Глава 9
Мы — есть. Мы — будем. Это — аксиома.
В словах, в эмоциях, в обрывках мыслей,
Перерождаясь в формах незнакомых,
Когда-то снова будем выглядеть как люди.
Течем из ткани света, из структуры зыбкой,
Теряемся в оттенках, в переливах цвета.
Мы — он, она, предмет, вопрос, улыбка.
Мы — отзвук, выдох-вдох, осколок лета.
Мы не кончаемся. Незыблемое — вечно,
Не существует времени для мирозданья,
Мы — света луч, летящий в бесконечность,
Мы ходим почему-то иногда двумя ногами.
Материя умрет и вновь переродится,
Создаст, сплетет замысловатые узоры,
Кто дальше — нота, небо, птица?
Чей голос в этот раз достанется из хора?
Поток. Частица. Неразрывны связи.
Возникнет жизнь. Мгновенно распадется.
И буква, иероглиф, символ связи,
Мечтой и светом где-то обернется.
Миров огромное множество.
Больших, маленьких, странных, приятных, опасных, пустых, интересных, чужих или родных.
Их было миллионы: сияющими точками они плыли вокруг — близко и далеко, и до каждого можно было дотянуться мыслью, в каждый можно было отправиться, чтобы прожить выбранный опыт — испытать горе или счастье, погрязнуть в проблемах или вкусить сладкие минуты славы, любить или ненавидеть, желать, страдать, мечтать, добиваться… Жить. Быть. Ощущать.
А позади сияла гармония — свет, порождающий материю, способную воплотиться в предмет, улыбку, человека, звук, каплю воды, зеленый листок, эмоцию, камень, порыв ветра. Гармонию, в которой можно было отдохнуть, находясь в балансе со Вселенной и самим собой, с тем, что на самом деле представляет высшее и единственное «я», не облеченное в форму.
Качнешься назад — и окунешься в ласковое сияние, что согревает, насыщает покоем и наполняет силой; вперед — приблизишься к миллионам светящихся точек, вновь к мирам, к воплощению.
Кем я была? И почему нахожусь здесь, на пороге, не решаясь сделать выбор? Отдохнуть хотелось: умиротворения душа не знала давно… Однако что-то удерживало от принятия решения. Сознание застыло, созерцая миры. Из какого из них я пришла и что испытывала там? Почему я не помню почти ничего, кроме обрывочных эмоций и картин, тянущихся из как будто недавней жизни?
Кто я?
Я — свет. Я родилась из света и в любой момент уйду в него. Невозможно ни приобрести, ни потерять, ни бояться, ни желать: в истинной речи не было таких понятий. Но были другие — «быть», «сила», «чувствовать», «любить», «счастье». И Любовь была главным составляющим всех этих слов.
Почему же я медлю? Там, позади, я найду все, что когда-либо хотела найти — идеальную гармонию, мир, паузу… Но миры впереди манили. Какой из них? И зачем?
И вдруг память, до того затаившаяся на краешке сознания, будто прилипший к камешку листок, шелохнулась и воспроизвела изображение девушки, сидящей на краю чьей-то кровати в темной спальне.
— Мама, проснись… я вернулась домой, мам…
Спящая женщина, русоволосая, не старая и не молодая, проснулась в тревоге. Огляделась в пустой комнате, судорожно прижала руку к груди. Что разбудило ее? Как будто дочкин голос.
— Мам… я здесь! Вот она я, здесь, с тобой! Я пришла домой…
Женщина устало смотрела в окно: наверное, показалось.
— Почему ты не видишь меня, мам?
Девушка начала всхлипывать, не замечая, что ее сияние тускнеет.
— Я же пришла, я же обещала… Почему не видишь, почему?
От этого воспоминания сознание трепыхнулось; лицо женщины казалось смутно знакомым. Откуда это вернулось и что пыталось этим сказать? А потом в воображении возник мужчина…
Крепкий, одетый в странный серебристый костюм, склонившийся над кем-то. Он не плакал, но излучал такое отчаяние, что мир вокруг него колебался волнами, прогибался в судорогах. Мужчина застыл — на кого он смотрел, что видел? Почему столько силы обратилось в боль? Его мир мог не выдержать, но того это едва ли интересовало…
Почему это осталось во мне, не ушло, не растворилось, не рассеялось, как другие воспоминания? Что-то осталось незавершенным… Вокруг затрепетала разбуженная вспыхнувшими эмоциями сила.
Сияние за спиной перестало привлекать: я еще успею в настоящий дом, но туда я приду позже. Мне что-то нужно срочно закончить. Но что? И какой из этих миров — нужный? Как найти? Как выбрать? Где он?
* * *
Они пришли в Реактор сутки спустя, собрались всем составом практически молча: необходимость поговорить с Начальником повисла тяжелым мечом над каждым. Хотя, о чем говорить? Извиниться за то, чего не изменить и не исправить? Может быть, хотя бы рассказать, облегчить душу или принять в лицо заслуженный укор? Нельзя просто забыть, нельзя не отдать последнюю дань, нельзя не попрощаться. С ней.
Но кабинет Начальника оказался пуст.
Канн, одетый во все черное, качнул головой в сторону коридора. Оставался Сиблинг. К нему в кабинет вошли не спрашивая разрешения.
— Нам бы увидеться с Дрейком.
Джон, оторвавшись от навалившихся на плечи забот, взглянул сначала на Канна, затем обвел хмурым взглядом остальных — мрачных, как туча, молчаливых, придавленных чувством вины. Хорошие люди и отличные бойцы — он не винил их за случившееся. Просто иногда карты ложатся не «за», а «вопреки». Джон знал это так же хорошо, как и Дрейк.
— Нет.
— По какой причине ты отказываешь нам? — угрюмо спросил Рен.
Молчаливо ждали ответа и остальные: ссутуливший широкие плечи Дэйн, не побрившийся с утра Мак, с залегшими под глазами тенями Халк, упрямо сжавший губы Дэлл, смотрящий исподлобья Баал, Хантер, Лагерфельд, Логан… все они застыли напротив с мрачным выражением на лицах.
Джон сложил руки на груди и какое-то время молчал.
— Дрейк занят. Он в лаборатории.
— Тогда… — Лагерфельд сглотнул (слова давались сложно), — …мы могли бы попрощаться с Бернардой?
И снова Сиблинг покачал головой.
— Нет.
— Почему? — сдерживая негодование, спросил Баал. — Мы имеем право попрощаться…
— Она тоже в лаборатории.
Светлые брови Дэйна удивленно приподнялись.
— Что он там делает с ней? Ты же сказал, что…
Эльконто не хотел повторять слово «умерла», которое каждый раз будто раскаленным прутом прижигало уставшее от боли сердце.
— Да, она умерла. И я не знаю, что он там делает, — медленно выговорил утомившийся за последние сутки Джон, в глазах его застыло странное выражение. — Видит Бог, я не знаю. Но я точно знаю, что Дрейк приказал не отвлекать его ни при каких условиях. Поэтому вам лучше уйти. Что бы он там ни пытался сделать, лучше сейчас не приближаться к тем дверям.
И, заметив промелькнувший на лицах отряда слабый луч надежды, покачал головой.
— Я бы не рассчитывал на чудо. Не надо. Дрейк не в себе… просто оставьте его наедине пока. И помолитесь, чтобы, когда он выйдет оттуда, мир не рухнул.
Джон достал из пачки сигарету, прикурил, бросил зажигалку на стол и отвернулся к окну. Непривычно нервный. Даже растерянный.
И это пугало.
Они уходили еще более подавленные, чем пришли сюда, с ощущением того, что мир сдвинулся. И проблема была куда шире, чем гибель одного единственного человека — содрогнулась основополагающая ось, и накренилось все, что прилегало к ней.
Десять человек покинули кабинет с неосязаемым чувством, что наблюдают невидимое, но неотвратимое начало конца.
Какое-то время Баал шел по коридору следом за остальными, но потом вдруг развернулся и направился назад. Толкнул дверь и вошел в кабинет, где под потолком сизыми слоями плавал сигаретный дым.
— Джон!
Тот повернулся; зашуршала серебристая куртка, в серо-зеленых глазах застыло, как тина на поверхности пруда, непонятное тоскливое выражение.
— Да?
— А Уровень «F», что случилось с ним?
— Его больше нет.
— Как нет? Совсем?
— Да, совсем. Дрейк уничтожил его. Полностью, — не дожидаясь очевидных вопросов, Сиблинг добавил: — Андариэль, Ирэна и другие, кто еще был жив, погибли. Уровень был дематериализован.
— Что это значит?
Сиблинг помолчал. Затянулся, выпустил дым, глядя куда-то вдаль.
— Это страшная смерть даже для неодушевленных объектов, Баал. И еще страшнее для живых. Это то, когда пространство распадается на части перед твоими глазами, включая твое тело и сознание. Это больно. Даже больше, чем больно: это короткий ад перед тем, как сгинуть навсегда без права на… Это сложно очень. Я не буду вдаваться в детали.
Регносцирос застыл, не в силах разобраться, является ли его ответное чувство на эти слова сожалением или же удовлетворением. Да, когда-то он любил инженера-генетика Ирэну Валий, даже не ее, а скорее свою мечту, любил то, какой Ирэна могла бы быть, но никогда не стала. Он любил иллюзорный, созданный собственным воображением фантом, который теперь погиб вместе с физической оболочкой. Нет, он погиб раньше, гораздо раньше, развенчался в тот вечер, когда Бернарда извлекла из его тела душевную боль, навеянную ложными иллюзиями и желанием видеть то, чего не было на самом деле.
Наверное, Ирэна не заслужила подобную смерть, но после всего что произошло, Баал не мог думать о ней. Теперь он думал о той, которая погибла, оставила свою жизнь на несуществующем более Уровне «F».
— А как же информация, ведь Дрейк хотел получить её? Они провели множество исследований, которые могли пригодиться.
Джон покачал головой, будто говоря «я тоже об этом не раз задумывался».
— Дрейк впервые нарушил правило, созданное им самим. И я не могу сказать тебе, что это значит или к чему приведет. А теперь иди. Я должен работать.
В стеклянной пепельнице мелко дрожащими пальцами был безжалостно затушен дымящийся окурок.
* * *
Он много о чем вспоминал за последние часы.
Как она дрожала перед ним, сидя на стуле, привезенная Маком в Реактор — случайно обнаружившая в себе скрытые способности девчонка из другого мира с большими серыми глазами. Как сидела на крыше, глядя на небоскребы и освещенная солнцем, пытаясь перебороть робость и рассказать правдивую историю о первом в жизни совершенном перемещении. Как удивилась и возликовала, когда он, вместо того чтобы прогнать, пригласил ее на работу. Как выбирала дом, радовалась ему, а после делала первые шаги, постигая искусство сохранения внутреннего баланса. Как училась приходить в гармонию с внутренним я, как сопротивлялась прыжку в непривлекательное место с фотографии — заброшенное строение, окруженное осколками битых камней, где на подоконнике лежал оставленный им белый конверт. Межуровневое пространство.
Дрейк осторожно сместил руки ниже и посмотрел на лицо с идеально ровной кожей, новой, восстановленной благодаря его усилиям коже. Сложнее всего было с мозгом, но он справился; теперь все молекулы застыли в ожидании сигнала — первого электрического импульса, способного пробудить.
Но еще не время… еще очень много работы. Ди должна проснуться в здоровом теле.
Мертвые не просыпаются…
Усилием воли он прогнал эту мысль, прервался на секунду и устало потер переносицу. Мысли о собственном потенциальном сумасшествии сменились жесткой решимостью не думать и завершить процесс. Укорить себя в безумии он сможет потом…
Сколько он уже здесь?..
Дрейк потерял счет времени. Да это и неважно. Он снова взялся за работу, сложнейшую в его жизни работу по восстановлению человеческого тела, а мысли текли в тишине.
Она писала ему с ноутбука робкие фразы, боялась и в то же время хотела приблизиться. Храбрая, в чем-то даже безрассудная, немного наивная и очень красивая, обратившая свой взор на стоящего у вершины мира холодного стратега, занятого своей сложной игрой по перемещению судеб на шахматной доске. Тогда ему неведомы были многие из чувств, переживаемые сейчас. Думал, умерли… Ошибся.
Поздно ты понял…
Она спасала всех и все: сначала бездомного кота, потом молчаливых Фурий, которых он лечил… Она с самого начала вила из него веревки, а теперь он вил структуру новых клеток ей самой, чтобы попытаться вдохнуть жизнь.
Не выйдет…
Выйдет. Не получается у того, кто не пробует. И не ему ли, Дрейку, лучше всех известно, что возможно покорить даже те вершины, до которых никто еще не добирался. Намерение. Желание. Вера. Действие. Может быть, он безумец, может быть. Но лишь ограничения, созданные человеческим разумом, мешают воплощению в жизнь самых невероятных идей.
Молекулы медленно соединялись, выстраивались в прежнюю структуру; руки Дрейка дрожали от колоссального напряжения сознания. Проще было взять клетки клона, но они не хранили памяти, того опыта и знаний, что открылись ей в последние секунды, а ведь именно в эти секунды она осознала себя лучше, чем когда-либо до этого. Стоило лишь посмотреть на тот щит — великолепное сплетение материи, прочное, красивое, шедевральное по свойствам.
А также клетки клона не хранили и другую ее часть, называемую душой.
Дрейк почему-то вспомнил, как однажды Ди послала ему мысленный поцелуй — он помнил этот момент так ясно, будто все случилось сегодня. Одна лишь мысль о ее губах, о том, как они касаются его — и он долго сидел в машине, не способный вести, лишь чувствовал жар, разлившийся по телу. Чертовка, она всегда находила, чем удивить его, застать врасплох. Застала и снова, но уже в последний раз, все-таки поставив критический узел на карте собственной судьбы. Как же он этого боялся…
Она спасла его ребят. Ценой себя. Слишком светлая, научившая его тому, что помимо упоения от сложнейших тактических расчетов, точного предугадывания линий поведения и влияния на чужие судьбы есть и другие вещи, которыми стоит наслаждаться. Смех, тепло, сердце, полное любви…
— Я не умею завязывать галстуки, ты меня научишь?
Нет, я не могу взять это кольцо, оно слишком дорогое…
А каково это, быть богатым?..
Она все время о чем-то спрашивала…
Он вытаскивал ее из скорлупы, когда она закрылась в ней, почувствовав собственное могущество, а она назвала его импотентом… Он до сих пор помнил тот вечер, когда сидел напротив нее в кресле желая так сильно, как никогда никого не желал.
Почему все не пошло по-другому? Почему он не вмешался раньше, зачем отдал тот последний приказ, изменивший все? Да, он успел сканировать из воздуха нужный кусок информации до того, как все разложилось — Ирэна, умирая, поделилась с ним тем, что он искал. Но в чем теперь была ценность добытых такой ценой знаний?
Дрейк не удержался и склонился над любимым спокойным, застывшим лицом. Ди уже не принадлежала к числу мертвых, но все еще не принадлежала к числу живых. Прижался лбом, провел по волосам, закрыл глаза.
— Вернись. Я, наверное, смог бы без тебя, если бы захотел. Но я не захочу.
На какое-то время он застыл, зажмурив веки, затем преодолел сковавшую сердце боль, поднялся и покачал головой. Теперь он мог касаться ее кожи, мог прижимать к ней ладони, мог гладить ее щеки. Он настолько сильно пропитал ее тело своей энергией, что теперь, скорее всего, мог прикоснуться к живой Ди без последствий. Мог. Но не мог. Потому что она больше не была живой.
Подобный эксперимент невозможно было провести на живом человеке… Судьба жестко и иронично поступила вмешавшись. Но помогла она этим или же лишила навсегда? Ему не узнать, не проверить, пока процесс восстановления не будет завершен.
Да, восстановить он восстановит. Но как вдохнуть жизнь? Как сделать то, чего никто и никогда не делал? Фурии не в счет — те, что она дала ему, были еще живы, хоть и на грани.
Не думай, Дрейк. Не думай…
Просто делай.
* * *
Направляясь к любимому кафе под названием «Rih'ndo skaa», что в переводе с Валлийского означало «Дворик», журналист «Нордейл-Экспресс» Донован Кряг, привыкший завтракать на углу тридцать девятой и Майн-авеню, заметил странную вещь: мир вздрогнул и будто выгнулся навстречу.
Донован тоже вздрогнул от неожиданного ощущения, замедлил шаг, затем и вовсе остановился. Сердце билось гулко, хотя он не спешил и уж точно не бежал; до начала буднего дня в редакции оставался еще час.
Перекресток выглядел обычно: несколько машин, стоящих на разъезженном грязном снегу на дороге у светофора, идущие через «зебру», закутанные в теплую одежду (с утра снова поддал мороз) пешеходы.
Журналист огляделся. Улица выглядела привычной — немного пустынной, сонной, с обледенелыми ступеньками и заиндевевшими урнами; позади автобусной остановки скреб лопатой дворник.
Застыл невидимыми иголочками утренний морозный воздух, вырывались изо рта клубы пара; он вдруг пожалел, что вместо тяжелой и теплой зимний шапки одел шляпу — свой излюбленный головной убор, который стоило бы оставить на полке до начала марта, но его недавно встреченной подруге, к которой Кряг намеревался заехать после редакции, полюбился его шпионский образ в пальто и именно этом головном уборе. Любовь, как известно, требовала жертв не меньше чем все остальное, поэтому мерзнущие уши можно было потерпеть: дорога до кафе не длинная, а до редакции от перекрестка и того меньше.
Почему же ему вдруг показалось, что произошло что-то странное?
Кряг не мог описать то, что почувствовал несколько секунд назад, словами, хотя именно ими оперировал лучше всего… что-то похожее на землетрясение, прокатившееся не по земной поверхности, а по воздуху. Даже сквозь воздух и сквозь предметы. Мир «вздрогнул» — именно эти слова подходили для его ощущений лучше всего.
Бред какой-то. Галлюцинация. Не нужно было вчера на ночь допивать коньяк.
Мужчина поднял воротник пальто, еще раз обеспокоенно огляделся и продолжил путь; снег резко заскрипел под подошвами. Вот и знакомая дверь «Дворика».
Несколько минут спустя он почти забыл о произошедшем на перекрестке, устроился на стуле в углу, развернул газету, которую купил в киоске по пути на работу, и принялся привычно и быстро пробегать глазами по колонкам новостей: открытие нового торгового центра, парад любителей пива, перестрелка в западной части города, начало выставки какого-то художника…
Находясь в окружении привычных и знакомых вещей и наслаждаясь запахом заказанной яичницы, тостов и кофе, рассеянный и полностью погрузившийся в чтение Донован не подозревал о том, что в этот самый момент в здании, находящемся в нескольких километрах отсюда, из лаборатории на верхнем этаже вышел человек. Жующему теплый хрустящий тост журналисту было невдомек, что человек этот покинул лабораторию впервые за трое суток. Не видел он и того, каким пустым и безучастным взглядом, подойдя к окну, тянущемуся по периметру всего этажа, мужчина в серебристой форме посмотрел на раскинувшийся внизу город.
Что-то пошло не так.
Конечно, если бы Донован не читал газету в кафе, а стоял рядом, он — от природы любопытный и участливый — обязательно бы спросил незнакомца: «Эй, у тебя все в порядке?» А может, и не спросил бы… Слишком жуткими для восприятия были исходящие от человека в форме волны, совсем не те, с которыми хотелось находиться рядом. Но независимо от того, задал бы он вслух свой вопрос или нет, человек с тяжелым взглядом вряд ли ответил бы ему.
Потому что в этот момент мужчина, стоящий у окна, почти потерял надежду и находился на волосок от того, чтобы признать полное поражение.
Шах уже был.
Остался мат.
Второй раз странное ощущение застало Кряга уже у кассы. Лежащая на прилавке мелочь, стоящая рядом касса, витрина с бутербродами — все вдруг сделалось «нестабильным», на короткую долю секунды потеряло реалистичность. Что за слово такое — «нестабильный»? Дурацкое какое-то. Почему именно оно? Нет ответа. Предметы продолжали существовать, он даже потрогал холодную поверхность прилавка, чтобы избавиться от наваждения, но чувство, что вот-вот мир вывернется наизнанку, не уходило.
Внутри стало тревожно, непривычно страшно. Да, он собирался на работу, где намеревался плодотворно поработать над новой статьей; главный редактор был всего лишь в шаге от того, чтобы повысить Донована в должности; вечером в квартире с зажженными свечами и накрытым столом ждала любовница, чем не подвод для радости?
Но радостно не было, внутри тихо разрасталась беспричинная паника.
У выхода на улицу журналист остановился: возле окна стояла девушка, взгляд ее был устремлен в низкое, все еще темное в этот час зимнее небо.
— Вы не замечаете ничего странного? — неожиданно для себя спросил он незнакомую девушку.
Студентка медицинской Академии Нордейла Дженни Райт, держащая в руке картонный стакан с дымящимся кофе, который покупала каждое утро перед занятиями, даже не обернулась на чужой голос.
— Вороны, — сказала она.
— Простите, что?
— Вороны. Вот уже три дня в небе кружат вороны, — к холодному стеклу, указывая на небо, прикоснулся тонкий палец с ухоженным ногтем. — Почему?
Кряг перевел взгляд с пальца на неприятно низкое небо, в котором кружили птицы.
Он не знал «почему».
И несмотря на кричащие заголовки первых статей, которые могли бы появиться, раскрой он причину этого феномена, журналист боялся узнать истинное положение вещей.
* * *
Проснувшись этим утром, а точнее сказать «вынырнув» из тяжелых кратковременных погружений в забытье, которые сложно было назвать сном, Клэр поняла, что не хочет подниматься с постели.
Зачем?
Вставать, одеваться, готовить завтрак.… Для кого готовить? Вот уже третий день подряд Смешарики отказывались есть. Она пыталась, как могла: каждое утро заставляла себя идти в магазин, хотя совершенно этого не хотела, упиралась остекленевшим взглядом в прилавки, накладывала что-то в корзинку, отстаивала очереди в кассе, не слыша ни покупателей, ни кассира, следила за тем, чтобы в холодильнике всегда был запас свежих фруктов, ягод и кошачьей еды.
А теперь Фурии сложили с груди значки и перестали есть.
Хуже того, они перестали говорить. Совсем.
Не отзывались на слова, почти не смотрели на нее, часто сидели в самой дальней комнате, притихшие; некогда любимый дом замолчал, опутанный скорбью.
В зале иногда шумела далекими листьями подаренная Дрейком картина с осенним парком, с чаши продолжала литься вода. Клэр иногда убирала наметенные на ковер, выпавшие из картины желтые листочки и выкидывала в мусорку. Привыкла. Но вот уже трое суток она не могла на нее смотреть — каждый раз, проходя мимо, отворачивалась. А в спальню Дины Клэр не могла зайти совсем. Боялась, что не удержится и вновь согнется пополам, и захлебнется в истерическом рыдании.
Заходить туда было все равно, что заходить в мир, в котором когда-то было светло и тепло, где звучал смех, где светились чьи-то глаза, где в воздухе плавали мечты, а теперь все потухло. Тихо, пусто, мертво. В шкафах спальни осталась ее одежда, обувь, а в прилегающей ванной — туалетные принадлежности: зубная щетка, расческа, мыло, шампунь, духи… Клэр даже взяла их в руки, чтобы понюхать, вспомнить Динин запах, а потом долго сидела на холодном полу, не в силах двинуться с места, растирая по лицу горячие слезы.
Огонек, почувствовав, что хозяйка вновь дрожит, перебралась с одеяла в районе ног последней на грудь. Клэр погладила мягкую шерсть трясущимися пальцами.
— Она принесла мне тебя… Подарила.
Боясь погрузиться в отчаяние, из которого едва выплывала в последние дни, она заставила память замолчать: хорошие воспоминания обязательно тянули за собой болезненный момент осознания, каждый раз одинаково сильно бьющий по нервам и сердцу, что всего того, что было, уже никогда не будет.
А сколько слез было пролито на медальон, отказывающийся показать лицо подруги, когда Клэр шептала «Дина… Дина… Дина…», и только серая мгла кружилась в его сердцевине при этих словах, будто возмущенная, что в сотый раз кто-то пытается вызвать несуществующего более человека.
И Клэр, скрючившись на диване в гостиной, снова и снова плакала. Забросила хобби, не могла заставить себя включить телевизор или выйти на улицу, забывала поесть, потому что каждый раз, проходя по коридору, видела сидящего на холодном подоконнике у дверей белого кота, смотрящего на пустынную зимнюю улицу.
Миша терпеливо ждал. Днем и ночью он сидел там, а она… как она могла объяснить ему, что хозяйка больше никогда не вернется?
* * *
Зародить жизнь легко.
Достаточно поместить клетку в подходящую субстанцию, создать необходимые условия — и тогда жизнь начнет развиваться, пробьет себе дорогу, даст рост, сформирует форму. Но «возродить» жизнь? То, с чем они оперировали до этого, уже содержало в себе искру — дар свыше, который было не под силу воссоздать членам Комиссии. Кем и где награждались клетки искрой? И как вернуть обратно наиболее важный элемент, случись его утрата? Нет, они хоть и достигли определенных высот в знаниях, пользовались в какой-то мере «готовым» продуктом, но не умели создавать сырье.
Джон Сиблинг, развернувшись в кресле спиной к столу, смотрел в окно.
На что рассчитывал Дрейк? Неужели верил, что шагнет выше головы и сумеет за несколько суток разгадать загадку, на изучение которой они уже потратили столетия?
Судя по тому, как содрогался мир, нет.
Джон не боялся того, что мир Уровней схлопнется, нет: члены Комиссии уже объединили свои усилия для поддержания его энергетической оси, и теперь идущие сквозь пространство волны лишь отражали эмоциональное состояние наиболее могущественного из людей их расы, но Джон боялся другого — того, что Дрейк, проиграв, изменится.
И тогда Сиблинг потеряет… друга.
* * *
Халк Конрад, сидя на диване в собственной гостиной, нежно гладил по кудрявой голове прижимающуюся к нему девушку.
— Как-то плохо стало на улице, — уткнувшись носом в его шею, прошептала та. — Туда не хочется, там почему-то страшно.
Взгляд светло-серых глаз соскользнул с камина на висящую на стене фотографию, окруженную сертификатами и наградами из бизнес — школы, в которой когда-то обучалась его вторая половина. На фотографии они оба счастливо смеялись — то был отпуск на островах, солнце и море вокруг.
А теперь мир кренился, они все это чувствовали. Мир обиделся, и Халк знал, что те, кто был в тот день на «F», являлись тому причиной. Глаза устало закрылись, челюсти сжались.
Она почувствовала, отняла лицо от шеи, провела тонкими теплыми пальцами по щеке.
— У него получится, милый… — прошептала Шерин. — За чем бы Дрейк ни ушел в эту лабораторию — у него все получится.
Оптимистка — она всегда ею была, даже сгорбленная тяжестью проблем в Тали никогда не унывала. Халк медленно прижался к рыжим кудрям лбом.
Он очень хотел верить. Очень.
* * *
Мак медленно, как если бы делал это в последний раз, натирал автомобиль воском. Багажник уже блестел, теперь пришло время капота и передних крыльев. Ткань равномерно двигалась по прямой линии, касаясь полированного металла, распределяя по поверхности защитный слой. Еще немного воска, и снова ровные отточенные движения.
Стеклянные стены и крыша гаража пропускали внутрь неяркий зимний свет и позволяли видеть часть сада и зависшее над головой серое небо.
Каркали вороны.
Чейзер отнял тряпку от поверхности и посмотрел на птиц, кружащих в небе, затем сместил взгляд вбок и долго стоял, устремив его к горизонту.
Что будет дальше? Он устал от царившего в воздухе ощущения беды.
Дальше будет то, что будет, и он примет это.
Но до того момента хотелось бы отполировать свой автомобиль.
* * *
Печенье совершенно не желало таять на языке, оно распадалось на мелкие сладкие камушки, похожие на дробленую гальку, которые приходилось грызть, грызть и грызть. Дэйн нашел его в тумбе у дальней стены и теперь, рассеяно скользя взглядом по широкому экрану-окну на стене штаба, доедал вторую пачку. Печенье было противным на вкус, затхлым и каким-то пыльным, но прекрасно справлялось с поставленной задачей: его хруст на зубах отвлекал главнокомандующего Уровня Войны от нежеланных в последнее время размышлений.
Боевые действия в разных точках разрушенных городов, передаваемые на ряд мелких экранов многочисленными камерами, в другое время стали бы самым занимательным шоу для Эльконто, но теперь едва ли удостаивались взгляда.
Печенье заканчивалось; сидящий в кожаном кресле блондин поморщился. И хорошо, что заканчивается, а то, подсев на вредную привычку, можно быстро разрастись в борова, что при двухметровом росте вряд ли будет смотреться особенно привлекательно.
Мигали точки на широком пульте, ожидал ввода команд синий экран. Надо бы выдать дополнительные юниты оружия и медикаменты повстанцам в северной части карты. Надо бы проследить за работой медиков, надо бы спросить, как идут дела у собственных солдат… Война — дело сложное.
Надо бы, надо бы, надо бы…
Дэйн вздохнул, кое-как стряхнул наплывшее после последнего прожеванного куска печенья оцепенение и катнулся вперед вместе с креслом. Надо бы заняться делом.
Но заниматься прямыми обязанностями он смог не дольше трех минут: лежащий справа на пульте браслет, брошенный туда после окончания (провала?) операции на «F», привлек внимание засветившейся лампочкой. Хм, кому могло прийти в голову воспользоваться этим гаджетом сейчас? Ведь были телефоны, почта, близко расположенные порталы, в конце концов…
Эльконто оторвал взгляд от экрана, убрал руки с клавиатуры, повернулся и застыл, глядя на светящуюся лампочку. На миг по телу прошел озноб — непривычная реакция; Дэйн снова пересчитал порядок лампочек, чтобы убедиться в очевидном, но совершенно невероятном — вызов был от Бернарды.
Именно ее лампочка светилась.
Что за бред?
Первой мыслью была та, от которой он вздрогнул: его вызывали с того света. Через секунду эту мысль сменила другая, более рациональная: наверное, это Клэр, возможно, ей понадобилась какая-то помощь.
Эльконто моментально откатился от стола вглубь комнаты и поднялся. Вызвал по внутреннему телефону заместителя, предупредил о своем временном отсутствии, прихватил с пульта браслет и, шурша полами длинного плаща, зашагал по длинному, тускло освещенному коридору к порталу.
Последний визит в этот дом оставил неприятный осадок, и, выворачивая на подъездную дорогу, Дэйн поймал себя на мысли, что и теперь, по прошествии трех дней, смотреть в глаза этой женщине будет не легче. Но ответственности за совершенные ошибки еще никто не снимал, и придется, стиснув зубы, принять от судьбы столько укоров, сколько та уготовила.
Захлопнулась дверца джипа, заскрипели по снегу высокие ботинки.
Входная дверь распахнулась, едва лишь он протянул руку к звонку, но за ней никого не оказалось. Пустой холл, тишина, тусклый дневной свет, льющийся из гостиной.
Что за ерунда?
Эльконто решил было шагнуть внутрь, автоматически опустил взгляд на ковер и тут же уперся взглядом в «нечто», сидящее на пороге.
— Ох ты, ядрит твою копалку! — глаза расширились; рука моментально легла на рукоять пистолета, заткнутого за пояс. — Это что еще такое?
На его голос в прихожую тут же выскочила экономка, одетая в мятую пижаму, со спутанными волосами и опухшими от слез глазами.
— Ой, что вы здесь делаете? Дверь нараспашку, сквозит; еще думаю, показался мужской голос или нет?
— Я что здесь делаю? Я приехал, потому что вы меня вызвали.
— Я вызвала?!
Клэр, удивленно посмотрела на гостя и растерянно обняла себя за плечи.
— Ну, а кто же? И это еще что такое? — Эльконто недружелюбно указал в сторону сидящих на пороге особей непонятного происхождения, которые все как один уставились на него золотистыми глазами. — Так ведь и кони бросить недолго! С перепугу-то…
— Это наши… питомцы.
— Волосатые яйца с глазами?
— Не оскорбляйте их! И вообще, я вас не вызывала! Зачем вы пришли?
— Ми звали, — вдруг подал голос один из Смешариков.
Снайпер и домохозяйка одновременно уставились на них; Клэр обрадовалась, что Фурии, наконец, заговорили, а Дэйн стоял, на секунду лишившись дара речи.
— Они еще и говорят?!
— Да, говорят, — экономка встрепенулась, — раз это они вас вызывали, то, будьте добры, пройдите в дом. На улице холодно очень; внутри разберемся.
Чувствуя, что скоро станет неврастеником (сначала вызов от почившего человека, теперь волосатые глазастые пугала, способные говорить), двухметровый мужчина ошарашенно проследил, как «пригласившая сторона» укатилась вглубь дома по направлению к гостиной, затем сделал медленный вдох, шагнул в прихожую и закрыл за собой дверь.
Спустя минуту он, чувствуя себя участником сюрреалистической сцены фильма с пришельцами, сидел в кресле и наблюдал за тем, как Смешарики (именно таким странным словом их звала экономка) изъясняли причину своего поведения отрывочными слогами, из которых Дэйн мог расшифровать меньше половины.
А еще через три минуты, закончив с расспросами, Клэр обратила к нему свои темные глаза.
— Они говорят, что нашли в спальне Дины тот браслет, что вы принесли три дня назад, и нажали на нем первую попавшуюся кнопку.
— Зачем?
— Чтобы за ними кто-то приехал.
— Кто это вообще такие, простите за наглость? Они, судя по всему, разумные?
— Да, разумные, — Клэр протянула руку и погладила сидящего на коленях пушистика. — Это Фурии. Высокоинтеллектуальные существа с рядом уникальных способностей. Дрейк вывел их в лаборатории для того, чтобы Дина могла практиковаться в телепортации объектов, а потом она оставила их жить у себя. Не смогла смириться с мыслью, что, как только практика закончится, они будут уничтожены.
Дэйн кивнул. Такой поступок был в духе Бернарды. Становилось хоть немного ясно, «что» именно сидело перед ним на диване, а двадцать минут назад нажимало на кнопки браслета. И чем только нажимало, хотел бы он знать?
— Так зачем им нужно было, чтобы кто-то приехал?
— Они хотят видеть Дрейка.
Эльконто нахмурился. Он совсем не был уверен, что с подобным грузом его пропустят в Реактор даже к Сиблингу, не говоря уже про Дрейка.
— Дрейк пока никого не принимает. Мы пытались…
— Они говорят… — Клэр запнулась и вытерла внезапно намокшие глаза тыльной стороной ладони, — …что могут помочь ему. Может быть… позвать ее… назад.
Это был третий раз за сегодняшнее утро, когда Эльконто, сидя в теплом помещении, ощутил озноб в позвоночнике. Какое-то время он молча смотрел на глазастых Фурий, чувствуя во рту неприятный привкус и не позволяя себе почувствовать пытающуюся проклюнуться из глубины надежду, затем медленно кивнул.
— Соберите их во что-нибудь, чтобы я мог их нести.
Меньше всего ему хотелось заявиться в Реактор похожим на маму-уточку мужского пола, за которой равномерно катится, растянувшись до середины улицы, мохнатый глазастый выводок.
* * *
Черный джип катился по улицам Нордейла с черепашьей скоростью не потому, что постоянно застревал в многочисленных пробках (сегодня дороги были непривычно пусты: несколько машин впереди, остальные припаркованы у обочин), а потому что водитель опасался перевернуть стоящую на пассажирском сиденье корзину с «делегацией», путешествующую в полном составе в Реактор.
Нет, подумать только! Он войдет в Реактор с корзинкой в руке. Корзинкой, на дне которой лежит оранжевое одеяло!
Стоя на светофоре, Дэйн устало потер глаза рукой.
Ну и дела… За последние дни многое изменилось, перевернулось с ног на голову. Взять тот же город — ни потока пешеходов, ни, толком, транспорта, ни музыки из барных полуподвальчиков. Тоскливо, грустно, атмосфера горше, чем на его «Войне».
Изредка бросая взгляды на притихших Фурий, Дэйн молча вел машину по знакомым бульварам и проспектам. Еще несколько минут, а там Реактор.
* * *
Глаза стоящего у дверей двухметрового снайпера зло буравили лицо Джона Сиблинга. Тот оперся на стол двумя руками и раздраженно качнул головой.
— Дэйн, я уже объяснил тебе, почему произошел такой «радушный прием» и извинился за клетку, за кордон, за сканы и за другие принятые меры предосторожности. Пойми, ты принес сюда инородные тела без клетки. Фурии — не самый безопасный вид существ, способных перевоплощаться и мгновенно изменять форму. Они — потенциальная угроза для всех там, где появляются.
Эльконто неожиданно для себя обиделся за смиренно сидящих в корзине Смешариков, вспомнил, как они сидели на руках у темноволосой женщины, пытаясь ей что-то объяснить. Может быть, они и опасны, но настолько ли, чтобы их встречали с дематерилизаторами наготове?
— Думаю, что если бы они хотели навредить этому месту, — зло процедил он, — им не понадобилась бы моя помощь и твое согласие на вход. Так?
Сиблинг промолчал в ответ.
— Я должен доставить их к Дрейку.
— Я уже говорил тебе…
— Да, говорил. Придется пересмотреть это.
— С чего бы? — теперь агрессию проявил Сиблинг.
В этот момент Смешарики осторожно выбрались из корзины и подкатились к столу. Джон едва удержался от того, чтобы шагнуть назад: он до сих пор считал, что Дрейк недооценил риск, позволив им жить, и не просто жить, а находиться в свободной форме, обитая в одном из домов в центре города; и, тем не менее, оспорить решение Начальника не решился бы даже сейчас.
Внезапно в воздухе над Фуриями вспыхнуло несколько светящихся символов. Представитель Комиссии, вчитавшись в них, застыл; теперь на его лице читалось незнакомое выражение, напоминающее шок.
— Открыть проход? Да быть того не может…
— Проход куда? — Дэйн уже устал удивляться сюрпризам этого дня.
— Веди их к Дрейку, — вдруг резко переменив решение, приказал Сиблинг, — он в лаборатории на двенадцатом этаже.
Рот Дэйна на секунду приоткрылся от удивления.
— Ух ты, как быстро… Ладно, понял. Ну-ка, в корзину! — скомандовал он Фуриям. — Дядя извозчик потащит вас наверх.
Меховые шары, не дожидаясь повторного приглашения, плотно утрамбовались на оранжевом одеяле.
Кабинет Сиблинга остался позади, в руке покачивалась плетеная корзина. Коридор, еще один коридор, поворот, лифт. Шагнув в кабину, Дэйн принялся рассматривать полированные металлические двери и ряд круглых кнопок на стене: это позволяло унять возрастающую с каждой секундой нервозность. Главное, чтобы Дрейк не размазал его сразу, как увидит. Не то чтобы Эльконто плохо думал о Начальнике, просто именно так поступил бы он сам, покажись ему на глаза тот, по чьей вине погибла его вторая половина.
— Ну почему всегда я? — пожаловался он корзине. — Нет, я точно лысый…
И точно.
Первой фразой, сказанной ровным, но от того не менее проникновенным тоном, которой поприветствовал его Начальник, стоящий у окна напротив дверей лаборатории, была:
— У тебя должно быть очень большие яйца, раз ты решился прийти сюда.
— Да, не говори, — нервно усмехнулся Эльконто, морально подготовившийся к подобному приему. — Сам не знаю, как хожу и не падаю.
Голова Дрейка даже не повернулась в его сторону, напряженный профиль застыл.
Дэйн, чувствуя себя не в своей тарелке, точнее не в своем тазу (это не на него направлены эти сильные волны неприязни, ну, по-крайней мере, не напрямую… нужно просто сделать то, зачем пришел), сделал еще несколько шагов вперед, после чего осторожно поставил корзину на ковер.
— Я тут кое-что принес тебе… Точнее, «кое-кого».
* * *
Стоя возле сидящего на подоконнике белого пушистого кота, Клэр взволнованно скрестила хрустнувшие в суставах пальцы.
— Пусть у них все получится. Пусть они помогут… Пусть что-то изменится в лучшую сторону, — шептали ее губы, обращаясь к низко висящему за окном серому небу.
Миша повернулся и посмотрел на нее зелеными глазами, затем вернулся к исходной позиции и снова принялся терпеливо созерцать пустую улицу.
Клэр крепко сжала висящий на шее медальон.
* * *
В своей жизни Дрейк, бывало, рушил судьбы. А бывало, и выправлял их. Наблюдал, менял или даже играл, как играет расставленными на ковре солдатиками, наслаждаясь властью, малыш.
Иногда Дрейк помогал… Но еще никто и никогда не помогал ему. Да и кто бы смог помочь Творцу, ответственному за легчайшее дуновение ветра на созданных им когда-то Уровнях.
А теперь в воздухе светились символы — древние руны языка Фурий, означающие (если переводить примерно. Этот язык никто бы не смог перевести дословно, и Дрейк лишь интуитивно догадывался о значении сложных узоров) «Мы. Приходить. Помощь».
Эльконто ушел несколько минут назад. Фурии молчали, ожидая ответа.
— Как вы можете помочь мне? — оправившись от оцепенения, в которое впал после того, как увидел, кого именно принес ему Дэйн, хрипло спросил он. — Как? Я восстановил ее… клетка за клеткой, восстановил ее тело, но так и не смог вернуть душу. Жизнь замерла, моя энергия держит молекулы в готовом для пробуждения состоянии, но искры нет.
Яркий свет лаборатории резал воспаленные веки. Девушка лежала на столе — казалось, еще немного, еще совсем чуть-чуть, и она откроет глаза — Дрейк надеялся на это так долго, как мог, но всякой надежде, не встретившей на своем пути чудо, когда-то приходит конец. Вот и он почти перестал надеяться. Электрические импульсы, наполнение собственной жизненной силой, отчаянное желание — ничто из этого не заставило Дину вернуться обратно. А ведь он любил и желал.… Впервые в жизни настолько отчаянно чего-то желал.
Фурии сидели в метре от стола, тесно сбившись в группу; их желтые глаза напряженно смотрели в его лицо. Символы, парящие над ними, вдруг заменились другими.
«Искра. Душа. Звать можешь».
Он долго на них смотрел, не в состоянии поверить. Фурии никогда никому не помогали, по неизвестной причине просто не делали этого. Их раса, название которой Дрейк не смог бы даже выговорить, была древнее его собственной. Именно из-за наличия тайных древних знаний, этих странных пушистых существ всегда преследовали, а те, в свою очередь, обладая уникальными способностями видоизменяться, изощренно защищались, изничтожая противников. Постоянная война в различных мирах свела количество глазастых особей на нет; в лаборатории лишь чудом сохранились молекулы ДНК, которые Дрейк по случайному выбору использовал, когда подыскивал подходящие для телепортации объекты, обладающие интеллектом и памятью.
Кто бы думал, что однажды Ди выпустит их из клетки и оставит себе. И что однажды, они будут сидеть перед ним, предлагая помощь. Никто и никогда на его памяти не видел Фурий, изъясняющихся символами собственного языка — они веками хранили его в недрах своего сознания, не вынося на поверхность. Какая удача, что он может, нет, не понимать даже, но чувствовать его значение.
Невероятно. Просто невероятно.
Дрейк вдруг почувствовал, как сильно трясутся руки.
— Позвать душу назад? Это возможно?
«Все. Что есть вера. Возможно. Ты знать. Творец.»
Символы кружили в воздухе — вращались вокруг собственной оси и светились. Символы истинной речи.
Дрейк нервно потер переносицу. Неужели многие недалекие люди действительно полагали, что эти лохматые существа, безобидный внешний вид и постоянное молчание которых постоянно вводили в заблуждение, глупы и совершенно бесполезны?
— Быть не может.… О, Боги, быть того не может…
Неужели, после долгих часов безнадежных попыток и отчаяния, у него, наконец, появился шанс? К горлу подступал ком. Еще никогда Дрейк так не волновался. Ни разу в жизни.
— Что я должен для этого сделать?
Глаза Фурий таинственно мерцали. Золотые искры плавали в них, напоминая кружение звезд далекой галактики.
— Мы… Открывать… Проход? — прошептал Дрейк, силясь понять значение незнакомых рун. — Какой проход? Коридор… между…
Последнее слово он не смог даже произнести вслух, лишь почувствовал, как моментально вспотели ладони.
Мирами.
Именно это означал последний символ. Проход между мирами. Ни один живущий во время прохождения жизненного опыта, не имел возможности попасть в этот коридор. Коридор перевоплощения.
— Но как? — казалось, взгляд сидящих на полу Фурий, упрекал его. Ряд светящихся символов изменился вновь. — Избавившись от оболочки… свобода… свободен станешь. И воззвать… мочь… сможешь.
Иссякшая за последние несколько суток энергия вдруг всколыхнулась в Дрейке с новой силой.
— Я понял. — ответил он. — Я должен развоплотиться.
«Да». Высветился красивый символ, означающий «согласие», и какое-то время плавал в воздухе. Затем к нему добавились другие: «Действовать. Скорость. Творец.»
Начальник нахмурился, пытаясь уловить точный смысл последнего послания.
Глядя на него, один из Смешариков открыл рот и пояснил:
— Ропись.
Глаза Дрейка просветлели, а губы, впервые за долгое время, сложились в улыбку.
— Понял. Спасибо.
* * *
Созданный вокруг пейзаж был иллюзией.
В этом месте мысль легко принимала любые очертания; материя, отзываясь на желание, мгновенно ткалась, принимала форму, изменялась, растворялась, чтобы, уловив новый импульс, снова отобразить искомое разумом.
Я сидела на пляже — впереди успокаивающе колыхался тяжелый океан со светящимся дном, под ногами матово поблескивал песок, рядом потрескивал золотистыми поленьями уютный костерок, наверху — необъятное черное небо с множеством застывших в нем миров.
Ни пространства, ни времени.
Сколько я сидела здесь и зачем? Этот пляж, созданный воображением, успокаивал и позволял подумать, подумать сидя, как человек, а не как висящий в пустоте разум.
Океан тихо набегал на мелкий песок, ласкал, гладил, о чем-то шептал. Поленья в костре никогда не перегорали. Не хотелось даже поворачиваться, чтобы узнать, что за спиной — там будет то, что захочет увидеть разум — дом, бунгало, лес, снова океан или даже люди… Живые или давно ушедшие.
Ночь обволакивала мягким, не душным теплом; тихо пела колыбельную листва.
Миры вдалеке перемигивались.
Стоило разуму взбрыкнуть, рвануть к одному из них, и минутная иллюзия спокойствия и уединения рассыпалась бы на миллионы сверкающих частиц, вернулась бы в состояние живой материи, способной обратиться в иную иллюзию, выполнить новое пожелание требовательной мысли. Но пока здесь было хорошо. И покоя нарушать не хотелось.
Куда идти, когда не знаешь направления?
В какой-то момент (минуту, час, столетие? спустя) на темном пляже, вдалеке, почти у самой кромки воды, появилась фигура в длинном плаще, лицо полностью скрывал капюшон.
Женщина.
Гостья не была человеческой «женщиной» в привычном понимании, и, все же, искра ее была именно женской.
Продолжая смотреть на волны, я не испытала ни испуга, ни волнения, лишь легкое любопытство, какое приходит, когда неожиданно возвращается хорошо знакомый друг, ушедший по делам час назад. Ко мне приближалась сущность — обитатель Вселенной, наблюдатель, иногда помощник, избегающий воплощений в физическую форму.
Песок не скрипел под ее ногами, а плащ не колыхался. Она просто подошла и опустилась рядом, как давняя подруга, не здороваясь и не сбрасывая с лица капюшона, из-под которого, как мне показалось, лился мягкий свет.
Мы помолчали, глядя на звезды-миры.
— Сидишь, — мягко и больше утвердительно заключила она.
Был ли голос?
— Сижу.
— Почему не идешь домой?
Дом — это тот свет позади? Покой, из которого можно начать новую дорогу?
Мои руки светились, состояли из множества золотистых молекул, вращающихся вокруг собственной оси — женские руки человеческого тела. Я почему-то выбрала именно их…
— Я еще успею домой. Мне бы назад.
Она кивнула. Ни шороха одежды, ни дыхания, ни ощущения присутствия кого-то еще на берегу.
По какой-то странной причине, я знала, что сидящее рядом существо — друг.
— Ты хочешь вернуться туда, откуда пришла. Зачем?
Мой разум вздрогнул; океан подернулся золотистой рябью, дно мигнуло.
— Не знаю, но так правильно. Вот только не могу вспомнить куда …
Гостья долго молчала; время растянулось и застыло неподвижно. Потом она вдруг добавила.
— Я подарю тебе кое-что — способность соприкосновения со всеми живыми объектами. В тебе много любви, ты заслуживаешь.
Пламя костра играло с поленьями, облизывало, обволакивало, наслаждалось близостью.
— Зачем мне? Какими объектами? Здесь я касаюсь всего и сразу. Здесь все едино.
— Чаша весов склонилась, он изменил ее. Теперь ты в рядах Сильных, но и слабым захочется твоего тепла.
— О чем ты говоришь? Кто изменил? Я не понимаю.
Голубоватая искра неспешно отделилась от женщины и плавными зигзагами подплыла ко мне по воздуху. Она была теплая, по-своему красивая. Не спрашивая разрешения, она скользнула внутрь и расплылась там, смешиваясь с золотым светом. Немного непривычно, но приятно, теперь она была частью меня.
— Ты вспомнишь. Он уже идет за тобой, он покажет дорогу.
— Кто?
Впервые за все это время на поверхность пробилось волнение. Я резко обернулась — с челки ссыпался ворох искорок, иллюзорное тело засияло ярче.
— Кто идет?
Но ее уже не было.
Ни фигуры, ни темного плаща, ни капюшона, ни мягкого голоса. Никого рядом.
Потрескивал рядом теплый костер, мурчали о своем иллюзорные волны, темнело над головой небо со множеством далеких и близких миров.
Ночь и таинственный остров.
Очередная иллюзия уставшего от скитаний разума.
* * *
Любой воплощенный мир — это игровая площадка с набором правил, позволяющая испытать разнообразный набор эмоций, складывающийся в определенный опыт. Прожить, прочувствовать, пропустить, познать — именно за этим приходит на выбранную площадку каждый. А перед входом неизменно подписывает обязательство, наложенное игрой — забыть, о том, кто ты на самом деле есть.
Конечно, забыть.
А как же еще прочувствовать глубину и разнообразие чувственного спектра, если исключить из него важные составляющие, такие как волнение, неуверенность, страх?
Как почувствовать страх, зная, что ты всемогущ? Как расстроиться от потери кого-то, зная, что они не умерли, а лишь ушли с той игровой площадки, на которой остался ты? Они уже прошли свой опыт, а ты еще нет, значит, играй… Значит, верь, борись. Как бороться, осознавая в себе силу Творца, а не слабость простого человека? Как горевать об отсутствии вещей, имея возможность их мгновенно создавать?
Никак. Невозможно.
Поэтому забыть о собственных возможностях — это единственное и самое важное условие для входа в любую игру. Невозможно играть по правилам и в пределах ограничений, помня о том, что их на самом деле нет.
Находясь на Уровнях, Дрейк помнил о потере собственных возможностей лишь частично. Здесь же, в бесчисленном потоке информации без ограничений, он вспомнил все и, наконец, стал тем, кем хотел стать так давно — чистой энергией, соприкоснувшейся с Истоком. А вместе с тем осознал и еще одну важную вещь — память об этом месте не стала бы подспорьем для жизни в любом из миров — она стала бы препятствием. Стоять на разных ступенях развития по меньшей мере не интересно — одни беспрекословно подчиняются иллюзорным рамкам, другие видят их насквозь, теряя смысл существования на выбранной площадке.
Получается, забытье зачастую полезно. Истинное знание о могуществе дарит гармонию и покой. Забытье же обуславливает наличие слабости и страха, тем самым позволяет глубоко прочувствовать выбранный опыт, а не просмотреть на его проживание, оставаясь лишь безучастным наблюдателем.
Именно здесь, в Коридоре между Мирами, Дрейк смог сделать собственный выбор. Он предпочел бы снова забыть. Вернуться и чувствовать, не знать, не помнить.
Миров было множество, но это не пугало. Коридор не имел ни времени, ни расстояний и отзывался на тончайший позыв, желание.
Какое-то время разум Начальника парил в невесомости и рассматривал пространство, в котором живая материя сливалась с пустотой, заполняя ее. Сохраненная при переходе память — спасибо древней расе Фурий — не давала забыть о цели визита в это недоступное для облеченных в физическое тело существ.
Красиво. Тихо. И торжественно.
Потянись мыслью к любой из звезд, пожелай то, что хочешь испытать, как тут же попадешь на новую игровую площадку.
Но Дрейк не хотел попадать на новую, он хотел вернуться на уже созданную, вот только для возвращения требовалось сначала кое-кого отыскать.
Ди… Дина… Бернарда.
Его зов кругами разошелся в пространстве; разум принялся сканировать ответное эхо.
Ди, где ты? Помоги мне. Откликнись.
То ли дуновение ветерка, то ли всколыхнувшийся пласт энергии, но Дрейк вдруг почувствовал ее. Не далеко и не близко — на расстоянии досягаемости мысли. И тут же рванулся навстречу тихому ответу.
В ушах колокольчиками засвистел ветер.
* * *
Он сидел перед ней на корточках на песке. Сбоку горел костер, позади лениво рокотал океан.
Его Ди — мерцающая и полупрозрачная — она сохранила свое прежнее обличье, значит, какие-то воспоминания осталась при ней. Дрейк волновался — потеряй она память, могла бы уже уйти в Свет или же перевоплотиться вновь. Тогда бы он не нашел ее, не смог бы, навсегда бы остался в Коридоре, безумно проверяя каждый попадающийся на пути Мир.
А даже если бы и нашел…
Что толку в человеке, подписавшему правила новой Игры? Ни одна Игра не отпустит игрока до самой смерти, до нового перехода, до проигрыша или победы, исход для которых един — смерть физической оболочки и свобода Творца, вернувшего Знание.
Можно было обойтись без голоса, но привычка взяла свое:
— Ди.
Она долго смотрела на него, задумавшись. Спокойная и чуть удивленная.
— Ди, ты помнишь меня?
Вспомни. Вспомни. Вспомни.
От волнения, испытываемого Дрейком, по ее иллюзии расходились волны — воздух вибрировал и колыхался, словно от пальм, растущих позади, налетел невидимый сквозняк.
— Я помню тебя. Почти… — после долгой паузы ответила она, и его сердце, если бы оно существовало в этой субстанции, ухнуло бы в пятки.
— Я помню тебя и одну женщину… где-то… она волновалась и звала меня.
Дрейк вздохнул с облегчением.
— Твоя мама.
— Что?
— Это была твоя мама.
— Мама?
Впервые за все это время со светящегося лица Бернарды ушла расслабленность. Черты подернула рябь беспокойства. Океан бросил на берег очередную пенную волну.
— Почему?
— Что, почему?
— Почему она беспокоилась?
— Потому что она хотела тебя увидеть. Но ты ушла слишком быстро.
— И ты тоже… я помню тебя… не помню имени, но помню, что ты… ты мне не чужой…
От испытываемой нежности, Дрейк осел коленями на песок и попытался взять светящуюся иллюзорную женскую руку в свою. Ладонь прошла насквозь.
Это искра. Душа. Тело ждет там, на Уровнях…
— Ты вернешься со мной в мир, из которого ушла?
Бернарда какое-то время смотрела в его лицо, будто пытаясь отыскать в остатках памяти затерявшиеся осколки воспоминаний. Пряди ее невесомых волос лениво колыхал невидимый бриз.
Пожалуйста… Вернись. Только вернись со мной.
Эта бесконечная ночь, странный остров, века, застывшие в минуте — слишком странное место, даже пугающее для тех, кто хранил память о прожитых жизнях.
Ему на какой-то момент показалось, что она молчит слишком долго, и что уже не ответит. Или откажется. Но через какое-то время Бернарда кивнула.
— Да, я пойду. Мне трудно вспомнить кто ты, но мне хочется с тобой пойти.
В этот момент Дрейк возблагодарил все звезды одновременно и почувствовал такое облегчение, какого не чувствовал никогда. Послав мысленное «спасибо» Фуриям, он снова едва не попытался взять ее за руку. Опомнился, прошептал.
— Тогда следуй за мной. Я покажу тебе путь назад. Когда увидишь светящийся узкий коридор, войди в него первая, я последую за тобой.
— Хорошо.
— Все. Тогда пойдем.
Ее лицо снова подернулось беспокойством.
— А там будет… мама?
— Будет.
Я тебе ее из-под земли достану, только вернись в собственное тело…
Легкий кивок светящейся головой на фоне несуществующих пальм врезался в память Дрейка навсегда.
— Тогда идем…
Иллюзия острова, почувствовав нежелание хозяйки ее поддерживать, моментально рассыпалась на мерцающие пылинки — пропал и океан, и костер.
Сделав знак Ди следовать за ним, Дрейк рванулся обратно; в глаза ударил ослепительно-яркий свет несущихся мимо звезд, а среди них колыхалась едва заметная ускользающая лента-проводник — маяк, оставленный Фуриями, указывающий короткую дорогу назад.
* * *
В течение следующих двух минут, Фурии наблюдали следующую картину: сначала из прохода вырвался искрящийся стремительный поток, заливший золотым светом всю лабораторию. Как только сияние померкло, веки лежащей на столе девушки дрогнули. Медленно, словно после долгого сна, открылись глаза, прищурились, снова закрылись на секунду — белесые лампы резали включившиеся в работу нервные окончания. Затем, сделав усилие, Ди приподнялась и села на столе спиной к проходу, придерживая рукой белую простынь, которой была укрыта. Растерянно огляделась; удерживать вертикальное положение получалось с трудом, локти дрожали, спина кренилась. Не заметив ни светящегося позади портала, ни Фурий, она прошептала «Мама…» и тут же исчезла с лабораторного стола. Вместе с простыней.
А через несколько секунд после этого из Коридора в помещение влился еще один плотный искрящийся сгусток. Какое-то время он неподвижно висел над полом возле стола, затем начал видоизменяться, принимая человеческую форму.
Врата коридора схлопнулись.
Дрейку потребовалось несколько минут, чтобы его тело приняло прежнее очертание и плотность — более чем хороший результат по мнению Фурий, и как только процесс завершился и по коже перестала пробегать золотистая рябь, Начальник открыл глаза и первым делом посмотрел на стол. А когда увидел, что тело Ди отсутствует, оцепенел.
— Где она?!
Смешарики невозмутимо встретили его взволнованный и требовательный взгляд.
— Жива. Шла мой, к ма…
— Ушла домой к маме? Вы уверены?
— Да.
— Живая… — тихо повторил Начальник, не до конца веря, что имеет право произносить это слово и медленно опустился на пол. Ноги больше не держали. Серебристые штаны зашуршали, спина оперлась на прохладную ножку стола. — Живая…
Он прикрыл лицо рукой и покачал головой — обессилевший, едва живой от совершенных усилий и… счастливый. Счастливый впервые за трое долгих бессонных суток и за долгие годы жизни в одиночестве. Главное живая, главное здесь, в этом мире… Все остальное можно будет решить. Пусть будет у мамы, пусть делает, как хочет, он потом найдет способ все поправить…
Дрейк отнял руку от лица, прижался затылком к ножке стола и с благодарностью посмотрел на Фурий.
— Спасибо.
— Жалста, — не задержалась с ответом группа. — Зи домой. Кушать.
По усталому лицу Начальника непроизвольно разлилась улыбка. Какими бы странными ни были эти уникальные создания, наделенные Силой, кушать они хотели исправно. Но он мог это понять. Сколько же энергии нужно потратить, чтобы открыть проход, чтобы держать его, чтобы создать путеводитель-маяк, чтобы не закрыть до возвращения путников? Много. Очень много. Дрейк на всю оставшуюся жизнь задолжал им ягод.
Если бы ни их помощь, не удалось бы вернуть Ди назад. А теперь она была здесь — дышала, существовала, жила. Он все еще не мог поверить в то, что скоро увидит ее живую.… Будь его воля, Дрейк кинулся бы следом за ней прямо сейчас, чтобы увидеть, чтобы объяснить, чтобы… обнять. Но ей требовалось время — это он знал не хуже. Клетки тела сохранят память о пережитой смерти на генетическом уровне, и мозгу придется перебороть, принять это знание и научиться жить с ним. Следом обрушатся воспоминания о произошедшем до момента смерти, и снова станет больно. Каждое событие придется переживать вновь и вновь столько раз, сколько потребуется для того, чтобы эмоциональные волны улеглись и позволили двигаться вперед. Тут не помочь со стороны.
Жаль.… Очень бы хотелось прижать ее к груди. Ничего, придет время. Скоро.
— Кушать, значит, вези? — Дрейк поднялся с пола, повернулся к столу и долго смотрел на него. Затем с трудом оторвал взгляд от пустой поверхности и повернулся к Фуриям. — Пойдемте.
Он уже было направился к выходу, когда услышал за спиной слаженное «Н-е-е-е».
— Что «не-е-е»?
— Там.
— Что?
Дрейк проследил за взглядом пушистых существ и наткнулся на стоящую в углу лаборатории корзину.
— В этом?
Вместо ответа, Фурии бодро подкатились к ней и взобрались на оранжевое одеяло.
Начальник медленно втянул воздух. Он вдруг понял, отчего так смущенно выглядел в коридоре Эльконто и неожиданно для себя рассмеялся.
* * *
Это был момент счастья.
Темная спальня, тикающий будильник на прикроватной тумбочке, висящий за прозрачными занавесками диск луны.
Она была теплой и такой родной. Спала на широкой кровати одна, укутавшись в теплое одеяло. Никто не пах так вкусно, как самый родной на свете человек — мама. Я забралась к ней под бок и обняла. Одеяло зашевелилось, в темноте тут же раздался встревоженный сонный шепот.
— Динка! Дочка… ты чего же так долго? Загуляла что ли? А я полночи ждала, так волновалась, думала сердце выскочит… доченька…
Тут же прижала к себе, обняла. Стук сердца, тепло кожи, родные ласковые руки.
— …ты бы хоть позвонила… я уж чего попало надумала.
— Все хорошо, мам. Я здесь.
— Динка, я так волновалась! Как будто с тобой что-то плохое… Что же ты так? Как будто целую вечность тебя не было…
Точно.
— Прости, что я задержалась. Я так по тебе соскучилась… очень. Ты даже не представляешь.
— Вот дурная голова! Ты меня не пугай так больше!
— Не буду.
Мама.
Я была дома. Дома с мамой.… В квартире с ободранными обоями, стареньким чайником на столе в кухне, выцветшими коврами и пыльным зеркалом в коридоре. Я была в самом лучшем месте на Земле. Дома.
Было очень многое, о чем следовало подумать, слишком многое произошло, но ни за что на свете я бы не прервала самый счастливый момент жизни. Она еще долго о чем-то шептала, спрашивала, даже ворчала, а я улыбалась, чувствуя ее тепло и заботу, находясь рядом с самым близким человеком на свете. Наверное, я отвечала невпопад, а какие-то вопросы не слышала совсем, но ей было все равно — я вернулась, и это было единственным, что имело значение.
В голове двоилось — слишком близкими казались разбросанные в далекой теперь темноте миры, слишком хорошо помнился идущий от них свет и ощущение торжества и покоя. Что теперь иллюзия — тот остров, та женщина? Дрейк… Боже, это ведь Дрейк приходил за мной.… И именно он вел назад. Чувства внезапно перекрыли способность дышать. Я едва сумела взять себя в руки, поборов желание окунуться в воспоминания, уже проламывающие изнутри запирающую их дверцу.
— Динка, тебя так здорово обнимать. Так странно… от тебя будто тепло идет.
Я улыбнулась ее голосу, ее теплым пальцам в своей ладони.
— А как же еще, мам?
— Нет, раньше я такого не замечала. Как-то по-другому…
Не нужно тебе знать деталей, родная. Не нужно… Многое поменялось.
— Тебе кажется. А где… — Внезапно я поняла, что забыла имя мужчины, живущего здесь уже не первый десяток дет. — …где отчим?
— Толька-то? Да его сосед вечером позвал, он и ушел. Пьют, наверное. Да, ну и Бог с ним. Я за тебя боялась, с ним-то нормально все…
И больше мы не говорили.
Мать радовалась, что ребенок вернулся домой здоровым и невредимым, а я тому, что снова могла побыть маленькой, уткнуться в теплое плечо, вдохнуть знакомый с детства запах кожи, завернуться в кокон любви и заботы и временно забыть обо всем на свете.
И только когда она тихонько размеренно засопела, успокоившаяся, я выскользнула из спальни, бесшумно прикрыла за собой дверь и какое-то время стояла в погруженном в темноту зале. Выключенный экран телевизора, старенький диван, полки с книгами, цветы на окне. А за окном звезды — сияющее скопление далеких миров. Больших и маленьких, далеких и близких. Со своими законами и правилами, позволяющие прожить разнообразный опыт. Главное, согласиться с правилом — забыть о могуществе…
Но я почему-то не забыла.
Лежа на узкой, до боли знакомой и привычной когда-то кровати, я почти убедила себя, что ничего не было.
Сон. Это всего лишь сон. И я — Дина Кочеткова, все еще работаю переводчиком в агентстве, ем на обед сладости, по вечерам выхожу на автобусную остановку и по пути домой мечтаю о чем-то непознанном и неизведанном. Я — обычная, как и сотни тысяч других людей, плыву по течению, размышляя, возможно ли управлять событиями собственной жизни. Перед сном читаю философские книжки, пью на кухне чай с мамой, разговариваю, грущу, смеюсь, раздумываю о том, во что одеться завтра утром и станет ли меня снова упрекать за полноту противная Татьяна…
Только все было.
Было на самом деле.
Был Нордейл, и был Дрейк. Была война, свой отряд, чужие солдаты, пули и была смерть. Не чужая, моя собственная. Я помнила, как смотрела в их лица, стоя посреди той комнаты, в углах которой светились синие столбики, помнила, как прощалась с ними, укрытыми сияющей сферой-щитом. Помнила даже взрыв.
А теперь я вернулась.
Та же или другая?
Никто не возвращается тем же самым, даже выходя за пределы собственной квартиры, чтобы купить в близлежащем магазине пачку чая. Мы всегда возвращаемся новыми, другими. Только не замечаем этого.
Подспудно казалось, что на кровать вот-вот запрыгнет кот Миша, поставит тяжелые лапы на грудь, уляжется и замурчит. Миша… Он остался там, куда я еще вернусь. Там остались слишком многие — Баал, Аарон, Халк, Дэлл… все они. Родная Клэр, смешарики, ставший вторым домом особняк.
Там остался Дрейк.
Что же он сделал для того, чтобы я теперь могла снова лежать на кровати, смотреть в потолок и слушать, как за окном шумит мир? Через что он прошел, чтобы вернуть меня из того странного места, заполненного сиянием и пустотой?
По двору проехал автомобиль, высветились на потолке широкие полосы. Миша на кровать все не запрыгивал. От этого становилось грустно.
Чаша весов склонилась, он изменил ее. Теперь ты в рядах Сильных, но и слабым захочется твоего тепла.
Теперь я знала, что имела в виду та сущность, которая посетила меня на ночном острове. Способность включать и выключать мирно дремавшую внутри силу — настоящую Силу, можно было желанием мысли, и то был подарок Гости.
Я медленно подняла руки и посмотрела на них — они светились в темноте. По клеткам текла энергия — моя собственная, Дрейка и кого-то еще, но она спадала на нет, стоило лишь захотеть, и в такие моменты я становилась совершенно обычной, той самой, не отличающейся от сотен тысяч других.
Нет, мне не было жаль себя. Люди умирают постоянно, ежедневно, люди боятся этого больше, чем чего-либо другого, и боятся лишь потому, что не знают — можно проиграть здесь, в конкретном месте, но умереть нельзя. Можно просто уйти туда, куда уйдут и другие, чтобы вновь обрести друг друга.
И, все же, терять физическую оболочку больно. И противно. Какая бы она ни была, мы привыкаем к ней, любим ее, иногда пытаемся изменить, иногда любуемся ее отражением в зеркале, но она всегда — часть нас. Любимая, родная часть.
И в тот день было больно.
Отвернувшись к стенке, я заплакала. Не от жалости, скорее, от переизбытка мыслей и эмоций, от внезапно вскрывшихся в том Коридоре пластов памяти, от переизбытка знаний. Пусть иногда я побуду обычной, без особенных способностей — простой маленькой уставшей девчонкой, не скрывающей слабостей.
Пусть иногда я побуду собой.
* * *
Они съели трехдневный запас ягод и уплели два ананаса, прежде чем уснули. Вповалку, друг на друге, приоткрыв маленькие ротики и посапывая. Клэр никогда раньше не слышала, чтобы Фурии посапывали во сне, она и спящими-то их видела крайне редко.
Весь вечер она кружила Огонька на руках и то и дело подходила к Мише, чтобы погладить исхудавшего за время ожидания кота.
— Она вернется, Михайло, ты не зря ждал. Ты умный кот.
Когда Дрейк позвонил в дверь и передал корзину, Клэр побоялась спросить его о новостях, боялась вновь услышать болезненные слова и в который раз лишиться надежды. Но когда Фурии накинулись на еду, она не удержалась и задала им долго сдерживаемый вопрос, на который получила от перемазанных соком мордочек односложный ответ «Дальон» и тут же опасливо схватилась за висящую на шее теплую цепочку.
Неужели?…
Решилась не сразу, боялась, что снова наткнется взглядом на ненавистную серую мглу, кружащую в центре кулона, но вспыхнувшая надежда уже не желала угаснуть даже под родившемся вместе с ней страхом.
И тогда Клэр решилась, раскрыла сердечко и позвала Дину.
И увидела ее. Увидела знакомое розовое лицо в обрамлении русых волос и увидела серо-голубые глаза.
Ооо! Она танцевала по дому. Кружила обомлевшую от такого количества внимания Ганьку, в пятый раз шерстила опустевшие полки холодильников, составляла меню, с радостью убирала в гостиной вылетевшие из картины осенние листья и строила планы на завтрашний день. Завтра утром Клэр встанет, приведет себя в порядок, а потом вычистит, нет, вылижет каждый уголок этого дома.
Хозяйка возвращается!
Это был хороший вечер. И спокойная ночь. Клэр погасила свет в спальне, забралась в мягкую постель и впервые за эти дни Ганькина шерсть к утру не вымокла от слез.
* * *
Он устал. Он был счастлив. Он пил. Он боялся, что она не вернется.
Нет, конечно, вернется в этот мир, но вернется ли к нему? Что скажет после осознания того, через что прошла по его вине?
И все же сердце колотилось боязливо и восторженно, как у подростка.
Дрейк налил себе еще вина (он никак не мог поверить, что видит не набивший оскомину яркий свет лабораторных ламп, а мягкую полутьму собственной гостиной) и растянулся в кресле с бокалом в руке.
Ди.
Он тянулся к ней, едва удерживался от того, чтобы не прыгнуть следом, но понимал, что еще не время и что должен отдохнуть сам. Силы на исходе, развоплощение — сложный процесс. А что, если решение о воссоздании Фурий из ДНК никогда не было бы принято? О таком нельзя было даже подумать…
Хуже всего, что Дрейк, несмотря на усталость, вдруг почувствовал крайнюю степень физического возбуждения и даже зарычал от возникшего в паху непривычного ощущения. Положил руку на причиняющее дискомфорт место, легонько сжал его, медленно втянул и выпустил из легких воздух.
О, да! Тело знало. И оно хотело.
Начальник сел в кресле, отпил вина, покачал головой и хрипло рассмеялся, чувствуя себя человеком больше чем когда-либо. И, боги, ему это нравилось! Несмотря на присутствие сомнений и страхов, человеческая сущность не была плохой, скорее, наоборот. Да, где-то слабая, да, в чем-то неидеальная, но, черт возьми, такая притягательная.
Комбинация из вина и усталости, крушила остатки контроля над эмоциями. И все же Дрейк отставил бокал, вытянулся в кресле и постарался расслабиться. Напряжение в паху не уходило, а все потому, что он не мог избавиться от мыслей, как коснется ее лица, ее нежной кожи… как будет исследовать ее медленно, миллиметр за миллиметром, не пропуская ни единого участка, он наверстает все, что упустил за эти столетия.
Только бы дождаться…
Рассвет, пробившийся в окна несколько часов спустя, застал Начальника спящим на том же месте, в кресле. Рядом, на столе, стояла опустевшая бутылка вина.
