ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Я лежал на большом диване в доме на Херефорд-сквер, читал «Историю войны 1808–1814 гг. в Испании» Нейпира и размышлял, не возобновится ли у меня астма от благовоний Джорджи. В камине ярко полыхали угли и дрова, огонь что-то шептал, а лампы заливали мягким золотистым светом продолговатую комнату, в которой даже зимой, благодаря какому-то чудесному умению Антонии, пахло розами. Дорогие рождественские открытки рядами лежали на пианино, а со стен свисали ветки вечнозеленых растений, мастерски связанные, скрепленные разными клейкими штуками и переплетенные длинными, падающими вниз гирляндами красных и серебряных лент. Они напоминали, что Рождество не за горами. В новогодних декорациях Антонии сочетались традиционная праздничность и сдержанная веселость, свойственные всем ее домашним придумкам.

Я только что пришел от Джорджи и по-прежнему был один. Я солгал Джорджи о сроке возвращения Антонии — ее сеансы с Палмером продолжались до шести часов, и я располагал запасом времени для отдыха перед очередной атакой Антонии и ее шквалом взволнованной болтовни. В том, что он последует, я не сомневался. Антония каждый раз являлась домой от Палмера в приподнятом настроении. Я полагал и часто слышал суждения бывших пациентов, что психоанализ — дело мрачное и унизительное, но в случае моей жены он, очевидно, вызывал эйфорию и даже самодовольство. Я расслабился, почувствовав мир и спокойствие в самом себе и окружающей обстановке. Немудрено — я Лежал в тепле, мне легко дышалось в светлом многоцветном гнездышке, которое мы придумали и создали вместе с Антонией. Шелк, серебро, розовое и темно-красное дерево и приглушенно золотые оттенки непринужденно смешивались, контрастируя с зеленым «беллиниевским» фоном. Я отпил глоток прохладного, ароматного мартини, которым собирался угостить Антонию, и, честно признаться, ощутил себя счастливейшим из смертных. В эту минуту я был счастлив праздным, бездумным счастьем, которое мне больше не довелось испытать в такой степени и с таким блаженным неведением.

Не успел я поглядеть на часы — удивляясь, почему она опаздывает, как на пороге показалась Антония. Обычно стоило ей войти, как она завладевала пространством, проскальзывала в самый центр и даже в присутствии хорошо знакомых людей вертелась по всей комнате, заполняя каждый уголок. Но сегодня она остановилась на пороге, словно опасаясь войти или понимая, что ее появление принесет несчастье, и это было совсем непривычно. Она стояла и смотрела на меня широко раскрытыми глазами, держась за ручку двери. Вид у нее был какой-то потерянный. Я также заметил, что она не переодевалась, а по-прежнему, как и с утра, была в полосатой шелковой блузке и коричневой юбке. Обычно Антония меняла костюмы по три-четыре раза в день.

— Ты не переоделась, любовь моя, — сказал я, продолжая пребывать в благостном и уютном старом мире. — Что с тобой? Ты чем-то огорчена? Садись, выпей и расскажи мне обо всем. — Я отложил труд Нейпира в сторону.

Антония приблизилась медленной, тяжелой походкой, неотступно глядя на меня. Я подумал, уж не известно ли ей какое-то сообщение в вечерних газетах, прошедшее мимо меня, о катастрофе за рубежом или что-нибудь о наших общих знакомых, словом, о том, о чем надо было известить меня с особой торжественностью. Она присела на краешек дивана, не отводя от меня напряженного, мрачного взора. Я помешал длинной стеклянной палочкой коктейль в кувшине и налил ей в бокал мартини.

— Что произошло, дорогая? Неужели в Китае землетрясение, или, может, тебя оштрафовали за превышение скорости?

— Подожди минуту, — проговорила Антония. Ее голос прозвучал глухо, как у пьяной. Она тяжело вздохнула, словно собираясь с силами.

— В чем дело, Антония? — резко спросил я. — Случилась какая-то беда?

— Да, — ответила Антония. — Подожди минуту. Извини меня.

Она отпила глоток и вылила остаток в мой бокал. Я понял, что она не в состоянии говорить от переполнявших ее эмоций.

— Ради Бога, Антония! — произнес я, начиная волноваться. — Что с тобой?

— Прости меня, Мартин, — повторила Антония. — Прости. Подожди минуту. Извини. — Она зажгла сигарету. — Знаешь, Мартин, дело вот в чем. Я должна сейчас тебе кое-что сказать. И сказать придется жестоко. Речь идет обо мне и Андерсоне. — Теперь она отвернулась от меня, и я увидел, что ее рука, держащая сигарету, дрожит. Я по-прежнему пребывал в прострации.

— О тебе и Андерсоне — в каком смысле, мой ангел?

— Да, именно в этом, — отозвалась Антония. — Именно в этом. — Она швырнула сигарету в огонь.

Я уставился на Антонию и начал размышлять, стараясь прочесть что-то на ее лице. Поведение моей жены испугало меня еще больше ее слов. Я привык к ее мирному настроению и самоуверенности. Такой потрясенной, выбитой из колеи я мою золотую Антонию еще не видел, и это само по себе было ужасно.

— Я тебя правильно понял? — осторожно поинтересовался я. — Ты хочешь сказать, что немного влюблена в Палмера. Неудивительно. Я тоже в него немного влюблен.

— Оставь свои шуточки, Мартин, — возразила Антония. — Это серьезно, это необратимо. — Она повернулась ко мне, но отвела взгляд в сторону.

Я откинул с ее бледного лба короткие завитки золотистых волос и провел рукой по ее щеке до рта. Она на минуту закрыла глаза и замерла.

— Держи себя свободнее, дорогая. У тебя такой вид, словно тебя сейчас расстреляют. Успокойся и выпей. Я тебе еще налью. Давай поговорим нормально, и перестань меня пугать.

— Видишь ли, речь не о том, что я немного влюблена, — начала Антония, встревоженно посмотрев на меня. Она говорила монотонно, как во сне, с тупым отчаянием. — Я люблю его очень сильно и безоглядно. Возможно, мы должны были сказать тебе об этом раньше, но такая страсть казалась просто невероятной. Однако теперь мы в ней убедились.

— Не староваты ли вы оба для подобных игр? — спросил я. — Ладно, продолжай.

Антония бросила на меня тяжелый взгляд и внезапно пришла в себя. Очевидно, что-то осознала. Затем она печально улыбнулась и слегка покачала головой.

Это произвело на меня впечатление. Но я решил не отступать.

— Помилуй, дорогая, неужели ты считаешь, что это серьезно?

— Да, — ответила Антония. — Да. Я хочу развода.

Она нашла слово, которое нелегко произнести. Изумленный ее прямотой, я уставился на нее. Она сидела застыв и тоже глядела на меня, пытаясь контролировать выражение своего лица. У ее лица не было подходящих выражений для таких жестоких сцен. Оно оставалось безучастным, вопреки суровости ее слов.

— Не будь смешной, Антония. Не говори глупостей, которых ты на самом деле не думаешь.

— Мартин, — умоляюще произнесла Антония, — пожалуйста, помоги мне. Я думаю именно это. И мы сможем менее болезненно все пережить, если ты сейчас меня правильно поймешь и увидишь, как обстоят дела. Я знаю, для тебя это ужасный удар. Но пожалуйста, постарайся. Мне очень тяжело тебя обижать, причинять тебе боль. Помоги мне своим пониманием. Я полностью уверена в своих чувствах и решилась действовать до конца. В противном случае я бы не стала с тобой говорить.

Я взглянул на нее. Она готова была заплакать, а ее лицо исказилось, напряглось, словно при штормовом ветре; но в том, как она пыталась овладеть собой, было какое-то трогательное достоинство. Я все еще никак не мог ей поверить. Я считал, что подобное наваждение можно смести и уничтожить простым усилием моей воли.

— Ты перевозбуждена, моя радость, — проговорил я. — Наверное, этот чертов Палмер напичкал тебя наркотиками. Ты сказала, что влюблена в него. Ладно. При занятии психоанализом такое нередко случается. Но я больше не желаю слушать эту чушь о разводе. А теперь предлагаю пока воздержаться от этой темы. Допивай вино, а потом пойди и переоденься к обеду.

Я хотел подняться, но Антония схватила меня за руку, вскинув огорченное и разгневанное лицо.

— Нет, нет, нет, — возразила она. — Я должна тебе сейчас все сказать. Я не могу тебе передать, чего мне это стоило. Я хочу развода, Мартин. Я его очень люблю. Пожалуйста, поверь мне, а потом отпусти. Я знаю, это нелепо, и знаю, что это ужасно, но я люблю его. Я в этом твердо уверена. Мне больно, что я обрушила на тебя такую новость. Мне тяжело говорить, но я хочу, чтобы ты меня понял.

Я снова сел. В ее манере держаться чувствовалась неистовость отчаяния, но я заметил в ней также и страх. Она боялась моей реакции. Именно ее страх в конце концов начал убеждать меня, в ночном кошмаре сверкнул луч ясности. Однако этим странным, полудиким, запуганным существом была принадлежащая мне Антония, моя дорогая жена.

— Ну ладно, если ты так влюблена в твоего психоаналитика, то, наверное, тебе стоит с ним переспать! — предложил я. — Только не говори со мной о разводе, я просто не желаю об этом слушать!

— Мартин! — воскликнула Антония. Она была явно шокирована. Помолчав, она сказала бесцветным голосом: — Я уже спала с ним.

Кровь прилила к моим щекам, как от оплеухи. Коснувшись колен Антонии своими коленями, я сгреб ее руки, которые по-прежнему цеплялись за меня, и сильно сжал.

— Когда? И сколько раз?

Она опять поглядела на меня, испуганная, но по-прежнему непреклонная. Антония всегда действовала непредсказуемо, уклончиво и добивалась желаемого. Ее воля словно опутывала меня.

— Это не имеет значения, — ответила она. — Если ты хочешь узнать подробности, я тебе позднее расскажу. А сейчас просто высказываю главную правду, говорю, что ты должен помочь мне стать свободной. Мартин, это чувство переполняет меня. Я просто не могу ему противиться. Честно, для меня теперь вопрос стоит так: или все, или ничего.

Я крепко сжал ее запястья. Как ни странно, мне удалось осознать всю невероятность случившегося. Я понял, как надо себя вести. Она боялась, что я ее ударю. Я отпустил руки и сказал:

— Не жди от меня никаких советов.

Антония расслабилась, и мы немного отодвинулись друг от друга. Она глубоко вздохнула и проговорила:

— Ох, дорогой мой, дорогой…

— Если я сейчас сверну тебе шею, то отделаюсь тремя годами, — заявил я, а потом встал и подошел к камину, исподлобья поглядев на нее. — Чем я все это заслужил?

Антония нервно засмеялась. Она пригладила волосы, и ее длинные пальцы рассеянно прошлись по пучку, укрепляя шпильки. Затем она расправила воротник блузки. Очевидно, ей на минуту представилось, что все худшее уже позади.

— Мне это ужасно неприятно, Мартин, — сказала она. — И я мучилась. Ты был безупречен, ты себя великолепно вел. Но я не думаю ни о каких оправданиях. Я просто в отчаянии, и все.

— Да, я себя прекрасно вел, — отозвался я. — И все же не принимаю твоего решения. Мы были счастливы. И я хочу, чтобы наше счастье продолжалось.

— Ты прав, мы были счастливы, — согласилась Антония. — Но дело не в счастье. Мы застыли на месте. И ты это знаешь не хуже моего.

— Но в браке и не нужно никуда двигаться. Это не транспорт, — возразил я.

— Ты должен признать, что глубоко разочарован.

— Черт меня побери, если я разочарован! — воскликнул я. — А если бы и был, то лишь по твоей вине. Ты хочешь сказать другое — ты сама разочарована.

— Брак — это бесконечное приключение, — изрекла Антония, — а мы остановились. Я поняла это еще до того, как влюбилась в Андерсона. Отчасти все произошло потому, что я намного старше и была тебе чем-то вроде матери. Из-за моей опеки ты не взрослел. Рано или поздно это следует признать.

Она выпила глоток мартини. Теперь она уже не выглядела испуганной.

— Ради Бога, избавь меня от этого психоаналитического бреда, — взмолился я. — Меня от него тошнит. Ты собираешься уйти от меня к другому, и давай говорить честно. Это обыкновенная похоть, а не что-то мудреное. Но в любом случае ты никуда не уйдешь. В твоем возрасте ты не решишься что-либо изменить. Ты моя жена, и я люблю тебя. Я хочу и впредь быть твоим мужем. Пусть у тебя будут и муж, и любовник.

— Нет, — продолжала настаивать Антония. — Я должна уйти, Мартин, должна. «C'est plus fort que moi». — Она поднялась и встала напротив меня, чуть выпятив живот, высокая, — олицетворение решимости. — Я исключительно благодарна тебе за то, что ты так разумно к этому отнесся, — добавила она.

Я поглядел на нее. На ее прекрасном, измученном лице бесстрашие смешивалось с каким-то униженным отчаянием. Большой подвижный рот был полураскрыт, будто у нее не хватило решимости выговорить нежные слова, которые она намеревалась сказать. Я смутился и ощутил растерянность. События вышли из-под моего контроля.

— Дело не в моем разумном отношении, — ответил я. — Я слышал, что ты мне сказала, но, на мой взгляд, в твоих словах не больше смысла, чем в бреде сумасшедшего. Думаю, что мне надо самому пойти и поговорить с Палмером. И если он скажет, что мы должны вести себя как цивилизованные люди, я выбью ему зубы.

— Он ждет тебя, дорогой, — проговорила Антония.

— Антония, — сказал я, — дай мне проснуться от скверного сна. Возьми себя в руки. Реальность — это наш брак.

Но она только покачала головой.

— Моя дорогая, моя Антония, ну что я буду без тебя делать?

Ее лицо стало еще печальнее и сосредоточеннее, потом она вскрикнула и неожиданно зарыдала. Когда она плачет, то вид у нее делается бесконечно трогательный. Я приблизился к ней, и она безвольно склонила голову мне на плечо, не закрывая лицо руками. Слезы продолжали течь.

— Я знала, что ты меня правильно поймешь, — сказала она. — У меня гора с плеч свалилась, когда я тебе призналась. Мне было так неприятно лгать! Знаешь, тебе и не придется что-то делать без меня.

Она все твердила: «Спасибо тебе, спасибо», — будто я и правда уже предоставил ей полную свободу.

— Подумать только, я не свернул тебе шею! — сказал я.

— Мой маленький, мой дорогой мальчик, — ласково откликнулась она.