Часть 2
И пришел Киллахид

Вода капала мне в глаз. Едкая и жалящая. Я потер глаз и ощутил, как в тело впиваются жесткие иголки соломы. Сверху шлепнулось еще несколько капель, я сел и вытер лицо рукой. Я по-прежнему был в пижамных штанах и футболке. Однако кровать сменилась кучей грязной соломы, а комната – пещерой.

Я встал на нетвердых ногах и стряхнул солому. Помещение, похоже, было высечено в скале, хотя потолком служил нижний слой реального мира: древние водопроводные трубы, отверстия заросших мхом канализационных стоков и обугленные провода, покрытые копотью. Ржавая рыжая вода ритмично капала из десятка устаревших соединений. Единственный выход вел в коридор. Приступ клаустрофобии велел мне им воспользоваться.

По мере того как я шел, глаза привыкали к темноте, и я начал различать груды мусора вокруг. Если бы он был навален в беспорядке, я бы не так испугался. Но мусор кто-то тщательно отсортировал. Слева высился холм печатных машинок, совсем старых, с механической кареткой, а также модели 1980-х годов с миниатюрными экранами. От кучи несло чернилами. Справа высилась стена микроволновок, уложенных штабелями наподобие кирпичей, – черные, белые, коричневые, красные, некоторые старые и пыльные, другие поновее и в брызгах от последней приготовленной пищи. Безо всяких сомнений, все сломанные.

Я вошел в коридор. К моему удивлению, его освещали масляные лампы, висящие выше, чем я мог дотянуться. Лампы сами по себе не загораются, и я напомнил себе, что стоит идти бесшумно, хотя особого смысла это все равно не имело. Коридор наполняло громкое шипение ламп, бульканье воды в трубах над головой и подземный гул – вероятно, вонючий воздух вырывался из щелей снизу. Это место оказалось хуже, чем любая Пещера трофеев, какую я только мог вообразить.

Коридор вел в несколько комнат, все забиты разными осколками человеческой жизни. В одной находились зыбучие пески наручных часов – электронных, механических, с калькуляторами, мужских и женских, детских, так много, что в этот сверкающий ров можно было погрузиться по пояс. Другую наполняли вентиляторы: покрытые пылью потолочные вентиляторы, пластиковые настольные вентиляторы, огромные промышленные на высоких металлических стойках. Провода от некоторых сплетались с лабиринтом труб и проводов наверху, и вентиляторы работали, лопасти хлопали, а моторы жужжали при каждом вращении. Последняя комната, в которую я осмелился заглянуть, оказалась худшей из всех: холодильники, может, штук пятьдесят в самом разном состоянии, стоящие как могильные плиты на лишенном травы кладбище.

Заканчивался коридор просторной пещерой, залитой ярким светом от очага, хотя я с трудом рассмотрел детали из-за зловонного дождя, льющегося у входа – огромной каменной арки, которую словно перенесли сюда из церкви шестнадцатого столетия. Я шагнул в арку, но изумленно замер, маслянистая вода оттягивала мои волосы.

Передо мной находился собор из мусора. Куда ни глянь, всюду у мрачных кирпичных стен громоздились груды хлама, еще более пугающие, потому что состояли из детских предметов. Горы дешевых игрушечных пистолетов. В углу свалены тысячи непарных роликовых коньков, кое-какие из них поскрипывали, словно катились по неровному полу. Там были две башни коробок для ланча, украшенных веселыми лицами из мультиков. Но самой страшной была возвышавшаяся в комнате пирамида из сотен велосипедов, ржавеющих, спутанных друг с другом, – она поднималась вверх метров на шесть.

Гроздья связанных проволокой мерцающих люминесцентных ламп подпитывались краденым электричеством. Но их тошнотворный голубой свет бледнел вблизи жаркого огня очага, горевшего в дальней стороне комнаты, потрескивающего, словно недавно подбросили дров. Я не мог устоять и шагнул к нему, как делали все человеческие существа от начала времен.

Гора сломанных кукол мешала мне разглядеть топку очага. Я стал огибать кукол, и тут пламя высветило огромный рисунок, вырезанный в стене. Грубо исполненный, но изощренный. С правой стороны – изображение нескольких зверюг, вылезающих из-под мостов и забирающихся на борт большого парусника. Слева был нарисован тот же корабль, с еще бо́льшим числом отплывающих тварей, пригибающихся под мостами.

По другую сторону океана тоже был изображен мост, похоже, самый важный из всех. Сжимающиеся руки, лапы, щупальца и когти тянулись к центральному камню с вырезанной на нем фигурой шестирукого повелителя. Он обладал разными глазами: один – сияющий рубин, вставленный в камень, вместо другого зияла дыра.

Жуткие подробности, но изображения внизу оказались еще ужаснее. Там шла такая бурная битва между тварями и людьми, что трудно было различить, где занесенная дубинка сливалась со стреляющим ружьем, а зубастая пасть вцеплялась в занесенный топор. Я отвел взгляд к краю стены, состоящей из портретов, как я предположил, важных персонажей. И все омерзительные. У одного – собачья морда и клыки. Другой – почти без головы, глаза-бусинки глядят с гладкой груди. У третьего – восемь алых глаз на длинных ножках.

Глаза переместились.

Они не были частью изображения на стене.

Существо, что побывало у меня дома, скользнуло ко мне с удивительным изяществом, учитывая бесчисленные ноги, скрытые под лоскутной юбкой, увешанной целым слоем медалей, значков и наградных ленточек. Клубок многочисленных щупалец извивался, словно пытался что-то задушить до смерти. Когда существо подобралось к очагу, огонь высветил его змеиную кожу оливкового цвета и блестящую слизь на волнистых присосках. Рот – горизонтальная щель – открылся и издал приглушенное бульканье:

– Гр-р-ру-у-у-у-углмур-р-р-рф.

Я зацепился ногами за клубок спутанных кукольных волос и упал.

Тварь стала двигаться быстрее, издавая бессмысленное бормотание. Я лежал на спине, заваленный ухмыляющейся и застывшей в разных позах пластмассой. Ощущал жар от очага и гадал, нет ли поблизости от него топора или еще чего-то, что послужит оружием. Но на это не было времени. Тварь расплющила кукол и склонилась прямо надо мной. Щупальца пронзали воздух. Восемь глаз заслонили мне поле зрения. Я приготовился к худшему.

Но некоторые глаза вели себя так, будто не подозревали о моем присутствии. Я как дурак стал водить перед ними рукой туда-сюда. Никакой реакции. Я подумывал броситься наутек. Успею ли я вскочить, прежде чем одно из щупалец сомкнется на моей шее?

– Он тебя не видит, – произнес чей-то голос. – Он почти слеп.

Чудовищное существо выпрямилось и развернулось к очагу. Пробормотало еще несколько бессмысленных слов. Я посмотрел в том же направлении и увидел, как у печки приподнимается сидящий на корточках человек, человек из металла. Вместе с ним поднимались и два длинных сверкающих меча. Оба клинка в крови. Человек стряхнул лишнюю кровь и одним натренированным движением засунул оружие в парные ножны на спине.

– Его зовут Моргунчик, – сказал он. – Когда дело касается имен, у троллей обнаруживается чувство юмора. – Он помолчал. – В отличие от всего остального.

Его голос скрипел, словно прорывался через ветхие стереодинамики. Вообще-то, в этом и было дело: рот закрывала решетка из древнего стереомагнитофона. Но я видел, что это не робот, а скорее человеческое существо в особом костюме. Как и всё вокруг, его одеяние состояло из мусора. В маске доминировали слишком большие очки авиатора и футбольный шлем, уши защищали большие наушники, а деталь подбородка была сделана из детской рогатки.

Весь хлам когда-то принадлежал детям. Пропавшим детям.

Эпидемия молочных пакетов. Я понял, что не могу пошевелиться.

Его доспехи, если можно так это назвать, были просто невероятными. Пальцы согнуты в непарных зимних перчатках с торчащими из них шляпками гвоздей. Предплечья усеяны погнутыми открывалкой крышками от газировки. Бицепсы покрывали проволочные спирали от сотен школьных тетрадей. Грудь защищали останки формочек для куличиков, миниатюрные кастрюльки в виде сердец, звезд и лошадок. Под животом громоздились литые машинки и грузовики, чьи хромированные детали сияли в пламени. Обе ноги обмотаны велосипедными цепями. Некоторые уже заржавели, а некоторые еще блестели от масла.

Когда человек двинулся, раздался такой звук, будто потрясли коробку с гвоздями.

Я откатился в сторону – подальше от него и от тролля Моргунчика, если в такое вообще можно поверить, и вскочил на ноги. Человек остановился. Рукоятки мечей торчали за его спиной как рога. Меня не пугало, что с них капала кровь.

Металлический человек протянул руку. Шляпки гвоздей сверкнули в пламени очага.

– Ты должен меня выслушать.

– Зачем? – спросил я. – Кто ты? Где я?

– У нас мало времени.

– Почему? Что вы собираетесь со мной сделать?

– Ты слишком долго спал. Уже почти рассвело.

– А что случится на рассвете?

– Отправишься домой.

– Я тебе не верю.

– Нет времени объяснять.

– Тогда говори побыстрее.

Он взмахнул рукой, рассекая воздух. Металл звякнул по металлу.

– У нас нет времени!

Из дальней комнаты донесся рык, будто проснулось какое-то огромное существо.

– Ну вот, – сказал он. – Ты разбудил АРРРХ!!!.

По пещере пронесся боевой клич. Когда он стих, тишину нарушало только быстрое дыхание металлического человека и вращение колес прикрепленных к его груди машинок.

Потом даже эти звуки стихли. Из тоннеля раздались грузные шаги гиганта, они направлялись к каменной стене. Все предметы в пещере задрожали: падали роликовые ботинки, пластиковые пистолеты опрокидывались и стреляли электронными очередями, сдутые колеса велосипедов начали вращаться.

Я попятился.

– Арррх?

– Ты не слушаешь. Я велел тебе слушать, – металлический человек сделал глубокий вдох: – АРРРХ!!!.

Я снова попятился.

– Три Р, три восклицательных знака. Послушай моего совета, никогда не произноси неправильно.

– Клянусь – никогда.

Из тоннеля появился гигант – с той же легкостью, как собака из конуры, грубая черная шерсть заполнила комнату, прежде чем я разглядел руки и ноги. Пройдя под аркой, существо поднялось в полный рост и потянулось, будто пробуждаясь от дремоты. Под шерстью перекатывались бугры гигантских мышц. Я узнал когтистые лапы из канализационного люка, те же, что были у меня под кроватью, сжатые в кулаки.

АРРРХ!!! обладал сложением гориллы, только в три раза крупнее: две руки, две ноги и, к счастью, всего два глаза. Закрученные как у барана рога прорезали низко нависающие трубы. Одна труба дала течь, и на сальную шерсть хлынула серая вода. Оранжевые глаза твари шныряли вокруг с проницательностью животного, существо задрало морду и чихнуло. Рот приоткрылся, обнажив алую пасть со смертоносными зубами-кинжалами.

Оно почуяло меня.

Я попятился, пока не наткнулся спиной на груду диванных пружин. АРРРХ!!! пересек комнату в четыре огромных прыжка, так что с труб над головой словно снег посыпалась ржавчина. Чудовище надвинулось на меня и согнулось пополам, влажный нос оказался в нескольких сантиметрах от моего лица. Оно понюхало и выдохнуло. Порыв ветра сдул с моего лица волосы. Вязкая и теплая слюна капнула со сломанного зуба и приземлилась мне на живот. Жадные глаза размером с футбольный мяч тщательно меня изучали.

Существо зарычало, и диванные пружины запели.

Металлический человек запустил руку между двумя формочками для куличиков на груди, пошарил там и вытащил бронзовый медальон на грязной цепочке. Рисунок можно было разглядеть даже с расстояния: меч, надпись на неизвестном языке и морда завывающего тролля.

– Надень это, – сказал человек.

АРРРХ!!! бросил взгляд на медальон и повернул кошмарную морду к потолку, издав рык, достойный тиранозавра. Рога стукнулись о связку люминесцентных ламп, и на металлического человека хлынул расплавленный ливень искр. Я не мог точно сказать, кричал ли АРРРХ!!! от злобы или от радости. Что я точно понял, так это что оба персонажа отвлеклись.

Я рванул к ближайшему коридору, так близко прошмыгнув мимо металлического человека, что мог бы выхватить медальон, если бы хотел, но я не хотел. Они это заметили: я услышал лязг велосипедных цепей и рычание гориллы, влажные лапы захлюпали по пещере.

– Пр-р-ру-у-у-ум-мф-ф-фл-л-л-лар-р-рг-г-г!

Вопль Моргунчика проник до самых костей, я нырнул в проход и налетел на холодную стену. Там не было ламп. Я прижал руку к стене и продолжал идти вперед. Тоннель свернул влево, мне удалось не грохнуться лицом вниз. Тоннель свернул вправо, я оторвал руку от стены и потратил несколько секунд, ходя кругами. Сзади доносились зловещие звуки погони.

И тут я совершенно заблудился.

– Стой! Ни шагу дальше!

Металлический человек приближался. Я со всей скорости припустил в темноту. А потом заметил свет. Тусклый, но я направился к нему, пока не очутился в таком узком коридоре, что чувствовал, как стены сжимают плечи. Свечение стало достаточно ярким, и я не врезался в тупик, которым заканчивался тоннель. В каком печальном и мрачном месте мне предстоит умереть.

Вниз по щеке скатилась влага, я поднял голову и увидел, что свет проникает через канализационную трубу, достаточно широкую, чтобы я мог пролезть. Невозможно придумать ничего хуже, чем втискиваться туда, но, по крайней мере, АРРРХ!!! и Моргунчик, находящиеся уже очень близко, слишком велики, чтобы последовать за мной. Я схватился за край трубы и подтянулся.

Несколько сантиметров внизу наполняли нечистоты, и стекающие фекалии воняли так, что я закашлялся. Металлический человек наверняка услышал, так что не осталось другого выхода, кроме как ползти дальше. Отталкиваясь локтями и коленками, я продвигался по трясине. Я стукался головой о края трубы, нечистоты пропитали одежду, но я двигался вперед, и свет становился ярче.

Труба заканчивалась резким спуском. Я вгляделся в выходное отверстие и не разглядел ничего, кроме грязи. Но там, внизу, были и источники света, возможно сотни, мерцающие бесконечными узорами. Оттуда также слышался шум: не канализационных насосов, а голоса, крики, смех, скрип дерева и лязг металла и что-то вроде звона монет.

Другого выхода нет. Я пополз вперед. Целую жуткую секунду мне казалось, что я застрял, и я наслаждался фантазией о том, как неделю буду тонуть в нечистотах, но потом оттолкнулся ногами и выскользнул из трубы.

Пару секунд я летел по воздуху. Потом приземлился на что-то мягкое, и, учитывая, что эта кучка размещалась под канализационной трубой, меня не удивило, что она оказалась не просто грязью. Я сидел и горстями стирал с лица вязкое дерьмо. Но в конце концов сдался и просто сел, тяжело дыша и источая зловоние. Понадобилась минута, чтобы понять – я прекрасно вижу все вокруг в освещении фонаря. И еще чуть-чуть времени, чтобы различить звуки оживленной торговли. До сих пор я еще не оторвал взгляда от коленей. И раздумывал, стоит ли. Свет и звуки казались такими знакомыми, такими будничными, пока я не вспомнил, что нахожусь где-то глубоко под землей и что здесь не может быть ничего будничного.

И я взглянул.

Передо мной лежал целый город троллей. Пейзаж из узких проходов и кривоватых строений простирался на добрый километр и исчезал в темноте. Повсюду стояли неряшливые, забрызганные грязью жилища, но в основном пустые, обитающие в них тролли посещали шумный базар. От лотков с едой поднимался дымок, там на вертелах поджаривались тощие тельца кроликов и белок (по крайней мере, я на это надеялся).

На других лотках предлагались странные произведения искусства: отпечатанные на сыромятной коже мрачные геральдические гербы, камни, отполированные настолько, что словно светились изнутри, причудливые перископы, диковинные метрономы и все такое прочее. Пар валил из дверей магазинов, где придавали форму сверкающим металлическим стержням. В котлах булькала таинственная слизь, ее помешивали и выливали в грубые деревянные чаши. И повсюду шел обмен: деформированные монеты переходили от щупальца в лапу, котомки с квакающими лягушками менялись на банки со светлячками, а камни из казалось бы неразличимых пород тщательно изучали через лупу и клали на весы перед тем как обменять.

И весь этот безумный центр торговли представлял собой парад ползающих, топающих и извивающихся тварей неописуемого вида. Первым меня заметило трио трехметровых бегемотов, они тащили за собой останки автомобильной рамы, каждый сантиметр которой был обернут в рождественские гирлянды. Выглядели три тролля ужасающе: седые бороды до колен, а отличал их друг от друга только узор из шрамов. Вообще-то имелось еще одно различие: только у одного был глаз – выпуклая сфера, изучающая все вокруг с зоркостью птицы. Циклоп заметил меня и протянул руку, чтобы остановить своих спутников, у которых вместо глаз были лишь пустые глазницы. Когда безглазые недовольно заныли, он вытащил глаз, сморщенный и сухой, и протянул левому троллю, тот тут же вставил его в собственную глазницу. Таким небыстрым способом все по очереди поглядели на меня.

Я встал, с меня капали нечистоты. Я мог бы прошмыгнуть мимо, но разве в другом месте я оказался бы в большей безопасности?

Откуда-то поблизости донесся разрывающий барабанные перепонки ответ. АРРРХ!!!.

Я метнулся к левому троллю, в эту секунду безглазому, и хотя он взмахнул рукой в моем направлении, я пригнулся под ней и помчался по главной улице. Внезапно тролли оказались со всех сторон, их причудливые тела прикасались к коже. Некоторые были гигантского размера, я нырял у них между ног. Другие – не больше полуметра и сновали повсюду как паразиты, карабкаясь друг на друга и гремя крохотными щитами и саблями. Некоторые носили потрепанные накидки и изодранные платья с потертыми медалями. Другие – самодельные туники из чертополоха и колючего боярышника. Но большинство были нагими, хотя мне они казались размытыми пятнами: угольно-черными, сияюще-медными, розовыми, как язык, и кроваво-красными.

Вырвавшись из толпы, я очутился вплотную к прилавку мясника и влетел в него. Туши качнулись. Безносый косоглазый тролль в грязном фартуке и со ржавым ножом в руке яростно зарычал. Я дал задний ход в толпу голодных покупателей, которые наконец-то смогли рассмотреть, что среди них затесался непрошеный гость – человек. За оглушительными завываниями последовал громкий рык и глухое ворчание. На этот призыв из соседнего прохода отозвался АРРРХ!!!.

Покрытые грубой шкурой руки, громадные ладони и холодные щупальца попытались меня задержать, но я выскользнул, перекатился под прилавком мясника и метнулся в боковой переулок, прорезав путь сквозь семейку пухлых синих троллей, возбужденно машущих крыльями, состоящими из одних костей. В переулок шагнула трехметровая масса желтой шерсти, которая, что удивительно, заканчивалась парой зажженных свечей, в руках существо держало насаженную на палку свиную голову, я принял ее за своего рода скипетр, пока не заметил, что тролль жует. Это была еда.

Я свернул и наткнулся на ряд тачек с товарами. Обогнул их и налетел на тролля, такого тощего, что торчали ребра, каждое украшено кольцами с драгоценностями, что звенели как тамбурин, пока тролль изливал свое недовольство на другого, напоминающего гигантского червя. В животе червя зияла дыра, и я принял ее за ножевую рану, пока из кармана не высунули головы четыре червяка поменьше.

Оба тролля перестали препираться и посмотрели на меня.

– Простите, что помешал, – сказал я. – Выглядит привлекательно. Честное слово. Жаль, что забыл дома кошелек.

Выглядело вовсе не привлекательно. Тачку наполняли банки с чем-то похожим на мюсли для завтрака, только вместо овса, орехов и изюма там были тараканы, волосы и зубы. Я развернулся в обратном направлении и тут увидел, что в переулке показалась морда знакомого гиганта с черной шерстью. Оранжевые глаза пронзали меня взглядом.

АРРРХ!!! чихнул с такой силой, что брызгами соплей двух мелких троллей отбросило на землю.

Я перепрыгнул через тачку. Нога задела банку, она свалилась и разбилась, белые зубы запрыгали по кирпичам, а тараканы бросились врассыпную, забившись в щели. За спиной раздавался топот преследователя. Впереди тролль с детским кожистым лицом игриво связывал хвосты двух пятнистых троллей, поглощенных спором. Я поднырнул под этой троицей, прыгнул через груду тлеющих головешек и перемахнул через низкую проволочную изгородь, окружающую двух дерущихся зеленых тварей с длинными покрытыми мехом хвостами. Я обогнул их и оказался в окружении делающих ставки троллей, они зарычали, когда кто-то вмешался в состязание. Я выкрикнул извинения и перелез через изгородь с другой стороны, пушистые зеленые гремлины огрызнулись мне вдогонку.

Меня окружал сплошной ужас. Откуда-то доносился треск музыки – звуки лопнувшего аккордеона и сломанного граммофона. Неоновые вывески пивных, мигающие светофоры и кружащиеся карусели – все украдено из мира людей и сплеталось в этом залитом красном светом квартале в одну мерцающую галлюцинацию. Я крутился туда-сюда как пьяный, пока не отпрыгнул от пышногрудого тролля женского пола, гордо украсившего тело швейными принадлежностями. Пальцы на ногах заменяли наперстки, несколько пальцев рук – ножницы, соски – непарные пуговицы, а волосы – неровные мотки пряжи. Она одарила меня жуткой улыбкой. Из беззубых десен торчали сотни иголок.

Я, пошатываясь, свернул в другой переулок. Группа троллей сгрудилась над какой-то странной игрой, сделанной из камня, и все мухлевали – я видел припрятанные в шерсти лишние фигуры. Другие группы бросали колпаки от колес на потрепанный шест, а один тролль вел счет, когтем делая зарубки на доске. Куда ни глянь, повсюду затевались драки. Эти стычки возникали внезапно, были яростными и обычно короткими, после нескольких ударов рассерженные твари возвращались к своим играм и глиняным кружкам пенной медовухи.

Но удивительнее всего были телевизоры. Здесь они виднелись повсюду. Огромные, как шкаф, модели 70-х, портативные черно-белые экземпляры 80-х, тонкие экраны 90-х и редкие представители известных современных марок с высоким разрешением. Некоторые свалены в кучу на земле, а другие прикручены колючей проволокой к деревянным шестам, но все снабжены кривой самодельной антенной, десятки проводов вели к электросети. По телевизорам не показывали никаких передач. Только разного рода помехи. Тролли отдавали деньги (или мелких грызунов) за право постоять – разинув рот и вытаращив глаза – перед пустым экраном.

На АРРРХ!!!а это не производило особого впечатления. Тролль перескакивал через ко́злы для пилки дров и заборы. Сминал телевизоры, разбрасывал настольные игры, переворачивал кружки с медовухой. Многочисленные тролли взвыли от огорчения. Мое сердце заколотилось, я втискивался в самые узкие щели, какие только мог найти, проскальзывал между тесно скучившимися лачугами, чтобы оторваться от тролля.

Бесполезно. АРРРХ!!! разносил эти хижины в клочья. Все равно что пытаться бежать наперегонки с торнадо. Я бежал, прикрыв голову руками, чтобы защититься от града щепок и кусков металлического сайдинга, заворачивая за каждый попадающийся на пути угол. Огни игорного квартала померкли, все вокруг опустело. Теперь я уже не топал по кирпичу, а шлепал по грязи. Каждый шаг АРРРХ!!!а звучал так, словно в трясину швырнули огромный валун.

И тут же я увидел блеск воды. Здания стали попадаться реже, и у меня не осталось другого выхода, кроме как устремиться туда. Горячее дыхание АРРРХ!!!а уже обжигало мне шею, и я добрался до воды за полминуты. Это оказался не прохладный журчащий ручеек, как я воображал, а извивающийся по подземному миру ров с экскрементами. Четыре или пять троллей с эффектными клыками сидели на берегу и сетями вылавливали мусор, уносимый течением. Похоже, это был главный источник поступления в город троллей того хлама, из которого он состоял. Груды еще не разобранного мусора возвышались за каждым рыбаком.

Я перепрыгнул через ров в самом узком месте и припустил вверх по берегу. Здесь город заканчивался. Немногочисленные костры с одинокими троллями высвечивали деревянные скобы, удерживающие утес от обрушения. Когда я пробежал мимо, свет потускнел, чему я обрадовался, потому что создания, которых выхватывал взгляд, были омерзительны – древние и могучие существа, чья неподвижность предполагала, что они хотели только одного – умереть в тишине. За десятилетия бездействия их кожа заросла лишайником и грибами.

Из трубы над головой метнулась фигура, приземлившись прямо передо мной. Свет костров блеснул в очках авиатора и бутылочных крышках на плечах. На мгновение я прикоснулся к спиралькам от тетрадок на его бицепсах и оттолкнулся, но тогда за моей спиной из мрака показались восемь красных глаз Моргунчика. Я крутанулся на пятках и свернул в третьем направлении, но наткнулся там на АРРРХ!!!а, его зубы блеснули из темноты.

– Ты потерял слишком много времени, – прохрипел голос металлического человека из-под стереодинамиков вместе с потрескиванием статического электричества. Он поднял перчатку с гвоздями. На ней покачивался бронзовый медальон. – Не заставляй меня повторять, Джим Старджес. Надень это, пока не поздно.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить собственное имя. Похищение не было случайным, а это значит, что папа прав – в ночи есть нечто, что пытается до меня добраться. Я вспомнил десять замков на входной двери, и впервые в жизни мне захотелось услышать их успокаивающий ритм.

Металлический человек прочел мои мысли.

– Твой отец однажды от этого отказался, – сказал он. – Не повторяй его ошибку.

Все мое тело дрожало от изнеможения, а разум отказывался работать после пережитого безумия. Мне хотелось закричать, но не хватало сил. Я ссутулился и понурил голову, признавая поражение перед зловонным дыханием тролля и хладнокровно приняв кошмарную правду. Я закрыл лицо руками.

– Вы те, кто забрал дядю Джека, – сказал я.

– Да.

– И разрушили жизнь папы.

– Да.

– И теперь хотите разрушить мою.

– Возьми это.

Медальон звякнул.

– Возьми и сам поймешь.

Пронзительное завывание чуть не разорвало барабанные перепонки. По всему городу зазвонили колокола и затрубили рожки. Я повернулся и увидел, как разом вспыхнули сотни костров, опустились флаги и стремянки, а телеги и тачки ринулись из центра города к окраинам. Земля затряслась, когда все до единого тролли поспешили покинуть улицы. Многие направлялись к нам. Надвигалась целая толпа.

И тогда я увидел проблеск рассвета.

Он прорывался через какую-то щель над головой, вспыхнув как молния, когда ударил в грязь у сточной канавы. Луч расширялся, и я услышал приглушенный вопль рыбака, когда тот свалился. Это послужило началом паники. Раздались новые крики, один за другим. Второй луч света попал в кривую башню в центре города.

– Ты! – металлический человек сунул мне медальон. – Возьми его! Живее!

– Но они приближаются…

– Такое происходит каждое утро, – огрызнулся он. – Надень!

Солнечный свет пробивался уже через десяток трещин, превратив пещеру в лоскутное одеяло света и тени, по которому устремились тысячи страшилищ немыслимого вида. Всего в трех метрах засияло солнечное пятно. Я не мог устоять и шагнул к его теплу.

АРРРХ!!! и Моргунчик попятились подальше от света.

Разве металлический человек не говорил, что на рассвете я вернусь домой? Я оторвал взгляд от надвигающейся лавины монстров и посмотрел на него.

Он сжимал медальон, не боясь солнца, от которого отступали оба его спутника. Нас окружили тролли, пританцовывая бесчисленными лапами по узору из света и тени и так громко визжа, что казалось, будто огромный кулак сокрушает стальную башню. Тролли покрупнее ныряли в тоннели, а мелкие карабкались по вертикальным стенам как ящерицы.

Я сделал еще один шаг к свету.

– Если не возьмешь сейчас, – горячился металлический человек, – мы вернемся за тобой завтра ночью. И послезавтра. И послепослезавтра. Такой будет твоя жизнь, Джим Старджес, пока ты не сделаешь, как мы велим.

Эта угроза оказалась действенной. Я колебался между двумя возможностями. Я больше не видел вокруг ни камней, ни бетона или грязи – только извивающуюся массу гротескных тел, пожирающих весь мир как чума.

Металлический человек потерял терпение. Он вытащил оба меча, словно подавал знак. АРРРХ!!! набросился на меня, огромная лапа навалилась как ковш бульдозера, Моргунчик тоже прыгнул, потянувшись щупальцами, глаза на ножках стянулись в один путаный узел.

Я ощутил жесткую шерсть и мощные присоски осьминога, но уже нырнул в кружок света, глядя, как ладони побелели на свету, а потом ослеп, и солнечный луч сшиб меня с ног. Кожа горела, под мышками пахло пеплом, а горло наполнял вкус страха, я лежал на спине, и все кости болели, словно их пытались согнуть и сломать. Голова покоилась на мягкой потной подушке.

Папа помедлил у приоткрытой двери моей спальни. Он натянул на себя воскресный наряд для стрижки газонов и пыхтел над пуговицей левого рукава.

– Доброе утро, сынок, – сказал он.

И двинулся дальше по коридору.

На матрас рядом со мной что-то упало. Я едва сдержал крик.

Это был медальон.

Перед уходом я провел дома не больше двадцати минут, и каждая минута причиняла одно расстройство. Я сунул медальон под подушку, чтобы спрятать с глаз подальше, и через несколько секунд пот стал казаться не таким горячим, когда я убедил себя, что все это было кошмаром, навеянным дерьмовым днем. Я с облегчением отбросил одеяло и увидел покрытые засохшими нечистотами ноги и черные от грязи ступни.

Я сдирал грязь в ду́ше, словно она разъедала кожу как болезнь. В сливе закружилась черная вода, я смотрел на нее, пока не вспомнил, куда ведет слив. Я вылетел из ванной, натянул одежду и, немного поразмыслив, достал медальон. Какую бы угрозу он ни нес, в ладони он выглядел всего лишь изготовленным руками человека ювелирным изделием. В этом предмете было не больше магии, чем в школьном звонке, и существовал только один способ доказать это самому себе.

Я его надел.

Ничего не произошло. Совершенно ничего.

Я вздохнул с облегчением – маленькая победа здравого смысла. И спрятал медальон под футболку. Может, если я проношу его целый день, то исчезнут остатки удушающего страха.

План состоял в том, чтобы заскочить на кухню, схватить толстовку и в мгновение ока выбежать из дома. Но, натягивая толстовку, я унюхал нечто престранное. Высунув голову через горловину, я увидел, что папа выкладывает на тарелку хрустящие полоски бекона и ставит ее на стол, где уже ожидает дымящаяся стопка оладий. Я не мог поверить своим глазам. Такого пиршества я не видывал с тех времен, как ушла мама. Папа сел и довольно отхлебнул кофе.

– Времени еще полно, Джимми. Возьми стул.

Папа насвистывал. Разумеется, песенку «Дона и Хуана» «Как тебя зовут?». Но чтобы он насвистывал? Это было настолько невероятным, что на мгновение я позабыл обо всем другом.

– У тебя все хорошо, пап?

– Лучше не бывает. Этой ночью выспался, как никогда в жизни, Джимми. Должен признаться, так я не спал с самого детства, с тех пор как делил комнату с братом, Джеком. Даже не думал, что когда-нибудь смогу так отлично выспаться.

Он рассеянно прикоснулся к карману-калькулятору «Эскалибур», словно фантазируя, что мог бы даже набраться смелости и постоять за себя на работе. Пальцы переместились к пластырю на очках, папа кивнул, будто решил раз и навсегда починить оправу. Никогда не видел его таким счастливым. Я не мог удержаться и улыбнулся в ответ. Папа потянулся через стол за сиропом.

И тогда я заметил маленькую ранку, что шла от уголка губы по челюсти и вниз к шее, и вспомнил ужасающий звук из его спальни, который слышал ночью: Хлю-ю-юп. Хлю-ю-юп. Хлю-ю-юп.

Он бросил на меня сияющий взгляд, и на его оладьи слетела корочка от болячки.

– Садись, – сказал папа. – Думаю, наконец-то все налаживается.

Полный еды стол остался за спиной. Я в мгновение ока оказался за дверью и оседлал велосипед. Наступил первый день фестиваля Палой листвы, и на всех улицах образовались заторы. Я совершил ошибку, направившись прямо в сторону детского праздника по главной улице, но смог срезать по парку, пока не столкнулся с тремя сотнями наряженных детей.

Не обращая внимание на автомобильные сигналы и поднятые средние пальцы возмущенных водителей, я свернул на боковую улицу с такой решительностью, словно от этого зависела моя жизнь, а в тот миг я и впрямь был в этом уверен.

Наконец я добрался до стоматологический клиники Пападопулоса, кинул велик в кусты и пролетел в дверь, врезавшись в стойку администратора. Девушка за стойкой вздрогнула. Я пытался отдышаться. Из колонок лился мягкий джаз, насмехаясь над моим взбудораженным состоянием.

– Щутаба.

– Помедленнее, милый. Что ты сказал?

Я быстро глотнул воздуха.

– Я ищу Таба.

– Все равно не понимаю.

– Тоби Д.

– Не знаю такого.

– Тобиаса Ф. Дершовица.

Секретарша поправила очки и сверилась с регистрационной книгой. Ее взгляд заскользил по списку имен.

– Дершовиц… Дершовиц… О! – улыбка быстро погасла, когда она пристальнее всмотрелась в записи. – Ох.

Сквозь стены прорвался звук бормашины.

Чуть позже я ворвался в третий и самый главный кабинет для пациентов и обнаружил Таба в одиночестве, привязанным к креслу, его губы растягивала во всех четырех направлениях похожая на паука металлическая штуковина.

Старые брекеты по сравнению с новыми выглядели настоящим украшением. К каждому зубу прикреплялись большие хромированные блямбы, а стальная проволока пересекала их в головокружительном узоре. Над головой Таба висело облако едкого дыма, отражая его настроение.

Таб не мог шевельнуть головой в своих тисках, но поднял бровь.

Я поспешил к его креслу.

– Она вернулась, – выдохнул я. – Тварь с парковки.

Он поднял другую бровь.

– Они меня похитили! Тварь с парковки… я тебе не рассказывал, но там была эта тварь… когда я был под… ее когти… Таб, никто мне не поверит! Я там был… там все эти существа, и я думаю, что именно туда эти дети… там их было трое, один с глазами… Таб, ты не поверишь, эти летающие глаза – просто безумие… и мужик во всем этом хламе, он был меньше, но такой жуткий… но хуже всех тот, что с когтями… Таб, он огромный! Ручищи с километр длиной! Зубы… миллион зубов! Громадных, как дорожные конусы…

– На такие зубы я хотел бы взглянуть!

Вошел доктор Пападопулос с пачкой рентгеновских снимков. Я шагнул в сторону от кресла. Таб всегда рассказывал, что Пападопулос жутко волосат, и когда хотел вызвать у меня отвращение, то делал вид, что обнаружил курчавые волосы с рук Пападопулоса в своих брекетах. И он не преувеличивал – черная грива Пападопулоса начиналась буквально в сантиметре от сросшихся бровей, а четыре огромных кольца едва виднелись под волосами на пальцах. Доктор осклабился. Зубы у него, конечно же, были превосходные.

– И о чем разговор? Кино посмотрел?

Я машинально кивнул.

– У меня мало возможностей смотреть кино. Что я могу сказать? Моя жизнь – это зубы. Тобиас присоединится к тебе через пару минут. Нужно только немножечко закрепить, – он бросил рентгеновские снимки на стол, заглянул в открытый рот Таба, кивнул самому себе и снова вышел.

Я тут же вернулся к Табу.

– Таб. Таб. Что я скажу папе? Я не могу ему рассказать, ведь так? Он свихнется. Прикует меня цепями. Мы должны что-то сделать. Мы с тобой. Может, устроим ловушку. Ох, Таб, они сказали, что вернутся. Сегодня ночью. Сегодня! У нас нет времени…

– Для ухода за зубами всегда найдется время, – заявил Пападопулос, снова вплывая в кабинет.

В руках он держал поднос с самыми жуткими медицинскими инструментами, что мне доводилось видеть: уродливые крюки, такие острые, что сияли, скальпель с пластиковой ручкой, штуковина, похожая на щипцы, только гораздо острее, и тонкий ротационный нож. Все инструменты – из сверкающего серебристого металла. Я бы счел их изумительными, если бы они не предназначались для единственной цели – мучить Таба.

Пападопулос склонился над инструментами, шевеля пальцами.

– Тобиас для меня – настоящий вызов. Эти инструменты я изобрел в собственной лаборатории. Выковал и спаял своими руками. Не удивлюсь, если в этом году получу приглашение на конференцию общества стоматологов в Анахайме. Ну, может, капельку удивлюсь.

Пападопулос взял зажим и наклонился к Табу с видом человека, рассматривающего сочную индейку и решающего, где отрезать первый кусок.

– Ах да, – промурлыкал он. От зажатых в тиски зубов послышался визг и стук. Спина дантиста заслоняла обзор, и невозможно было точно определить способ атаки, хотя я заметил, как задергались руки Таба. Пападопулос продолжал, ни о чем не беспокоясь: – Ага. Да. Да. Вот, вот!

Через пять невыносимых минут безумный ученый выпрямился и гордо выдохнул. Он ослабил зажим, растягивающий рот Таба в четырех направлениях, и начал стягивать резиновые перчатки.

– Сполосни и выплюни. Увидимся на следующей неделе.

Проходя мимо, Пападопулос встретился со мной взглядом. Скорее всего, его внимание привлек мой разинутый рот. Он нахмурился и изучил неровные ряды зубов.

– Хмм-хмм. Я мог бы тут кое-что исправить. Запишись на прием. Я изменю твою жизнь, сынок.

Он подмигнул. Я поежился. Он шагнул в дверь с карточкой следующей жертвы. Задержался в коридоре, принюхиваясь. Нахмурился и принюхался еще раз. Потом нажал на стене кнопку громкой связи.

– Бетти, я определенно чувствую запах канализации. Не могла бы ты срочно вызвать слесаря?

Когда он ушел, в воздухе закружились несколько курчавых волосков. Я вцепился в подлокотник стоматологического кресла.

– Это не шутка, Таб! Я в беде. Мы все в беде, весь город, весь мир! Ты и понятия не имеешь. Не имеешь представления, с чем мы имеем дело. Там целый мир…

Таб поднял палец. Он сел прямо, осторожно поднял бумажный стаканчик с водой, элегантно глотнул, покатал воду между щеками и выплюнул в лоток. Он повторил эти действия с тщательным усердием: глотнуть, прополоскать, сплюнуть. Потом поднес ко рту кончик своего бумажного слюнявчика и вытер рот начисто, а затем снова откинулся в кресле. Таб вздохнул и повернулся ко мне. Когда он раздвинул губы, чтобы заговорить, я покосился на сияющий новым металлом рот.

– Ты сбрендил?!

Таб плечом открыл дверь. Вязаная кошка над глазком зазвонила хвостом-колокольчиком.

– Бабушка! Я дома!

Где-то около пятнадцати или двадцати кошек, живых, разом ринулись на приступ, прыгнув в воздух. Я, как всегда, уклонился от их слишком рьяных когтей и отчаянного мяуканья. Табу, однако, удалось искусно миновать кошачьих без какого-либо ущерба и даже не взглянув на них. Они раздраженно зашипели и попрыгали на диван из искусственной кожи и кофейный столик, на который никто бы не осмелился поставить кофе. Вся комната была заставлена классическими американскими побрякушками: распятый бог в рамке, благословляющий этот дом, полки с керамическими кошечками-ангелочками, бесчисленные безделушки из ивовой лозы и стекла. И ни к одной из них ни при каких обстоятельствах не стоило прикасаться, учитывая тонкий слой кошачьей шерсти в сочетании с запахом кошачьей мочи.

– Таб, – напирал я. – Что будем делать?

– Делать? Мы? Ну, я собираюсь запереться в своей комнате, пока не найду какой-нибудь способ спрятать этот ужас на зубах. Думаю, бабушка что-нибудь придумает, может, просто зашьет мне губы. Оставит дырочку для соломинки. Буду жить на жидкой пище. Иначе девчонки не приблизятся ко мне и на три метра. Эти штуковины на зубах выглядят как пули. Пули, Джим. Девчонки ненавидят пули!

– Тобиас, ты снял обувь? – послышался голос из кухни.

– Да, бабушка, – прокричал Таб.

Двумя выверенными движениями оба ботинка полетели в коридор. Я наклонился, чтобы развязать свои. Как я это ненавидел. В доме Дершовицев обязательно приходилось снимать обувь, просто кошмар, учитывая, что ворсистый ковер утопал в клочках шерсти. А может, и в фекалиях.

– Эй, – сказал Таб. – Собираешься рэп сочинять?

– Что?

Он сверкнул скобками.

– Цацки на меня не производят впечатления, Джей-рэпер.

Я поглядел на свою грудь. Пока я трудился над вторым ботинком, из-под рубашки выскользнул медальон.

Я сжал его в кулаке.

– Да! Смотри! Это доказательство, вот оно! Его дал мне один из них.

– Который? Кинг-Конг? Волшебный осьминог? Мистер Робот?

– Мистер Робот, – я раздраженно покачал головой. – Тебе придется меня выслушать!

Таб двинулся на кухню, я пошел следом, не обращая внимание на кошачьи сюрпризы под ногами.

Бабушка Дершовиц была низенькой сгорбленной женщиной в толстых очках, висящих на цепочке, и седыми волосами, окрашенными в неубедительный бордовый цвет. Я никогда не видел ее без оборчатого фартука в горошек, и этот день не стал исключением. Она пекла печенье, как и всегда, миску за миской, так что Таб пожирал его просто для того, чтобы очистить стол для следующей партии. Таб потянулся за кусочком теста, и бабушка шлепнула его по руке.

– Глисты заведутся.

– Это же бред, бабушка.

– Если хочешь помочь, помой вон те тарелки.

Таб пожал плечами, оглянувшись на меня.

– Я мыл в прошлый раз, – сказал он и схватил кухонное полотенце. Я закатил глаза и занял привычное положение.

– Ох, Джим Старджес! – воскликнула бабушка. – Проходи-проходи. Печенья хватит на всех.

– Спасибо, миссис Дершовиц.

– Так приятно, когда в доме есть мужчина.

– Бабушка! – Таб поднял руки, не веря своим ушам. – Что за бред? Я же мужчина.

– Да, но Джим старше.

– На три недели, бабушка!

Ну что сказать – такое уже случалось раньше. Я погрузил руки в мыльную воду. Одной рукой вытащил грязный мерный стакан. Другой – маленькую голову с торчащими ушами и клыками. Она зашипела, и я чуть не заорал.

– В раковине, Таб?

Кошка выпрыгнула из воды и приземлилась на рабочем столе рядом со мной, отряхиваясь от мыльной воды. Это была Кошка № 23. Таб уже давно бросил попытки запомнить имена всех пятидесяти или около того кошек, которые приходили и уходили, и ввел модернизированную номерную систему. Где-то в его комнате хранился ценный ламинированный лист со списком настоящих имен на крайний случай, но этот список давно уже не попадался на глаза.

– Кошки вроде не должны прятаться в раковине, – сказал я. – Они же ненавидят воду.

Таб пожал плечами.

– Одна из миллиона любит. А у нас их миллион.

Он ногой прогнал Кошку № 37, свернувшуюся клубочком в сушилке для посуды.

Я выловил из слива губку и начал оттирать мерный стакан.

– Если ты мне не поможешь, придется рассказать папе.

Таб взглянул на бабушку, которая смотрела в противоположную сторону. Незаметно, как тайный агент, Таб скользнул на цыпочках по линолеуму, протянул руку к бабушкиному уху и стянул слуховой аппарат. Он облегченно вздохнул и с раздражающей медлительностью вернулся к раковине.

– Отлично, скажи папе. Вы же два сапога пара. Только обняться больше не сможете, потому что оба окажетесь в смирительных рубашках.

Я приподнял медальон над грудью. Таб взял его и склонился, чтобы взглянуть попристальнее.

– Выглядит фальшивкой. Даже язык выглядит фальшивкой. Что это должно изображать? Китайский?

– Нет, – я подготовился выдержать насмешку. – Это язык троллей.

Таб бросил медальон обратно мне на грудь.

– Приятно было с тобой поболтать, дружище.

– Таб!

Он кинул полотенце.

– Я серьезно, Джим. Тебе нужно избавиться от этого дерьма. Если явишься в понедельник в школу и заговоришь со мной или с кем-нибудь еще о том, что в городе развелись тролли, ты ведь не рассчитываешь, что тебе ответят: «Ну и ну, спасибо за предупреждение». Слухи распространятся со скоростью ветра. Думаешь, сейчас у нас тяжелые времена? Джим, это будет конец. Мне жаль, что тебе приснился этот безумный кошмар. Правда жаль. Но я не могу тебе позволить разрушить нашу жизнь.

Кошка № 31 потерлась о ногу Таба, и он ее стряхнул.

– Жженый сахар придает печенью особый вкус, – сказала бабушка из другого измерения.

В отчаянии я потянулся за следующей грязной тарелкой и в результате выдернул из раковины затычку. Вода с бульканьем и хлюпаньем устремилась вниз. Не беспокоясь о том, что бабушка может услышать, я смачно выругался и наклонился над раковиной.

– Ладно, – сказал я. – Предлагаю вот что. Дай мне одну ночь. Всего одну ночь. У нас ведь еще сохранился лук со стрелами?

– Да, он у меня, но…

– И я знаю, что у тебя есть скрытая камера, так?

– Ну есть. Недешевая штуковина. Бабушка и правда считает, что может поймать бебиситтера за кражей печенек. Никогда не хватало смелости признаться, что это я.

– Ладно, найди все это и принеси с собой на репетицию в полдень.

– На репетицию? Нет, Джим, погоди. Не собираюсь я этого делать.

– Отдам тебе свою «Гору динозавров».

И он заткнулся. У каждого ребенка есть заветная мечта – набор дорогущих гоночных машинок, огромный кукольный дом, футуристический спортзал стоимостью больше родительской машины, и однажды я получил в подарок именно такой «святой грааль» – «Гору динозавров», пластмассовую игрушку высотой по грудь, с пещерами и тоннелями, откуда могли пойти в атаку десять разных отрядов динозавров.

– Я… – начал Таб. Предложение застало его врасплох. – Да ладно. Я уже вырос из «Горы динозавров».

Прозвучало не вполне убедительно.

– И еще упаковку мармелада. Нет, целую коробку. Таб, там восемь упаковок.

– Джим…

– Все, что захочешь. Просто скажи. И это твое. Только помоги мне одну ночь, а завтра, клянусь, ты больше никогда об этом не услышишь.

Таб посмотрел на пол, где Кошка № 40 и Кошка № 17 гонялись за хвостами друг друга. Он отбросил их ногой подальше, хотя думал явно не об этом. Его щеки под веснушками порозовели. Мое предложение его смутило.

– Пятерку. Всего пятерку, – пробормотал он. – Ты же знаешь. Для Стива.

Я протянул руку и схватил его за плечо.

– Считай, что она твоя, Таб. В полдень у школы, да?

– Ладно, договорились.

Я бросил губку на стол и вытер руки о джинсы.

– Нужно притащить кое-какой спортинвентарь с чердака.

– Спортинвентарь? Мы вроде не говорили о спорте. Сделка выглядит все хуже с каждой секундой.

– Позже объясню.

Я подошел к бабушке Дершовиц, чтобы снова надеть ей слуховой аппарат и попрощаться, но меня отвлекло хлюпанье остатков мыльной воды через слив. Я прижал руки к груди, не понимая, как мог допустить такую глупую ошибку и опустить их в раковину со сливом как раз подходящего размера, чтобы через него могло просунуться щупальце.

Поскольку Шекспир на футбольном был постановкой на открытом воздухе, то прослушивание устроили на пригорке рядом с мемориальным полем Гарри Дж. Бликера, где под ногами у настройщиков огромного экрана толпилась футбольная команда, проводящая дополнительную воскресную тренировку. Два мрачных рядка будущих исполнителей главных ролей, девочек и мальчиков, разделились по парам, чтобы прочитать роли для «РоДжу», а миссис Лич, преподаватель драмы с редеющими волосами, нелепыми заколками и в болтающемся свитере, делала заметки.

Напротив того места, где устроила потасовку футбольная команда, в северном конце поля, у ворот, катил промышленную газонокосилку папа. Эта штуковина стоила кучу денег, когда он покупал ее пять лет назад, но должен отдать ему должное – она уже себя окупила.

Этот монстр был раза в два крупнее обычной газонокосилки и выкрашен в ослепительно-золотистый цвет. Задние колеса сняли со сломанного грузовика огромного размера под на званием «Ликвидатор», а гигантское восьмиколесное устройство для покоса торчало как крылья «Боинга-747». Желоб для скошенной травы диаметром в полметра выстреливал траву со скоростью пулемета. Серьезно. Как-то раз я встал слишком близко, и вылетающая трава наставила мне синяков.

К счастью, когда я прибыл на прослушивание, папа меня не заметил. В защитных очках, рабочих рукавицах, ботинках со стальными мысками, защитной маске и сетке на волосах, он выглядел как чокнутый инопланетный ученый, пилотирующий гигантский луноход и одержимый желанием разрушить нашу травянистую планету кусочек за кусочком.

Я оказался последним в очереди, но к часу дня передо мной остался только один актер. Изучать зажатые в потных ладонях страницы было непросто, Таб до сих пор не показался, и я представлял, как он прибудет в сопровождении сержанта Галагера, который отволочет меня в сумасшедший дом ради моего же блага. Столь же отвлекающим было издевательство очередного Ромео над великим поэтом.

– То милая моя зовет меня? – непривычные шекспировские ритмы заставили парня переусердствовать с интонацией. – Как сладостно звучат? Слова влюбленных? В ночной тиши, лелея нежно слух? Как музыка?

– Ромео! – отозвалась его Джульетта.

Простенькая строчка, это уж точно.

– Моя… сокурсница? Околица?

– Соколица, – в тринадцатый раз за день повторила миссис Лич. – Это сокол женского рода.

Вихрь устремившихся в одну точку мячей привлек мое внимание к пухлой фигуре, прошлепавшей через футбольные ворота. Это был Таб, он пришел пешком, потому что за предыдущие девять лет со школьной стоянки украли девять его велосипедов. Он нес холщовую сумку и поморщился в сторону полудюжины мячей, которые скакали вокруг под ногами громил с наплечниками. Последний как раз попал ему в плечо.

– Хватит уже валять дурака, ребята! – прокричал тренер Лоуренс. – Даже если бы это была настоящая мишень, Йоргенсен-Уорнер!

Таб сбросил сумку у стола, на котором остались крошки от обещанных во флаерах бесплатных пончиков. Таб поднял тонкий листок оберточной бумаги с пятнами сахарной пудры с такой же нежностью, с какой кто-нибудь мог бы держать порванный в сражении американский флаг. Он положил бумагу обратно, попятился на несколько шагов, плюхнулся на траву и ухмыльнулся, как всегда поступал, выбравшись из затруднительного положения. Оглядел травянистую сцену и угрюмо кивнул мне.

– Пусть крепкий сон глаза твои закроет? – продолжал парень. – В твоей… груди? В груди? Так и говорить?

Миссис Лич потерла глаза, и парень слинял, признав поражение. Она сверилась с записями, а тем временем вдали жужжала папина газонокосилка.

– Джим Старджес младший, – она уставилась сквозь очки на импровизированную сцену. – У нас кончились Джульетты. Клэр, можешь почитать с Джимом?

Мое сердце ушло в пятки. Конечно же, в передних рядах сидела Клэр Фонтейн, чтобы стать свидетельницей моего унижения. Я глубоко вздохнул, а она отложила розовый рюкзак, распрямила ноги и встала.

Все знали, что Клэр будет играть Джульетту. Она читала во впечатляющей манере, переходя от тоски к восторгу достаточно убедительно, чтобы любой мальчишка был готов встать на ее защиту с несуществующим мечом. Но главную роль сыграл английский акцент. По сравнению с ней все остальные звучали гораздо хуже, просто как обычные школьницы.

Клэр заняла место рядом со мной, стряхнула грязь с ботинок и быстро и по-доброму улыбнулась. Ветер чудесно растрепал ее выбивающиеся из-под берета волосы.

– Акт второй, сцена вторая, страница вторая, – сказала миссис Лич. – Давайте прочитаем.

Таб вытаращился на меня, позабыв скандал с пончиками. Я откашлялся, взглянул на скачущие по странице буквы и нырнул в них с головой.

– И ты уйдешь, меня не успокоив?

Одна строчка, и я покраснел.

– Какого же успокоенья хочешь ты в эту ночь? – спросила Клэр.

– Твоей любовной клятвы, – отозвался я.

Без сомнений, эти строчки были шедевром рифмы и значения, но судя по ощущениям во рту, с тем же успехом они могли оказаться сухой кашей из пакетика. Клэр, разумеется, произнесла реплики Джульетты с такой же естественностью, как дышала, одно слово – будто капелька дождевой воды, собравшейся на кончике лепестка, а следующее – сухое, как пустынный ветер за пределами города.

Я изумленно посмотрел на нее и убедился, что она читает наизусть, а глаза устремлены на футбольное поле. В ближайшем углу тренировался Стив Йоргенсен-Уорнер без шлема. Он просто выполнял упражнения, но со сверхъестественной грацией, возвышаясь над всеми менее умелыми человеческими существами и ухмыляясь, словно продолжит так делать, пока не покорит весь мир. Клэр это восхитило, и я не мог ее винить. Такого рода движения тоже были своего рода поэзией.

– Блаженная и сладостная ночь! – прошептал я строчки из роли, не осознавая, что тоже помню их наизусть. – Но это все – не грезы ли ночные?

Может, это и впрямь сон? Я опустил глаза на обгрызенные грязные ногти, держащие пьесу, изношенные кроссовки на ногах и понял, что это символы моей жалкой жизни – потрепанной, незначительной, что вот-вот попадет под папину газонокосилку. Я притронулся к медальону под футболкой, совершенно другого рода символу, и подумал о мрачном мире под поверхностью. Какой сон лучше – полный безумных опасностей внизу или медленное удушье здесь?

Миссис Лич взяла очки за оправу, губы сложились в гримасу, требующую прекратить этот жалкий фарс. Но мой голос продолжал звучать, теперь громче, отчаяние было таким настоящим, что вполне соответствовало Ромео.

– Мне ночь сто раз мрачней без твоего сиянья! Как школьники спешат уйти от книг, так радостно любовь к любви стремится.

Миссис Лич выпустила очки.

Клэр отвернулась от футбольного поля и с любопытством посмотрела на меня.

– То милая моя зовет меня… – продолжал я. До этого мгновения я ощущал страдания душой и разумом. Теперь же они обрели голос, и я позволил им изливаться. – Как сладостно звучат слова влюбленных в ночной тиши, лелея нежно слух, как музыка!

Клэр улыбнулась не только уголками губ, а широкой улыбкой.

– В котором же часу должна я завтра прислать к тебе? Ромео!

– И впрямь Ромео, – сказала миссис Лич.

Преподавательница драмы стояла, прижав руки к груди. Как каждый хороший учитель, она знала, насколько важно сохранять внешние приличия. Но горящие глаза показывали, что она в восторге.

Я огляделся. Другие участники прослушивания сидели с ошеломленным видом. Даже с лица Таба исчез сарказм. Двое подающих воду мальчишек застыли со своими термосами на пути к полю и восхищенно уставились на нас. Миссис Лич повернулась к костюмерше, хлопающей в ладоши со слезами на глазах.

– Миссис Дантон, снимите мерки. Думаю, наш Ромео только что разбудил этот город поклонников футбола.

– Да, мне тоже так кажется, – отозвалась миссис Дантон. И немного наклонила голову. – Если мы сможем сделать его чуть-чуть выше, в этом все дело.

Костюмерша подошла поближе, разворачивая сантиметр и измеряя меня от пяток до ширинки и от талии до подмышки, при каждом движении издавая разочарованное «так-с». На уроке математики я изучил, насколько Клэр меня выше, но ее, похоже, это не волновало. Она скрестила руки на потрепанной куртке, и десяток браслетов скользнули по руке вниз. Ветер сдул темные волосы ей в лицо, и она заговорила достаточно громко, чтобы все услышали на фоне футболистов и гула газонокосилки.

– Очень интересно, Старджес.

– Никогда не понимал, как этот болтун мог зарабатывать на жизнь сочинительством, – заявил Таб.

– Пламя, – простонал я. – Я спущусь вниз в огненном пламени.

– Я покажу мистеру Шекспиру возрождение. Возрождение моего кулака.

– Никто не сможет произнести эти фразы, не выглядя при этом идиотом. Правда?

– В принципе, ты прав, – ответил Таб. – Уж точно только члены элитного клуба суперзвезд могут не сломать языки об эту вычурную ахинею. Сэр Лоуренс Оливье, сэр Кеннет Брана. Мы бы поступили неосмотрительно, выпустив из рук эту легенду сцены и экрана, театрального идола всех возрастов, сэра Джима Старджеса младшего.

Таб похлопал меня по спине. Рука у него была крупная, я покачнулся. Я услышал хихиканье со стороны футбольного поля, понурил голову и ускорил шаг. Мы направлялись домой, но разговоры о прослушивании не утихнут. Я посмотрел на «РоДжу» в руке. Всего сорок пять страниц, но как они оттягивали руку!

– И как мне все это запомнить? – спросил я.

– Подсказка, – сказал Таб. – Если забудешь строчку, просто крикни: «Вперед, «Боевые монстры» Сан-Бернардино!» – и все придурки на трибунах просто с ума сойдут, – он подмигнул. – Эта подсказка бесплатно. За следующую придется заплатить.

Мы как раз проходили мимо музея исторического общества Сан-Бернардино – слишком притягательной для Таба приманки, которую он не мог не заглотить. Он, как обычно, озорно усмехнулся.

– Не сегодня, – взмолился я. – Мне скорости не хватит.

– Скорости? Тебе? Не ты же тащишь эту сумку, сэр Джим.

Что я мог на это ответить? Он делал мне одолжение. И мы свернули в аллею, пройдя под новенькой рекламной растяжкой из винила. Особого смысла она не имела, хотя огромные буквы все равно производили впечатление.

Растяжка хлопала на ветру, словно вот-вот улетит, расправив крылья как летучая мышь.

Ни одного из нас не вдохновило увиденное внутри. Кэрол в билетной кассе отсутствовала. Мы заглянули за угол. В гардеробе тоже никого. Мы навострили уши. И разобрали какие-то звуки, слабую вибрацию голосов, но непонятно, откуда они доносились. Таб пожал плечами, подтянул сумку и протиснул грузное тело через турникет. Я последовал за ним, и мы прошли, осторожнее обычного, вверх по лестнице и под бизоном. В этот раз Таб не дотронулся до шерсти на подбородке.

Атриум Сола К. Сильвермана снаружи выглядел как обычно. Но когда мы толкнули дверь с матовыми стеклами, то оказалось, что внутри словно гудит улей. Персонал музея, от Кэрол до экскурсоводов и членов совета, с хмурыми лицами суетился вокруг, а мужчины в касках и рабочих рукавицах сновали туда-сюда, снимая коробки и стулья мини-погрузчиками. Мы с Табом онемели. Когда мы появились в зале, ни один человек не обратил на нас внимание.

По всей длине помещения раскинулся каменный пешеходный мост. Протянись он где-нибудь через речку в сельской местности, то выглядел бы вполне безобидным. Но внутри здания он упирался в границы комнаты с грозной первобытной силой. Он был древним, каждую бороздку и трещинку выбелили столетия. Стекло скрывало бо́льшую часть деталей, но десяток рабочих как раз собирались его снять. Мост явно доставили по частям, оба конца восстановили, но середина, соединяющая половинки, отсутствовала.

Мы с Табом подобрались ближе. Если бы не рабочие, мы бы прошли под мостом не пригибаясь. Со шпилей по обоим концам свисала паутина, вокруг замысловатой резьбы влажными заплатками рос мох. Мост казался почти живым существом, словно вот-вот из многочисленных трещинок высыпят крысы. Воздух был необъяснимо холодным, и я поежился, пытаясь заглянуть через плечо человеку в клетчатом пиджаке.

Он развернулся, задрав нос, словно собирался чихнуть и сдуть меня вон. Это был профессор Лемпке. Левой рукой он держал блокнот, но тут же выстрелил правой, каким-то образом умудрившись схватить нас обоих за воротник.

– Ага! – воскликнул он. – Постоянные нарушители! Крадущиеся тени! Юные мистер Старджес и мистер Дершовиц, схвачены на месте преступления!

Мы пытались вывернуться, но он держал нас железной хваткой.

Лемпке ухмыльнулся улыбкой гиены. Тревожной улыбкой. Его зубы облепили остатки еды, дыхание несвежее. Вообще-то весь его вид говорил о недостатке сна, если не о чем-то похуже. Налитые кровью глаза вращались в пудинге фиолетовой плоти, желчные щеки как пылью припорошены седой щетиной. У кромки волос виднелась волна прыщей, а из-под воротника рубашки проступала розовая сыпь.

– Не вздумайте скакать как дикие звери, только не сегодня, когда совсем рядом покоится такой хрупкий экспонат. Вы вторглись в самый благоприятный день! Перед собой вы видите величайшее достижение всей моей карьеры. Восемнадцать лет я работал с шотландскими учеными, чтобы защитить это сооружение от разрушения, на котором настаивали профаны из Шотландии на основании примитивных и архаичных суеверий. Можете в такое поверить, мои назойливые мальчишки? Эти невежды хотели уничтожить, возможно, самый важный архитектурный объект Европы. Я его спас. Мне удалось. И вот теперь мост здесь, в Золотой долине.

Его лихорадочные глаза заволокли слезы. Мы с Табом попятились, надеясь избежать заразных брызг.

– Есть ли у вас, недоучек, хоть малейшее представление о том, на что вы смотрите?

Таб осмелился пожать плечами:

– Мост?

Щеки Лемпке покорно обвисли, по ним скатились две тяжелых слезы размером с шарикоподшипник, по одной из каждого опухшего глаза, хотя он, похоже, не заметил этого. Грозное выражение лица медленно сменилось язвительным удовольствием.

– Мост, – задумчиво проговорил он. – Забавно. Пока нет, мои надоедливые переростки. Как видите, замковый камень, соединяющий две половины… увы, еще не прибыл.

Помощник, уже некоторое время стоявший рядом, откашлялся.

Лемпке чуть ослабил хватку, и мы с Табом сумели вырваться и поглаживали глотки. С лица помощника на кипу бумаг катился пот. Он нервно кликал ручкой.

– Замковый камень, – сказал он. – У меня есть новости.

– Ну же, говорите, – рявкнул Лемпке.

Помощник взглянул на записи.

– Ладно. Груз по ошибке отправили в Сан-Себастьян.

– Сан-Себастьян, в Пуэрто-Рико? – взбеленился Лемпке.

Помощник сглотнул от волнения.

– Сан-Себастьян в Испании. – Когда Лемпке открыл зловонный рот, помощник поспешил продолжить: – Он прибудет туда через день, и историческое общество получило указания немедленно перенаправить его нам.

Лицо Лемпке приобрело тот же цвет, что и его сыпь. Он царапнул неровными ногтями по белым прыщам.

– Точные указания? – взъярился он. – Были даны точные указания? Знаю я этих придурков в Сан-Себастьяне. Они захотят взглянуть. Взломают ящик и скажут, что это произошло во время транспортировки, просто чтобы заглянуть внутрь, даже не подумав о том, в каких условиях освещения и влажности окажется камень, да ни о чем вообще! Будут фотографировать. Со вспышкой!

– Да, точные инструкции, – сказал помощник. – Исчерпывающие.

– Позвоните им еще раз. Подчеркните серьезность и обоснованность наших указаний. Эти тупоголовые болваны должны ждать снаружи и жевать свои бутерброды, пока не прибудет судно. Мне плевать, пусть даже придется ждать всю ночь. Мне удалось, и я этим горжусь. Нельзя доверить каким-то испанским юнцам на минимальной зарплате такой важный груз.

– Да, сэр, днем и ночью. Сэр… у вас… кровь идет. Вы хорошо себя чувствуете?

Лемпке почесал правую руку, оставляя кровавые полосы.

– Это все шерстяной пиджак, – пробормотал он. – У меня от него раздражение.

На мгновение он подтянул вверх рукав пиджака, чтобы почесать под ним. И мы увидели – сыпь пожирала всю руку Лемпке. Корка отвердевшей желтой слизи блеснула в солнечном свете. Рукав вернулся на прежнее место, и помощник заставил себя уставиться обратно в блокнот.

– Ах да, э-э-э… замковый камень должен прибыть к нам в пятницу. Как раз к последнему дню фестиваля.

Лемпке тряхнул изъеденной правой рукой. В воздух взлетела содранная почесыванием кожа. Нам с Табом удалось от нее увильнуть.

– Это все ерунда! По сравнению с тем, что происходит в музее, ничтожная уличная ярмарка – просто пустое место! Помяните мои слова, недоумки, жители города пожалеют о том, что потратили столько энергии на уличные парады, спортивные соревнования и школьные спектакли, в то время как могли изучить историю Шотландии. Они будут себя корить. Вот увидите. Будут извиняться передо мной лично.

Бригадир прикрикнул на рабочих:

– Отойти! Так, на счет три!

Лемпке вскинул голову и охнул как человек, наткнувшийся на давно потерянную возлюбленную. Секундой спустя его руки – горячие гнойные клещи, рассадник заразы – сомкнулись на наших шеях. Он провел нас мимо помощника, который шмыгнул в сторонку, так что мы оказались прямо перед каменным сооружением именно в тот миг, когда его полностью открыли.

– Раз… – выкрикнул бригадир.

Губы Лемпке раздвинулись в щель, когда он беззвучно повторил:

– Два…

Острые как бритва ногти Лемпке вонзились в мою шею.

– Три!

С этими словами рабочие откинули панели, предохранявшие бока и внутреннюю поверхность моста. Под ними оказался толстый слой промышленного уплотнителя, а под ним – слой соломы, и все это тоже с грохотом упало на пол. Вверх поднялось облако пыли и тысячи кусочков соломы. Рабочие прищурили скрытые за очками глаза, а сотрудники музея прикрыли лица руками. Только Лемпке ничего не предпринял, сияющими глазами взирая на то, о чем грезил восемнадцать лет жизни. Черная пыль залетела в его разинутый рот. Соломинка приземлилась прямо на глазное яблоко, но он даже не моргнул.

– Мост Киллахид, – прошептал он.

Таб кашлянул и отвернулся. Но я не смог. Я уже видел этот мост.

Вырезанный на стене в пещере троллей рисунок изображал этот самый мост, хотя художник не смог передать его несокрушимую мощь. Каждое изогнутое щупальце, каждый кривой коготь запечатлены так правдиво, что невозможно было оторвать глаза от их изгибов, и все они вели к отсутствующему замковому камню. Я не забыл главного персонажа, что был нарисован на стене, – огромного, как башня, шестирукого тролля с пустой глазницей и единственным рубиновым глазом.

Облака скрыли солнце, погрузив атриум в неожиданный полумрак.

– Боже, боже, боже, о да! – пробормотал Лемпке. – Возрождение Шотландии. А в сумраке выглядит гораздо внушительнее, правда ведь, юные шутники?

Тишину прорезал крик боли. Лемпке наклонился в ту сторону, откуда раздался крик, но не слишком энергично. Рабочий выдернул руку из трещины в камнях моста. Я увидел только пятно крови, а потом он прикрыл поврежденную руку.

– Он меня укусил! – завизжал рабочий. – Чертова штуковина меня укусила!

Остальные озабоченно сгрудились вокруг, оказывая помощь. Лемпке положил покрытые сыпью руки на бедра. Таб мотнул подбородком в сторону двери на выход, и мы смылись с места происшествия. Лестницу никто не сторожил, чему мы весьма обрадовались. Но мы двигались недостаточно быстро, чтобы не услышать последних слов Лемпке:

– Хватит хныкать. Не такая уж страшная рана. Вообще-то это честь. Гордитесь.

К одиннадцати вечера мы оба сидели, протиснувшись в мой тесный и набитый хламом шкаф. Таб храпел из-под хоккейной маски, прижатая к груди клюшка поднималась и опускалась при каждом львином мурлыкании. Предыдущий час мы потратили на ворчание: «У меня нога онемела, потому что ты на ней сидишь», «Можешь убрать коленку с моего уха?» и так далее. Наконец Таб задремал, и тетива от лука оставила отметину на его щеке. Ему-то легко. Он по-прежнему не верил ни слову из моего рассказа. Я же собирался бодрствовать всю ночь. Я прислонился к груде одежды и отвлекал себя мыслями о нашей подготовке.

Первым делом, вернувшись из музея, мы тщательно осмотрели мою комнату. Таб, с трудом натягивавший носки, без колебаний лег на живот и пролез под кровать с фонариком в руке. Я стоял как можно дальше с колотящимся сердцем.

В конце концов он вылез. С растрепанных волос свисали клочки пыли, лицо вытянутое и серьезное.

– Там что-то ужасное, – прошептал он.

– Ха! Теперь-то ты мне веришь?

– Верю. И это хуже, чем я думал. В жизни не встречал таких вонючих носков. Так вооружимся же, мои вассалы, пока еще не слишком поздно, посмотрим, одолеем ли мы врага в битве. Увы, мы можем и погибнуть, история нас рассудит.

Пружины кровати хихикнули, когда Таб сел.

– Прости, Джим. Никаких монстров. Никакого люка. Ни малейшего слухового окошка. Всего лишь типовой скучный дом в пригороде, построенный в восьмидесятых, как и пятьдесят домов по соседству, в точности как мой. Именно как я и сказал: в наших домах нет ничего особенного, как и в нас. Смирись с этим своей глупой башкой.

Тем не менее следующий час мы потратили на установку скрытой камеры. Для неопытного глаза она выглядела как плюшевый мишка, но во рту скрывалась широкоформатная камера, а из попки торчали кабели, ведущие к телевизору. Качество хуже, чем у камеры на моем телефоне, но плюшевый мишка был долгожителем: мог записывать до двенадцати часов кряду. Я установил его на комод у двери, и он улыбался оттуда как дебил. Я уж точно ощущал себя таковым.

Потом мы соорудили мое фальшивое тело и назвали его Джим Старджес младший-2: Приманка. Тело ДСМ-2 мы сварганили из толстовки и треников, набив их грязным бельем. В качестве головы приспособили вазу, которую последний раз использовали лет пять назад, когда я случайно лишил жизни пять невинных золотых рыбок. Когда Таб прекратил угрожать, что заявит на меня в общество защиты животных, мы накрыли ДСМ-2 одеялом и удовлетворенно хмыкнули. Оставалось только дождаться, пока кто-нибудь клюнет на приманку.

Мы подождали, пока папа ляжет спать. Таб убивал время, разглядывая голых знаменитостей на моем ноутбуке, а я тем временем учил «РоДжу». После выпуска последних новостей мы услышали, как папа совершает ночной ритуал проверки окон и дверей. От писка включенной сигнализации я почувствовал себя только хуже. Есть какая-то разница между тем, что делает там папа, и тем, что делаю здесь я?

Папа сунул голову в дверь и пожелал спокойной ночи – Таб лучше всех в мире умел скрывать обнаженку на экране компьютера, – и после этого мы вытащили из холщовой сумки лук со стрелами. Таб пощупал единственный наконечник стрелы и объявил его великолепным и смертоносным.

Я принес связанный в кучу спортинвентарь, и Таб потребовал себе хоккейное обмундирование, оставив мне менее впечатляющую пластиковую бейсбольную биту. И напоследок я рассыпал по полу стеклянные шарики. Потом мы открыли шкаф, осознав, как тесно придется прижиматься друг к другу, и поклялись, что никогда никому об этом не расскажем. Никогда, никогда, никогда.

Целых два часа мы слышали только тихое жужжание скрытой камеры.

В полночь я услышал сквозь стену скрип.

Я ткнул Таба локтем.

– Мне не нужны зубные протезы, бабушка.

– Таб! – прошипел я. – Проснись!

Он фыркнул, огляделся и откинул хоккейную маску на затылок. Я приложил палец к губам и показал на ухо. Таб кивнул.

За несколько минут – ничего. Глаза Таба начали закрываться. И снова скрип, теперь долгий и мучительный.

– Таб. Таб. Вот оно.

– Это всего лишь твой папа, Джим.

– Папа стал бы проверять все замки. Мы бы его услышали.

Таб открыл рот, чтобы возразить, но тут его сонный мозг сообразил, что я прав. Скрипнула третья половица, потом четвертая. Что бы это ни было, оно приближалось. Я взглянул через прикрытую дверь шкафа и спальни. Прошло мгновение, наполненное непереносимым напряжением. Затем лунный свет кинжалом пронзила тень. Дыхание замерло в горле. Я хотел сказать Табу, чтобы тот приготовился стрелять, но не мог произнести ни слова.

И тут тень скользнула мимо.

Таб ничего не заметил. Он поднес ручку клюшки к носу.

– Странный запах.

– Тс-с!

– И это не пот. Воняет, даже не знаю… Как новенькая.

– Ею никогда не пользовались. Тихо!

– А, ну ладно, не расстраивайся. Не твоя вина, что твоим мускулам не хватает тонуса. Это гормоны.

Я прижал потный лоб ко лбу Таба и прошептал:

– Папа убрал это, потому что спорт опасен. Слишком много поздних возвращений и игр в других городах. Вот он и убрал. Даже не разрешил попробовать.

На пол кухни упал какой-то металлический предмет.

Мы с Табом подпрыгнули. Наши лбы разъединились, а глаза расширились.

Вцепившиеся в клюшку пальцы Таба побелели.

– Хочешь попробовать сейчас, Джим? Помахать этими причиндалами?

Трудно сказать, сколько времени мы пялились друг на друга во тьме шкафа, пытаясь набраться храбрости, кивая друг другу по-мужски и стискивая в руках спортинвентарь – наше оружие. Может, прошло пятнадцать минут до того, как мы должным образом настроились, чтобы выпрыгнуть из шкафа подобно спортивной команде, хотя и не уверенной в том, в каком виде спорта она выступает.

И тут же моя нога наткнулась на шарики. Я схватился за Таба, но он тоже споткнулся на шариках. Таб уткнулся носом в пах ДСМ-2, а я растянулся навзничь на комоде. На меня посыпался всякий хлам: сломанный воздушный змей, бутылка вонючего одеколона, тарелка с недоеденным омлетом и, конечно же, скрытая камера.

Даже в таком позорном положении я тут же узнал единственный предмет, который мог нам пригодиться. Я отпрянул от комода. Плюшевый мишка запрыгал следом, запутавшись в нитях воздушного змея, которые потянулись за моей ногой. Таб распахнул дверь спальни, за его спиной висел лук, в кулаках – хоккейная клюшка и стрела, и через несколько безумных секунд мы поспешили в коридор с поднятым оружием. Я смутно осознал, что папа не проснулся, чтобы присоединиться к нам. Из его комнаты снова доносился жуткий звук: Хлю-ю-юп. Хлю-ю-юп. Хлю-ю-юп.

Мы затормозили у входа на кухню. Свет не горел, но оттуда доносились звуки: лязг железа, скрип пластика, шелест бумаги и грубый стук керамики по полу. На линолеум падало то что-то твердое, то что-то мягкое, в неравномерном ритме. Между этими звуками раздавалось не принадлежащее человеку фырканье.

– Таб, – прошептал я. – Что будем делать?

Он обнажил сияющие сталью зубы и опустил хоккейную маску.

– Ничего. Будем вести переговоры. С террористами.

Он поднял новехонькую хоккейную клюшку и шагнул в кухню. Несмотря на волочащуюся за мной скрытую камеру, я поправил бейсбольный шлем и последовал за Табом, расправив плечи как летучая мышь, всю жизнь прождавшая мгновения, когда же наконец сможет взлететь.

Прежде всего я заметил, что потолочный вентилятор разбит на кусочки и валяется в углу. Странно, что я обратил внимание именно на это, учитывая, что в маленькой кухне возвышались силуэты двух гигантских троллей. Неприятно признавать, что я на короткой ноге с кошмарными существами, но этих двоих я знал слишком хорошо. Восемь глаз Моргунчика шныряли по шкафчикам, в слив раковины, в укромные уголки посудомоечной машины. АРРРХ!!! хватал и ненароком крушил различные предметы на столе. Тварь взревела, царапнув сгорбленную спину о болтающиеся внутренности потолочного вентилятора.

По неизвестной причине микроволновка работала, внутри вращалась пустая тарелка.

Я схватил Таба за рубашку на спине.

– Погоди… что они… делают? – выдавил из себя я.

Таб откликнулся каким-то булькающим и наполненным ужасом голосом:

– Сандвичи, Джим. Они делают сандвичи.

Два щупальца Моргунчика по очереди ныряли в банку арахисового масла, вылезая оттуда с коричневым шматком, который тролль затем размазывал по кускам белого хлеба, разбросанным по столу. Он слишком сильно нажимал, и хлеб рвался на мелкие кусочки, летавшие по кухне словно стружка на лесопилке. Некоторые оказывались в похожем на щель рту Моргунчика, и я видел, как его чешуйчатая шкура сжимается, пропихивая куски по двум глоткам, пока они не очутятся в нескольких пульсирующих желудках.

АРРРХ!!! был еще менее ловким. Он хватал крошки в воздухе и бросал в слюнявую пасть. Не все достигали цели: кусочки белого хлеба прилипли арахисовым маслом к шерсти тролля. Без сомнений, он гордился собой – при каждом глотке рога энергично пронзали шкафчик, а огромная ступня топала, превращая упавший хлеб с маслом в коричневую кашу.

На нас никто не обратил ни малейшего внимания. «Гости» сосредоточились на своем деле, бормоча что-то нечленораздельное набитыми ртами.

Таб подтолкнул мне хоккейную клюшку и оттянул тетиву лука. Его глаза остекленели, но смотрели решительно, и я ощутил прилив гордости. Папа пребывал в летаргическом сне. Только мы вдвоем бодрствовали, и Таб это знал.

– Беру на себя меньшего, – прошептал он.

– Что ты задумал? – отозвался я.

– Что? Мелкий выглядит ловким.

– Ловким? Да он почти слеп!

– Правда? Тогда готов поспорить, что у него превосходный слух.

Дрожащими руками он приладил стрелу и стал ее оттягивать.

– Целься в сердце, – велел я.

Грудь Моргунчика билась в судорожном ритме по меньшей мере в пяти местах.

– В которое? – поинтересовался Таб.

– В любое!

– Ладно-ладно! – Таб поморщился, оттянув тетиву как можно дальше.

Наконечник стрелы болтался как безумный – вверх, вниз, вправо, влево. Я сделал шаг назад, чтобы не стать жертвой эффектного выстрела мимо цели. Таб скосил глаза и прицелился.

– Приготовься выбить обезьянье дерьмо из лохматого.

Я поднял пластиковую биту и дурацкую хоккейную клюшку. Выглядели они столь же смертоносными, как шоколадные батончики. Меня согревала единственная оптимистичная мысль: АРРРХ!!! заполнял собой всю кухню, как бы я ни ударил, даже если совсем невпопад, уж точно не промахнусь.

Тобиас Ф. Дершовиц все детство служил мишенью для насмешек. Пещера трофеев была лишь последней из целой серии предательских мест, а Стив Йоргенсен-Уорнер – самым скверным из тех, кто посвятил жизнь унижению Таба. Но той ночью на кухне, против самых жутких монстров и вооруженный самым жалким оружием, Таб прицелился верно. Он спустил тетиву с мелодичным звоном, и стрела быстро и четко прорезала воздух прямо в центр монстра со щупальцами. Скорее всего, Таб сразил бы тролля, если бы из гостиной не выскочил металлический человек, отбивший стрелу замотанной велосипедными цепями ногой.

Микроволновка звякнула, несуществующее блюдо приготовилось. Металлический человек шагнул к нам.

Я отшатнулся к стене и зажег свет. АРРРХ!!! зажмурился, а восемь глаз Моргунчика нырнули в самый темный угол. Яркий свет сверкнул на доспехах металлического человека, но доставил неудобства только нам. Металлический человек вытащил из-за спины мечи с такой силой, что разрезал сахарницу на две половинки. Сам же сахар, казалось, завис в воздухе, перед тем как рассыпаться.

Таб взвыл и бросил в металлического человека лук, но тот взмахнул мечом и рассек деревяшку надвое. Я издал сдавленный крик и замахнулся битой. Металлический человек легко отпрянул влево и схватился за биту шипастой перчаткой, так что я вслед за ней полетел в сторону плиты. Клюшка застучала по полу, но Таб подхватил ее и с девчачьим визгом неумело замахнулся. Металлический человек сложил оба меча буквой Х, поймал клюшку в перекрестие и одним движением перерезал ее. Таб отбросил огрызок клюшки, словно он обжигал руки.

Кухня наполнилась какофонией звуков. Таб вопил, я вопил, АРРРХ!!! и Моргунчик вопили, как это делают тролли. Металлический человек вращал в каждой руке по мечу, со свистом разрезая воздух, пока мечи не устремились ввысь. Бутылочные крышки на его руках звенели, а литые машинки на теле вертели колесами. Он рявкнул:

– Тихо!

Одним мечом он сорвал хоккейную маску с лица Таба, а другим одновременно разрезал козырек моего бейсбольного шлема. Таб потянулся к виску, а я – ко лбу, но мы не обнаружили ни единой царапины. Но прекратили орать, и тролли тоже. Мы с Табом щурились друг на друга, безоружные и беззащитные.

Металлический человек засунул мечи в ножны и положил обе руки на затылок. Очки авиатора на его лице покосились, а решетка от динамика у рта съехала в сторону. Он отвязал резинку от рогатки под подбородком и поднял один наушник, как и футбольный шлем под ним. Я приготовился узреть искаженные черты, к которым меня подготовили все просмотренные в жизни фантастические фильмы.

Гладкое и пышущее здоровьем лицо оказалось куда менее приятным сюрпризом. Я знал это лицо.

Это был дядя Джек.

Не тот дядя Джек, каким бы он оказался, если бы прожил жизнь и повзрослел, став пятидесятивосьмилетним. Этот дядя Джек остался тем же мальчишкой, что смотрел на меня каждый день с фото на молочном пакете на полке в гостиной: высокий для своего возраста, на лбу висит белобрысая челка, глаза светятся сообразительностью и храбростью. Разница состояла лишь в том, что этот мальчишка не был только что умыт и не ухмылялся с уверенностью. Его нахмуренное лицо было заляпано грязью и копотью, он понюхал воздух, словно его раздражал запах средства для мытья посуды, хвойного освежителя воздуха и арахисового масла.

– Дядя Джек? – выдохнул я.

Он встретился со мной глазами и кивнул.

– Очнись, Джим, – голос Таба дрожал. – Ничей он не дядя. Просто какой-то малец. Безумный малец. Безумный малец с мечами, который вломился в твой дом и… – Таб наклонился вперед и тут вдруг узнал металлического человека. – Ой, вот это да. Ни хрена себе! Джим, да ты только глянь, кто это! Это же чертов дядя Джек.

Тролли встали за спиной Джека. АРРРХ!!! опустил голову размером с валун, так что клочковатая шерсть защекотала Джеку ухо. Щупальца Моргунчика обвились вокруг руки Джека, а два глаза на длинных ножках потянулись к его голове, словно чтобы усилить его зоркость. Тролли шумно засопели. Джек кивнул, будто понял их. Я оперся на дверцу духовки и встал.

Джек шагнул ко мне – металл на его теле звякнул – и потянулся к моей шее шипастой перчаткой. Я задержал дыхание, гадая, не случится ли сейчас преждевременная и весьма необычная смерть Джима Старджеса младшего. Но вместо того чтобы меня придушить, Джек обхватил пальцем мою цепочку и вытянул бронзовый медальон из-под футболки. Окинул меня нетерпеливым взглядом, взялся за меч на лицевой стороне медальона и повернул его. Меч встал из горизонтальной позиции в вертикальную.

Я навострил уши. Внезапно до меня донеслось бормотание Моргунчика.

– …выглядит придурком, правда? И эта безвольная челюсть? Сутулая спина? Боюсь, бесславное племя. Бесславное! И что мы можем заключить из этого чудовищно банального одеяния? Где дух искателя приключений? Где славный семейный герб? И ни одной орденской ленты? Нет орденских лент? Какой позор! Настоящий позор! Ого! Я вижу искру разума! Довольно мило. Этот паренек… Он..? О, неужели! Неужели он меня слышит?

Хоть и почти слепой, Моргунчик вытянул один глаз, так что тот завис в воздухе примерно в полуметре от меня. Его заляпанные арахисовым маслом присоски затрепетали в опасной близости. В один миг все восемь глаз повернулись ко мне и быстро заморгали. Гигантский спутник Моргунчика тщательно вылизал внутреннюю поверхность щек, а потом тоже опустил голову и взглянул на меня.

– Привет, – с клыков АРРРХ!!!а капнуло арахисовое масло. – Мальчик. Человек.

– Они говорящие, – промямлил я. – Таб, они разговаривают.

– Джим, не беси меня, – ответил Таб.

– Ну конечно мы разговариваем, – сказал Моргунчик с безупречным выговором. – Мы же не скот какой-нибудь. Мы, так сказать, интеллигенция среди троллей, самые развитые из существующих видов, – его высокомерный тон перешел в извиняющийся вздох. – Но мы также и самые грубые. Прими мои извинения. Мы сожалеем, что не захватили второй транслятор для твоего соратника по оружию.

– Они извиняются, Таб, – сказал я. – За то, что ты их не понимаешь.

– Передай, что извинения приняты. Нет! Передай, что я прошу прощения, что пытался их пристрелить. Сначала скажи это. Это важно.

– Они прекрасно тебя понимают, Таб.

– А, ну извини. – И потом, уже громче, добавил для троллей: – Простите! Я серьезно! Пожалуйста, не убивайте меня!

– Убивать? Тебя? – Моргунчик выглядел ошеломленным. – Подобная дикость – не удел элит. Учти, мальчик, если собираешься мне докучать, то берегись. Тебе повезло, что я терпелив, могу переиграть в гляделки кого угодно, когда угодно и где угодно. Моя игра в гляделки с Протнурдом Настойчивым стала легендарной. Три года я сидел напротив старого Протнурда и радовался этому не более, чем порадовался бы ты; я просидел бы еще столько же, если бы старик не помер. Так что желаю удачи, если соберешься мне досаждать. Что же касается моей лохматой спутницы, то терпение не является ее сильной стороной.

– Ее? – я озадаченно посмотрел на АРРРХ!!!а.

– Ее? – спопугайничал Таб. – Он – это она? В смысле это она?

– Ну разумеется, – ответил Моргунчик. – Большинство великих воинов-троллей – женского пола. Чтобы стать воином, которого будут вос певать, недостаточно только грубой силы. И близко недостаточно! Нужно обладать хитростью и состраданием, а в этих качествах мужчи ны не сильны. Традиционно мы, мужчины, больше преуспеваем в испускании запахов и хореографии церемониальных вальсов с потрошением жертв. А кроме того, разве ее не выдает цвет шерсти? Он же чернильно-черный.

– Чернильно-черный, – кивнул я.

– Вот именно, – сказал Моргунчик. – Как его можно спутать с угольно-черным цветом самцов, просто ума не приложу.

Джек взглянул на часы на стене. Они были забрызганы арахисовым маслом. Он сжал в руках маску, словно умирал от желания натянуть ее обратно. Он-то, по крайней мере, человек, и я в отчаянии повернулся к нему.

– Дядя Джек, – сказал я. – Где ты был?

– С нами, – ответил Моргунчик. – Сорок пять лет твой дядя был таким же, как мы, заслужил наше уважение и похвалу и так часто качался на наших ногах. Это ритуал коленопреклонения, который я тебе покажу, если хочешь. Чудесный, величественный ритуал! Ох если бы только у нас было время. А пока прости неразговорчивость своего дяди. Если позволишь мне высказать свое мнение, то его наверняка переполняют чувства, ведь он оказался в доме брата. Здесь повсюду запах твоего отца, ну, ты понимаешь.

– Хочешь, чтобы я привел папу? – спросил я. – Могу его разбудить.

Глаза Джека сверкнули.

– Вообще-то не можешь, – извиняющимся тоном произнес Моргунчик. – Он не проснется до зари.

– Почему? Что вы с ним сделали?

Моргунчик помахал щупальцами.

– Пф-ф! Подробности не имеют значения…

– Расскажи.

– Предупреждаю, что тебе они покажутся неаппетитными. Но как пожелаешь. Мы ввели в его пищеварительный тракт шмуф. Шмуф – это… как бы сказать… Попробую объяснить. Это зародыш. У нас есть несколько, щедро предложенных Шмуфингерсами. В поисках тепла материнского лона молодой шмуф вползает через рот и дальше по пищеводу, застревая в слизистой желудка, где его ферменты оказывают мощный усыпляющий эффект на хозяина. Шмуфингерсы – известные сони. У них шестьдесят шесть разных слов для описания храпа. Смысл их жизни – собрать все возможные способы усыпления. В общем, спят они по одиннадцать часов в день. Двенадцатый час… Что ж, лучше не оказываться в это время поблизости, и закончим на этом. Но не стоит волноваться. Поскольку шмуфы чрезвычайно чувствительны к солнечному свету, на заре они выползают из пищевода обратно – шмыг-шмыг-шмыг, и находят дорогу домой через канализацию, так что к этому времени твой отец проснется, чувствуя себя обновленным и…

– Вы засунули папе в рот зародыш тролля?

– Джим! – прокричал Таб. – Какого черта?!

– Шмуф, – проворчала АРРРХ!!! – это друг. Помогает от головной боли.

Она показала на торчащий из черепа приземистый валун.

– Для этого у нас есть аспирин! – воскликнул я. – Аспирин! А не зародыши!

– Ну ладно, – сказал Моргунчик. – Я подозревал, что это не та тема, с которой следует начинать дружбу.

– Хватит.

Юное лицо Джека исказилось. Это единственное слово, похоже, потребовало от него много усилий. Грудь вздымалась под доспехами из хлама. Он посмотрел на нас с Табом, потом на троллей и нетерпеливо ткнул пальцем в сторону моей спальни.

Щупальца Моргунчика сложились в некое подобие извинения. Затем он объяснил, весьма краткими для него фразами, что мы все должны немедленно сделать, и рассказал почему. Я больше опасался дядю Джека, чем этих ходячих ночных кошмаров, и послушно кивал на все, что выходило из странного рта Моргунчика.

– Что он говорит, Джим? – напирал Таб. – Что происходит?

Еще не успев произнести ответ, я уже не верил собственным ушам:

– Мы идем на охоту.