Глава 6
Нордейл. Уровень четырнадцать.
Всю следующую неделю Мила вела себя безупречно. Не ворчала, когда Канн дважды уходил на краткосрочные задания и возвращался лишь под утро, — встречала его с улыбкой, обнимала за шею, ни о чем не спрашивала. Кормила завтраками, обедами и ужинами, терпела, когда от него несло табаком, не морщилась, если он курил на кухне и забывал открывать форточку, — проветривала ночью. Не гремела под дверью шваброй, не демонстрировала излишнюю удушающую свободу и даже сама спросила о том, не собираются ли они встречаться на очередном «семейном» вечере — мол, она желала бы проявить себя с другой стороны — более тактичной и менее навязчивой. Даже хотела испечь торт и извиниться перед Антонио.
Аарон хоть и опасался за результат, но взял-таки подругу и на совместный поход в кино, куда компания решила сходить гурьбой. Взял и не пожалел — Мила вела себя идеально. Смеялась над шутками Эльконто, дружески таскала попкорн из ведерка Халка, проявляла повышенное внимание не только к «девчачьим» разговорам, но и всему, что девочек напрямую не касалось.
Идеальная вторая половина, да и только; Канн потихоньку начал верить, что не ошибся с выбором.
Да, Милана другая — немного высокомерная, обожающая судить человека по внешнему виду, — но разве встречаются люди без недостатков? Он верил — притрутся. Пусть не сразу, пусть через некоторые ссоры или препирания, но они смогут научиться не только жить вместе, но и быть счастливыми.
Он старался быть оптимистом.
А потом… она принесла кольцо. Два кольца. Одно женское и одно мужское — парные. Тупя взгляд в пол и краснея, спросила, согласится ли он принять такой подарок? Надеть и носить украшение в память о ней, чтобы, мол, когда на душе станет грустно, можно было взглянуть на палец и вспомнить, что на самом деле он счастлив?
Канн надевать кольцо не желал — где это видано, чтобы мужчину «кольцевала» женщина? Настойчиво, с умыслом, прикрывая все это нежной душевной заботой? Но так как убедительных доводов так и не нашел, — а Мила в тот момент выглядела такой хрупкой и уязвимой, — украшение с тяжелым сердцем все-таки надел.
— Смотри, Канна «окольцевали»! Не думал я, что когда-нибудь такое случится!
— Ага, попался наш заядлый холостяк.
— Тоже «подцепился» на крючок.
— Крючком!
Ребята добродушно посмеивались. Подначивали друга, бесконечно шутили и — нет — нет — спрашивали о том, когда же состоится «официальная» церемония, и девичье кольцо сменится его — мужским и настоящим?
Аарон молчал.
Пил вместе со всеми в баре и не говорил о том, что он уже который вечер, возвращаясь домой, сразу же идет в спортзал и тренируется до седьмого пота. После принимает душ — такой долгий, что Мила начинает капризничать, — а потом возвращается не в постель, нет, — а поднимается в кабинет, где якобы ищет работу.
Он и вправду искал работу — раз за разом просматривал объявления от гражданских в надежде подыскать себе мало — мальски стоящее «дело», — однако истинной причиной его поздних посиделок наверху являлась вовсе не работа, а самое обыкновенное нежелание смотреть ждущей внизу женщине в глаза.
В те самые глаза, которые молча спрашивали: «ну, когда же ты уже решишься?»
Когда?
Он не знал.
А потому, подобно кисейной барышне, ссылался то на усталость, то на головную боль (кто бы мог подумать? Дрейк бы засмеял…), то на несуществующую «занятость».
А после подолгу терзался чувством вины, глядя на то, как в его кровати одиноко спит, свернувшись клубком, оставленная без мужского внимания женщина.
* * *
Ищу тебя… который год подряд,
Ни города, ни улицы не знаю,
Твой образ в подсознании воскрешая,
Бреду по лабиринту наугад.
Ищу зачем? Не ясно мне самой.
Возможно, ты меня уже не помнишь,
Девчонку, оказал которой помощь,
Не дал пропасть заснеженной зимой.
А я ищу — горит любви огонь,
Его теплом пытаюсь отогреться.
И помнит искалеченное сердце
Серьезный взгляд и теплую ладонь.
(автор: Марина Яныкина)
Ланвиль. Уровень четырнадцатый.
Сколько бы Райна ни ломала голову по поводу того, какие еще меры ей предпринять, чтобы отыскать Канна, а ум так и продолжал оставаться пустым. В самом деле — справочники жителей она просматривала, детективов нанимала, к Информаторам обращалась, к Осведомителю — уникальному и единственному — тоже. А результата ноль.
Что еще сделать?
Она стала мало есть и еще меньше спать, уже через несколько суток заполучила темные круги под глазами, которые не маскировал ни один тональный крем, завязала с выпивкой и почему-то совсем перестала сидеть на крыше. Не желала больше жить иллюзиями.
Обещала Доре, что найдет его? Значит, найдет.
Вот только как?
Еще больше вопроса «как», ее занимал другой вопрос — зачем? Что она скажет ему, когда найдет? Как объяснит, что вообще искала?
И сама же себе и отвечала: а она вообще не будет ничего объяснять — ни к чему это. Ведь найдется — если найдется — совсем другой человек — не тот, которого она все это время помнила. Найдется Аарон, давно уже живущий своей жизнью, забывший ее, нашедший счастье в чем-то другом.
А она…
Она просто посмотрит на него. Еще раз. В последний раз. Запомнит милые сердцу черты, глядя не на воображаемую иллюзию, а на живого человека. Постоит рядом, подышит одним с ним воздухом. Глупо? Наверное. А после — какое бы решение ни маячило на горизонте — она уже не будет ни о чем жалеть. Ведь обещание, данное Доре, выполнено, и, значит, неоконченных дел не осталось.
Телевизор транслировал новости; Райна жевала сухой бутерброд.
Рид как-то сказал ей о том, что неплохо бы нанять повара, и она даже мысленно с ним согласилась, но до дела так и не дошло — то ли ее раздражали лишние люди в доме, то ли вместе с аппетитом зачах и энтузиазм. Повар в доме так и не появился.
Финансовый консультант, глядя на коробки от заказанной на дом еды, неприятную для хозяйки тему более поднимать не стал — в очередной раз получил вожделенные подписи на документах и тактично удалился.
Колбаса подсохла (кто-то в прошлый раз забыл завернуть ее в полиэтилен) и на вкус напоминала картон, хлеб хрустел на зубах перемолотой речной галькой. Гадость. Выйти бы и купить свежий, а заодно прикупить альбом для эскизов, но вдохновение вместе со смертью Доры безвозвратно ускользнуло — рисовать больше не хотелось.
Вообще ничего не хотелось.
В какой-то момент на экране мелькнул выходящий из белой машины человек в очках с квадратной оправой и с карими глазами, и сердце Райны пропустило удар.
Не он…
Не он.
Джокер давно мертв. Просто похож.
Создатель, помоги ей, но она до сих пор ненавидела белые машины, квадратные оправы и даже карие глаза, хотя большинство их обладателей ни в чем не провинились.
* * *
Он выглядел нормальным. В том-то и дело — совершенно нормальным человеком — симпатичным мужчиной. А так же был умным, образованным, хорошо развитым физически. Ну, кто бы мог подумать, что под аристократической и адекватной личиной, скрывается сущий дьявол? Нет, псих. Маньяк. Моральный урод.
— Я хочу с этим покончить.
— С чем?
— С нашими встречами.
Его взгляд заиндевел, черты лица будто заморозились, превратились в маску. И нормальность вмиг слетела.
— Я плохо к тебе отношусь?
— Не в этом дело…
— Нет, скажи, плохо?
— Иногда плохо.
Он не слышал. Не хотел слышать.
— …даю мало денег? Покупаю мало вещей? Недостаточно балую? Зачем ты меня злишь?
— Я не злю.
— Злишь!
Райна вздрогнула и скукожилась на сиденье. Она хотела сделать все по — тихому и быстро — по — тихому расстаться, быстро уйти и еще быстрее забыть, что было связано с тем, кто сидел рядом, но не тут-то было — кошмар, по всей видимости, только начинался, а вовсе не желал заканчиваться.
Как же быть? Что сказать, чтобы ее отпустили? Что сделать, чтобы разонравиться ему — дьяволу в очках, преследующему ее по пятам?
— Просто дай мне уйти.
— Уйти.
Слово прозвучало так, будто она только что обидела его до глубины души, оскорбила. А еще, как нерадивый щенок, которого только что благостно приютили, накормили и обогрели, нагадила новому хозяину в любимые ботинки.
Но она не щенок. И она не гадила!
Нервно сглатывая слюну и изнывая от страха, Райна думала о том, что он когда-то нравился ей. Да — да, нравился.
Он. Джокер.
По крайней мере, когда они только встретились, он помог ей в главном — забыть Аарона. Нет, не так — не забыть, но какое-то время не вспоминать о нем, а ведь с этой задачей не справились ни выпивка, ни хваленый сервис «Забыть бывшего», где она зарегистрировалась, силясь верить в лучшее.
Смешно вспомнить — они старались ей помочь. На свой лад. Втихаря чинили в ее жизни проблемы и препятствия: заставили работодателя уволить только что устроившуюся на работу сотрудницу, сфабриковали заявление от фальшивой «жертвы» о том, что она сбила его машиной, — в те времена Райна еще водила (после отказалась), сумели организовать взрыв газового баллона в соседнем доме, который выбил стекла половине мирных жителей девятиэтажки, в которой она жила… Да, в те времена ей было не до Канна — возмещение ущерба потребовало и сил, и денег. А после, когда ничего не подозревающая о проделках аферистов клиентка пожаловалась на то, что забыть «объект» она так и не сумела, к ней домой прислали стриптизера.
Мудаки. Неужели они действительно верили, что влюбленная в конкретного мужчину женщина способна «клюнуть» на раскачанное тело совершенно незнакомого ей парня?
С Райной этот номер не прошел — незваного гостя она выгнала через минуту после того, как тот со словами «крошка, позволь я помогу тебе выкинуть всех бывших из головы…», начал оголяться.
Уроды. Ну разве они не уроды?
А вот Джокер с поставленной задачей справился — временно заставил ее забыть всех и вся, кроме одного — себя любимого. Потому что Джокер ей поначалу, — теперь трудно представить, — нравился. Не просто нравился — она после долгой паузы, во время которой не реагировала ни на одного мужчину, против воли начала поддаваться его чарам.
А очаровывать он умел. Харизмой, напором, агрессией, в какой-то мере честностью — «зови меня Господином…». Умел заставить женщину хотеть его — манипулировал ее сознанием, умудрялся пробираться сквозь кожу в запретные зоны, жал на правильные кнопки, вызывал похоть. Невероятно, но в какой-то период Райне даже нравилось быть его «шлюхой» — ублажать, чувствовать себя грязной, но желанной, преданно заглядывать в глаза и ждать звонка. Ей даже нравилось его бояться.
Совсем не как теперь.
Дорогая белая машина казалась ей тюрьмой, водитель — надзирателем.
— Хорошая моя, знаешь, сколько у меня было до тебя женщин?
— Знаю.
Она не любила его руки с выпуклыми костяшками пальцев. Грубые руки — руки зверя.
— Я ведь тебе показывал их…
Показывал, точно. Как-то раз привез с собой фотографии всех своих «бывших» и с наслаждением рассказывал о том, что каждая из них упивалась радостью и счастьем, пребывая в роли «нижней». Райна этим россказням не верила. А если Джокер не врал, и все эти модельного вида дамы — блондинки, брюнетки, рыжие — и впрямь наслаждались подобным обществом, то все они были откровенными дурами…
Как она теперь.
— Они ведь были красивыми, так?
— Так.
Она не желала ему перечить. Но их тупой диалог вел куда-то не туда, и от ощущения неправильности волосы на ее загривке вставали дыбом.
— И умными. Ты веришь, что они были умными?
— Верю.
Лживое слово встало ей, как рыбная кость, поперек горла.
— И если ты в это веришь, то понимаешь, что не права в том, что хочешь уйти. Столько женщин наслаждалось моей компанией, а ты нет? Это нехорошо, сладкая моя. И это злит.
Ей хотелось на свободу. В холод, под дождь, куда угодно. Прочь из этой машины и от этой компании, прочь из квартиры, из города, с Уровня. В эту минуту она отдала бы все до последнего цента и заложила половину души, лишь бы мужчина в очках навсегда пропал из ее жизни.
Умер.
— Давай я еще раз спрошу тебя. А ты подумай над ответом, хорошо?
— Хорошо.
— Хорошо подумай. И не торопись.
В горле пересыхало все сильнее. Ночь уже не казалась свежей, ночь казалась затхлой и прелой, как сырая могила.
— Ты ведь не хочешь уйти от меня, радость моя? Тебе ведь нравится моя компания, потому что ты любишь быть «нижней» и потому что я — твой Господин?
Прежде чем ответить, Райна долго молчала. Не потому что сомневалась в ответе, а потому что до колик в животе боялась произнести его вслух. Однако раньше или позже ей предстояло это сделать.
— Нет, не люблю. И ты никогда не был и не будешь моим «Господином».
В тот вечер он впервые изнасиловал ее — жестко, в анус. А после, на скорчившуюся от боли и унижения помочился сверху.
* * *
Надкушенный бутерброд в руке застыл; телевизор Райна больше не смотрела. Вместо этого она вспоминала — зачем-то вновь погрузилась в тот кошмар, который случился с ней на Тринадцатом, да так и не забылся при Переходе.
Нет, забылся — частично, — но не весь. Из памяти выпало множество деталей и подробностей — в ней — в памяти, — как в изъеденном мышами сыре, появились зияющие дыры — прорехи и пустоты, пытаясь коснуться которых, она всегда испытывала головную боль.
Она бежала. В ту же ночь. Выбросила на помойку телефон, по которому ее могли выследить, наспех собрала сумку, с которой раньше ходила в спортзал, захлопнула дверь и отправилась, куда глаза глядят.
Кажется, к какой-то подруге.
Где та жила? Как ее звали, как выглядела? Все ушло — глухо. А после помнился приют для бездомных: рваные одеяла, жесткая лежанка, запах немытых тел, жуткая, будто сваренная в мусорном баке из отходов, пища… Она скиталась? Да. Где-то пряталась, кантовалась, хоронилась подальше от чужих глаз. К друзьям не шла, наверное, потому что не желала их подставлять. Или боялась, что Джокер ее вычислит?
И были ли они у нее — друзья?
Нет воспоминаний. Ушли, как стертые вирусом данные. Вот только почему среди «нестертых» остался Аарон? И почему Джокер? Как самые сильные, сформировавшие психологическую зависимость?…
Додумать Райна не успела — в кармане завибрировал телефон.
— Вы по поводу завещания? Что-то в нем не так — мне стоит вернуть деньги?
Она опять ошиблась в скоропостижных выводах; высокий и долговязый юрист Доры, посетивший ее во второй раз, покачал головой.
За окном кабинета цвел погожий день, но солнечный свет, будто опасаясь нарушить мрачноватую атмосферу кабинета, проникал сквозь тяжелые портьеры осторожно; лишь два ярких пятна протянулись по паркету от стены почти до самого стола — остальное тонуло в привычной серости.
— Простите, я так и не спросила вашего имени.
— Франк Маннштайн.
— Очень приятно. Я… — она чуть было не сказала «Райна» и тут же прочистила горло, — Марго. Марго Полански.
— Да, я знаю.
Конечно, знает — он видел ее имя в завещании.
Райна откинулась на высокую кожаную спинку кресла, которая заканчивалась выше ее макушки, — не женское кресло, мужское. В нем она всегда чувствовала себя некомфортно.
«Как бродяжка на троне».
Зачем она вообще сохранила этот кабинет в том виде, в котором он изначально присутствовал в просторной квартире? Почему не переоборудовала его под что-то другое? Это все риэлтор — он так сладко пел про «имидж» и «престиж», что она в какой-то момент поддалась — по — новому взглянула на обшитую дубовыми панелями комнату и решила, что она ей — мрачная и мужская — по душе.
Оказалось, не по душе. Как и попытки с важным видом, сидя в гигантском кресле, пускать пыль в глаза.
Пыль давно кончилась. Важный вид рассеялся. А кабинет остался.
— Так чем обязана, мистер Маннштайн?
— Можно просто Франк.
Дружелюбный жест Райна оценила, однако называть юриста Доры просто Франком ни за что бы не решилась: сие предложение — просто вежливость, не более.
— Зовите меня Марго.
— Мисс Полански, с вашего позволения.
Обмен любезностями состоялся. Пришел черед переходить к делу — с формальностями покончено; чай был предложен еще на входе.
— Я вот по какому поводу, — Маннштайн огляделся в поисках кресла или стула, куда мог бы присесть, но, не найдя такового, притворился, что вовсе не удивлен. Стулья отсутствовали; юрист деловито приподнял брови и продолжил говорить. — Перед тем как покинуть этот мир, уважаемая мисс Дора Данторини попросила меня ознакомиться с кое — какими бумагами.
— Моими.
— Да, вашими. Документами.
— Приговором.
— В каком-то смысле.
— В прямом смысле, — Райна начала злиться — к чему ходить вокруг да около? — Да, Дора говорила, что у нее на примете имеется юрист, которому она собиралась передать для ознакомления мои бумаги. Я так поняла, что она их вам передала, а вы ознакомились. Ничего не нашли?
Она была уверена, что не нашел. Ни один самый умный черт в этом мире ничего бы не нашел там, где бралась за дело Комиссия…
— Нашел.
Райна ушам своим не поверила. Зависла, остолбенела и превратилась в компьютерный жесткий диск, которому только что стерли бут сектор.
Нашел? Что нашел? Не мог он ничего найти…
Франк с важным видом кивнул, вскинул кейс, который все это время держал в руке, достал из него копии ненавистных Райне бумаг. Подошел к столу.
— У вас есть лупа?
— Что?
Она, все еще не вышедшая из транса, продолжала смотреть на него, не моргая.
— Лупа.
— Да… сейчас.
В ящиках стола, куда она заглядывала лишь единожды при переезде на новую квартиру, нашлось все, кроме лупы, — блокноты, ручки, линейки, степлер, чернильница и перо, сантиметровая лента… черт.
— Нет лупы, простите. А зачем она?
— А вот зачем, — Франк положил на стол один из листов — кажется, последний, — склонился над ним, снял с носа собственные очки и использовал их в качестве увеличительного стекла. — Вот здесь есть мелкий текст, видите?
— Вижу.
— Вы его читали? Особенно тот, на который указывает расположенная на третьей странице сноска в виде звездочки?
Звездочки? Да там были тонны этого мелкого текста — длиннющие абзацы, — и да, она пыталась читать его. Дважды. Но оба раза начинала психовать от сложности построения текста, чувства обреченности и от того, что каждый раз уясняла лишь одно — у нее нет выхода, кроме как ходить с уродскими шрамами на теле всю оставшуюся жизнь. Нет его. НЕТ! ВЫХОДА!
— Читала. Но там… сложно.
Юрист не стал язвить. Кивнул.
— Да, сложно. Однако там кое-что сказано — кое-что важное для вас. И текст под сноской не всегда читаем — требуется определенный свет, — потому вы могли его не заметить.
Свет? Вот хитрецы. Мало того, что все напечатано минус десятым размером шрифта — да — да, тем самым, где и ползающей мухе потребуется лупа, — так еще и определенный свет им подавай.
«А он умен — этот Франк, — Райна вдруг взглянула на склонившегося над столом человека с залысиной на голове другими глазами. — Дотошный».
И впервые в ее уме это слово прозвучало комплиментом. Она так и продолжала смотреть на его лысину, когда Маннштайн оторвал взгляд от документа, моргнул и удивленно спросил:
— Так вы хотите узнать, что там написано?
— Конечно.
Да — да, хочет. Наверняка в этих напечатанных микроскопическим текстом абзацах сказано то, что ей положена амнистия — освобождение от наказания. Через пару тысяч лет, например. Вполне в духе Комиссии… Поганая шутка.
Райна боялась верить. Даже мысли об этом не допускала.
— Так вот, сноска на странице три указывает на определенный фрагмент текста, в котором описаны все случаи «но» или, как мы их называем — фритальные возможности обвиняемого субъекта, наказание которого положено считать конгедениальным, а на самом деле…
Она уже запуталась.
— Ближе к делу, Франк, — Маннштайн мигнул — она все-таки назвала его по имени. — Там есть что-то полезное для меня или нет?
— Есть.
На это раз мигнула она.
— А вы можете рассказать мне об этом простым языком?
— Могу.
Он почти обиделся. Почти. Хотел продемонстрировать словарный запас профессионала, но привычно наткнулся на дилетанта. И с профессиональной выдержкой не стал обращать на это внимание.
— Там сказано, что обвинение с вас будет снято в случае, если вы предпримете одно действие.
— Какое действие?
Приползет к представителям Комиссии на коленях и будет стоять перед ними сорок дней и ночей кряду? Поклянется, что никогда и никого не будет больше убивать? Удавится в счет искупления грехов на собственной люстре?
— Посетите некий объект.
— Какой объект?
Ее голос внезапно охрип; внутрь против всякой воли начала заползать вера — вера в лучшее. А что, если…
Если он прав? И обвинение можно снять? Почему она — дура — не прочитала этот текст раньше? Почему не прочитала…
— Говорите, Франк.
Теперь ей больше жизни требовалось услышать продолжение. Неужели…
— Озеро Дхар.
— Озеро? Я должна посетить какое-то озеро?
— Да. Озеро Дхар.
И всего-то?
— И тогда обвинение потеряет силу?
— Сразу же, как только вы достигнете объекта и исполните ритуал омовения.
Омовения? Звучит глупо… Или слишком просто. Однако руки Райны уже дрожали так сильно, что из пальцев выпала дорогая ручка.
— А где… оно находится?
Маннштайн с гордостью выпрямился, поправил пиджак:
— Координаты даны во второй сноске под звездочкой.
Озеро.
Она больше не слышала его — она тряслась. От страха, от того, что боялась поверить. От того, что уже начала верить…
— Вы это… серьезно? Вы не шутите? Не разыгрываете меня?
Зачем-то поднялась из-за стола, попыталась склониться над бумагами, но поняла, что ничего не видит — не различает от нервозности буквы.
— И оно… будет снято?
Райна напоминала себе бабку — инвалида, не способную ни устоять на ногах, ни расслышать того, что ей говорили.
— Да. Как только вы… искупаетесь в этом озере.
— Шутка…
— Нет, не шутка. Я бы не пришел с «шутками».
— Не шутка?
— Нет.
— И шрамы уйдут?
— Не знаю насчет шрамов, но обвинение потеряет силу, я в этом уверен.
Уверен.
— Уверены?
— Да, уверен. Я — профессионал, мисс Полански, и в вопросах трактования законов не ошибаюсь.
Она вдруг начала оседать на пол — больше не чувствовала ни ног, ни рук, ни головы — не чувствовала тела вообще.
Дора… Дора, ты подарила мне надежду. Заставила жить, заставила снова верить…
— Мисс Полански, с вами все хорошо?
Она приготовилась жить с этими шрамами вечно, приготовилась умереть с ними. Из-за них.
— …может, воды?
— Нет — нет, ничего не нужно. Мне… нужно…
И она вдруг принялась тихо плакать.
— Я понимаю, вам нужно побыть одной, все обдумать.
Голос юриста доносился издалека, с другой планеты; Райна, дрожа, свернулась прямо на паркете — жалкая, ошеломленная, неспособная ни толком поверить, ни скрыться от проникшей внутрь надежды. И от той боли, которую эта надежда с собой принесла.
— Я запишу координаты на отдельном листе. Чтобы вам не искать. Мелкий шрифт…
Она не слышала его — ее будто оглушило.
Джокер не убил ее. Не добил. Остался шанс — шанс на спасение. Она плакала от боли и облегчения, от жалости к себе, от собственной глупости, от того, что когда-то не сумела дочитать бумаги, не додумалась отнести их к профессионалу…
— Я пойду. Вы всегда знаете, где меня найти. И простите, не хотел вас огорчать.
Он не огорчил. Не огорчил… Он только что спас.
Но дверь кабинета тихонько захлопнулась, а она так и не смогла ничего ему сказать.
Дрожащими руками набрала его номер лишь получасом спустя, когда вновь обрела способность двигаться и говорить. Извинилась, что так и не поблагодарила — даже не попрощалась по — человечески. Спросила, сколько должна ему за помощь, и получила лаконичный ответ:
— Вы мне ничего не должны. Я делал это ради Доры.
И услышала в трубке короткие гудки.
