ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Когда мы решили, что я отправлюсь с посольской миссией на Пелхам-крессент, мне захотелось отложить ее и не торопиться. Но вот настал роковой день, и я оцепенел от испуга. Дело не только в том, что меня страшила мысль вновь увидеться с Гонорией, и стоило мне представить себя в той самой комнате, как я весь холодел. Эта миссия была моей последней возможностью. Последней возможностью чего-то, чего я не мог точно понять, однако, несомненно, с посещением Палмера крепко-накрепко связывались любопытство, ожидание и даже надежда. Если бы я верил в чудо, то все равно не догадался бы, каким станет это чудо. Итак, я принялся тянуть время. После безмолвного исчезновения брата и сестры мы погрузились в темноту, нас окружала неразбериха, и я мог жить, только храня в душе образ Гонории, но он в любую минуту мог измениться, иными словами, она могла превратиться в горгону Медузу. Если у меня не будет надежды, если ее у меня отнимут, я не выдержу; и я как огня боялся, что при встрече с братом и сестрой мою надежду отнимут.

Антонии не терпелось, как она говорила, поставить точку, и она разрешила мне отсрочить визит лишь на три дня. Ей хотелось, чтобы конец наступил как можно быстрее. Мы обсудили все это в понедельник. Решили написать Палмеру письмо и уведомить его, что я приду к нему в четверг. У него оставалось время для ответа, и, действительно, я получил от него короткую, но вежливую записку. Он сообщил, что дата его устраивает. В среду к девяти часам вечера я ужасно разволновался. Мне никак не удавалось успокоиться. Даже недавно найденная мной книга японских легенд, в которой братья и сестры постоянно спали вместе и производили на свет драконов, не задержала моего внимания. В полном отчаянии я надумал было сходить в кино. Однако опасался, что, увидев какой-нибудь грустный, душещипательный эпизод, не сдержусь и громко заплачу. Антония тоже потеряла покой. Весь день она нервничала и срывалась по поводу и без повода. Мы угрюмо слонялись по дому, то молча и враждебно натыкаясь друг на друга, то расходясь в разные стороны.

Меня беспокоило, что от Джорджи нет никаких известий. Она не откликнулась на мое письмо. Мне стало больно, что она мной пренебрегает. Эта боль существовала отдельно от других невзгод и не утихала ни на минуту. Мне захотелось написать ей вечером еще одно письмо, но я не смог этого сделать. Теперь нас разделяла Гонория Кляйн. Любое свидание с Джорджи стало невозможным. Я даже не представлял, как это вдруг позвоню ей, а писать, не предлагая встретиться… Да, чертовски трудная ситуация. Я решил не думать о Джорджи и вообще ни о чем не думать до посещения Пелхам-крессент.

Я обошел дом, размышляя, не лечь ли мне спать пораньше, и опасаясь, как бы в постели у меня не начался очередной приступ астмы. Антония вытащила из бельевого шкафа все содержимое, разложила его кругом и принялась складывать и сортировать белье, хотя никакой необходимости в этом не было. Я постоял немного на площадке и молча понаблюдал за ней. Раздался телефонный звонок.

— Я подойду, — сказал я, перешагивая через разложенные груды белья.

— Поосторожнее, — предупредила меня Антония.

Я вошел в гостиную, прикрыл дверь и взял телефонную трубку, как всегда в последнее время в предвкушении чего-то странного. Мне звонил Александр.

Услышав его голос, я обрадовался.

— Привет, разбойник, — проговорил я. — Ты нас что-то избегаешь. Антония мечтает с тобой увидеться. Ты просто не в силах вообразить, как нам скучно. Приходи и развлеки нас.

Александр был явно смущен. Да, он с удовольствием у нас побывает, ответил он, и просит извинить его за долгое отсутствие, но прежде ему нужно сообщить мне одну очень важную новость, и тут лучше не ходить вокруг да около.

— А ты сейчас ходишь вокруг да около, — возразил я. — Выкладывай, в чем дело.

— Я намерен жениться. Я был потрясен.

— Ну что ж, братец, хорошо, что ты наконец решился, — отозвался я. — А кто она такая? Я ее знаю?

— Да, конечно, — сказал Александр. — Это Джорджи.

Я положил трубку на стол. Издали до меня доносился голос Александра. Я закрыл лицо рукой.

Старая любовь к Джорджи с отчаянной силой овладела мной, словно кровь вернулась в разрушенные болезнью сосуды. Я осознал, что по-прежнему, несмотря ни на что, рассчитывал на ее верность. Безумец!

Снова взяв трубку, я произнес:

— Прости, я не слышал твои последние слова.

— Я отнюдь не предполагал, что ты придешь в восторг. Более того, ожидал, что рассердишься. Вот что я тебе говорил. Но надеюсь, что в конце концов ты пожелаешь нам счастья. Так ты хочешь с нами встретиться или лучше не надо?

— Я могу пожелать вам счастья прямо сейчас, — откликнулся я. — И конечно, хотел бы вас повидать. Не понимаю, с чего это тебе взбрело в голову, будто я огорчусь. Боюсь, что у меня не осталось к Джорджи никаких чувств, кроме угрызений совести. Ты излечил нас обоих. Честно, я очень доволен.

Меня самого поразило, как легко я выпалил эти лживые и предательские слова. Мне было ужасно больно.

— Ты просто ас, Мартин, — удивился Александр. — Пожалуйста, расскажи Антонии.

— Ну конечно, — пообещал я. — Но может быть, вы явитесь к нам сегодня вечером? Кстати, где вы находитесь? Джорджи с тобой?

Я чувствовал такую горечь, что мечтал лишь об одном — вонзить в себя нож в порыве безумия и навсегда покончить с опостылевшей жизнью.

— Да, она здесь, — подтвердил Александр, — и передает тебе свой привет и наилучшие пожелания. — Он на минуту прикрыл трубку рукой, и я услышал, как он пробормотал что-то невнятное. — Мы сейчас на станции «Глостер-роуд». Нам надо позвонить еще в одно место, но мы можем приехать через десять минут, если ты действительно не против. — Александру не терпелось закончить разговор.

— Конечно, мы будем вам рады, — сказал я. — Есть повод выпить шампанского. Приходите поскорее. Передай Джорджи, что я счастлив за вас обоих.

— Спасибо, Мартин, — сказал Александр. — Я думал, что ты отчитаешь меня.

— Конечно, ты быстро обделал это дельце. До меня донесся довольный смех Александра.

— Я сразу понял, чего я хочу.

Я повесил трубку и встал у стола, глядя из незанавешенного окна на почерневший в сумерках сад. Дождь прекратился, и в тишине было слышно, как с магнолии капает вода. В комнату вошла Антония.

Она увидела мое лицо и воскликнула:

— Боже, что случилось?

— Мой дорогой брат Александр женится на Джорджи Хандз.

— Нет! — закричала Антония.

Потрясенный страстностью этого «нет», как будто она никак не могла понять и принять услышанное, я взглянул на нее. Ее лицо сморщилось, и в нем застыла боль. Антония явно была против.

— Ладно, я надеюсь, что это к лучшему. Ты должна радоваться. С моего пути убраны все искушения.

Антония вдруг резко вдохнула, как будто собираясь снова вскрикнуть. Но, не издав ни звука, отвернулась, и я подумал, что она вот-вот зарыдает. Меня изумила ее реакция. В ее сентиментальной дружбе с моим братом было, по-видимому, куда больше нежности и теплоты, чем я предполагал. Но разумеется, такое волнение было уже чересчур.

— Я пригласил их зайти к нам и выпить шампанского. Они звонили с «Глостер-роуд» и приедут через несколько минут. Я надеюсь, ты не станешь возражать.

— Ты пригласил их к нам? — переспросила Антония. Ее лицо, искаженное злобой и отчаянием, было сейчас просто уродливым. — Ты настоящий идиот! Неужели не понимаешь?.. Я ухожу. — Она двинулась к двери.

— Дорогая Антония, — остановил ее я, — не сердись на меня. Я не знал, что тебе это не понравится. Надо было тебя спросить. Я сам буду занимать их, если ты так хочешь. Но, прошу тебя, не уходи.

Какое-то мгновение она смотрела на меня чуть ли не с ненавистью, а затем выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью. Я услыхал ее тяжелые шаги по лестнице. Подождал, ощущая прямо-таки физическую боль от ревности. Боль была такой жестокой, что буквально скрутила меня. В дверь позвонили. Я направился в холл.

На пороге, на тускло-синем ночном фоне, овеваемые легким ветерком, стояли Александр и Джорджи. Оба укутанные в длинные пальто и неуловимо близкие друг другу. В этом нельзя было ошибиться.

— Прошу вас, нечестивая парочка, — приветствовал я их.

Они молча вошли, и я помог им снять пальто. Александр натянуто улыбался, должно быть, как и я сам. Мы проследовали в гостиную, остановились у камина и обменялись взглядами. Каждому из нас это тяжело далось, и никто не мог оправиться от шока. Я заметил, что Джорджи пытается улыбнуться, но вместо этого ее губы складываются в судорожную гримасу. Ее щеки горели. На меня она едва взглянула и тут же отвела взгляд. Александр внимательно и печально наблюдал за нами, но вид у него был счастливый, да он этого и не скрывал.

— Ну как, Мартин, ты нас простил? — обратился он ко мне.

— Конечно, дурачки, — бросил я. — Вас и прощать-то не за что.

Я приблизился и поцеловал Джорджи в пылающую щеку. Это оказалось нелегко. Я ощутил, как она вздрогнула. Потом я пожал руку Александру.

— Тебе чертовски повезло, — заметил я.

— Да, — скромно согласился он и окинул Джорджи беглым взором. — В жизни иногда бывают неожиданности, не так ли? И по-моему, чем скорей все происходит, тем надежнее. Как только мы решили, нам больше и убеждать себя не пришлось!

Я не желал слушать его лирические признания. Мне хотелось, чтобы он замолчал и дал слово Джорджи. Я повернулся и произнес резче, чем рассчитывал:

— Джорджи, почему ты ничего не говоришь? Я всего лишь твой старый друг, Мартин. Значит, тебя похитил мой стремительный братец?

— Да, — односложно, понизив голос, откликнулась Джорджи. Она по-прежнему избегала смотреть на меня.

— Что ж, тебе тоже повезло, — продолжал я. — Устраивайтесь у огня и давайте выпьем шампанского. И перестаньте глядеть так, словно вы попались на взломе кассы.

Я потянул Джорджи за рукав и усадил на диван. Теперь я держался молодцом. Они сели.

— Не беспокойся, скоро мы перестанем выглядеть виновато, — проговорил Александр. — Мы ужасно рады, что сказали тебе правду. А где Антония? Ты ей сообщил?

— Да, разумеется, — ответил я. — Она тоже очень довольна. Она пудрится и придет через минуту. — Я надеялся, что не солгал.

Джорджи смотрела на Александра. Она вытянула свои длинные ноги, стараясь расслабиться, и вздохнула глубоко. В черном твидовом платье-костюме и полосатой блузке с высоким воротом она выглядела тоньше и бледнее. Ее волосы, каскадом спускавшиеся с затылка и аккуратно подколотые по бокам, были безукоризненно причесаны. Она стала тщательно следить за собой и показалась мне красивее и старше. Александр украдкой нежно взглянул на нее. Я ощутил себя лишним, и это чувство трудно было вынести. Внезапно повторилось то же впечатление, какое я уже пережил, видя отношения Палмера и Антонии. Им просто хотелось убрать меня с дороги. Со мной надо было разделаться как-то ласково, мило, тактично, но не сдавая своих позиций, разделаться, прежде чем они оттолкнут меня в сторону и начнут наслаждаться своим семейным счастьем.

Наконец Джорджи повернулась и в упор поглядела на меня. Наши взгляды встретились. В ее больших глазах было напряжение, озабоченность, но и жизненная сила, которая в любую минуту могла бесстыдно объявить себя счастьем. Бог знает, что она прочитала в моих глазах. При этом обмене взглядами она не сумела удержаться и хоть на мгновение утаить свое новообретенное ощущение свободы. Более того, она его мне с гордостью продемонстрировала. Помнится, она говорила, что не может жить без свободы. Неудивительно, что я ее потерял. Я отправился за шампанским.

Вернувшись с бутылками и бокалами, я увидел, что Антония тихонько спускается по лестнице. Она успела переодеться и накраситься. Антония, очевидно, передумала и решила никуда не уходить. Заметив меня, она остановилась, смерила меня мрачным, враждебным взглядом, а затем неторопливо проследовала к дверям гостиной. Я распахнул дверь и пропустил ее вперед. Александр и Джорджи, которые сидели на софе и подчеркнуто молчали, поднялись.

Я через плечо посмотрел на Александра. Его лицо собралось, словно в фокусе. Это длилось одно мгновение.

— Какая приятная неожиданность! — воскликнула Антония непривычно высоким голосом. Из нас четверых она хуже всех владела собой.

— Надеюсь, ты нас благословишь, — глухо и смиренно проговорил Александр и двинулся ей навстречу.

— Примите мое самое сердечное благословение! — поздравила их Антония. — А может благословение быть сердечным? Как бы то ни было, я вас благословляю. Позвольте мне поцеловать девочку.

Она поцеловала Джорджи, которая удивленно посмотрела на нее, и взяла ее за руку. Я налил шампанское.

Александр и Джорджи переглянулись. Мы подняли бокалы, и я произнес:

— Мне хочется надеяться, что у странной сказки будет счастливый конец. Наилучшие пожелания Джорджи и Александру от Антонии и Мартина. Любви вам и согласия!

Мы с некоторой неловкостью чокнулись и выпили.

Я налил еще. Всем нужно было поднять настроение, и мы пили как алкоголики. Никто из нас не сказал ни слова. Мы по-прежнему смотрели друг на друга. Лицо Александра стало немного жестче и до нелепости помолодело. Я обратил внимание на его ошарашенный, безумный взгляд, вызванный или безрассудством, или счастьем. Он повернулся и поглядел на Антонию. Его лицо снова будто собралось в фокусе, в нем появился некий зов. Не глядя на него, Джорджи едва заметно склонилась в его сторону, словно ее притягивало магнитом. Их тела уже знали друг друга. Потом Джорджи посмотрела на меня и быстро, тревожно улыбнулась. Она не выказывала волнения и крепко прижимала к губам бокал. Спиртное всегда помогало ей раскрепоститься. Антония сидела, держа бокал в вытянутой руке, как на египетской фреске. Она не сводила глаз с Александра. Уголки губ у нее опустились вниз. Я заметил у нее на щеках румяна. И еще я заметил, как она постарела. Но в конце концов, я и сам постарел за это время. Мне пришло в голову, что мы сейчас похожи на пожилых родителей, желающих счастья молодоженам.

Чтобы прервать затянувшееся молчание, я обратился к Джорджи:

— Какая ты элегантная! Очень модная девушка. Джорджи улыбнулась. Антония вздохнула, мы все слегка засуетились, и Александр пробормотал:

— Жил-был парень — из Питлохри. И девушку он модную в саду поцеловал…

Безуспешно пытаясь продолжить разговор, я задал вопрос:

— Кстати, уж если ты упомянул Питлохри, где вы собираетесь провести медовый месяц?

Александр поколебался.

— Полагаю, что в Нью-Йорке, — сказал он и взглянул на Джорджи.

Я тоже посмотрел на нее. А она отвела взор и уставилась в свой бокал.

Мы опять замолчали. Вопрос оказался неудачным и усугубил напряженность. Я обратил внимание, как посуровело и еще сильнее покраснело видное вполоборота лицо Джорджи.

— Как это мило, — торопливо бросил я. — А где вы намерены постоянно жить? Главным образом в Ремберсе? Или в городе?

— Думаю, что и там и там, — отозвался Александр. — Но конечно, по большей части в Ремберсе, и не только во время уик-эндов.

Он говорил как-то туманно, чувствуя растущее беспокойство Джорджи.

— Для Ремберса это будет только к лучшему, — сказал я. — Дому нужны хозяева. Хорошо, что там поселится настоящая семья, а потом зазвучат детские голоса.

Слова вырвались помимо моей воли, и я пожалел о них, услышав тяжелый вздох Джорджи. Она закрыла глаза, и по ее щекам покатились две крупные слезы.

До Антонии тоже донесся этот вздох. Она повернула голову и увидела лицо Джорджи. Затем охнула, ее рот задвигался, кожа около бровей покраснела, а глаза, как два больших колодца, наполнились слезами. Она наклонила голову над бокалом, который держала прямо перед собой, и в шампанское полились слезы. Джорджи прикрыла лицо носовым платком. Мы с Александром переглянулись. В конце концов, что бы ни случилось, но мы с ним очень давно знаем друг друга.