Глава 9
Двое суток прошли, как во сне.
Лайза едва ли помнила, как добиралась до работы, как уходила с нее и что рисовала на рабочем месте. Что-то тусклое, невзрачное, убогое, отражающее состояние души.
Шеф хмурился, с нелюбовью глядел на эскизы, молча сочувствовал неизвестному недугу, напавшему на лучшую работницу отдела, и ждал, когда же тот отступит. Корить не корил, но и не радовался. Клиенты капризничали.
Лайза старалась.
Она не помнила, что ела, и ела ли.
Вроде бы что-то пила — по крайней мере, чашка с остывшим кофе сиротливо стояла в углу, отвернутая смайликом к стене. Календарь сняла вовсе — не хотела помнить дат и смотреть на отражение уходящего времени. Которого у нее теперь так много. Бесконечно, ненужно много.
Под вечер второго дня в гости без приглашения пришла Элли, и Лайза с порога разрыдалась у нее на плече.
Они просидели долго, почти до ночи. За кухонным окном на Нордейл опускались сумерки.
— Не кори себя! Нельзя! Не нужно это теперь, и бесполезно.
Лайза не слышала. Ни правильных слов, ни мудрых советов; чувствовала лишь, как обнимают, утешая, руки.
От горячего чая почему-то морозило; шелестели за окном превратившиеся за день из летних в осенние листья.
— Почему вынесли такое странное решение? Зачем, Элли? Какая им разница, общаемся мы или нет?
— Не знаю. Комиссия всегда выносит странные решения.
— Ненавижу их. Ненавижу! — В дрожащих пальцах отломилась фарфоровая ручка; Лайза слепо посмотрела на нее, молча выкинула в ведро, отставила чашку и опустила голову. Перед глазами стоял тот взгляд — тот самый особенный предназначенный только для одной взгляд. И мысленный диалог, от которого она теперь рыдала по ночам.
«— Я должен отказаться от тебя, принцесса… я должен….»
«— Не делай этого!»
«— Прости меня…»
Ей хотелось выброситься с балкона.
Но однажды он уже приехал, чтобы спасти ее после такого вот глупого решения. Спас ценой рокового суда, и теперь она никогда не причинит себе вреда. Не для того, чтобы перечеркнуть жирной чертой все, ради чего старался Мак.
Представляя, как располосует ему сердце ощущение беспомощности, стоит ей опять сглупить, Лайза белела в лице, а под глазами надолго залегали тени.
Элли все понимала без слов. Но все же старалась ими же и утешить.
— Послушай меня, если бы когда-то не Комиссия, все в моей жизни пошло бы по-другому…
— Да уж. Не было бы того Корпуса. И чертовой ловушки в твоей голове.
Они обе до сих пор иногда вздрагивали от воспоминаний о событиях той поры. Страшных событиях — никому таких не пожелаешь.
Подруга качала белокурой головой.
— Но не было бы и Ниссы, Эдварда. Все пошло бы иначе, понимаешь? Я потом много думала обо всем этом, уже позже, и поняла, что если бы ни Корпус, ни Комиссия, я не стала бы сильнее.
— Ты никогда не была размазней.
— Я всегда была мягкой, Лай. Слишком. А они заставили меня собраться.
— Через что, через боль?
Эллион долго молчала; в застывших голубых глазах проносились отголоски прошлого: бетонные стены Корпуса, побег, часы одиночества в ожидании смерти. Да, боли было много.
— Но все это в итоге помогло настать счастливому концу. Началу новой жизни.
— Повезло тебе. Но это не значит, что так будет и у меня.
— Никогда не знаешь.
Когда Элли ушла, Лайза свернулась калачиком на диване и притихла; хотелось замереть и застыть. Навсегда. Подобно мухе в янтаре. Но в груди билось сердце, а за окнами текла жизнь. Движение. Оно продолжалось независимо от желаний. Молящий о забвении разум не способен остановить пульс. А жаль.
Лайза положила ладонь на немую рисунок-печать и закрыла глаза.
* * *
(Julie Zenatti — Fragile)
Вечером следующего дня она не удержалась: приехала на знакомую улицу, припарковалась на противоположной стороне дороги и какое-то время сидела в машине, глядя на дом. Почти стемнело, но окна не зажглись.
Пустой особняк — ни движения, ни звука. Не мелькала за занавесками тень, не горел над гаражной дверью фонарь.
По дороге шурша прокатились высохшие листья.
Лайза сдавила руль Миража до боли в пальцах; сенсор, наверное, до сих пор настроен на узнавание ее лица, а в спальне так и висит картина с синими и желтыми линиями. Вспомнился собственный звенящий смех, когда ее несли по лестнице наверх, запах попкорна, декоративная ветка в вазе, шкворчание утренней яичницы на плите…
— А тебе идет фартук!
— Мне много чего идет, принцесса.
Его зачесанные назад волосы, чуть отросшая щетина, стекающий с краешков щипцов жир — ими он переворачивал бекон.
Боль в груди сделалась невыносимой.
Зачем она приехала сюда? Утонуть в сковывающей протяжной горечи?
Завести бы мотор и уехать, но руки не шевелились, а глаза продолжали смотреть на замерший в безмолвии дом.
* * *
— Зачем вы приехали сюда? Как нашли мой дом?
— Мне ваш адрес дала подруга. Поверьте, она долго сопротивлялась, но я настояла.
Шевелюра доктора в свете ламп прихожей отливала рыжиной, глаза смотрели укоризненно, но голос звучал мягко.
— Проходите. Напою вас чаем.
Разговор не клеился.
Чай пах жасмином, Лайза пила его медленно и, несмотря на ощущение дискомфорта, не хотела уходить.
— Вы говорите, что я получила множественные переломы. В том числе черепа. Как вы залечили их?
Он долго и внимательно смотрел на нее, сидел, уперев локти в колени; к своему чаю так и не притронулся.
— Я хороший доктор. Вам будет достаточно этого знать.
— Но прямо там? На обочине? Как…
Мягкая улыбка так и не выдала секреты. Стало ясно: настаивать бесполезно.
— А мой мотоцикл?
— Его, к сожалению, починить не удалось. Детали увезли на свалку.
Она кивнула. Какое-то время смотрела на плавающие на дне чашки чаинки, затем перевела взгляд на палас: у кресла лежал черный с синей полоской носок. Лайза сделала вид, что не заметила его.
— Он сразу позвал вас, да?
— Да.
— Потому что только вы могли помочь?
Скромно разведенные в сторону руки, мол, наверное, да.
— А печать?
Доктор вздохнул.
— Зачем вам детали? Не надо, не копайтесь теперь. Ни к чему.
А что ей еще делать? Чем еще жить, как ни осколками прошлого, и прижиматься хоть к какой-то цепочке, ведущей к Маку. Пусть вот так, косвенно.
— Я не могу не копаться, понимаете?
— Я понимаю. — Он действительно понимал. В глазах редкого цвета — цвета настоянного виски — проглядывало сочувствие. — Но вам нужно двигаться вперед — не назад.
— А куда вперед? Куда?
Ее вопрос остался без ответа.
Уже у двери она хотела было попросить: «Вы передайте ему, что я заходила… Что… Не забыла, помню…», — но не стала.
Так и ушла, тихо попрощавшись.
* * *
(Idenline — Terrestrial gravitation)
(Idenline — At Sunset)
Буквы он заказал в мастерской. Там же купил специальный клей и инструменты: наждачную бумагу, чтобы зачистить поверхность, и спирт, чтобы обезжирить.
Облизывали резиновые бока лодки серые волны, покачивалось продавленное ботинками дно, рядом белел бок безымянной пока еще яхты.
«Скоро, моя красавица, скоро».
Он все-таки купил ее.
Сам не знал зачем и теперь проводил здесь почти все свободное время. Шеф будто чувствовал, что нужно время, и часто на работу не звал — тактично удалился с горизонта; Мак был ему благодарен.
Клей ложился ровно, сразу густел и хорошо застывал. Через несколько минут на борту появилась первая буква «М».
«Мечта».
Так она ее назвала, и мечта так и осталась мечтой.
Для них обоих.
Здесь время текло иначе: то застывало, то текло непонятно куда, то засасывало в себя и убаюкивало шепотом волн. Теперь он мог находиться только здесь, где на палубах, казалось, все еще можно увидеть мокрые следы босых ступней, где так и висел, перекинутый через подголовник лежака, купальник. Лайза сняла его в спальне, а утром забыла — он принес и положил здесь. Тогда с него, облегающего грудь, стекали капельки воды.
Мак не забыл. Ни единой детали.
Густой мазок… Промазать края, убрать излишки клея с боков, прижать к борту и, чувствуя покачивание лодки, подержать, пока не застынет.
Спустя десять минут к первой букве добавились еще две, и яхта стала носить название «Меч». На дне лежали, дожидаясь своей очереди, «А» и «Т».
Пусть будет так, как она хотела, его смеющаяся чертовка Лайза с синими, как это осеннее небо, глазами.
Закат покрыл волны нежными оттенками розового и оранжевого. Окрасился вечерним светом и бок «Мечты».
Закончив клеить, Мак с минуту смотрел на буквы, затем бросил кисточку на тряпку и вздохнул. Эту ночь он вновь проведет в каюте один, покачиваясь вместе с палубами, вторя движениям водной поверхности безымянного моря, утопая в безвременном пространстве. Вдали от мира, вдали от дома, в котором почему-то больше не мог находиться.
Закрепит лодку, посидит, посмотрит на закат, уйдет от мыслей в полную тишину. Жаль только тишина не избавляла от постоянной тягучей боли, засевшей в груди. От мыслей он уходить научился, а от нее — нет.
Ничего… Пройдет время. Не избавится, так привыкнет.
Привязанная к вертикальной лестнице лодка осталась разговаривать с волнами; на дне, завернутая в тряпку, лежала кисточка; заберет ее, когда в следующий раз поедет к берегу, и там выкинет — она свое отработала.
Поднявшись на палубу, Мак долго стоял, смотрел, как вздымаются и опускаются водные гребни, чувствовал прохладу металлических перил и высасывающую остатки тепла душевную тоску.
В этот момент «не думать» получалось плохо.
Чудесный вечер — тихий, спокойный, — изумительный закат, пропитанный солью ветерок. Прекрасный вечер для двоих. Насмешка над жизнью для одного.
* * *
(Julie Zenatti — A Quoi Ca Sert)
Следующие две недели Лайза работала на износ: создавала не шедевры, но качественные проработанные дизайны, а вечерами повадилась рисовать для себя. Купила в магазине бумагу, набор разноцветных карандашей и под светом лампы, свернувшись в кресле, чиркала наброски: какие-то прорисовывала детально, какие-то оставляла в виде контуров и линий, другие и вовсе смотрелись карикатурами.
Вот они с Маком несутся по ночной дороге, и тьму рассекает мощный свет фар. На обочине указатель на Делвик, впереди ночной затянутый облаками горизонт. А вот она, смешно развалившаяся на кровати, смотрит на ту самую картину, рядом тумбочка и подносик с иглами. Тогда ее собирались колоть. Иглоукалывать.
А вот стоящий в гараже Мираж, а над ним склонился обнаженный торс Мака. Чтобы получить нужный рельеф, мышцы пришлось штриховать с особой тщательностью, от усердия Лайза даже высунула язык, и чтобы добиться достоверности, нашла и проштудировала книгу по анатомии.
Во время набрасывания очередного рисунка, рядом всегда лежали "Триста позиций для гурманов Любви"; их она не открывала — только изредка касалась пальцами. И лишь в моменты прорвавшегося через плотину отчаяния позволяла себе перелистнуть страницу или две, чтобы тут же закапать их слезами.
Вместе с набросками писала и записки — в каждой по несколько слов.
«Твой кофе куда лучше моего. Как он назывался?»
«А ты умеешь рассказывать сказки на ночь?»
«Купила новую блузку. Долго думала, где прорезать дырки…»
«Мне без тебя холодно. Я не жалуюсь… я держусь…»
«Давай переделаем дизайн спальни наверху? Двуспальная кровать там смотрелась бы лучше».
«Хочется знать, где ты сейчас. И почему я не “Чейзер”?»
«До сих пор не знаю, услышал ли ты меня тогда…В суде».
«Люблю тебя, Мак».
Рен записки передавать отказался, Лагерфельд тоже.
Отказалась, расстроившись, и Элли, объяснила нежеланием причинять им вред. Ведь узнает Комиссия — накажут обоих.
Лайза согласно кивала, все понимала, а по вечерам писала новые записки.
Один раз она попыталась доехать до безымянного моря — отчаянно хотелось посидеть на его берегу, — но Мак оказался прав: дороги на карте не обозначили, и Лайза, покружив по окрестностям, была вынуждена повернуть домой. В тот вечер она долго не могла справиться с острым приступом тоски, а наутро попыталась записаться в местный яхт-клуб, где ей отказали по причине того, что у нее, собственно, яхты-то и не было.
Несмотря на желание забыть о датах, одну из них Лайза помнила очень хорошо и в пятницу вечером, надев коктейльное платье на тонких бретельках, поехала в ресторан, чтобы символично ее отпраздновать. Села посреди богато и изысканно украшенного зала и, не обращая внимания на сидящие вокруг пары, заказала бутылку хорошего вина.
Подняла бокал, мысленно представила напротив невидимого собеседника, улыбнулась.
— Сегодня был бы месяц, Мак. Месяц, как мы знакомы. За нас.
Она успела допить второй бокал, когда напротив, без приглашения, уселся одетый в дорогой костюм хлыщ и с елейной улыбкой произнес:
— Такая дама и одна! Так не пойдет. Уважаемая, выпьем вместе? Очаровательное, кстати говоря, у вас тату!
Лайза плеснула в него водой из стакана. Прямо на дорогой костюм и зализанные по пробору волосы.
Добралась на такси домой.
В накатившем остервенении весь вечер рисовала на огромном ватмане яхту, а закончив, порвала картину на несколько частей.
Сползла на пол, прижалась спиной к дивану и долго сидела среди бумажных обрывков, прижав ладонь к потерявшему искру «тату».
На следующий день пришла «повестка» — приглашение посетить Комиссию, чтобы удалить с «кожного покрова Печать».
Лайза ее проигнорировала.
Как проигнорировала и вторую, что пришла днем позже. А на раздавшийся по мобильному звонок довольно грубо ответила, что остатки Печати удалять не желает и просит оставить ее по этому поводу в покое. Кто бы ни находился по ту сторону вызова, удивленно крякнул и сообщил, что ее пожелание примут к сведению.
Звонков больше не поступало.
Еще сутки Лайза сжимала зубы и с нескрываемым злорадством выстраивала разнообразные планы мести представителям Комиссии, если те вдруг пожелают заглянуть к ней домой и настоять на удалении драгоценного рисунка, но домой никто не пришел.
На следующее утро она нашла под дверью круассаны от соседа и выкинула их в мусорку, а по пути на работу размышляла о том, как отреагирует шеф, если в очередном дизайне обнаружатся обои с черепами.
Душу продолжали терзать то боль, то всплески агрессии, и Лайза усилием воли прилепила на лицо улыбку — улыбку-оскал, при виде которой люди предпочитали держаться подальше.
Прекрасно. Ее это устраивало.
В дверь позвонили, едва она успела вернуться домой с работы, сбросить с ног туфли и положить ключи на трюмо.
Кто пожаловал? Зачем? Без приглашения.
Вопреки страху увидеть в глазок человека в серебристой форме или качнувшейся радости от возможного визита подруги, за дверью обнаружилось ни то, ни другое.
Там стоял доктор.
Лайза провернула ручку замка с глухо бьющимся сердцем и непонятным предчувствием. Поздоровалась, отступила на шаг, приглашая войти, но визитер лишь покачал головой. Протянул ей что-то маленькое и белое. Со смущением произнес:
— Я не знаю, прав ли я… Но я подумал, что отнесу это вам. Это сегодня нарисовал Мак, пока слушал очередное задание. Может, я не прав… но… пусть это будет у вас.
Доктор отбыл. А «чем-то белым» оказалась вырванная из блокнота страница, где во всю ширину, тщательно прорисованное шариковой ручкой, красовалось ее имя.
В этот вечер Лайза сосредоточенно склеивала порванную ранее картину с яхтой.
Она уже собиралась ложиться спать, когда по непонятной причине решила включить перед сном телевизор. Села на диван с чашкой травяного чая — Лайза так и не поняла, помогал тот уснуть или нет, — щелкнула пультом. Комната тут же наполнилась звуками: ревом мотора, динамичной музыкой и закадровым голосом ведущего.
— … до начала заезда остались всего сутки. Внедорожники, седаны, сувы — на чем бы вы ни ездили, у вас есть шанс проявить себя в качестве профессионального водителя и получить главный приз в ежегодном мега-шоу «Ралли ДелХааст Экс-Оу» — уникальный полноприводной Ван-До 720Z и денежный бонус размером в сто тысяч долларов. Не упустите шанс, проявите себя в гонке сезона…
Лайза нажала кнопку выключения телевизора — звуки стихли — и застыла. Она сама не поняла, о чем именно думала около минуты — рука на автомате потянулась к блокноту и сделала пометку.
«Записаться. Завтра».
Поставив в конце фразы восклицательный знак, Лайза отложила ручку, отнесла чашку на кухню и отправилась спать.
* * *
- Уже месяц мы терпим провалы, а они тем временем продолжают распространять по Уровням поддельные бумаги с печатями Комиссии. Канн, это на тебе, разработай наконец новый рабочий план.
Стратег-тактик отряда специального назначения пригладил короткие взъерошенные волосы и угрюмо посмотрел на Начальника.
— Я разработал уже три. И все в трубу.
— Это говорит о твоих способностях, не так ли?
Дрейк наградил Аарона недовольным взглядом, и тот поджал губы. Сидящие за тем же столом Декстер, Аллертон и Конрад молчали. В углу, поднимая и опуская пластмассовую лопасть, работал кондиционер.
— Нам бы только выяснить, где именно находится база…
— Вот именно, — прервал Дрейк, — и вы до сих пор этого не сделали.
— Все потому, — вступился Мак, — что как только я сажусь на хвост любому из них, как они тут же меняют направление движения. Ни один не едет в лагерь, если чувствуют хоть малейший физический дискомфорт. Сутками кружат черт знает где. Страхуются, даже если кто-то чихнул или не вовремя захотел на толчок. Я говорил, кто-то слил им обо мне информацию, причем детальную.
— Значит, нужно выследить их так, чтобы они не чувствовали физического дискомфорта.
— Моя «прощупка» объекта всегда вызывает боль.
Начальник нахмурился. В этот день он ворчал с самого утра — встал не с той ноги, не иначе.
— У вас семь суток. Чтобы через неделю я увидел рабочий план захвата банды. Я не могу допустить, чтобы по городам ходили ложные бумаги с постановлениями от лжекомиссии. Канн, включай мозги, пока я не разозлился.
— Понял, шеф. Включу.
Декстер хмыкнул.
Дрейк обвел сидящих тяжелым взглядом и вышел из кабинета.
Халк посмотрел на Аарона, постучал по столу пластмассовым колпачком ручки и отложил в сторону. За столом повисла тишина.
Тактик какое-то время жевал губы. Белел в дневном свете шрам на виске; Аарон иногда, сам того не замечая, тер его пальцами.
— Нам нужен «левак», — произнес он наконец. — Человек со стороны, чтобы мы могли отследить его, а не кого-то из группировки.
— Ты имеешь в виду внедрить кого-то со стороны?
Декстер верно ухватил суть.
— Да. — Канн кивнул. — Предложить им кого-то: не нового члена банды, а кого-то крайне полезного, чтобы они захотели во что бы то ни стало доставить его к боссу. Вот тогда мы сможем проследить за ними. Предварительно проинформировав наживку, конечно.
— Умно. — Мак взял ручку, что минутой ранее отложил Конрад, и принялся вычерчивать на бумаге абстрактные линии. — Вот только кого им предложить?
Аарон мигнул; его светло-серые глаза казались в этот момент прозрачными.
— Я уже включил мозги, — проворчал он, вспомнил нравоучения Дрейка. — Что-нибудь придумаем.
* * *
(Julie Zenatti — Tango (Princesse))
Он думал — привык.
Как-то смирился с жизнью в пустоте, в вакууме, без желаний и чувств. Думал, эмоции уже не прорвутся через заслон. Привык спать в холодной постели, привык не искать среди черных голов проходящих на улице девушек знакомый абрис лица. Привык глушить нет-нет да возникающий внутри импульс поискать, где же она… Коснуться, почувствовать. Выдать себя.
Оказывается, ошибся.
Это случилось спустя два дня после заседания в кабинете Дрейка.
Под вечер Мак заглянул в гости к Рену, занес новые досье для изучения и остался поговорить.
В соседней комнате смотрела телевизор Элли, переключала каналы, гладила кота и неторопливо жевала лежащие на тарелочке шоколадные трюфели. В кабинет влетали то обрывки новостей, то сводка о погоде, то надрывный рев двигателей, видимо, по одному из каналов транслировали гонки.
— Я, вот, думаю, если они занимаются подделкой голограмм, им требуются узконаправленные специалисты.
Рен листал файлы с досье быстро, едва всматривался в фото и почти не вчитывался в текст, однако Мак знал, что тот, как и он сам, ухватывает нужную информацию за секунды.
— Конечно, у них уже могут быть свои люди, но прощупать не повредит. Всегда может найтись лучший техник, инженер-разработчик, дизайнер. Кинуть слух нужно в низших кругах, мол, появился человек, ищет работу. Те быстро донесут до верхов, потому что за такое могут подсыпать денег.
— Согласен. Где и через кого будем распространять?
— Да есть на заметке люди. Их и подключим.
Из гостиной донеслось ворчание: Элли журила Хвостика за излишнюю «когтеточивость» на ее юбке. Снова переключился канал; Декстер прислушался к звукам и улыбнулся чему-то своему. Мак в этот момент пожалел о том, что в его доме подобная атмосфера не удержалась. Воцарилась на несколько дней, рассказала о том, какой чудесной может быть жизнь, и выскользнула в окно.
Сердце кольнуло иголочкой.
Рен вернулся к изучению файлов, а Чейзер откинулся на спинку кресла, принялся думать и заодно рассматривать стоящую на краю стола в серебристой рамке фотографию, на которой его широко улыбающийся друг держал на руках счастливую Эллион.
Надо же, Рен, оказывается, умеет вот так улыбаться. Приятная неожиданность.
Из-за двери вновь послышался рев мотора, перекрываемый возбужденными комментариями ведущего; исходили в адреналинозависимом вое трибуны.
Что сегодня транслируют?
Разговор о делах прервался пятью минутами спустя истошным и одновременно восторженным визгом Элли:
— Рен! Мак!!! Да это же ЛАЙЗА!!!
Они оба выбежали из кабинета быстрее, чем если бы их позвали тушить пожар. Рен тут же приземлился на диван слева от Элли, а Мак остановился позади, глядя на экран с глухо колотящимся сердцем и почему-то за секунду пересохшим горлом.
Она стояла перед десятками телекамер, щурясь от вспышек, пытаясь отступить от нанизанных на палки, как камыши, микрофонов.
— Что вы чувствуете как победитель?! Наверное, это замечательно — выиграть такой чемпионат!
Женщина в костюме-тройке и с аккуратно причесанным каре пробилась ближе всех и теперь атаковала с напором кобры.
— Невероятно! Первая женщина-призер за последние десять лет! Вы счастливы? Скажите, каково это?
Лайза, одетая в короткую спортивную куртку, смущенно возилась с кожаными перчатками.
Мак жадно впитывал все детали: выражение лица, то, как лежали растрепавшиеся локоны, красноту разрумяненных от возбуждения щек и лихорадочный блеск синих густо накрашенных глаз. Если бы мог, он бы слизнул ее образ прямо с экрана, чтобы сохранить где-то внутри.
Его девочка. Его чертовка… Создатель, она выиграла «Ралли ДелХааст Экс-Оу», не побоялась участия, не отказалась сесть за руль после недавней аварии. Он бы гордился ею, если бы жадно не мечтал за очередной риск свернуть ей шею. Опять влезла в приключения вместо того, чтобы сидеть дома!
— Я пока ничего не чувствую. Наверное, еще не осознала…
Скромный ответ, достойный чемпиона; в груди болезненно заныло.
Репортеры тут же бросились вперед с вопросами.
— Вы только что выиграли сто тысяч долларов! Это для вас большая сумма?
— Вы собираетесь участвовать в соревнованиях в следующем году?
— На что вы планируете потратить выигрыш?
— Вы счастливы? Вы обогнали стольких мужчин? Не боитесь недовольства с их стороны?
— Почему я должна его бояться. Я соревновалась честно.
— «Ван-До 720Z» — лучший существующий мотоцикл четырнадцатого Уровня! Что вы будете с ним делать?
Лайза какое-то время молчала, наверное, никто, кроме Мака, не заметил мелькнувшую в ее глазах грусть.
— Продам, — прозвучал короткий ответ, и ошеломленные репортеры на несколько секунд притихли.
— Продадите? Невероятно! Это будет самый ценный лот этого сезона! Вы уверены?
— Я больше не вожу мотоциклы. Да, продам.
Она развернулась, чтобы уйти из плотно окружившей толпы — не желала быть в центре внимания; Мак ее понимал.
— Так на что вы потратите выигрыш? А деньги от продажи мотоцикла?
Лайза обернулась и пожала плечами.
— Может быть, куплю маленькую лодку. На яхту все равно не хватит.
И ушла с помоста.
Фотографы бросились следом за ней, а камера переключилась на основного ведущего гонок, который принялся с нескрываемой гордостью, будто сам находился в их числе, перечислять имена победителей.
Мак не слушал.
В его голове, вращаясь в десятый раз, звучали последние слова Лайзы и то, что не было озвучено: «Куплю лодку… куплю лодку… и поеду в плавание по безымянному морю. Без карты и направления».
В этот вечер, сидя в каюте, он впервые напился до чертиков. До вертолетов и почти до беспамятства. А чтобы не позвонить и не поздравить мисс Дайкин с победой, выкинул телефон в море.
