Глава 8. Встреча
— Ну, давай же, давай…
Сначала она откинула от головы незнакомца тяжелые рюкзаки, а после взялась переворачивать тяжелое тело. Жив? Жив. Сердце бьется, дыхание ровное, вот только мужчина по какой-то причине находился не то без сознания, не то в осознанной глубокой коме. Его кто-то напугал? Иначе зачем было сворачиваться зародышем и утыкаться лицом в песок? Он явно не хотел кого-то или что-то видеть, прятался.
— Помоги мне, еще чуть-чуть!
Перевалив тело на бок, Тайра подтолкнула его ладонями, и то перекатилось на спину; безвольно распластались рядом огромные руки.
Вопросы носились в голове стрижами: что за странная одежда? Давно ли «спит»? Что случилось? Но самым главным вопросом для нее оставался один:
— Ты как попал сюда прямо в теле? Живым?…
Начавший приходить в себя незнакомец застонал, зажмурился, сморщил небритое лицо.
— Давай, открой глаза, мне надо посмотреть. Ну, открывай же!
Чтобы ускорить процесс, она погладила его по щекам — шлепать не решилась, вдруг очнется слишком резко и не поймет?
— Открывай-открывай… Вот, уже почти… Посмотри на меня! Ну, посмотри же!
И когда это случилось, Тайра расплылась в широкой счастливой улыбке.
* * *
Его дергали за одежду, толкали, даже гладили.
Кто это, Эльконто? Почему затекло тело, почему сдвинуть в сторону руку или ногу кажется непосильной задачей? Он что, лежал слишком долго, отключился, и морок сумел пробраться сквозь щит?
От этой мысли сознание Стива резко включилось и принялось загружать внутренний компьютер. Нужно прийти в себя, срочно! Голова раскалывалась, казалась набитой ватой, в уши пробивался незнакомый голос, почему-то женский. Он говорил: «Посмотри на меня, посмотри…», чужие руки продолжали касаться щек.
Когда веки все же удалось разлепить, первым, что увидел док, оказался ворох черных спутанных волос — густых, длинных и, кажется, давно немытых. Через секунду обладательница спутанной шевелюры откинула локоны за плечи, и его взору открылось ее крайне ошарашенное лицо: широко распахнутые глаза, округлившийся в изумлении рот и в крайней степени недоверчивый взгляд. Но все это длилось лишь секунду, за которую собственное изумление Стива даже не успело сформироваться, а после… После он увидел самую счастливую, искреннюю и теплую (а он в своей жизни видел их немало) улыбку. Улыбку, выражающую предельное счастье, достижение максимальной степени довольства, — улыбку-триумф.
— Наконец-то, я тебя нашла!
От этой фразы Лагерфельд настолько опешил, что даже забыл, что секунду назад хотел подняться. Смотрел в искрящиеся радостью зеленовато-желтые глаза незнакомки, умывался исходящими от нее волнами счастья и посему на короткий момент совершенно ошалел.
Вот если бы он был героем дамского романа, эти слова явились бы прекрасным вступлением для начала знакомства — любовь с первого взгляда, охи-вздохи, поцелуи под луной — «я тебя нашла» — точно, лучше не придумаешь и не скажешь. Или же, на худой конец, эта фраза подошла бы фильму — сентиментальной комедии, где двое потерявшихся возлюбленных разошлись в результате ссоры по дурацкой причине, а после год искали друг друга. Тогда бы изречение «Я тебя нашла» стало бы апофеозом начала новой эры, в которой эти двое никогда не совершат прежней ошибки, ибо накрепко осознали, что жизнь друг без друга не представляется им возможной.
Но это не книга. И не фильм. Это Криала. И в ней фраза «Я тебя нашла» звучит не просто странно — почти дико. Потому что здесь не находят для радости, тут находят только «для пожрать», и, в основном, тени.
Передумав все это за короткие пару секунд, Лагерфельд изловчился-таки, собрался с силами и резким движением откатился от незнакомки в сторону. Поднялся на колени, осмотрелся по сторонам.
— Морок, он исчез?
Псевдо-Эльконто нигде видно не было. То ли он появлялся лишь в его собственном распаленном воображении, то ли благополучно скрылся при появлении на горизонте третьего лица.
— Ты видела здесь кого-нибудь? Здорового такого окровавленного мужика?
— Нет.
— Совсем никого?
Девчонка пожала плечами. Молодая, пусть и неопрятно одетая в какую-то рвань, она была не призраком, не мороком — живой. Почему-то он только сейчас это осознал и, прекратив озираться по сторонам, уставился на нее с двойным интересом.
— А ты кто?
— Я? — Незнакомка тут же оживилась, будто ждала этого вопроса. — Я — Тайра. И я нашла тебя — мужчину с глазами цвета корня рогозы. Я тебя искала.
— Меня? Зачем?
Тайра смутилась.
— Не знаю, так надо было.
Стив поморщился. Он никогда не любил загадки, а ложь не терпел вовсе. А тут, в Криале, поди-разбери, кто что говорит и для какой цели. Но девчонка была живой, точно живой — не мерцала, не исчезала на доли секунды, как то было с лже-Ани, и вообще, никакой видимой угрозы не источала. Какого черта она тут делает? Да еще сидит на песке с таким видом, будто с рождения тут сидела. Коридор, мать его, ей дом родной?
Он хотел спросить, не тень ли она, не одно из ее порождений? Но не успел — встречный вопрос-утверждение его опередил.
— Щит? У тебя хороший щит. Только он не очень эффективен… Ты поэтому выжил, да? Он гасит свет души, но не гасит тепло человеческого тела, поэтому тени тебя все равно видят. Нужно было закрыть теплоотдачу…
Что? Эта пигалица, которая сидит на песке, знает больше Дрейка и тут же уловила, в чем ошибка? Да где же она была раньше, пока не погибли («Отправились домой», — поправил себя Стив мысленно) Дэйн, Аарон и Баал? Теплоотдача? Все так просто? А они еще гадали, почему морок ползком за ними следует и отставать не желает. Вот дела!
— Ты видишь мой щит?
— Вижу. Он не очень плотный.
— Он был плотнее. Батарея садится.
— И скоро она сядет?
На бледном чуть вытянутом лице читался не тайный умысел корыстного вопроса, но искреннее любопытство.
Стив взглянул на браслет.
— Через сутки примерно. Может, выдержит тридцать-тридцать пять часов. Только в последние часы толку от нее будет мало.
Черт, как же мало времени — он вдруг спохватился, что теряет его напрасно. Стоит, разговаривает о собственном щите, а минуты уползают в прошлое. Где-то там, наверху, бушует непогода и гибнут люди, там его ждет назад Дрейк.
— Все, мне пора. Некогда разговаривать, правда. Рад был познакомиться.
Она торопливо поднялась на ноги одновременно с ним; в ярких непривычных ему по цвету глазах прочитался испуг.
— Куда, куда ты идешь?
— Если бы я сам знал.
— Но ведь куда-то конкретно?
— Да, конкретно. Тебе какое дело?
Наверное, пребывание в Коридоре наложило негативный отпечаток — он стал таким же раздражительным, как Аарон. Стыд, да и только, но сейчас не до сантиментов. Попутчик ему не нужен — будет ныть, проситься отдыхать, тормозить.
— Я тебя провожу…
— Ну, вот еще.
— Покажу дорогу до твоего места.
Угу. Так он ей и поверил. Тут ни направлений, ни светящихся линий, ни указателей. Если она куда его и заведет, то исключительно куда нужно ей, а вовсе не ему.
— Спасибо за предложенную помощь, но я сам.
— Сами здесь не доходят. — Тайра вдруг с отчаянием воздела руки кверху и жалобно воскликнула. — Но я должна тебя проводить, так было завещано. Должна тебе помочь, я ведь не зря тебя искала. Я не буду обузой, но смогу стать помощью, не прогоняй меня, мужчина.
Мужчина? Что это за обращение такое? «Смогу помочь»? Обманывает или сама верит собственным словам?
Лагерфельд призвал на помощь все врожденное спокойствие и терпение, подошел к незнакомке и как можно убедительнее проговорил.
— Я действительно благодарен тебе за помощь, но мне нужно идти и идти быстро. У меня очень мало времени — от моих действий зависит, рухнет ли мой оставленный за плечами дом или спасется. Если я задержусь, то все напрасно, понимаешь?
Тайра стояла хмурая, обиженная. Восторг начисто исчез с ее лица, как только она поняла, что ее «сокровище» с глазами цвета корня рогозы в услугах проводника не нуждается.
— Не отказывай себе в помощи, ибо она приходит, когда нужна. Не отказывай в помощи другому, ибо он не пришел бы, если бы не нуждался.
Док вздохнул и потер щеку. Как ей объяснить, чтобы не обидеть еще сильнее?
— Я — солдат. Я тренирован, умею ходить быстро и долго, я должен спешить.
— Но ты не знаешь, куда идешь.
— Здесь никто не знает, куда он идет.
— Я знаю.
— Как?!
Девчонка не ответила. Теперь на ее лице читалось лишь упрямство.
— Хорошо. Мне нужна «Мистерия» — ты знаешь, где это? — Он чувствовал себя ослом, теряющим время на метание бисера идиотом. — Так называется не то Источник, не то выделенная зона…
— Далеко.
Он умолк, услышал это слово. «Далеко» означало, что Тайра знает время и направление, расстояние, в конце концов.
— Далеко? Насколько далеко?
Впервые за все пребывание в Коридоре ему выпал шанс идти не бесцельно, но по верному пути. Если, конечно, девчонка не врала, но исходящей от нее лжи он, как ни старался, не чувствовал.
— Далеко. — Тайра, как ему казалось, смотрела открытыми глазами не вдаль, а куда-то вглубь себя, внутрь. — Это больше тридцати пяти часов ходьбы, даже если быстро. В такие отдаленные уголки я еще не забиралась.
— А ты много куда забиралась?
— Много.
— И ты действительно знаешь… видишь, где находится «Мистерия»?
— Да. Это… почти три дня пути, если с короткими передышками. Не знаю, может, можно быстрее, но я не уверена. Придется часто вращать мир…
— Что?
— Трудно объяснить, проще показать.
Теперь они смотрели друг на друга выжидательно — не друзья и не враги.
Неужели это действительно шанс? Пусть слабый, но настоящий шанс попасть туда, куда нужно? Со щитом или без него, живым или почти живым. И Стив решился, заткнул гордость за пояс — не сейчас нужно проявлять норов, сейчас нужно принимать помощь — Тайра права, — если ее все еще согласятся оказать.
— Ты… проводишь меня?
Она фыркнула — ждала этого вопроса. Сложила руки на груди и нехотя кивнула — все еще обижалась на то, что ей пришлось упрашивать его прислушаться, почти умолять.
— Провожу. Потому что так мне велел Ким. Вот ему и скажи спасибо.
* * *
Он оказался не таким, каким она его себе представляла. Сошлись только желтые глаза, а во всем остальном этот человек показался ей странным: огромным, сердитым, закутанным в плотную одежду незнакомого покроя, да еще и с кучей вещей — навьюченным, словно одногорб. Зачем столько тащить, для чего? Хотя не ей судить. Раньше она вообще не встречала в Коридоре живых — только духов, — а этот пришел в физическом теле и с какой-то одному ему ведомой целью. Что ж, у него есть цель, у нее тоже — проводить. Так велел Ким, и она исполнит его наказ. Хорошо хоть не пришлось красться за ним в тумане бездомной псиной, претворяясь невидимкой, хотя, может, оно было бы лучше, чем терпеть постоянные вопросы?
«А кто такой Ким?», «Почему он просил помочь мне?», «Давно ли ты тут?»
Ни на один из вопросов Тайра не ответила, бодро шла впереди, путник позади. Неизвестно еще, кто из них лучше тренирован — вон как семенит ногами за спиной, торопится, не всегда поспевает, да еще и постоянно озирается, боится. Ему и надо бы бояться: кто выдумал такой непрактичный шит? Нет, щит, конечно, рабочий, но крайне слабый и недолговечный, не для этих мест.
В голове привычно мерцала заданная точка и проложенный к ней маршрут.
«Мистерия».
Почему вход в нее расположен так далеко, почти на окраине карты? Что за место такое диковинное? И зачем ей, Тайре, вести желтоглазого туда, в чем толк? Почему, по мнению Учителя, судьбоносное событие должно быть связано именно с этим человеком?
Звездам виднее — им всегда виднее. Пока есть шанс и есть время, она будет исполнять наказы Старших, а там станет видно. Поможет это чем ей самой или не поможет — как знать сейчас?
Прежде чем настало время первой остановки, по ее внутренним ощущениями прошло не меньше часа, и здесь карта показала первый поворот.
— Ты успеваешь за мной?
— Успеваю. — Донеслось сзади. — А ты быстро бегаешь, однако.
— Ты сам сказал, что торопишься и что солдат — можешь ходить быстро. Или ты нерадивый солдат, раз так тяжело дышишь и потеешь?
Зачем она дразнит его, провоцирует? Сама-то привыкла перемещаться по местным просторам, а чужак нет. К тому же на нем гора неудобной одежды, хоть предлагай ее сбросить.
До Тайры долетела невидимая волна раздражения, но словесного комментария не последовало. Здесь все-таки ведет она — не он; если желтоглазый не понял этого раньше, то точно осознал теперь и в споры не ввязывался. Хорошая черта, достойная.
— Нам нужно повернуть.
— Так поворачиваем. — И через паузу. — Чего стоим?
— Сейчас я разверну пространство, будь готов. Здесь путь уходит вниз и в сторону по диагонали; в первый раз можешь почувствовать себя плохо.
— Уж как-нибудь постара…
Когда ее руки ухватили клочья тумана и принялись вращать не только его, но и мир вокруг, странник охнул и осел на землю. Лицо его стало бледным, взор помутился, а на висках выступил пот.
— Я предупреждала.
Тот лишь невнятно помотал головой.
— Идти можешь?
— Могу. Сейчас.
Он попытался встать на ноги, но тут же пошатнулся и уселся на землю вновь.
— Так как тебя зовут? Я представилась, а ты нет.
Пришлось сделать остановку, переждать, пока у солдата пройдет тошнота.
— Стив.
Стив. Интересное имя, необычное. Таких на Архане не дают.
— А что оно означает?
— Вот уж не знаю. Просто Стив. Или Стивен — это полный вариант.
— Как, вам дают имена без смысла?
— Видимо, дают. Или же я запамятовал.
Он интересно выражался. С неким акцентом и иногда незнакомыми словами, но Коридор, как она уже заметила раньше, помогал ей понять чужую инородную речь: даже если духи являлись из самых отдаленных мест, она всегда их понимала, интуитивно улавливала смысл.
— А мир твой как называется?
— Мир? — Он поднял на нее свои удивительные янтарные глаза. — Мир Уровней. Есть еще какое-то имя на языке тех, кто его создавал, но мне его не произнести.
— Ага. — Тайра кивнула и принялась втихаря рассматривать сидящего на земле путника. Длинные ноги, обутые в огромные кожаные (ведь это крашеная кожа?) чоботы гигантского размера (ему, наверное, в них жарко?) — на Архане она отродясь не видела подобных — в таких бы ступни потели непрерывно. Тяжелая куртка с непонятной металлической застежкой, блестящими пупырышками на карманах и широким ремнем с кучей отсеков для оружия; вихрастые золотисто-каштановые волосы, широкие брови, скуластое лицо, огромные ладони…
— В твоем мире всегда холодно?
— В смысле?
— Такую одежду невозможно носить в жарком месте.
— Это спец. защита. Она дышит.
— Дышит?!
— Ну, ткань дышит. Специальный материал, который пропускает воздух.
Тайра успокоилась и перестала взирать на куртку, как на полудохлое животное.
— А ботинки тоже «дышат»?
— Нет, в ботинках жарко.
— Я так и подумала.
Они на некоторое время замолчали. Пока пауза длилась, Тайра продолжила процесс рассматривания. Хорошее лицо, приятное, глаза не злые. Она бы прощупала эмоциональный фон и ауру на предмет дополнительной информации, но пока не решалась — вдруг Стив колдун? В таких вещах осторожность не повредит, а в Коридор, насколько она поняла, люди без особенных умений и способностей не совались.
— Ты есть хочешь?
От вопроса она встрепенулась и смутилась одновременно. Так давно никто не предлагал ей поесть — сердце почему-то мучительно сжалось; Стив, тем временем, принялся открывать один из баулов.
— Не хочу, спасибо.
— Точно? Ведь долго шли, я проголодался. У меня хватит еды на двоих.
— Не хочу. — Упрямо отозвалась Тайра, поджала губы и отвернулась, предпочтя не замечать скользнувшее во взгляде напротив удивление. — Я не ем.
— Никогда?
— Никогда.
Шелест открываемой прозрачной упаковки прервался, в воздухе зависло недоумение.
— И лишние вопросы тоже не люблю. — Отрезала она, чтобы не провоцировать неприятный для себя разговор.
— Ну, нет так нет. Я просто спросил. А ты не против, если я поем? А потом пойдем. Сразу. Обещаю.
— Ешь. Спешу не я, а ты. Я не спешу.
И она вновь отвернулась в сторону и сделала вид, что разглядывает мутные клубы тумана.
… А ведь когда-то она ела. Когда-то она была не такой — нормальной, — а теперь не узнавала саму себя: озлобилась, замкнулась, сделалась одержимой дикаркой. Наверное, так произошло из-за Коридора и потерянной души. И из-за книг, информацию из которых она в последние дни поглощала, не переставая, — силилась найти ответы, которых, возможно, не существовало вовсе. Когда-то она не думала об уходящем времени, верила, что его бесконечно много, — хватит на ее длинный и хотя бы изредка счастливый век, надеялась, что судьбу всегда можно изменить к лучшему, стоит только приложить усилия.
А теперь почти не верила. Она ждала, что встреча с указанным Кимом путником что-то изменит — изменит сразу и навсегда, а теперь сомневалась, что изменение возможно. Вот он: сидит, хрустит прессованными хлебцами и глядит на нее с удивлением и недоумением, прячет во взгляде осуждение — как, мол, можно совсем не есть? — и не решается задать отгородившейся стеной молчания страннице вопросы. Он не признал в ней ни родственную душу, ни кого-то особенного — вообще никак не признал, разве такое возможно? Ведь если дается Провидение, оно дается двоим, разве нет? А тут как будто ошибка. Она искала, а он нет… Очередная насмешка судьбы? Сколько их можно вытерпеть, сколько пережить? Она сдастся когда-нибудь, сдастся, сил надолго не хватит, вот только доведет солдата до нужного ему места, а там…
Про «там» думать не хотелось, снова становилось тоскливо.
Чтобы прервать собственные размышления, которые того и гляди грозили испортить и без того мрачное настроение, Тайра спросила:
— А что там, в Мистерии? Зачем ты идешь туда?
Стив, который до этого поглощал пищу бодро и быстро, притормозил, принялся жевать медленно и задумчиво, утонул в поиске подходящего для нее (или для него?) ответа.
— Я и сам не знаю, что там. — Отозвался он, наконец. — Не уверен. Но у меня есть задание, и я должен дойти.
— Цель?
— Да, цель. И в ней великий, как я понял, смысл.
— И поэтому ты решился на невозможное — прийти сюда живым?
Рыжеватые брови нахмурились, скуластое лицо сделалось мрачным.
— Я не особенно знал, чего здесь ожидать. Да и теперь не знаю, просто иду. Я был не один, нас было четверо, но…
Он умолк, погрузился в себя, пропитался горечью — ей не нужно было вторгаться в эмоциональное тело, чтобы это почувствовать.
— Что? Случилось что-то плохое?
Стив вовсе прекратил жевать.
— Ты же видишь… Мы оказались не совсем подготовленными. С неправильными… щитами. И… остальные не продержались долго. Я остался один.
Потухший взгляд, бледное лицо, поджатые губы — ей вдруг стало его жаль. Это ей в какой-то мере Коридор стал привычен, а ему — человеку, за которым тени следуют, словно рыбы-любоеды из легенды о Древнем Море, — наверное, тяжело. Приходится выживать, сражаться каждую минуту, заставлять себя следовать вперед.
— Да еще и Коридор этот… он постоянно насылает морок. Пытается выдавить меня из себя, заманить в ловушку. Посылает то призраки друзей, то притворяется домом, хочет, чтобы я зашел внутрь и остался там.
— А-а-а, это он может. Криала умна, я тоже заметила. И живых, ты правильно сказал, она не любит. Это ведь переходное место на пути к смерти, зачем ей живые?
— А ты тогда как? — И он запнулся, не закончил фразу. — Да, прости, я помню — ты не любишь вопросы.
— Не люблю.
— Тогда я доел, можем идти.
И он принялся складывать все, что достал, обратно в сумку.
— Больше не тошнит? — Поинтересовалась она насмешливо. Ни к чему выдавать заботу, незачем. — Идти долго, поворотов будет много.
— Ничего, попробую справиться. Ты, главное, веди.
— Я веду. Я обещала.
И Тайра легко, как будто не он, а она только что насытилась перекусом, поднялась на ноги.
* * *
— На самом деле то, что ты видишь, это вовсе не туман, а хаотично распределенные повсеместно пласты сырой энергии. Именно так они отображаются в этом месте, и именно из них Коридор формирует то, на что ты иногда натыкаешься. Иллюзии, мороки, людей, предметы. Это просто способная изменять форму и качество субстанция.
Она говорила об этом месте с равнодушием ученого, вдоль и поперек изучившего некую аномалию, а после потерявшего к ней всякий интерес.
— Иллюзия эта способна воздействовать на разум — в этом и заключаются ловушка. Вместо того чтобы принудительно изрыгать тебя из себя, Криала принуждает действовать тебя самостоятельно. Заставляет тебя захотеть выйти…
Ну да… Так случилось сначала с Дэйном, а после и с Канном — они оба желали оказаться снаружи.
Стивен смотрел на мелькающие впереди голые пыльные пятки и поражался тому, с какой скоростью эта девчонка двигалась вперед. Кажется, она вообще не уставала, ни на секунду не сомневалась в выбранном ею направлении и не снижала темп. А его от постоянных вращений мира, которые теперь случались не реже одного раза в несколько минут, постоянно тошнило. Вот тебе и тренированный солдат — ползет, как улитка, уже почти выдохся, а незнакомке подобный марш-бросок кажется только в радость…
Странная она. И непонятная. Из всего сказанного ею он сделал несколько выводов. Первый: несмотря на молодость (на вид ей, если присмотреться внимательно, едва ли можно дать больше двадцати трех-двадцати пяти), Тайра несомненно умна и начитана. Второй: она прекрасно ориентируется на местности и совсем не страшится теней. Честно сказать, они вообще не попадаются ей на пути, будто и не существуют. Третий: она многое знает, понимает и совершенно не желает этим делиться — укуталась в кокон молчания (нет, поговорить о ерунде — это пожалуйста, но о чем-то важном…) и делает вид, что ее загадки Стивена не интересуют.
С чего бы? Очень интересуют. Например, как получилось, что некий совершенно непонятный Ким предупредил ее о будущей встрече, вследствие чего Тайра целенаправленно искала Лагерфельда не один час и, возможно, не один день? Почему на нее не реагируют тени? Как она вообще оказалась в этом месте — ведь не родилась же в нем? Сама говорила о том, что мир Стивена холодный, значит, ее собственный, родной, был теплее — жарким?
Но спросишь — она вновь промолчит, сделает вид, что не слышала вопроса. Покусает губы, отвернется, укутается ворохом волос, а после невинно сменит тему, как уже случилось три раза кряду. И эти глаза… Глубокие, взрослые, многослойные. Такой необъятный и слоистый колодец, какой он наблюдал в желтовато-зеленых зрачках, док раньше видел только у Дрейка. Да и то лишь в те момента, когда тот разрешал его видеть…
— Значит, ты тоже видела эти иллюзии?
— Видела, конечно. И сады, и площади, и даже овраги с ручьями. Ненадолго, правда…
— И они не пытались тебя подловить? Причинить вред?
— Мне? Нет, конечно. Зачем им?
Как зачем? А зачем все это время Криала пыталась прожевать и выплюнуть Стива и его команду? И вполне удачно.
— Ну, как же? Ты же говоришь, Коридор не терпит живых, а ты не демон и не тень. Не монстр, не клуб безглазой пыли, не урод со щупальцами…
— Коридору на меня наплевать.
— Но почему?
Он никак не мог взять этого в толк.
Тайра не отвечала так долго, что Стив разуверился, что получит ответ. Как всегда — чем важнее вопрос, тем меньше шансов услышать какие-либо объяснения.
— Стой. — Вдруг произнесла она резко и остановилась. — Вставай рядом со мной и не двигайся.
Он подошел, коснулся ее плеча своим и замер.
— Снова тени? — Спросил встревожено.
— Нет. Просто здесь дорогу надо «перестоять».
— Что?
— Ну, тут другой временной параметр. Некоторые участки дороги нужно проходить, а этот нужно «перестоять».
— Как это перестоять? Просто перестоять? Но мы же в этот момент не двигаемся?
— Зато двигается путь. И как только он приблизится к нам нужной точкой, мы снова пойдем вперед, точнее вверх.
Чудеса. Сплошные загадки и отклонения от нормы. Чтобы путь сам подполз к ногам, пока ты развалился и ждешь? А потом еще и вверх?… Опять будет тошнить. Лагерфельд зеленел от одной только мысли об очередном «провороте» тумана, а ведь он всегда считал себя физически стойким.
Но он не спорил, просто стоял. Он вообще заметил, что в присутствии спутницы почти перестал волноваться: исчезло постоянное напряжение, улеглись вечно стоящие на затылке волосы, сам по себе успокоился пульс — перестал, как невменяемый, жрать батарею щита, а это хорошо, очень хорошо. Вот только куда подевались тени?
— А почему мы не натыкаемся на монстров? Сколько идем, а я ни одного не увидел — не то, что утром.
— Потому что я обвожу тебя стороной. Когда чувствую, что рядом кто-то есть, делаю небольшой крюк — дорогу это удлиняет не сильно, а нервов бережет много. Видишь ли, они, конечно, чувствуют тепло твоего тела, но для этого требуется хоть сколько-то приблизиться, а я им этого не позволяю.
— А тепло твоего тела они не чувствуют?
— Нет.
— Почему?
Вопрос оказался из серии «важных», и потому вновь не удостоился ответа.
Стив неслышно вздохнул. Он и в обычной-то жизни не был супер знатоком в области знаний о том, как «подъезжать» к женщинам, а тут и вовсе стушевался. Тайра — не обычная женщина, а Коридор не кафе, где за чашечкой кофе можно легко и непринужденно вызвать человека на откровенный разговор.
— Кофе бы, да? — Вдруг вырвалось у него. — Ты любишь кофе?
Ее плечо качнулось.
— Не знаю… — Раздалось неуверенно. — А что это?
— Ну, как же? Это такой напиток, варится из кофейных зерен. Терпкий, крепкий, очень вкусный.
Он повернулся и посмотрел на ее профиль — красивый, между прочим, профиль, точеный. Ровный аккуратный нос, среднего размера четко очерченные губы — бледноватые, но все равно приятные, темные стреловидные брови, пушистые ресницы. Такая девушка, если ее умыть и причесать, дала бы фору многим жительницам Нордейла, потому что красота тех зачастую была нарисована, напудрена и залакирована снаружи, а у этой шла изнутри. Стив, даже если бы хотел, не смог бы ее не почувствовать — слишком долго смотрел на изящные лодыжки и мелькающие под подолом округлые икры. А во время перекуса успел заметить и не менее изящные кисти рук и тонкие «музыкальные» пальцы.
— Ты ни разу его не пила? Кофе?
— Нет. Я пила травяные отвары. Раньше…
— Нам еще долго стоять?
— Еще какое-то время. Путь движется.
Лагерфельд вздохнул, не успел поймать за хвост мелькнувшую неоформившуюся мысль, а через секунду сделал то, чего сам не ожидал, — протянул руку и взял Тайру за руку. Легонько сжал ее пальцы, пощупал их на предмет «настоящности», подержал в своей ладони.
— Видишь? Теплые. Не очень, конечно, но все равно теплые. Так почему тебя не чувствуют тени, ведь ты же живая?
— Я… не живая. — И она поспешно и нервно высвободила руку. Вся передернулась не то от отвращения, не то от обиды за то, что он опять вторгся на ее личную территорию и принялся задавать ненужные вопросы.
— Живая. Вот она — из плоти из крови.
— Ну и что? Можно быть из плоти и крови и не быть живым.
— Нельзя.
— Можно. Много ли ты знаешь?
Док не обиделся. Вместо этого он внимательно пригляделся к ее бледному лицу — едва подрагивающему от негодования нижнему веку, сжавшимся в полоску губам, выступившим на щеках ярким пятнам.
— Тайра, — произнес он тихо, — почему ты не хочешь ответить на мой вопрос?
— Какой вопрос?
— О тебе и тенях?
Она вновь отделилась от него злой неприступной тишиной. Ненадолго, впрочем, — через секунду с горечью спросила:
— Ты всегда желаешь разобраться в том, чего не понимаешь? Очень дотошный, щепетильный, мелочный?
Последнее слово вероятно звучало как-то иначе, но Лагерфельд уловил его смысл — «придирчивый к мелочам».
— Да, всегда. Такой уж у меня характер.
— И ведь ты не перестанешь задавать свои вопросы?
— Увы, не перестану.
— Хорошо. — Лицо Тайры теперь порозовело полностью, но выглядело при этом не румянцем кокетничающей красавицы, а гримасой объятого негодованием человека. — Я скажу тебе, почему. Потому что Коридор не считает меня живой. Не считает, ясно? Можно быть живым, но уже не живым. Мне недолго осталось, совсем недолго, но сколько точно — я не знаю. Тени летят на свет души, свет жизни, но во мне его уже нет, вот поэтому меня никто не трогает. Теперь ты перестанешь задавать свои вопросы?!
Разглядывая вьющийся перед глазами мелкими спиралями туман, Стивен подумал о том, что после услышанного вопросы Тайре он, наверное, не перестанет задавать никогда. Но именно в этот самый момент, пока ее взгляд источал агрессию раненого медведя, а тело тряслось от возмущения, он сделал паузу и благоразумно промолчал.
* * *
— Я — доктор. Лекарь, знахарь — так тебе понятнее? Я могу вылечить любую болезнь или почти любую…
— Спи. Ты сам сказал, что если пройдешь еще хоть метр, рухнешь.
Но Лагерфельд, выбравшийся из палатки, которую установил для ночевки, никак не мог уняться.
— Я один из лучших специалистов в своем деле. Я лечил людей долгие годы, я действительно кое-что смыслю. Я помогал одолеть хворь и тем, кто считал себя здоровыми, и тем, кто готовился умереть, и даже был близок к смерти, очень близок. Позволь мне осмотреть тебя и выяснить диагноз, а там решить, что можно сделать…
— Да ничего нельзя сделать.
— Всегда можно что-то сделать.
— Ты не понимаешь…
— Это ты не понимаешь! — Он не сдавался. Кружил вокруг сидящей на песке Тайры, которая, судя по всему, здесь же и собиралась спать, потому как намертво уперлась использовать «тканевый домик для отдыха» — ей, мол, на земле привычнее. — Будь то проблема физического плана или же ментального, ее можно искоренить.
— Да нельзя мою проблему искоренить. Ты!.. Ты просто не знаешь всего. Я — мистик! Я сама могу целить — я это умею. Я могла бы вылечить свое тело от любой болезни, но мое тело здорово, веришь ты этому или нет. Я умею читать ауры, я могу смотреть «внутрь» — я вижу и прекрасно знаю, где и как воздействовать на недуг, чтобы выгнать его из органов больного. Но я здорова!
— Тогда почему ты собралась умирать?
Она сидела в центре истоптанного им круга, нахохлившись, как воробей, а он никак не мог смириться с тем, что отказывающаяся от еды и воды Тайра — Тайра, чье прохладное тело почти неспособно согреться, — собирается провести долгие ночные часы на песке, и потому ворчал, испытывал мучительный душевный дискомфорт. Ну не тащить же ее силком в палатку? Вот ведь упертая… иноземка.
— Я не собралась умирать. Я этого не хочу, но так будет.
— Позволь-позволь… Так будет со всеми из нас когда-нибудь, но зачем умирать скоро, да еще и в Коридоре? Как ты вообще в него попала? Ведь твой мир, как я понял, он… другой. И не здесь? Как получилось, что молодая, здоровая, (красивая) девушка коротает свои дни в Криале?
— Долгая история.
— А я, знаешь ли, любитель долгих историй.
— А я нет.
— И кто такой Ким?
— Слишком много вопросов.
— И слишком мало ответов. И ведь сама говорила — «негоже отказываться от помощи, когда она приходит к тебе…»
— Да не можешь ты мне помочь! Не можешь! Не в теле моя проблема, а в душе! Я продала ее и проклята. Понимаешь, ты? Потеряла ее, отдала, сама отказалась от нее, желая смерти!
— Постой… — Лагерфельд перестал наматывать круги. Остановился, устало потер лоб, веки, затем подошел в центр круга и опустился перед дрожащей Тайрой на колени. — Я ничего не понимаю. Вот честно, вообще ничего. Может, ты расскажешь мне свою историю?
— Зачем?
— Ну, хотя бы затем, чтобы я понял хронологию событий и смог сделать выводы.
— У тебя своя цель, у меня своя.
— Но ведь был Ким? И, кем бы он ни являлся, послал тебя на встречу со мной? А если так, то, может, и цель у нас общая? Ты не думала об этом?
— Не думала. — Буркнула она и соврала. Он видел — соврала. Уперлась, как жертвенный барашек упирается идти на заклание, не захотела развивать тему, но растерянный взгляд ее выдал. Плескалось в нем, в этом взгляде, сомнение; а помимо сомнения, горел тоненький луч надежды, который она всячески гасила, — не верила ни в хороший исход, ни в свое потенциальное от чего бы то ни было спасение.
И тогда, прежде чем уйти спать, Стив аккуратно надавил.
— Ты ведь знаешь, что случайностей нет? Знаешь? А я иду в очень странное место — не хочу говорить заранее. Так вот, ты расскажи мне все-таки историю, ладно? Пусть не сейчас, утром, но расскажи, и тогда мы подумаем над ней вместе, и кто знает?
И вновь этот отсутствующий вид и показушное выражение, что нет, мол, в жизни ничего интереснее клубящегося вокруг тумана. Док ни на секунду на него не купился.
— Я — доктор. И такой уж у меня характер — никого не оставлять в беде. И поверь мне, я много раз видел тех, кто не верил в свое спасение, но взгляд со стороны видит больше.
— Ты не колдун, не Старший, даже не мистик — что ты способен увидеть?
— Да, я не колдун и мистик, что бы это ни значило. Но я — человек, и у меня есть два глаза и мозг, которым я способен думать. Не принижай его ценность. Потому как, если бы этой самой ценности в нем не было, тебя бы на встречу со мной не отправили.
И, полив ростки сомнений, терзаний и мук по поводу его правоты, Стив с почти спокойной совестью отправился спать.
Спустя несколько минут, сами о том не зная, вздыхали они оба.
Лагерфельд от чувства бессилия и переутомления: его ноги гудели, как водопроводные трубы, беспокойный мозг то и дело возвращался к недавнему разговору — перебирал обрывочную информацию, сортировал, пытался склеить, провести линии связи и верные параллели, но у этого пазла, черт бы его подрал, не хватало слишком большого количества кусков. Может, девушка не в себе и склонна к суициду? Но у склонных к самоубийству людей совершенно другая психосимптоматика и поведение. Депрессия? Обреченность? Ложные самоубеждения? Не похоже. И как соотнести сюда все эти невнятные разговоры о потерянной (проданной?) душе? Эх, Баала бы сейчас сюда — тот бы возможно понял.
Пока Стив ворочался с боку на бок и маялся временно одолевшей от беспокойства бессонницей, Тайра вздыхала от другого.
Поведать другому человеку тайну? Да еще и такую постыдную? Рассказать, как слабовольно желала смерти, как самолично призвала муара, как отдала за бесценок жизненный свет? Стыдно. Непросто стыдно — недолимо тяжело. Пусть даже желтоглазый знахарь не посмеется — сочувственно покачает головой, — какой в этом толк? А помощь, про которую он так жарко говорит…
Тайра повернулась на бок и с удивлением почувствовала, как по щеке ползет слезинка. Потрогала ее кончиками пальцев, поднесла к глазам — надо же! Не разучилась… Но какую помощь может предложить Стив, пусть даже он трижды доктор?
«Никто не входит в чью бы то ни было жизнь напрасно, — покачал бы сейчас лысой головой Учитель, — никто. Ветви Судьбы разборчивы и попусту не пересекаются. А рассказать тебе мешает страх. Страх, что осмеют, осудят, оставят. Но если не идти вперед, Тайра, конца дороги не увидеть. Можно всегда стараться быть сильной — учиться проходить жизненные уроки самостоятельно, а можно проявить силу, раскрывшись…»
— Я услышала, — шептала она в кулак и зажмурившись, — я услышала тебя, Ким. Я расскажу ему, завтра расскажу, не сейчас.
Только все равно будет тяжело, боязно. Это все равно, что оголиться на площади перед толпой. Хуже. Все равно, что показывать — смотри, внутри я не белая, как все — я черная. Прогнившая, слабая, несправившаяся. Все еще хочешь на меня смотреть и слушать? А после увидеть, как качается голова — «ничем не могу помочь, Тайра. Скверная у тебя история. Все в твоей жизни не как у людей…»
Нет, это страх, это все страх. Именно из-за него не свершаются подвиги, не идут на маленький, но очень нужный шаг люди, не находят сил сказать верных слов, не решаются поверить, что могут оказаться понятыми, а после все еще любимыми. Но она попробует… Доктор хочет услышать ее историю, и она ее расскажет.
И только смирившись с неизбежностью намеченных на утро откровений, Тайра сумела заставить себя успокоиться, задышать ровнее, а спустя еще несколько минут, предварительно проверив пространство на предмет теней, которых, к счастью, поблизости не оказалось, уснуть.
* * *
Нордейл. Уровень 14.
Веки разлеплялись тяжело, неохотно. Дрожали, как немощные колени старика, и то и дело грозили сомкнуться снова — упасть на нижние бетонной шершавой плитой и схлопнуться на веки вечные. Но Баал отчего-то знал — он должен открыть глаза, должен. Прийти в себя, протолкнуть сознание на поверхность, очнуться не в дремоте, а в полной мере как живой, дышащий, вернувшийся из мрака на свет.
И он сделал усилие — открыл глаза, — и оно стоило ему ломоты в висках, головокружения, накрывшего отчего-то приступа страха. Может, оттого, что он не увидел многого? Лишь потолок погруженной во мрак комнаты, край монитора, зависшего где-то над головой, и пробивающуюся из-за двери тонкую полоску света?
Не в Коридоре — спешно мелькнула мысль, — он не в Коридоре, и он выжил, и на смену ей хлынуло облегчение. Вокруг есть люди, помощь, цивилизация. Он каким-то образом вернулся… ах, да, успел нажать красную кнопку, точно, вспомнил…
А Канн?
Воспоминание о друге причинило сознанию новую боль — не просто укол или «порез», как часто случалось при мигрени, а целый шквал тоскливых эмоций: черные вены, белые губы, холодеющее с каждой секундой тело. Где он? Где Канн — выжил?!
Он сам не знал, как сумел повернуть голову, но сумел и был отчасти вознагражден за усилия. Аарон лежал на соседней кровати и походил на опутанную проводами мумию.
— Эй?…
Не голос даже — хриплый шепот — вырвался из горла и вызвал дерущий легкие приступ кашля, но Регносцирос не сдался.
— Эй, друг,… ты жив?
Тишина, равномерное пиканье приборов, цифры на экране и ни единого движения. Ни трепета век, ни поворота головы, ни, конечно же, ответа.
— Даже не думай… — прохрипел Баал соседней кровати. — …бросить кони. Я не для того тебя… не для того…
И он сам, обессиленный, вновь погрузился во мрак.
Тревожно и часто запищал прикрепленный над головой прибор.
* * *
Криала.
(От автора: следующий отрывок я настоятельно рекомендую читать под музыку «Marcus Loeber — Hands»)
В это место она привела его ранним утром — сказала, что здесь почти не течет время — замирает, и что ей не придется торопиться с рассказом, который она хочет не только озвучить, но и показать — так будет лучше.
Долго волновалась, собиралась с мыслями, перебирала что-то в памяти, а все еще сонный, несмотря на получасовую прогулку, Стив удивленно озирался по сторонам. Что здесь можно показать? Все тот же унылый пейзаж, рваные клочья тумана, пыль под ногами, но в какой-то момент замершая, было, Тайра взмахнула руками, и… началось.
Он будто попал в сказку, в забытый фильм, в чужую жизнь; туман ожил, посветлел, мрак мгновенно рассеялся и вдруг стал вовсе не туманом, а стенами чужого дома — приземистого, белокаменного, простенького, на крыльце которого стояла немолодая уже, но все еще красивая женщина с тонким станом и копной вьющихся темных волос. Черноглазая, смуглая, неуловимо похожая на Тайру, … ее мать? Да, мать, а рядом суровый, неулыбчивый отец, наблюдающий, как его дочь мастерит из полозьев разобранной корзины одежду для соломенной безглазой куклы.
И рассказ поплыл, завился дымовой спиралью — начался.
Тайра взмахивала руками, и Коридор, отзываясь на безмолвные приказы, рисовал картины, менял кадры, переставлял, подобно киномеханику, выцветшие пленки. Стив слушал голос, но не слышал его — он видел, чувствовал, был в тех местах, которые Тайра показывала. Жил в том приземистом белом домике с присыпанными песком ступенями крыльца, лазил вместе с маленькой девочкой по вытоптанному двору, цеплялся за развешенное на веревках белье, пытался ловить редкие хмурые взгляды отца. Неужели тот знал, что дочь придется отдать? Знал и был готов к этому?
Какое-то время один день сменял другой, девочка росла, играла, смеялась, поднималось и садилось солнце, а затем белый дом пропал, и за забором теперь толпились какие-то люди — они увели ревущую Тайру за собой, вслед ее босым маленьким пяточкам обреченно махала, сглатывая горькие слезы, мать. Последний кадр, и солнце заливает оранжевым светом пустой двор и лежащую на ступенях безглазую с отвалившейся рукой куклу…
Но кино продолжается. Стены незнакомого помещения, тесные комнаты, угрюмые соседки-подружки, длинные коридоры, грозная, с плетью в руках, настоятельница, узкие парты и доска на стене. Тоска, печаль по дому, страх перед будущим — как оно может быть хорошим, когда впереди первое распределение? И одна-единственная отрада — девочка, с которой можно пообщаться, — Сари. Пухлая, живая, веселая, заводная… Плети, розги за дружбу и радость. Плевать на раны на руках и коленях, ведь в этом мире есть хоть кто-то, с кем можно поговорить, поделиться секретами, иногда обнять. Кажется, вместе с Тайрой он чувствовал бархатистую кожу чужих рук, теплые ладони, слышал, как испуганно бьется собственное сердце — не увидят ли вместе? И вновь множество похожих друг на друга дней: серые коридоры, парты, уныние и тревожное тянущееся почти бесконечно ожидание…
Чаша, длинный девичий строй, вызов по номерам — распределение.
Поселившись вместе с ней в дом Раджа, Лагерфельд взревел от негодования. Горшки, чужое серебро, мытье полов, стирка, уборка, мозоли на руках и вечно перетруженная усталая спина. А этот алчный и похотливый взгляд? Он бы удавил за него… Груды чужого барахла и даже не ее собственная, а лишь выданная во временное пользование тесная каморка под лестницей. От окна до двери всего два шага, по вечерам в окно светит солнце. На улицах песок, белые стены, жара. Днями чистка посуды, поход на рынок, обеды, за которые никогда не хвалят, и этот вечно голодный взгляд в спину: отдайся, отдайся, отдайся…
Док ненавидел Раджа так же сильно, как его ненавидела Тайра, и потому на моменте падения с лестницы возликовал. Так ему и надо — барану поганому, черномазому мужлану, бородатому козлу… Ах, Тайра забыла что-то показать, слишком разволновалась? Ким?… Ким, конечно же, вот он…
И он вдруг увидел ее сидящей на досках полутемного домишки с книгой в руках, а на полках еще множество таких же — толстых, пыльных, монументальных, судя по всему, по содержанию. Девочка-подросток (сколько ей здесь? Не больше пятнадцати?) и дремлющий в кресле слепой старик. Ощущение уюта и спокойствия, как будто между этими двоими прослоилась нить бессловесного взаимопонимания. Она училась, и Лагерфельд учился вместе с ней: видение внутренних органов, чувств, тел, течения энергии, постоянные практики с разглядыванием прохожих. «Что ты видишь, Тайра? Что?» И она рассказывала, а Стив слушал. Ее, поющую в камине траву, старика… Он видел, как Тайра росла, крепла, радовалась новым успехам, как прилежно и со рвением занималась, отдавалась этому процессу вся.
А потом лестница, Радж и смерть Кима.
Звенящие рвущиеся из горла крики, слезы, стражники, тюрьма. Палящее солнце, разделенная на квадраты территория, танцующая рядом женщина — он уже чувствовал, что позже она умрет, почему-то чувствовал. Летящие сверху монеты — такие презренные и ничтожные, гадкие, выпавшие из гадким пальцев. Прикрытые от солнца веки — Тайры или его собственные? Боль в обожженных ступнях, застывшие в мареве мысли, злые крики охранников, а ночью сырая земляная клетка с решеткой, и снова процесс восстановления, заживления ран, голод. Этот голод он запомнил, как свой собственный, длящийся сутками напролет, рвущий мысли и желудок. Тишина, усталость и боль. За Кима, за собственное тело, за жизнь, что к текущему моменту удалась так плохо…
А потом был Брамхи-Джава и Уду. Их он ненавидел больше всего. Терпел побои, как свои собственные, чувствовал запах гнили изо рта, мысленно кричал, чтобы отвалили, оставили ее в покое, но Коридорные иллюзии не слышали его, продолжали терзать и измываться над чужим сознанием. Их желание сделать ее «своей» и ее однозначное «нет». Он бы поапплодировал, если бы мог и если бы, когда увидел призыв муара, вдруг не заплакал…
Нет, Лагерфельд никогда не плакал открыто — не делал этого и теперь, но все же увлажнившиеся глаза почувствовал. Побоялся, что подозрительный блеск увидит и Тайра, но та стояла, смотрела на земляной пол, на железные прутья, на тень, что скручивалась у ног ее двойника — измученной, лежащей у стены обессиленной пленницы…
Точно так, как и она в тот момент, захлестнутый отчаянием и эмоциями, он не стал кричать даже мысленно, лишь смотрел, как муар шепчет условия, называет цену…
Душа. Так вот куда подевалась ее бесценная душа.
Попытка обменять себя на смерть. Неудачная. Проход сквозь длинный болевой тоннель, удар о землю и удивление от того, что она все еще в теле — своем, плотном, теплом. А вокруг уже Коридор, знакомый ему Коридор. Слепящий столб Света, новые слова — он не разобрал — и исчезновение орущей от негодования тени — ей не дали забрать с собой человека.
Кто-то помог, предотвратил, не позволил Тайре уйти — дай Бог ему счастья и сил….
Дальше ошарашенный Стив смотрел, но не видел; чувствовал, но пребывал в не понятном для него самого оцепенении. Бродящая без направления девушка-тень — его захлестывали ее отчаяние и боль — ей больше не нужно есть, спать, говорить. Человек ли она или уже нет? Кто, зачем? Почему год?
Он находился в шоке.
Год в Коридоре — это долго?
А она училась, познавала, не сдавалась. Искала, наблюдала, думала, исследовала. Первая попытка понять, что есть пришедшая во сне Карта и как с ней работать? Первый встреченный ею дух, оказанная ему помощь, принятая в ответ благодарность. Ни дней, ни ночей — лишь туман и сон на земле. А потом поднятый с земли камень — как она радовалась! И он захлебывался восторгом вместе с ней — прорыв, это же прорыв!
И вновь дом Кима — уже ненастоящий: книги, поющая трава, пустое кресло и оранжевый, заливающий комнату свет, постоянное одиночество, блуждание и возвращение. Шуршащие под пальцами страницы, тихие голоса из камина, спокойный сон. Она дома, по крайней мере, в его подобии — нет, в Коридоре, но все же среди знакомых стен, и выход есть, есть — записка! Он видел ее своими глазами:
«Путник… встреча… судьба… Ищи его, Тайра… Твой Учитель».
И она искала. Искала. И нашла.
История закончилась.
Тайра — настоящая, живая, не иллюзорная — стояла посреди призрачной комнаты Кимайрана, а та медленно таяла, превращалась в привычный туман, уходила, а вместе с ней таяла спящая на досках, прижавшаяся щекой к обложке черноволосая девушка. Неслышно складывал в коробку прокрученные ленты Коридор-киномеханик, закрывал занавес, гасил один за другим невидимые фонари кинозала.
— Вот так. — Произнес тихий голос, и Стив не сразу понял, что на этот раз он звучит не в его голове — больше нет, — а снаружи.
Тайра опустилась на песок, поджала под себя ноги, посмотрела в сторону и тяжело, протяжно вздохнула.
Стив не стал ничего говорить — подошел к ней, сел на землю рядом, притянул к себе и принялся ласково гладить черные спутанные волосы. Прижал теснее, когда женское тело вздрогнуло и раздался тихий и потерянный всхлип, крепко обнял и принялся покачиваться.
— Видишь? Ничего не получилось. Даже помереть — и то не получилось…
— И хвала Создателю, что так.
— Ничего не получилось… Ни Кима спасти, ни Коридора избежать, ни выбраться из него. А я ведь столько читала…
— Т-с-с…
Он укачивал ее, словно ребенка из прошлого, — ту самую маленькую девочку, что силой отняли у родителей, — а все потому, что мир другой, законы другие, чуждые ему так же, как вделанные в хребет крылья. Может, и хорошо, что сам он не помнит своего прошлого? Может, там тоже вот так, страшно? Перед глазами все еще стояли улицы жаркого Руура, палящее солнце и почему-то разрисованный квадратами пол открытой тюрьмы-загона. Ужас… Что же это за ужас?
— Ты не плачь. У тебя много получилось на самом деле. Не сдаться получилось, выжить, дальше двигаться, искать выход…
— Но не нашла ведь.
— Еще пока нет, но найдешь. Найдем. Ты теперь не одна.
Сказал и понял, что не соврал. Их теперь двое, действительно двое. Что-то изменил в его душе ее рассказ, что-то перевернул. Заставил дрогнуть стабильные пласты, размягчил их, сдобрил чужими чувствами, и теперь Стив, осознанно или нет, желал подарить все накопившееся в его душе тепло другому человеку — Тайре, которую знал всего-ничего — второй день.
— А все книги там остались… Я читаю, но взять с собой не могу, как не могу и выйти. Ким — ты же видел теперь — он хороший был, очень хороший!
— Да, и мудрый.
Лагерфельд подивился чувству, что на короткий момент накрыло его с головой: жаль, что у него самого не было такого вот Кима — наставника, учителя, второго по-своему отца… Но был Дрейк, и он многое сделал, многому помог и поспособствовал. Как редко он, оказывается, ценил его по достоинству …
— Я тебя поэтому веду, понимаешь?
— Понимаю.
Еще чуть-чуть, и он вновь прослезится сам. Нет, Стив никогда не отличался жесткостью характера, а тут и вовсе размяк. Похоже, окончательно и бесповоротно. Как теперь выпустить ее из рук — девчонку, которая не успела пожить, а лишь просуществовала столько лет во мраке и без радости? Она мечтала о столь малом: о траве, о цветке на подоконнике, о тишине, в которой можно читать и не бояться, что тебя оторвут криком «Где мой обед, сутра?! Ты еще не прибралась?» Да он сам бы нашел путь в Архан, чтобы придушить Раджа, если бы тот благополучно к этому моменту не скончался — вот нашел бы, слово чести и обещание воина, а такому не просто можно верить — нужно. И не смотрите, что тихий, не смотрите, что доктор…
— Я понял, Тайра. Я все увидел, и мне нужно подумать. Спасибо, что рассказала все, — это важно.
Легкое, почти невесомое тело на его руках притихло — прохладная кожа, пыльная изодранная вместо одежды тряпка, объемная шевелюра и яркие, горящие, как драгоценные камни, глаза. Не девушка — котенок. А уж какие способности… Куда ему? Со своей нейрофизиологией.
— Ты не судишь меня?
— За что?
— За слабость.
— Я не видел слабости, я видел силу.
— Обманываешь. — Она попыталась отстраниться, но он не позволил.
— Не обманываю, Тайра. Я никогда никого не обманываю. И тебя не буду.
Она какое-то время смотрела на него — прощупывала, пыталась понять, не скрывает ли истинных чувств — других, недобрых? — затем опустила голову, вновь притихла, доверчиво прижалась щекой к его куртке и зажмурилась.
* * *
— Мистерия — это место, где можно получить ответ. Ответ на любой вопрос, понимаешь? — Он говорил горячо, убежденно, чтобы она поверила — шанс есть. — Мы дойдем туда вместе, и ты спросишь, как вернуть душу.
— Но Коридор меня не пустит. Ты же видел, он не пускает…
— Ты еще не пробовала. А пока не попробуешь, не загадывай.
С того самого момента, как поведала свою историю, Тайра перестала щетиниться, скрываться, злиться и стала самой собой — напуганной, робковатой, но с проснувшейся в глазах надеждой. Нет, не с окрепшей еще верой, что все можно исправить, но хотя бы крохотной искоркой, ожиданием возможного чуда.
— И ты тоже идешь туда, чтобы задать вопрос? Какой?
Стив поболтал в руке фляжку с водой, поместил ее в сетчатый карман рюкзака и вздохнул.
— Я иду, чтобы спросить о том, как можно остановить разрушения в том мире, который я оставил за спиной. Мой мир рушится.
— Целый мир?
— Да, прямо, как в кино.
— Как где?
Ах, да… В ее мире нет кино, не изобрели. Он пояснил.
— Ну, знаешь, иногда люди выдумывают целые истории и показывают их другим людям. Часто трагичные, цепляющие за душу — такие, каким нет места в настоящей жизни. Или такие, которые никто не хотел бы увидеть наяву.
— Но зачем показывать такие истории?
— Чтобы всласть попереживать. Не бояться на самом деле, но испытать сильные чувства. И в этих историях часто показывают конец мира — глобальные разрушения, катастрофы, беды. Но конец у фильмов чаще всего счастливый, а тут… я не уверен. Это не кино.
— Но и ты еще не дошел до Мистерии, так что не загадывай.
Он улыбнулся. Она не была наивна, но полна сил не сдаваться и теперь призывала к тому же его самого.
— Ты права. Но времени очень мало, нам нужно идти. Заряд щита показывает сорок один процент, и меня это напрягает. Как думаешь, мы можем ускориться? Вместо шага перейти на бег?
Спросил и сам же устыдился. Он просит бежать того, кто не ест, не пьет и едва ли спит, но Тайра и без того покачала головой.
— Нет. Время в Коридоре… — она долго маялась, подбирая слово, — неритмично. Это не поможет.
Несмотря на странную формулировку, Лагерфельд понял.
— Тогда просто пойдем.
— Да, пойдем.
Они тронулись с места и прошагали несколько минут, прежде чем Тайра неуверенно оглянулась через плечо.
— Стив…
— Что?
— А ты расскажешь мне о своем мире?
— Расскажу. Что именно ты хочешь знать?
— Все. — Радостно улыбнулась закутанная в лохмотья принцесса мира Архан. — Я хочу знать о нем все!
* * *
Финляндия.
— Говоришь, Логан прячется теперь от всех наверху?
— Да, на чердаке! Он настолько задолбал всех телевизором и этим надоедливым музыкальным каналом — все ждал на нем выступления полюбившейся местной группы, — что его вежливо попросили наверх. Обиженный, он утащил с собой радиоприемник, и теперь сидит там часами в наушниках и клацает по клавишам — общается с какой-то местной хакерской командой — обменивается опытом. Как думаешь, это не опасно?
Дрейк, который совершенно неожиданно нарушил утреннее уединение Бернарды, сидевшей в излюбленной ею укрытой кустами бухте, лишь усмехнулся.
— Не опасно. Он не идиот, знает, что многие вещи здесь непозволительны.
— Хорошо, а то я иногда волнуюсь за местные базы данных, счета и финансовую биржу.
— Дурашка. — Дрейк обнял Ди за плечи, притянул к себе, на короткий момент уткнулся носом в волосы. — Не переживай за него, он ничего не натворит.
— Ну, раз ты так говоришь…
— Я бы не взял в команду неадекватного человека.
Дина кивнула, соглашаясь.
Как же хорошо, что он пришел — нашел время, вырвался, захотел и сумел их навестить. И пусть его никто, кроме нее не видел — Дрейк сам пожелал сохранить визит в тайне и посему объявился на берегу прямо в метре от нее, — Бернарда расцвела и долго не могла разжать собственных объятий. Куталась в мужские руки, терлась щекой о щеку, грелась в лучах отраженной наконец-то самым важным и нужным человеком любви. И лишь спустя несколько минут позволила им обоим опуститься на теплые, уже нагревшиеся от солнца камни, чтобы насладиться беседой, поговорить о последних событиях, обменяться новостями.
— А Мак, значит, рыбачит?
— Ага! Видишь? Я нашла ему лодку, удочку, сапоги и кучу разной мелочевки. Знал бы ты, каким трудом далась мне эта лодка! Я нашла бухту длительного хранения — там люди оставляют суда, которые подолгу не используют. Наказала, чтобы не царапал, — нужно вернуть.
Счастливая и гордая, как девчонка, сумевшая одним-единственным угольком передать на холсте и голубое небо, и зеленую рощу, и красные гроздья рябины, Бернарда широко улыбалась.
— Кто бы подумал, что к нему присоединится Майкл? Они ловят рыбу вместе, это да, но если Мак носит ее на кухню Антонио, который, к слову говоря, — в этом месте она наклонилась к самому его уху и доверительно, прикрыв рот щитком из ладони, прошептала, — бурчит, что таких сортов не знает, и приправлять ему, мол, ее нечем, то Майкл всегда выпускает обратно. Да и для ловли использует какой-то щадящий метод, чтобы не калечить. В общем, по-моему, он больше что-то изучает, чем добывает пропитание.
Дрейк слушал, молчал и улыбался. Он отдыхал. Впервые за долгое время он позволил себе немного расслабиться, но вовсе не потому, что неожиданно закончилась работа, а от осознания факта, что всерьез повлиять на текущее положение дел на Уровнях он на данный момент не в состоянии — все уже давно переведено на автомат, и, значит, сидеть и минуту за минутой осоловело созерцать монитор не имеет смысла. Этот процесс имеет массу отрицательных сторон и ни одной положительной, в то время как яркое теплое солнце Финляндии, пусть даже всего не несколько минут — это совсем другое дело.
— А Ани? Чем занимается она?
— О-о-о, она бегает по утрам с Бартом вдоль озера, по лесу; нашла какую-то тропинку, говорит, воздух свежий — ей нравится. А после обычно толкется на кухне — пробует многочисленные рецепты кофе со специями из книги, которую я ей подарила, — и мешает Антонио. Тот ворчит, но терпит, ему самому интересно. Он вообще часто ворчит: на то, что нет нужных продуктов, приправ, на то, что не хватает утвари. И изредка на Клэр…
— А на нее почему?
Их переплетенные пальцы грели друг друга, а посылаемые вдоль позвоночника волны счастья от поглаживания Дрейком ее ладони заставляли Дину довольно жмуриться.
— За то, что она теперь часами вышивает на крыльце. Я достала ей новую интересную вышивку, объемную — там специальные нитки и бусины, из них получаются прекрасные пейзажи — вот она и увлеклась. Говорит Антонио, что тот прекрасно справляется сам, и на кухню не идет. Но они не ругаются, нет, просто ворчат друг на друга, посмеиваются. Я просто заметила, что ей грустно, понимаешь?
— Понимаю.
— Вот и…
Они помолчали. Серебристая вода, усыпанная солнечными бликами, неторопливо покачивалась; озеро грелось в утренних лучах.
— Никто не плавает?
— Почти нет — холодно.
— А что остальные? Больше никто не грустит?
— Да нет… по крайней мере, неявно. Непоседливая четверка, состоящая из Дэйна, Рена, Халка и Дэлла, занимается созданием трассы с препятствиями и сооружает турники. Ребята решили, что им не хватает тренировок; готовятся каждый день проходить ее по несколько раз. Громоздят чего-то, стучат молотками и топорами, катают бревна.
— Это я могу понять.
— Халк изредка просит «сводить» его в табачный магазин — хочет посмотреть на ассортимент, прикупить чего-нибудь. Меган — ты не поверишь — Меган увидела по телевизору финскую баню и теперь загорелась идеей когда-нибудь, с помощью Дэлла, понятное дело, смастерить такую у их дома — мечтает испробовать. Тут-то бани нет — мой промах.
— Не твой. Ты и так много делаешь.
Дрейк мягко улыбнулся, но Бернарда не утешилась — упрямо покачала головой.
— Все-таки надо было подумать. Не усмотрела. Но, не важно! В общем, Меган зачитывается литературой и рисует схемы собственного сада — раздумывает, куда ее лучше поставить. Дэлл только кивает, мол, согласен — в общем, у них на эту тему мир.
— А девчонки?
— Девчонки? Играют в бадминтон!
— Это что еще такое?
— Игра спортивная. Две ракетки и воланчик, который нужно отбивать. Попеременно соревнуются втроем — двое играют, одна судит, потом меняются. Элли уже даже кроссовки порвала — так активно прыгала, надо будет присмотреть ей новые…
— Ты для них, как сказочная фея.
— А чего я?
Он знал, она всегда стеснялась похвалы — тушевалась, делала вид, что слова благодарности к ней не относятся, так и не научилась их принимать.
— Ты очень многое для них делаешь. Следишь, чтобы никому не было грустно или тоскливо, а времена-то ведь не самые лучшие, и они об этом помнят. Каждого порадуешь, каждому найдешь инструменты для любимого дела, сводишь куда нужно, приголубишь, не обделишь вниманием.
— Но они ведь моя… — Она хотела сказать «семья», но не решилась. Друзья? Да нет, они больше, чем «друзья», много больше. Значит, все-таки семья, хоть и без кровных уз.
— Я понял. Ты про Марику мне не сказала.
Дина какое-то время смотрела на озерную даль — туда, где Аллертон только что резко выдернул из воды леску, тем самым качнув лодку; Майкл не стал ругаться, лишь ухмыльнулся, глядя на пустой крючок.
— Еще не вечер! — Донеслось с небольшого судна. Вода отлично разносила голоса: вроде сидишь далеко, а все как будто рядом.
— Марика нормально. Пишет какие-то сценарии — зачем, не пойму?
— Как «зачем»? Не может, наверное, без работы.
— Это я понимаю. Только ведь все равно…
Она хотела добавить «…ее телевизионная компания в том виде, в каком была, не восстановится», но сказать подобное означало бы выказать недоверие к возможностям Дрейка — что не вернет все в прежнее русло, не сумеет. И Дина не закончила фразу.
Он знал, что она переживает, как знал и то, что на данном этапе утешать все равно бесполезно. Нельзя дарить надежду тогда, когда сам не уверен в благополучном исходе. Неизвестно, выживут ли Баал и Канн, выживут ли города, мир — хоть кто-нибудь? А попусту трясти воздух неподкрепленным оптимизмом? Нет, это не для них.
— Новостей из Коридора нет?
— Пока нет.
— Там кто-нибудь еще остался?
Дрейк ограничился коротким «да», не стал вдаваться в подробности — усиливать и без того присутствующую в сердцах тревогу, а Дина не стала уточнять, будто чувствовала — не стоит. Вместо этого подняла с земли маленький камушек и спросила:
— Как думаешь, нормально, если я возьму их куда-нибудь на экскурсию? Просто боюсь, что все равно скоро заскучают…
— Бери, конечно. Сама лучше знаешь, как действовать.
— Но мне приятно тебя спрашивать.
А ему было просто «приятно». Все подряд: сидеть, чувствовать тепло ее тела под рукой, запах волос, вымытых незнакомым шампунем, слушать, как за спиной поскрипывают сосновые стволы, щурить глаза от скользящих по мелким волнам солнечных бликов, вдыхать не пресный дезинфицированный воздух инкубаторов, но густой аромат живой земли. Хорошей земли, плодородной.
Ничего, его тоже возродится. Еще будут благоухать цветы и зеленеть деревья, и жители восстановят сады лучше прежних…
— … ведь еще не пора?
— Что? — Он отвлекся, задумался.
— Тебе ведь еще не пора?
— Еще нет, посижу.
— Это здорово.
И Бернарда затихла. Положила голову ему на плечо, потерлась о ткань щекой и крепко сжала большую теплую ладонь.
