туда, ни сюда не позвали. Мне стало еще горше. Кто я? Правы мои правдивые старшие сестрички — урод.
— Эльдер, подними меня в небо.
И брось, как все бросили. Нет, этого я не стала говорить. Так, помечтала.
— Нельзя.
— Почему? Разве я тут пленник?
Уговорила я его. Ну кто нам может угрожать в небе? И как это — без охраны, а Эльдер на что? Вот он и есть охрана, и никакого приказа моего тюремщика, то есть наставника, мы не нарушим. Подумаешь, пару кругов сделаем над городом. Ночью и не увидит никто.
Парой кругов мы, конечно, не ограничились.
Главный город королевства раскинулся на холмах по обе стороны реки и был довольно велик, но очень мрачен. В темноте тускло светились костры у городских ворот: охрана грелась. Последний месяц осени выдался на диво холодным. Еще бы, с такими северными гостями короля. Горели костры и на свалках: там ночевали нищие. Кое-где тускло мелькали пятнышки фонарей с сальными свечами, отмечая расположение трактиров и гостиниц. Движущиеся цепочки факелов — это, в основном, городская стража. Темными громадами возвышались соборы.
На центральной башне главного храма белела огромная шапка снега. Она и привлекла наше внимание: кто-то из ласхов почтил присутствием святое место. А на шпиле, увенчанном священным символом, мелькала какая-то крохотная искорка, но очень яркая. Трудно не заметить во тьме.
Эльдер спустился ниже и едва не грохнулся, забыв шевелить крыльями от изумления: какой-то идиот кощунственно залез на шпиль, обнял одной рукой перекладину священного знака и, размахивая той самой искоркой во второй руке, изображал из себя маяк и очень громко, нараспев, как пустынный шаман, декламировал… любовные гимны древних айров.
А это та еще поэзия. Весьма двусмысленная. Ведь айры не различали полов, являясь презренными гермафродитами, обретавшими мужскую или женскую суть исключительно по своей воле и желанию возлюбленных. Они ненавидели в чем-то себя ограничивать, тем более в любви.
За что и поплатились в конце концов.
Смысл декламации импровизированного «маяка» сводился к подробному описанию страданий от неразделенной любви дерзнувшего влюбиться в недосягаемое и равнодушное божество запретной любовью. Последний эпитет являлся позднейшей вставкой моралиста, ибо запретной любви у айров не бывало, это все равно что запретить солнцу светить, а зеркалу отражать. А вот неразделенная случалась, но и здесь существа, способные становиться чем угодно, находили способы взаимности.
Они умели дарить себя друг другу.
«Если ты хочешь быть цветком, я стану росой на твоих лепестках, чтобы твоя красота блистала еще ярче. Если ты хочешь быть пчелой, я стану розой, чтобы дать тебе отдохновение и сладость нектара. Если ты хочешь лететь, я стану небом для твоих крыльев. Лети, мое чудо, мне больше ничего не нужно. Если ты станешь ночью, я обернусь звездами, чтобы твои глаза блистали еще волшебней…»
И так далее. Волшебный свиток только с одним гимном, исписанный убористым почерком, разворачивался на версту.
Уж не Рамасха ли развлекается? — заподозрила я.
Но охрипший голос декламатора, искаженный неумело воспроизводимыми дифтонгами древней речи, явно не принадлежал принцу, виртуозно владевшему языком айров.
Эльдер завис совсем близко, но со спины. Обвивший крышу ласх из свиты принца приоткрыл на нас глаз, зевнул и пожаловался на языке северян:
— Достал он меня. Веришь, Эльдер? Уже три часа гимны поет, да еще с таким отвратительным акцентом. А я тут карауль его, чтоб не свалился.
— Верю. Сколько «корня солнца» он уже принял?
— Третий пошел. От первого, веришь, ни в одном глазу. Со второго — сюда полез. С божеством говорить.
— Боже, я омерзителен сам себе! — шмыгнул носом «маяк» и повернулся к нам в профиль, поднося ко рту светившуюся искорку — бутылочку с «корнем солнца».
Тут я узнала его и едва не свалилась: младший лорд Дигеро фьерр Этьер собственной, ничего не соображающей, вдребезги пьяной персоной.
Мы еле его отцепили, погрузили на Эльдера, в полете я обхватила парня, чтобы не свалился, а Диго все бормотал с закрытыми глазами гимны недосягаемому божеству.
— Как ангел, сошедший на землю, не знающий страсти, идешь ты по сердцу… Лед крыльев твоих взрезает мне вены… наполняя печалью… простерта душа под твоими ногами замерзшей равниной…
Это что-то уже из поэзии ласхов. Чистейший бред. Самый коварный яд на свете — «корень солнца», разжигающий малейшую искру в сердце до вселенского пожара.
Возможно, этот кипящий солнцем в крови яд действовал и на расстоянии — от одного только взгляда на лихорадочные глаза отравленных, иначе я не понимаю охватившего меня безумия, последствия которого оказались так разрушительны для нас с тобой, Дигеро.
Эльдер, обозвав меня «удручающе безрассудным высочеством» и ворча что-то вроде «вот вернется Рагар, всем нам снимет головы за ненадобностью», помог занести бесчувственного младшего лорда в мою спальню и, пока я перетаскивала жаровни из купальни и расставляла поближе к ложу, сунул его под одеяла.
Охранявшие меня вейриэны ворвались на шум, но я на них впервые в жизни нарычала:
— Не сметь входить, пока не позову!
Мастер Морен окинул меня пронизывающим взглядом (у Рагара научился), пожал плечами и… остался в комнате.
— Вот одолеете меня в схватке, ученик Лэйрин, тогда и будете командовать учителями.
— Мастер Морен, должен напомнить вам, что мы не в горах и не на учебном полигоне, и здесь я пока еще кронпринц, — вскинула я подбородок. — Моей безопасности ничего не угрожает, а моя честь не должна вас волновать, но, к вашему спокойствию, здесь останется Эльдер. И я, так и быть, не скажу Рагару, что вы, мастер, прозевали мою ночную прогулку.
— Как вам будет угодно, ваше высочество, — кивнул он и вышел за дверь.
Вот так-то.
Эльдера я тоже выдворила за окно и ставни прикрыла, чтобы не подглядывал.
Я была счастлива, Диго, заполучив тебя в плен. Ты спал в моей постели, а я просидела рядом в кресле остаток ночи, любуясь твоим лицом в алом сумеречном свете от жаровен, грея твои ладони кончиками пальцев. Я гладила твои красиво изогнутые губы, закрытые веки с длинными, как у девчонки, ресницами и шелковистые каштановые волосы.
За окном романтически вздыхал Эльдер, прикидываясь ранней вьюгой.
Ало мерцали тысячеглазые угли, не думая угасать, и как-то слишком нервно потрескивали, словно костяшки пальцев. Над ними причудливо танцевали легкие бабочки голубоватых язычков пламени.
Но под утро сон меня сморил, и, удивительное дело, огненный ад так и не пришел, а снились нежные сполохи радуг, трепетавшие крыльями у самых губ. Или это была твоя улыбка, Дигеро?
Я проснулась от прикосновения твоих пальцев к моей щеке и хриплого шепота:
— Лэйрин? Нет, я еще сплю! О боги! Что я тут делаю?! — отпрянув, Диго схватился за голову. И такой ужас прозвучал в хриплом стоне, что меня зазнобило. — Что я наделал!
Он вскочил, нашарил просохшую рубашку, запутался в завязках.
— Давай помогу, — предложила я.
— Нет! — Диго шарахнулся, едва не сшиб жаровню. — Не знаю, как я тут оказался… ничего не помню… но это… это… Я тебе не Светлячок! Я не такой!
Раздался треск: рукава камзола не выдержали яростной атаки рук Дигеро. Он чуть не взвыл, просунув пальцы в дыру на рукаве. Бросил испорченную одежду на пол, сел на ложе, нашаривая сапоги. Натянув их, подобрал рваный камзол и все-таки надел. Повернул ко мне побелевшее лицо:
— Лэйрин, что между нами было? Нет, не рассказывай, — спохватился он. — Что бы ни было, это неправильно. Я не мог, не должен был…
— Ничего не было, Диго, успокойся. Ты пел любовные гимны айров, когда мы тебя нашли и привезли сюда, потом ты сразу уснул, вот и все.
— Гимны? — отчаянно покраснел Дигеро, но зло сощурил глаза. — И ты принял их на свой счет, раз вмешался? Да еще и затащил меня к себе в постель!
Я пожала плечами:
— На меня куда большее впечатление произвело твое самопожертвование в тронном зале. Считай эту ночь моей местью за мои переживания. Я тоже не просил тебя вмешиваться.
— Местью?! У тебя злые шутки, Лэйрин. Я не мог не вмешаться, это было бы предательством. Мы же друзья, мы с тобой клялись стоять друг за друга до смерти, помнишь? Я отдам за тебя жизнь, как за родного брата, буду драться за твою честь, но не думай, что я так же порочен, как ты!
Я дернулась, словно меня ударили по лицу, и Диго тут же раскаялся:
— Прости, Лэйрин. Сам не понимаю, что говорю. В голове все перепуталось. И в душе… — его голос упал до мученического шепота, он, оперев локти о колени, опустил голову в ладони, вцепившись пальцами в каштановые локоны. Косичка младшего лорда у правого уха совсем растрепалась. — Мне и без твоей заботы жить тошно. Умереть за тебя — это было тогда самым лучшим.
— С каких пор ты считаешь бесчестную смерть от яда — лучшей участью для горного лорда? Почему?
— Потому что я увидел Виолу. Она как ангел, недосягаемый и прекрасный.
Он душераздирающе вздохнул, а мне стало невыносимо стыдно.
— Ты влюбился в нее?
— Не знаю. Наверное. Это не имеет значения. Лэйрин, мою честь ты не имел права… пачкать.
Я постаралась, чтобы мой голос не дрожал:
— Если тебя только это беспокоит, Дигеро, то можешь не волноваться за свою репутацию. Вейриэны никому не скажут, они не вмешиваются в дела лордов. Тебя никто не видел из посторонних, и не увидит, если ты выйдешь не в дверь, а в окно. Эльдер доставит тебя куда нужно. Прими мои извинения за случившееся. Я просто не мог допустить, чтобы тебя кто-то увидел и узнал в том состоянии, в каком ты был.
Этот эпизод закончился тем, что Диго так же пылко благодарил меня за спасение от позора, как только что проклинал, и мы опять поклялись в вечной дружбе.
Дружбе… На что я могла рассчитывать, глупая девочка в маске мальчика?
Напоследок Диго одарил меня задумчивым взглядом и прыгнул в окно. Надеюсь, его никто не заметил в старательно поднятой Эльдером вьюге.
Я долго смотрела в серую предрассветную мглу, лелея свою грусть и горькое сожаление, что ничто не остается неизменным. Именно в то утро я отчетливо осознала, что Дигеро навсегда для меня потерян. Он остался где-то в Белых горах, мой рыцарь с солнечными глазами и чистым сердцем.
Его никогда не было.
Он был моей выдумкой. Он был грёзой о счастье одинокой, спрятанной от всего мира девочки. Я влюбилась в него от безысходности, как Лилиана влюбилась в несуществующего принца Лэйрина, потому что ей больше некого было любить.
— Ваше высочество! — заставили меня вздрогнуть громкий голос Морена и стук в дверь. — Вас требует король.
«Пора бы уже», — первое, что подумалось.
Со дня памятного судилища прошла уже неделя, во дворце не прекращались слухи об опале принца, несмотря на то, что Роберт сослал моих старших сестер А. в дальние монастыри. Но столь ранний час, выбранный для аудиенции, удивил и встревожил.
