– Техотдел? Это Гранин. Подключите девятую лабораторию. Почему не можете? Вы, вероятно, не расслышали – это Аристарх Филиппович Гранин, заве… Чье распоряжение?! Экая нелепица… Подключите под мою ответственность, я завтра со всем разберусь… Да почему не можете-то?! Вы мне срываете важнейший опыт! Да плевал я на новые инструкции! Что? И на подпись под инструкцией тоже плевал! Я ведь доложу куда следует, милейший! Как ваша фамилия?

Аристарх шваркнул трубку на рычаги аппарата. Гнев переполнял его, но он попытался успокоиться, отдышаться и сообразить, как ему быть дальше.

Не далее как сегодня утром в институтском коридоре он совершенно случайно столкнулся с научным куратором редакции журнала «Автометрия» и шутки ради поинтересовался, все ли в порядке с рукописью статьи, которая была одобрена к публикации в пятом номере – то есть должна была выйти в ближайшие дни. Куратор мялся, отводил глаза и нес какую-то чепуху о преимуществах ионных газовых лазеров перед гелий-неоновыми. Что это значит, он, собравшись с духом, пояснил минуты через три. Статью Гранина завернули, вместо нее было решено опубликовать другую, об исследовании вибрационных характеристик. Аристарх натуральным образом застыл с раскрытым ртом: текст его статьи являл собой обобщенный анализ всех измерений, проводимых при помощи голографического интерферометра. Добротный анализ. Теперь же место этой работы заняла почеркушка новосибирских коллег всего об одном виде измерений – Гранин понимал, о каком тексте идет речь, поскольку ознакомился с ним еще в марте.

– А вам известно, что эта статья вторична? – наконец смог он выдавить из себя, все еще надеясь, что происходящее – неумный розыгрыш.

Куратор развел руками:

– Видимо, на данном этапе…

– А вам известно, – закипая, перешел в наступление Аристарх, – что авторы статьи ссылаются на старую информацию, взятую из переводных материалов? Вам известно, что наши исследования уже серьезно опередили и превзошли результаты иностранных коллег, на которые ссылаются в статье?

Куратор поджал губы и попытался протиснуться мимо. Вдруг испугавшись, Аристарх сбавил обороты и ухватил его за локоть:

– Пожалуйста! Мне очень нужна эта публикация!

– У вас финансовые затруднения? – по-своему поняв жалобный тон ученого, с толикой презрения кинул через плечо куратор. – Обратитесь в кассу взаимопомощи.

Объяснять, что не в гонораре за статью дело, Гранин не стал. Выпустил локоть собеседника и долго смотрел ему вслед. Нет, не удастся напомнить миру о себе таким способом. Обидно было страшно! Снова перед мысленным взором проплыла холостяцкая, неуютная, не обустроенная комната в «малосемейке», снова почудились рыбные запахи и голоса шумливых соседей. Да удастся ли когда-нибудь избавиться от этого?! Получится ли хоть на шестом десятке лет пожить как приличный, нормальный человек?! Или беспомощного Ристашу и далее будут шпынять все подряд, задвигать, подсиживать, отбивать возлюбленных, лишать публикаций в научных изданиях?! В этот момент он нисколечко не сомневался, что отвергнутая рукопись – следствие какой-то закулисной борьбы, интриг и тому подобных мерзостей, которые были ему совершенно чужды. Была ли в этом цель унизить его? Вряд ли. Скорее его обобщенный анализ задвинули по многолетней привычке не замечать скромную персону заведующего лабораторией. Другие фамилии на слуху, другим авторам попасть на страницы журнала важнее – ведь они не сидят круглосуточно, как Гранин, в кабинете или лаборатории – о нет! Они день за днем напоминают о своем существовании, тратя на это львиную долю рабочего времени! Нет собственных материалов для публикации – не беда, ведь можно перевести чужую статью пятилетней давности! Или воспользоваться результатами исследований лаборатории Гранина – вон сколько пухлых папок с отчетами хранится в архиве!

Впрочем, уж если говорить начистоту – его нынешние исследования не шли ни в какое сравнение с теми, старыми, обозначенными в несчастливой научной работе. Значит, нужно поскорее забыть о неудаче и с новыми силами, с повышенным энтузиазмом броситься на изучение совершенно потрясающих перспектив, таящихся в сумрачном параллельном пространстве.

Так было утром. И вот теперь – еще один удар под дых.

О том, что рано или поздно его ночные «опыты» кто-нибудь может запретить, он догадывался с самого начала. Слишком уж нагло, слишком подозрительно. Ты можешь сколько угодно проявлять инициативу и работать внеурочно, но твои бессонные ночи одобрят только в том случае, если результат будет очевиден. А какой результат мог предъявить начальник лаборатории Аристарх Филиппович Гранин, если он даже обосновать цель своих дополнительных исследований не мог?!

Черт, черт! Как же обидно! Он был уверен, что для достижения устойчивости в эксперименте по перемещению в другое пространство ему оставалась буквально пара штрихов! Прервать опыты в самый решающий момент… Нет, нужно что-то придумать.

С досадой хлопнув дверью своего кабинета, Аристарх направился в лабораторию. Разумеется, бытовое электричество было подключено, но сколько бы он невротически ни дергал рубильник промышленной сети – лабораторная аппаратура оставалась обесточенной. Запитаться от обычной электросети? Чушь, она не выдержит нагрузки…

За неделю Аристарху удалось оптимизировать собранную на стенде схему. Теперь интересующие его блоки могли свободно отключаться и убираться в угол или под верстаки, подальше от посторонних глаз. При этом на стенде оставалась первоначальная схема, все еще проходящая калибровку – если верить дневным рабочим записям в лабораторном журнале. О турбулентности он уже даже не вспоминал, все свободное время посвящал изучению параллельного мира и упрощению способа перемещения в него.

Правда, полноценным изучением это можно было назвать с натяжкой.

Во-первых, исследуемое пространство было по-прежнему ограничено мрачным каменным помещением. С одной стороны, Гранин осторожничал. Конечно, хотелось выйти наружу и осмотреться, понять, что это за мир и кто его населяет, но удаляться от «лаборатории» с включенной схемой Аристарх пока опасался. С другой стороны, материала для предварительного знакомства и здесь хватало с избытком.

Во-вторых, собственно изучению мешали фантастические трансформации, происходящие с научной аппаратурой, которую Гранин пытался пронести с собой. Элементарный градусник (даже не специализированный, а обычный уличный, измеряющий температуру воздуха за окном) в момент перехода превращался в термометр Андерса Цельсиуса с перевернутой шкалой. Невзирая на холод, который Аристарх, даже утепляясь, ощущал буквально каждым сантиметром кожи, «шведский термометр» настойчиво показывал семьдесят два градуса. Механический анероид, фиксировавший в Академгородке показания в районе семисот двадцати миллиметров ртутного столба, в параллельном мире выглядел старинным жидкостным барометром, упорно указывающим «сушь». Компас внешне оставался компасом, но его стрелка вообще никак не реагировала на положение прибора в пространстве, словно магнитное поле здесь отсутствовало. (К слову, морской секстан, который Аристарх видел на грубо отесанных полках в лаборатории другого мира, упрямо указывал вместо севера юго-запад.) С более сложными приборами творилась не менее загадочная чертовщина. С третьего раза Гранин научился протаскивать с собой фотоаппарат, вот только проявленная пленка не могла порадовать ничем, кроме черноты. Любопытства ради начальник лаборатории брал с собой амперметры, вольтметры, инфразвуковые частотомеры и плотномеры. Видоизменяясь, они переставали напоминать самих себя, однако стрелки их покачивались возле определенных делений, и Аристарх усердно, скрупулезно записывал в тетрадь все показания, что бы они ни значили. Цифры можно будет проанализировать потом, а сейчас самое главное – собрать как можно больше информации. Несколько раз случалось так, что, задержавшись со сбором данных, замешкавшись, Гранин возвращался в свою лабораторию в полуобморочном состоянии – настолько выматывало пребывание в ином мире.

Разумеется, он много размышлял над феноменом трансформации, противоречащим всем мыслимым физическим законам. Единственный аналог, который Аристарх мог подобрать, был из области психиатрии: так мозг, сталкиваясь с неожиданным явлением, незаурядной или предельно неприятной ситуацией, чрезмерно неправдоподобным или страшным объектом, преобразует передаваемую глазом картинку в знакомый, привычный, приемлемый образ. Срабатывает внутренняя защита – и мозг интерпретирует информацию так, как ему удобно или выгодно, но совсем не так, как оно есть в действительности. Гранину не хотелось думать, что проблема – в нем самом, поэтому он принял за аксиому то, что не его психика, а именно иное пространство визуально преобразует чуждые для себя предметы в нечто, максимально приближенное по своей сути или назначению. Оптический эффект такой. Ведь полупроводниковый лазерный агрегат, установленный на экспериментальном стенде в родной лаборатории, не переставал быть лазерным агрегатом – просто из-за границы, разделяющей два пространства, он виделся диковинным автогеном. При этом сам Гранин прекрасно знал, как должна выглядеть установка, его мозгу вовсе не требовалось замещать одну картинку другой. А вот в параллельной реальности, похоже, до открытия лазеров оставалась еще добрая сотня лет, посему и подсовывал иной мир гостю совсем другой образ.

Он пробовал перенести оттуда различные образцы, начиная с проб воздуха в пробирке и заканчивая отколотыми от стен кусочками каменной кладки и синеватым растением, активно реагирующим на каждое появление ученого. Увы – воздух при анализе оказывался самым обычным, каменная крошка в родном мире обращалась известковой и кирпичной пылью с чешуйками алкидной эмали, которой были выкрашены помещения в институте. А синий мох вообще бесследно исчезал при обратном перемещении.

Несмотря на то что время в двух реальностях текло по-разному, ночей Аристарху все равно не хватало. Слишком много всего хотелось узнать и попробовать. Он уговаривал себя действовать планомерно, не забегая вперед и не нарушая ход намеченных экспериментов. Скажем, он раз за разом проверял и убеждался в неизменности целебных свойств неприветливого мрачного мира: синяки и свежие порезы, которые Гранин намеренно наносил себе, практически мгновенно исчезали, затягивались, стоило лишь приложить к царапине или месту ушиба ладонь. Кончики пальцев коченели вдвое интенсивнее – но оно того стоило.

Он видел и мог проходить сквозь большинство стен. Он преодолевал длинный институтский коридор за доли секунды и мог наблюдать, как в фойе завязший во времени вахтер пытается донести до выпяченных губ большую кружку с чаем. Аристарха, смутно помнящего о служебной записке, поданной ветераном войны и героем труда товарищем Мурзиным в партком, так и подмывало недобро пошутить: забрать кружку и вложить вместо нее в руку старика что-нибудь мерзкое. Вот, наверное, воплей будет! Но до осуществления дело так и не дошло, а теперь и вовсе неизвестно, дойдет ли когда-нибудь. Без предельной нагрузки переход в другую реальность невозможен.

Вернее, пока невозможен. Все расчеты по энергетике Гранин вел, исходя из первичных условий – из тех самых, при которых впервые был запущен процесс. Так ли необходимы мегаватты для открытия небольшого портала в иной мир?

Разумеется, в перспективе ученому виделся портативный прибор, помещающийся в небольшом чемоданчике. Миниатюрная лазерная установка размером с ручной фонарь – не проблема, куда сложнее достать или разработать батареи повышенной емкости, которые позволят генерировать мощное электромагнитное поле необходимых параметров. Впрочем, еще пару дней назад думал Аристарх, все это придет позднее, когда Академия наук, а следом и весь мир узнает о его открытии, когда прославленному (благодаря Аристарху Филипповичу, конечно же!) Институту автоматики и электрометрии будет выделено дополнительное финансирование на изготовление «Прибора Гранина». Да что там институт! Разработке наверняка будет присвоена государственная секретность, как следствие – Гранина переведут в Москву, в знаменитый ФИАН, откуда он как изобретатель и руководитель темы станет наблюдать за технологами, инженерами-практиками и испытателями. Все силы, все ресурсы будут брошены на усовершенствование прибора!

Вот только пока он не мог обосновать, в чем суть его открытия, да и устойчивости процесса перехода добиться тоже не удалось.

Однако не зря его в свое время назначили руководителем экспериментальной лаборатории – уж кто-кто, а он-то не боялся трудностей, не чурался монотонности, обладал завидным терпением и не считал отсутствие результата поводом для прекращения опытов. Ему перекрыли кислород. Вернее, перекрыли источник энергии, который был ему необходим словно воздух, – ну что ж, придется выкручиваться.

– Думай, Ристаша, думай! – недовольным тоном посоветовал он сам себе и вновь с досадой дернул рубильник.

Тихо загудела аппаратура, засветились спокойным зеленым светом осциллографы. Не веря в эдакое чудо, Гранин затаил дыхание. Может, нерадивый сотрудник техотдела осознал, с кем имеет дело? Может, нагрузку на девятую лабораторию дали случайно, во время какой-нибудь пересменки? Может, отменили новые инструкции?

Аристарх даже не задумался, кто и каким образом мог бы посреди ночи отменить письменное распоряжение парторга. Он понимал только то, что судьба подарила ему еще один шанс, которым попросту необходимо воспользоваться.

Он и воспользовался: вынул из-под верстаков собственноручно изготовленные блоки, подключил к схеме. Возбуждение постепенно охватывало его, он заторопился, выставляя частоту токов накачки и готовя приборы, которые понадобятся ему сегодня там, по ту сторону объемной вязкой тени. Фактически, совершая сотню мелких, быстрых, лихорадочных действий, мысленно он уже был в параллельной реальности, в неприветливом сумрачном мире, и требовалось только щелчком тумблера подать нагрузку на стенд, чтобы переместиться туда физически. Именно по этой причине Гранин не сразу обнаружил присутствие в лаборатории постороннего. А когда обнаружил – выдворять непрошеного гостя или прятать лишние блоки было уже поздно.

Посторонний между тем в полном молчании шествовал по лаборатории, не обращая на ученого ни малейшего внимания. Он протискивался мимо стендов, осматривался, останавливался возле гальванометров с колеблющимися стрелками, с интересом наклонялся над верстаками, рассматривая многочисленные приборы и детали.

Его поведение и особенно молчание пугали, в них чувствовалась угроза. Аристарх мрачно, исподлобья наблюдал за вторгшимся в его владения человеком, пытаясь угадать, что последует за странной ночной экскурсией. Наконец заместитель секретаря партийного комитета остановился посреди лаборатории, скользнул равнодушным взглядом по лазерной установке, вздернул брови, придавая лицу невинное выражение, и улыбнулся:

– Все трудитесь, Аристарх Филиппович?

От тона, от улыбочки и общего напряжения, возникшего над экспериментальным стендом, словно мощное электромагнитное поле, Гранину сделалось совсем нехорошо. Струйка пота сделала зигзаг между восьмым и девятым позвонками, сердце застучало скорее и отчетливее. Неосознанным причесывающим движением он нервно провел пятерней по лысине.

– Ну, что же вы застыли истуканом? Давайте, хвастайтесь, демонстрируйте успехи!

Успехи? Что он имеет в виду? Что он хочет услышать? О чем догадывается?

– Давайте-давайте! – повторил Ким Эрастович, делая ладонью такой жест, каким строгий учитель требует у нерадивого ученика припрятанную шпаргалку. – Ну, что же вы? Стесняетесь? Или в самом деле нечего показать?

Гранин хмурился и покусывал губы, но все еще не представлял, что ему отвечать. Кима Эрастовича это, кажется, огорчило.

– Вот, значит, как… – Он приблизился на пару шагов и прекратил игру. Лицо его окаменело, даже глаза, не моргая, уставились четко в переносицу Аристарха. – Поставьте себя на мое место, уважаемый Аристарх Филиппович. Уж не знаю, за какие заслуги, но вам здесь долгое время выдавали авансы – в вашем распоряжении была экспериментальная лаборатория и практически неограниченные ресурсы. Я вправе получить ответ – как вы всем этим воспользовались, каковы результаты?

Интересно, если рассказать ему о турбулентности – он отвяжется?

– Не пытайтесь хитрить! – словно прочитал его мысли заместитель секретаря. – Сейчас вся ваша репутация и, вероятно, дальнейшая жизнь в науке держатся на тонкой ниточке. Вы нарушили все, что только возможно. Вот даже сейчас – разве вы не знали об инструкции, запрещающей вам пользоваться лабораторной техникой в ночное время?

– Меня с подобной инструкцией никто не знакомил, я не расписывался…

– Бросьте! – оборвал его Ким Эрастович. – Вам было известно о ее существовании. Собственно, я намеренно сегодня припозднился, чтобы понаблюдать, как вы среагируете на прямое распоряжение парткома института.

Только сейчас Аристарх сообразил, что не было никакой ошибки, когда в промышленной сети неожиданно снова появилось напряжение, никакая это не случайность. Вот этот человек – именно он устроил эту нелепую ловушку!

– Итак, чем же вы тут на самом деле занимаетесь, Аристарх Филиппович? Что скрываете от своих сотрудников, от непосредственного руководства, а теперь еще и от партии? Ах да, я же совсем забыл, что у вас ко всему советскому особенное отношение! Не так ли?

– Что за чушь?!

– Разве? – Ким Эрастович вновь оттаял лицом и вновь невинно вздернул брови. – Не вы ли, милейший Аристарх Филиппович, не так давно утверждали, что советской науки не существует?

От возмущения и ужаса Гранин окончательно онемел. Да, действительно, недавно он общался с коллегами, но и предположить не мог, что его высказывания передадут в партком, а там – извратят в таком чудовищном ракурсе! Вообще-то тогда Аристарх вел речь о безграничности науки, об отсутствии у нее национальной или политической принадлежности. Глупо называть закон всемирного тяготения английским на основании того, что его открыл британец; закон действует для всех – и для англичан, и для немцев, и для китайцев, и его принципы и следствия не зависят от того, носит ли человек комсомольский билет в кармане или свастику на рукаве. Это идеология может быть советской. Институты, ученые, изобретения, приборы – тоже, а наука – она общая, как атмосфера, как космос, как весь багаж накопленных человечеством знаний. Вот такую мысль развивал Гранин в присутствии сотрудников, да еще и в контексте того, что иностранные коллеги как раз прислали уведомление о своем скором визите в Академгородок – они прослышали о новых разработках в области лазерных допплеровских устройств и намеревались перенять опыт. Радоваться нужно было! Но кто-то не просто не порадовался, а поставил в уме галочку и при случае передал слова Аристарха… хорошо еще – в партком, а не в Первый отдел. Впрочем, как знать? Может, уже завтра его вызовут для серьезной беседы…

– Так на кого же вы работаете, Аристарх Филиппович? – ласковым тоном задал Ким Эрастович страшный вопрос, будто снова подслушал мысли заведующего лабораторией.

В стороне стрекотнули самописцы, оповещающие о том, что конденсаторы заряжены и, как следствие, стенд готов к очередному эксперименту. Гранин вздрогнул, Ким Эрастович же невозмутимо оглянулся, пожал плечами и снова уставился в переносицу собеседника. Да собеседника ли?! Кем виделся сейчас Гранин заместителю секретаря парткома? Преступником? Врагом?

Не отдавая себе отчета, Аристарх, будто сомнамбула, на ватных ногах подошел к схеме и щелкнул тумблером. Загудело, засветилось; потекла по стеклянной трубке жидкость, протянулись к ней едва видимые ниточки лазерных лучей. Гранин – напряженный, взмокший – расширившимися глазами следил за оживающими блоками и ждал, ждал… Оглушительно тренькнул встроенный в рукотворный блок звонок, заискрило в недрах генератора, вспыхнула мощная лампа – и на противоположной стене раскрылся нефтяной, каучуковый, объемный портал в виде силуэта самого ученого. Ким Эрастович с любопытством наблюдал за телодвижениями Гранина, но смотрел на стенд, а не на стену, поэтому если и заметил окно в иной мир – то лишь в момент, когда ученый уже шагнул в него.

Все звуки исчезли. Исчез яркий свет. Остался мрак, холод и нервное возбуждение, колотящее Аристарха Филипповича так, будто в его руках работал отбойный молоток.

За «марлевой занавеской» шагали по потолку ветвистые молнии, тянущиеся от древнего резонансного трансформатора и напоминающие лениво шевелящиеся лапки гигантского паука. Белые лезвия пламени надвое рассекали пространство от газовой горелки до полупрозрачной стены. Возле «трапезного стола» с кучей кованых шестеренок и корявых астролябий в нелепой, неестественной позе застыл Ким Эрастович. Вокруг него наблюдался светящийся ореол, кокон, полыхающий разными цветами, что в потерявшем краски мире казалось особенно невероятным. И Аристарх вдруг отчетливо «увидел» взаимосвязь оттенков призрачного ореола с эмоциями человека. Более того – он увидел нити, связывающие между собой его внутренние органы, и их влияние на эмоциональные нюансы. Вот этот оттенок – раздражение от того, что человек утомлен, хочет спать, но вынужден посреди ночи работать. Вот этот – личная неприязнь к зарвавшемуся ученому. Вот этот, бурлящий и сыплющий искрами, – по всей видимости, амбиции и радость от предвкушения скорой победы. А вот этот – ненавязчивая, но заметная боль, упругой нитью связавшая сознание Кима Эрастовича с сердцем. Аритмия? В груди постоянно колет? Сердечный приступ в недавнем прошлом?

При желании Гранин смог бы с этим разобраться – мрачный мир, как выяснилось, предоставлял для диагностики все условия. Но желание у него сейчас было совсем другое. Заместитель секретаря парткома напридумывал себе невесть что. И, положа руку на сердце, Аристарх готов был признать, что у Кима Эрастовича были на то все основания. Конечно же, заведующий лабораторией не работает ни на какую разведку и не продает научные разработки на Запад, но чтобы доказать это, Аристарху Филипповичу придется во всем признаться, поделиться своей тайной… а он пока не готов! Тем не менее он обязан что-то сделать, иначе… иначе влияния Кима Эрастовича окажется вполне достаточно, чтобы растоптать все то, что уже сделал и к чему стремился ученый.

И тут Гранина озарило: вне зависимости от того, как он поступит – рассмеется заместителю секретаря в лицо или посвятит в секрет перемещения в параллельное пространство, – тот все равно его уничтожит. Личная неприязнь, обида на то, что вот эту серую лабораторную крысу ценят больше, чем его, партийного работника… Рано или поздно – уничтожит. Загребет себе все лавры, сочинит правдоподобную историю о том, как под его чутким руководством…

В горле у Аристарха заклокотало: он не позволит снова унизить себя! Он не допустит повторения позора – как пять лет назад в клубе «Под интегралом», когда его смешали с грязью, сделали посмешищем! Его больше никто и ничто не сможет выбить из колеи!

Гранин сжал зубы и сделал шаг сквозь «марлевую» стену внутрь лаборатории. Это просто, это слишком просто – застывший во времени человек не видит его, не сможет сопротивляться, да и не почувствует ничего наверняка.

Аристарх погрузил трясущуюся руку в цветной кокон, окружающий Кима Эрастовича. Нашел упругую нить, связанную с болью, прошел по ней до самого сердца, ощупал его кончиками пальцев, а затем, обхватив ладонью, сжал изо всех сил.

* * *

– Телевизор «Славутич-203» стоимостью триста восемьдесят семь рублей восемьдесят копеек, взят в универмаге «Центральный» в кредит на пятнадцать месяцев гражданкой Сусловой Тэ Эн. Кредит оформлен год назад и пока не погашен. О, еще один телевизор! «Шилялис-401», переносной. Цена… неразборчиво. Взят восемь месяцев назад в магазине «Культтовары» гражданкой Вележевой А точка Ю точка. Кредит на год, пока не закрыт. Кассетный магнитофон «Вильма-302-стерео», цена двести семьдесят пять рублей…

Смутно знакомый голос вкрадчиво проговаривал названия телерадиоаппаратуры и фамилии владельцев. Евгению казалось, что длится это уже не первый час, но открывать глаза он все еще боялся. Может, это такое специальное место в Сумраке, куда после смерти попадают все Иные. Может, тут их, Иных, так пытают – зачитывая бесконечные списки приемников и магнитол. Или наоборот – заставляют бесконечно читать с листочка всякую подобную лабуду.

Мимо по дереву протопали шаги, Евгения коснулась волна потревоженного воздуха комнатной температуры. Ага, значит, он в квартире, и полы в ней – паркетные.

– Радиоприемник пылевлагозащитный «Геолог», цена восемьдесят девять рублей ноль две копейки, – обреченно вздохнув, продолжил некто. – Доставлен «Посылторгом» из Иркутска. Кредит на полгода оформлен гражданкой Овечкиной Зэ Эр. Полностью выплачен. Катушечный магнитофон «Астра-205»…

– Богданов, заткнись на минутку, а? – попросил Угорь.

Богданов действительно заткнулся, а потом издал клич, похожий на те, которыми славились индейцы в фильмах с Гойко Митичем.

– Женька! Очнулся! Молоток!

Угорь открыл глаза. Ну да, как он и предположил – он в квартире. И Евгений был готов дать голову на отсечение, что в той самой квартире, куда он и направлялся, прежде чем его вырубили. Вообще-то должны были испепелить файерболом, но отчего-то ограничились глубоким нокаутом. Будто огненный шар во время короткого стремительного полета успел напрочь остыть и врезался в лоб оперативника обычной металлической болванкой. Что тоже неприятно, если разобраться. Голова болела нещадно, в ушах пульсировало, подергивалось веко, да еще и знакомый сотрудник Дозора на радостях выражался слишком громко – в общем, состояние было не многим лучше, чем то, в котором он вчера (неужели только вчера?!) появился в родном кабинете.

– Кто меня?..

– Вырубил? – охотно подсказал Богданов.

– Спас!

– А, это Сибиряк. Он сейчас задержанных увез в контору, но обещал вернуться.

– Задержанных? – Угорь попытался приподняться на локте.

– У-ууу, ты тут целую малину накрыл, Жень! Двое – мать и сын.

– Двое – это еще не малина, – сердито пробурчал Угорь, садясь на диване, куда его пристроил, по всей видимости, спаситель. – И никого я не накрывал. Я тут вообще… – Он осекся. Если сказать, что по другому поводу, – любопытный Богданов заинтересуется и, не исключено, докопается до исконной проблемы. – Я только предположение проверял, рабочую версию. Так что деталей не знаю. Рассказывай.

– Короче, этот шкет, который сын…

– Захар Серпинский?

– А, ну ты все-таки в курсе, да? Он самый! Знакомился с девушками, охмурял…

– Он Иной? – неподдельно удивился Евгений.

– Не-е, обычный человек. Короче, знакомился, охмурял чисто по-человечески, кино-цветочки, все такое… – Временами Богданов начинал растягивать слова, произносить их вкрадчиво, с ленцой, словно довольный жизнью хитрый кот, вот и сейчас не о деле рассказывал, а будто сказку читал. – А потом в какой-то момент начинал обрабатывать: дескать, как же ты без телевизора-то живешь? Ведь столько всего показывают интересного! Ну или не телевизор, а вон, к примеру, швейная машинка Подольского завода – тоже нужная в хозяйстве вещь. Пораздумав, девушки приходили к выводу, что вообще-то техника в доме не помешает.

Угорь огляделся. Да, техники здесь было действительно навалом, не соврал дворник. Вот только трудно представить себе девушку, которая, увидев все это великолепие, решила бы взять в кредит еще одну радиолу. Богданов догадался, о чем думает коллега:

– Не-е, он до поры их сюда не приводил. Сначала гражданочка брала в кредит какой-нибудь магнитофон, и они вместе его слушали по вечерам у нее в квартире. Идиллия! И выглядит все со стороны чин чинарем, не прицепишься – не для себя же парень просил! Стоит агрегат, крутит катушки, услаждает глаз и ухо. Ни тебе вымогательства, ни воровства. Парень домой уходит – агрегат на месте остается… А потом он приглашал свою новую пассию познакомиться с мамой.

– А уж мама-то – точно Иная, которая заставляла девиц расстаться с приобретением, – покивал Угорь.

– Пф! – с превосходством фыркнул Богданов. – Рассыпается твоя рабочая версия, товарищ начальник! Мамаша тоньше работала. Да, Иная, Темная, близко к третьему рангу. На учете не состояла, очень уж осторожно себя вела. Если бы она серьезное воздействие над девушками учиняла – мы бы засекли рано или поздно. Так что никого она не заставляла.

– Но воздействия все же имели место?

– А то! Через пару дней после посещения этой квартирки новый магнитофон у девушки ломался. Ну или новый холодильник… как его? – Александр сверился со списком. – «Юрюзань», например. Ее идеальный ухажер, разумеется, брал на себя все заботы по доставке техники в мастерскую гарантийного ремонта, привозил оттуда квитанцию… а еще через пару дней влюбленные ссорились и расставались.

– Разумеется, ни в какую мастерскую техника не попадала, – догадался Евгений.

– Ну! – кивком подтвердил Богданов. – Что-то шло на перепродажу, что-то оседало здесь.

– А девушки исправно платили кредит, помня, что совсем скоро им вернут починенную аппаратуру, и забывая, что вернуть должны были уже давным-давно.

– Ну! Мамиными стараниями они два плюс два сложить не могли: кредит есть, квитанция есть, телевизора нет – но это, типа, и не обязательно. Так и жили. Дово-ооольные!

– Перебор!

– Почему? – удивился хитрый кот Богданов.

– Ты не можешь знать, довольные они или нет.

– Да уж вряд ли ночами места себе не находят.

Разговор сделался неприятным. Богданов видел в потерпевших обычных девушек, среднестатистических глупышек, которые попались на удочку предприимчивого парня, действовавшего в сговоре с мамашей-Иной. А Угорь видел на их месте Танюшу. Он помнил, как мучилась она в сомнениях, как терзалась – а ведь до основного обмана дело еще не дошло. Иная третьего-четвертого ранга обработала бы ведунью одной левой, тем более что и воздействие там копеечное. И шут с ним, с телевизором, который могла бы взять в кредит Танечка. Куда неприятнее то, что она чувствовала бы после расставания с Захаром.

– Ладно, Саш, оставим эту тему. Тут-то ты что делаешь?

– Опись произвожу.

– Вслух?

Богданов скривился и мотнул головой в сторону. Только сейчас Угорь увидел на угловом столике зависшее над листом бумаги «вечное перо». Сейчас оно терпеливо покачивалось в сантиметре от поверхности.

– «Самописец Розанова», – пояснил Богданов Евгению. – Регистрирует голосовую информацию в двух экземплярах: один здесь, другой – в кабинете у Темных. Я, значит, и за себя, и за их оперативников вынужден работать, представляешь?

– То есть Дневной Дозор при аресте не присутствовал?

– Присутствовал, присутствовал, не беспокойся. Все формальности соблюдены. Просто у них сейчас тоже нехватка сотрудников, вот они следом за Сибиряком и отправились в нашу контору – отстаивать права невинной пташки третьего ранга и ее сыночка. А мне оставили этот чертов самописец…

– Не ругайся, – механически сделал замечание Угорь и наконец обратил внимание на еще одну забавную вещицу, которая была принесена в этот дом явно сотрудниками Дозора.

Служебное заклинание «проныра» больше всего напоминало мячик для тенниса, только очень мягкий и мохнатый. Евгению постоянно мерещилось, что сквозь густую шелковистую шерстку временами посверкивают любопытные нахальные глазки размером с булавочную головку. Разумеется, никаких глаз у заклинания не было, но действовало оно как мелкая проворная зверушка – забиралось в разные труднодоступные места, подпрыгивало, как тот самый мячик, копошилось и шуршало, внезапно появляясь в поле зрения и столь же внезапно исчезая вновь. Как итог – «проныра» добывала хозяину максимальный объем доступной информации. В данном случае Богданову стоило только назвать модель радиолы, установленной внутри импортной «стенки», как заклинание принималось считывать все, относящееся к покупке. Точнее, вся-вся информация сейчас не требовалась, зато труднодоступный серийный номер изделия «проныра» быстренько отыскивала и сопоставляла с бланками, предназначавшимися якобы для передачи в ателье гарантийного ремонта. Сотруднику оставалось лишь озвучивать эти данные для «самописца». Да, если бы все это богатство пришлось ручками вынимать из ниш, переворачивать, разбирать на задних и нижних панелях мелкие цифры, а затем выискивать те же многозначные номера в солидной стопке квитанций и книжек сервисного обслуживания, которые Захар с мамашей кидали вперемешку в выдвижной ящик письменного стола… В общем, Угорь не позавидовал бы Богданову.

– Саш, а зачем они гарантийные книжки хранили? Не слишком ли беспечно с их стороны? А вдруг кто-нибудь обнаружил бы этакую кучу бумаг на разные фамилии?

– Пф! – вновь фыркнул Богданов и передразнил Евгения: – «Беспечность»! Скорее чувство полной безнаказанности. Уж отвести глаза или подкорректировать память всем гостям, случайно обнаружившим квитанции, мать бы сумела одним движением мизинца. Ну, почти всем, поскольку нас она в расчет не брала. На самом деле все банально: Захар говорит, опасался, что технике рано или поздно действительно мог понадобиться гарантийный ремонт.

– Предусмотрительный какой… Слу-уушай, я так понимаю, в Сумраке все устаканилось? Можно спокойно входить?

– Я бы на твоем месте не торопился, Евгений! – Из прихожей раздался еще один отлично знакомый голос, и в комнату, задев по пути дверной наличник, буквально ворвался Сибиряк.

Если бы Угорь не знал Сибиряка, он бы решил, что вот этот взъерошенный, растерянный, озабоченно шарящий по своим многочисленным карманам субъект забыл в квартире что-то ужасно важное и теперь спешно, в панике вернулся. Кроме дверного косяка, досталось еще некстати выдвинутой в центр комнаты напольной радиоле на четырех тонких длинных ножках, широкому подлокотнику дивана, с которого при появлении начальника поднялся Угорь, и угловому столику. «Вечное перо» при этом истерично скрипнуло по чистому листу и, затрепетав, прижалось к стене – видимо, решило, что кто-то покушается не столько на стол, сколько на сам драгоценный «самописец Розанова». Но это было отнюдь не покушение – просто глава Ночного Дозора Томской области не умел передвигаться по-другому. Во всяком случае, в замкнутых пространствах реального мира. Не переставая потирать ушибленные о разнообразные предметы обстановки места, Сибиряк наконец добрался до своего подчиненного и пожал ему руку.

– Как самочувствие? – деловито осведомился он и покопался в правом нагрудном кармане.

Угорь невольно потянулся к трещащей после удара голове, но на полпути остановил движение, виновато улыбнулся:

– Все прекрасно! Спасибо вам! – Последнее относилось не к вежливому вопросу Сибиряка, а к чудесному спасению Евгения.

– Не преувеличивай! – отмахнулся руководитель. – Ничего прекрасного. Чувствуешь ты себя скверно, а станешь чувствовать многажды хуже, если только попытаешься шагнуть в Сумрак.

Лицо Евгения вытянулось. Сибиряк оглянулся и, поправив очки, с подозрением уставился на покачивающееся «перо».

– Надеюсь, эта штука нас не слышит?

Богданов помотал головой:

– Никак нет! Как только Евгений Юрьевич очнулся, я прекратил опись. Самописец сейчас в режиме ожидания.

Сибиряк запустил кончики пальцев в задний карман брюк, задумчиво пошевелил ими, затем проговорил:

– Ну и замечательно.

Угорь все еще ждал объяснений, но руководитель, казалось, забыл, о чем только что велся разговор.

– Кис-кис-кис, – без эмоций произнес глава Ночного Дозора, провожая близоруким взглядом юркнувшую под диван «проныру». Затем вроде туда же, под диван, добавил: – Поедем, Жень. У нас еще дела есть.

Вопросы просто-таки вертелись на языке, но Евгений решил взять паузу. Раз начальник не захотел откровенничать в квартире – значит, на то были свои причины. Может, по пути станет разговорчивее.

Пока спускались в лифте, Угорь пытался определить, что именно в данной ситуации волнует его больше всего, в первую, так сказать, очередь. Каким образом и для какой цели Сибиряк оказался возле дома Серпинских аккурат в тот момент, когда Евгению потребовалась помощь? О Захаре и своих подозрениях Танюша никому, по ее же словам, не рассказывала – стеснялась. О том, что Угорь ночным рейсом отправится в Томск выполнять ее поручение, тоже никто не знал, даже ведунья. Однако Сибиряк спас его буквально на пороге квартиры Серпинских. Случайность, совпадение? Благодаря участковому оперуполномоченному милиции Денисову и всей истории с его внуком, зятем и Ворожеем Евгений перестал верить в какие бы то ни было случайности и совпадения. Что же получается – Сибиряк все это время следил за передвижениями руководителя районного отделения Ночного Дозора?

Далее – что это за дела такие, по которым они сейчас торопятся? Не Сибиряк ли в приказном порядке отправил Евгения отдыхать и отсыпаться, восстанавливаться и приходить в себя?

Ну и самое главное – что значили слова Сибиряка о самочувствии Евгения, которое при входе в Сумрак может многажды ухудшиться? Почему другим можно, а Евгению – нельзя?

Возле подъезда их ждало такси. То ли именно на нем Сибиряк примчался сюда обратно из конторы, то ли успел каким-то образом вызвать машину.

Руководитель назвал шоферу адрес, и Угорь встрепенулся.

– Там же вроде институт какой-то? – удивленно уточнил он.

– Не какой-то, а курортологии и физиотерапии.

– Там что-то произошло?

– Ровным счетом ничего, – совершенно сбив Евгения с толку, пожал плечами Сибиряк.

– А зачем же мы туда едем?

– Брать тебе направление на обследование и лечение.

– Зачем?

Сибиряк обернулся и пару раз изумленно моргнул.

– Как это – зачем? Чтобы оно у тебя было!

– Что было?

– В смысле?

Угорь почувствовал, как его мозг закипает. Стиснув зубы, он подышал носом, успокоился и наконец проговорил:

– Давайте с самого начала? Мы едем в институт курортологии…

– И физиотерапии! – веско добавил Сибиряк, воздев указательный палец.

– …чтобы получить направление на мое лечение…

– Обследование и лечение, дорогой мой Евгений! – воздев другой палец, дополнил внезапно ставший педантом начальник.

– Я болен?

– Очень! – доверительно сообщил Сибиряк.

– Ну, здорово. А чем?

– Кто его знает… – вновь пожал плечами глава областного отдела Ночного Дозора. – Обследование для того и необходимо, чтобы узнать, чем ты болен.

– Бред какой-то! – подумав, решительно мотнул головой Угорь. – А куда направление, в какую больницу, в какой кабинет хотя бы?

– В Новосибирский институт клинической и экспериментальной медицины.

– Час от часу не легче! – вздохнул Евгений. – А нашими силами меня вылечить – никак?

– Никак! – виновато развел руками Сибиряк.

Таксист тревожно покосился на «больного» пассажира в зеркальце заднего вида и заерзал.

– Смилуйся, государыня рыбка! – взмолился Угорь. – Можно мне узнать, что происходит? Доступно, без намеков и недомолвок!

Сибиряк пошарил в кармане куртки, поправил сползшие на кончик носа очки, подумал и разрешил:

– Спрашивай, что непонятно.

– Во-первых, почему вы здесь? Как вы вычислили, что я рано утром приду к Серпинским?

– Ничего я не вычислял, – просто ответил глава областного Дозора. – Утром, после дежурства, Танюша пришла тебя навестить и, не обнаружив своего пациента в постели, забила тревогу. В смысле – позвонила. Я был на месте, так что ее быстренько соединили со мной. Пришлось ей… хм… поведать мне вашу с ней тайну. Как и Татьяна, я пришел к выводу, что ты решил не откладывать дело в долгий ящик. Поспешил с ребятами по адресу, который мне дала Танюша, и подоспел, как видишь, очень вовремя.

– А Татьяне вы уже… сообщили?

– Сам сообщишь. Помочь-то она тебя просила, не меня, верно?

– Я же не справился, – угрюмо буркнул Угорь.

– Ты выяснил все, что требовалось? Верно? Вот и сообщай. А что сам полез в логово, без подготовки, без уведомления руководства и необходимых средств – так это к Таниному поручению не относится. Вот поправишься – я тебя на ковер к себе вызову, втык устрою.

– Хорошо, – покорно согласился оперативник. – А что с моим здоровьем? В смысле, почему это вы знаете о нем больше, чем я сам? Вчера Таня поколдовала надо мной, так что я чувствовал себя превосходно, пока меня не вырубили!

Сибиряк пошарил в одном кармане, в другом, затем с тоскою посмотрел куда-то вбок, на залитый робким и тусклым солнышком тротуар.

– Никто тебя не вырубал, драгоценный мой Евгений.

– Ну как же? – опешил Угорь. – А файербол?

– Не долетел. Я его заморозил. Тебя никто и пальцем не тронул.

– Но что же тогда…

– Сумрак, Жень, Сумрак. Ты попытался попасть на первый слой – и вот результат.

Угорь помолчал, пытаясь осознать услышанное. Что же это получается? Он же Иной! Иные – это те, кто умеет входить в Сумрак или хотя бы взаимодействовать с ним. Сумрак всегда бывал негостеприимным – там было холодно, мрачно, там жизненная сила расходовалась в десятки раз интенсивнее, так что даже на верхних слоях неопытному магу приходилось тяжко. Переход на каждый последующий слой требовал колоссального опыта, а глубинные могли быть губительны даже для магов высокого уровня. Но до сей поры Евгений не знал ни одного Иного, который не мог бы попасть на самый первый слой. И если путь туда ему теперь заказан, то, выходит, он уже не Иной? Или Иной, но какой-то неполноценный? И почему же это, скажите на милость, произошло? Когда?

– Ты не переживай! – постарался утешить его Сибиряк, но вышло как-то не слишком убедительно. – К сожалению, ты не один такой. Большинство наших, побывавших в Загарино, столкнулись с теми же трудностями.

– Наших?

– И Темных тоже, – хмуро добавил начальник. – Поначалу в Сумрак так и так никто не совался, поэтому проблему сразу не обнаружили. Буря буквально вчера улеглась – и тут посыпалось.

Поскольку речь шла о Загарино, у Евгения возникло сразу три версии.

– Великий Потоп? Неваляшка? Симфония?

– Сложно сказать, – признался Сибиряк. – Судя по всему, симфония. Вернее, все вот эти частоты и вибрации, из которых состоит звук. Что-то вошло в резонанс с чем-то, в итоге у всех, побывавших под воздействием музыки Михальчука, наблюдается… – он повращал свободной рукой в воздухе, – …подобие нервных припадков и обмороков разной степени тяжести. Если бы это было… – он повращал рукой в обратную сторону, – …обычное психическое расстройство, мы бы смогли обнаружить отклонения. Но физически все вы – вполне здоровы. До тех пор, пока не попытаетесь войти в Сумрак.

Дозорный отвернулся, уставился на мелькающие за стеклом деревья, дома, машины, причудливое переплетение света и теней на пороге надвигающихся холодов. Только вчера он рассказывал Танюше про Великий Холод и про ощущение наручников на собственных запястьях. Знать про магию, уметь ею пользоваться – и не иметь такой возможности. Трудно, очень трудно. Однако тогда всем было ясно, что запрет Инквизиции носит временный характер. «Арестанты» от Владивостока до мыса Рока надеялись на лучшее и ждали освобождения. В конце концов, можно было выехать в Африку, Америку, Австралию – выехать и убедиться в том, что твоя тень снова послушна тебе, что Сумрак – грозный и могучий властелин и вместе с тем испытанный инструмент – вновь впускает тебя в мир Иных, вновь повелевает тобой и служит тебе. А что сейчас? Чего ждать? Куда выехать? Вот это неощутимое, но такое коварное ранение – не смертельно ли оно? Неужели теперь удел Евгения – наблюдать за причудливым переплетением чужих теней, не имея возможности поднять свою?

– Моя аура… – подавив тревогу, спросил Угорь. – Я все еще выгляжу как Иной?

– Безусловно, Евгений! – Казалось, Сибиряк даже обиделся. – И ты, и десятки тех, кто осаждал общину, – вне всяких сомнений, Иные. И уровень ваш в ауре читается, и накопленный потенциал. Вот, кстати, потенциал у тебя сейчас жиденький. И это объяснимо – работал, выложился, а восстановить потраченную Силу возможности пока не было. Так, остаточки какие-то плещутся. Но саму способность управлять Силой ты сохранил в полном объеме! Не как те бедолаги, которых обработал Ворожей.

Евгению вспомнилось: две гигантские змеи, два монстра высовывают свои хищные морды из водоворотов, заменявших Ворожею ноги, вытягивают гибкие тела ввысь и оттуда, сверху, выцеливают очередную парную жертву… На его глазах таким образом потеряли Силу двое – Темный и Светлый. Потеряли навсегда, насовсем, без шанса восстановиться. Следующей такой жертвой должны были стать Угорь и руководитель районного Дневного Дозора Качашкин. И если бы не Лихарев, если бы не цыганка Лиля… Евгений передернулся.

– Значит, воздействие музыки Михальчука – сродни наложенным чарам? Нужно только разобраться, что это за чары, как они наложены и каким образом от них можно избавиться, – и все? И мы снова обретем способность входить в Сумрак?

Сибиряк помолчал, затем неуверенно покачал головой:

– Не все так просто, Евгений. Специалистов по чарам у нас хоть отбавляй, а вот тех, кто разбирается в физике… Звуковые волны определенных частот воздействуют на Иных катастрофически. Но как именно воздействуют и почему только на Иных? Скажем так: какую область мозга они поражают? Или не мозга, а, допустим, центральной нервной системы. Выяснив это, мы не только сможем помочь всем вам, но и наконец-то обнаружим реальное физическое или психическое отличие Иного от обычного человека.

– А если не обнаружите?

Сибиряк оглянулся на него, поправил очки, убрал правую руку в карман куртки и очень серьезным тоном возразил:

– С вами будут работать самые лучшие врачи.

Угорь не стал уточнять, каким образом узнали про определенные частоты. Он почему-то не сомневался, что выяснили это экспериментальным путем. Пока он ехал в машине из Загарино в ставший родным райцентр, пока Танечка лечила его, пока он летел в Томск и ждал рассвета на лавочке возле дома Серпинских – все это время Сибиряк и Аесарон, вместе или порознь, пытались разобраться, что же произошло с Иными, попавшими под воздействие творения композитора Михальчука. А сделать это можно было только одним способом – дать послушать симфонию тому, кого возле Загарино во время конфликта не было. Возможно, по заданию глав Дозоров наскоро собранные научные группы, сидя в звукоизолированных помещениях, наблюдали за тем, как реагируют на чужеродную музыку Светлые и Темные разных рангов, меняли темп и тональность, чтобы таким образом вычислить диапазон частот и ритм, пагубно воздействующие на психику Иных… Не далее как сегодня ранним утром Угорь с восторгом и трепетом думал о том, что может стать свидетелем и даже соучастником зарождения научного подхода к познанию Сумрака. Сейчас он уже не был уверен, что хочет являться таким свидетелем. Слишком уж болезненные и негуманные методы исследований ему мерещились. Более того – теперь и сам он с приличной долей вероятности из разряда современников-созерцателей грядущих открытий перейдет в разряд подопытных кроликов. Ведь если он действительно болен – его надо лечить. А как и чем лечить – пока непонятно. Стало быть, начнутся всевозможные эксперименты…

– Так куда, вы сказали, мне требуется направление? В Институт клинической и экспериментальной медицины, да?

Сибиряк промолчал.

* * *

На деле все оказалось не так прискорбно, как выглядело на словах. Томский НИИ курортологии и физиотерапии давным-давно разрабатывал различные методики и лечебные технологии реабилитации. Здесь изучались как природные факторы – например, оздоровительное действие радоновых вод и иловых грязей, – так и влияние на организм человека электромагнитных волн и механических колебаний звукового и инфразвукового диапазона. В годы войны на базе НИИ размещался эвакогоспиталь, и, как прочитал Евгений на информационном плакате в холле, тут прошли лечение и реабилитацию более пятидесяти тысяч раненых солдат и офицеров. Это впечатляло. Значит, подход у здешних медиков серьезный.

Правда, собственно оздоровлением своего организма Евгению придется заниматься не здесь, а в Новосибирске: руководство НИИ предложило своим коллегам из Института клинической и экспериментальной медицины исследовать звуковые вибрации для профилактики и лечения нестандартных расстройств. Угорь был уверен, что тут не обошлось без вмешательства Дозоров. Видимо, признав свое бессилие в данном вопросе или намереваясь идти к решению двумя разными путями, Сибиряк «убедил» это самое руководство. Иначе как объяснить тот факт, что в Советском Союзе, в двух солидных научно-исследовательских заведениях, вдруг заинтересовались горловым пением шаманов и ритмом, задаваемым ударами по бубну в процессе камлания?

Как бы то ни было, в Новосибирск сейчас съезжались все те, кто пострадал во время штурма общины, а также те, кто раньше в этой общине обитал.

– Задание тебе, драгоценный мой Евгений, будет такое, – напутствовал Сибиряк, когда стопочка сопроводительных бумаг была собрана (Угорь поразился количеству бланков с печатями: зачем, для чего?! Разве нельзя было просто внушить докторам в Новосибирске, что это – настоящие пациенты, которые находятся на лечении? Тем более что так оно, по сути, и есть. Неужели Сибиряк подстраховывается на случай какой-нибудь внезапной проверки со стороны людей? Или, может, хочет, чтобы все было официально, чтобы результаты исследований стали общественным достоянием, попали не только в архивы Иных, но и в человеческие медицинские справочники?). – Ты поправляться – поправляйся, но и о работе не забывай. С тобою в одном здании окажутся не только твои коллеги, но и фигуранты по нашему делу. Разумеется, мы их опросили – как оказались в общине, чем там занимались, какова была итоговая цель? И метки всем проставили, чтобы не сбежали куда глаза глядят, чтобы не вышли на Хозяина, буде тот решится повторить задуманное и построить свой совхоз в другом месте. Но, сам понимаешь, без протокола что люди, что Иные бывают куда разговорчивей. Смотри, слушай, запоминай, анализируй. Разрешаю даже слегка провоцировать, вынуждать на откровенную беседу. Официальные наблюдатели там будут – аж из самой Москвы прилетели по распоряжению Гесера… ну и по распоряжению Завулона, разумеется, куда же без него. Плюс, конечно же, местные, новосибирские Дозоры будут следить за порядком. Но то – официальные представители. На тебя же я надеюсь как на человека, который будет внутри. Понимаешь?

– Понимаю, – мрачнея с каждым словом руководителя, кивнул Евгений. – Скажите, а когда вы решили меня заслать туда в качестве агента?

– Да сегодня и решил! – пожал плечами Сибиряк и провел ладонью по взлохмаченной шевелюре. – Вот как увидел тебя сегодня в таком состоянии – так и решил. Еще подумал: надо же, как повезло! Не зря же говорят – не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь, подумал я, у меня в этой клинике будет свой человек! И никакой легенды придумывать не нужно – симптомы у тебя те же самые, что и у остальных.

– А до этого вы, значит, своего человека заслать туда не планировали? – с сарказмом спросил оперативник. – Или, может, готовили на роль агента кого-то другого?

– Жень! – укоризненно поджал губы Сибиряк. – Ты меня снова подозреваешь в каких-то интригах. Так? Верно?

Угорь, послав к чертям субординацию, с досадой отмахнулся от начальника и примолк. А как не подозревать-то? Разве в жизни случается, чтобы все настолько гладко складывалось само по себе? Как говорится – ищи, кому выгодно. Евгений очутился в Томске аккурат в тот момент, когда Сибиряку срочно понадобился «свой человек» в больнице. И не просто очутился, а оказался в необходимом состоянии – то есть в глубоком обмороке, спровоцированном попыткой поднять свою тень. Если бы не поездка в областной центр – как скоро Угорь обнаружил бы свою болезнь, как скоро сообщил бы о «нервных припадках» руководству? Но повод для поездки нашелся – романтичная и несчастная ведунья со своими тревогами и подозрительный Захар с его мамашей.

А если бы Евгений попытался войти в Сумрак у себя дома, в райцентре? Сибиряк и туда бы экстренно примчался? Или они с Танюшей заранее по минутам рассчитали все телодвижения оперативника сразу после ее признания-просьбы?

Совершенно расстроившись от мысли, что ведунья может быть замешана в очередной перестановке фигур на шахматной доске, Угорь сказал на прощание Сибиряку:

– Знаете что, гроссмейстер? Вы Татьяне о результатах сами сообщите, хорошо?

Брови начальника взметнулись так высоко, а лицо приняло такое глуповато-изумленное выражение, что впору было засомневаться в собственных выводах. Однако участковый Денисов невольно научил Евгения не делать спешных выводов и не доверять выражению лиц Высших магов.

* * *

Москвичи не понравились Евгению с первого взгляда. Оба.

Один – кряжистый, нарочито простоватый на вид, в дурацкой кепочке и нейлоновой куртке – так хитро щурился, что даже октябренку стало бы понятно: дядя что-то задумал, и возможно, что-то нехорошее.

Второй, будто наглядная иллюстрация противоположности простачка, выглядел чересчур интеллигентно, был худ как щепка, носил строгий темно-серый костюм, а смотрел так печально, словно переживал сразу за всех страдающих и невинно убиенных. С позерами такого рода Угорь, к сожалению, изредка сталкивался в своем областном отделении – философствовать, плакаться и докладывать они любили куда больше, чем действовать. И немудрено: при такой невзрачной, незапоминающейся внешности им нужно постоянно напоминать о себе – хоть разговорами, хоть мимикой. Иначе пройдешь мимо – и тут же забудешь о его существовании.

Увидел он их только потому, что они позволили ему себя обнаружить. По прибытии в Институт клинической и экспериментальной медицины Евгения, невзирая на кучу привезенных бумажек, заставили заново пройти всю процедуру, необходимую для оформления карты, – рост, вес, флюорография, жалобы, все такое. Милая девушка в кабинете № 5 старательно заполняла со слов Евгения многочисленные скучные графы, и Угорь был абсолютно уверен, что в помещении они одни, пока дело не дошло до года его рождения.

– Одна тысяча девятьсот тридцать девятый, – терпеливо улыбаясь, в пятый раз за сегодняшний день (если учитывать еще и Томск) диктовал дозорный.

Вот в этот-то момент стена справа будто бы раздвинулась или, скорее, протаяла. Обычный человек, уже успевший посмотреть новую кинокомедию «Иван Васильевич меняет профессию», нашел бы много общего между сценой открытия портала в царские палаты и исчезновением внушительной преграды здесь и сейчас. Однако здесь и сейчас речь не шла о перемещении в прошлое. В образовавшемся проеме обнаружилось продолжение кабинета, где возле одного стола, но по разные его стороны, расположились присланные Гесером и Завулоном наблюдатели.

– Врет! – убежденно сказал неприятный простачок в кепочке.

– Ну почему же сразу врет? – с печалью в голосе возразил другой, со впалыми щеками. – Просто дезинформирует. Что в данной ситуации вполне объяснимо.

Угорь сразу понял, что спектакль разыгрывается не впервые. Наверняка этот прием они сегодня использовали на каждом Ином, который попадал в кабинет № 5. Медсестра наблюдателей не замечала, что лишний раз подтверждало, для кого стараются московские гости. Разумеется, эффект неожиданности должен был произвести впечатление на необычных пациентов, в большинстве своем – невеликой силы магов и шаманов, десятилетиями не покидавших насиженных мест, а теперь и вовсе оказавшихся в непривычной ситуации да в плачевном состоянии. Ну как же! Оказывается, они здесь не только под опекой врачей со страшными шприцами, но и под недремлющим оком представителей самых могущественных магов Советского Союза, а заодно и столичных Дозоров!

Евгений понятия не имел, какой реакции от него ждали, но решил не доставлять обоим удовольствия.

– Простите, я ошибся, – перегнувшись через стол, доверчиво улыбнулся он медсестре. – Одна тысяча шестисотый.

Увы, тут он просчитался. Потому что столичные гости не только не заткнулись, дабы переварить столь впечатляющую информацию, но и продолжили спектакль.

– А вот теперь врет! – улыбнувшись тонкими губами, удовлетворенно сказал «серый костюм».

– Обманывается! – возразил ему мужичок-простачок. – В шестьсот седьмом наши там собор спалили… случайно… со всеми записями о крещениях и смертях. А когда записи восстанавливали – по ошибке внесли в церковную книгу тысяча шестисотый вместо тысяча пятьсот девяносто девятого. – Он наконец обернулся к Евгению. – Так что ты, парень, на год старше, чем считал доселе. Меня, кстати, Семеном Палычем звать.

Он поднялся, подошел ближе и протянул руку. Девушка увлеченно заполняла карту, не обращая на возникшего из ниоткуда мага ни малейшего внимания. Угорь неприязненно покосился на протянутую ладонь, пахнущую дешевыми сигаретами – кажется, «Полетом». Евгений не имел ничего против крепкого табака, так что неприязнь была связана исключительно с дружелюбным жестом Темного. Мужичок с пониманием улыбнулся и добавил:

– Можно просто Семен. Ночной Дозор Москвы.

Надо сказать, эта фраза произвела на оперативника куда больший эффект, нежели явление наблюдателей. Не веря своим ушам, он вытянул шею, выглядывая из-за фигуры простачка, чтобы еще разок оценить мага в сером костюме. Тот, заметив интерес Евгения, с ироничной усмешкой пару раз отчетливо шевельнул поднятой ладонью – вроде как помахал, приветствуя:

– Артур, Дневной Дозор Москвы.

Угорь открыл было рот, чтобы как-то озвучить свое недоумение, но в этот момент медсестра подняла на него глаза и жизнерадостно осведомилась:

– А место рождения?

Неизвестно, чем окончился бы этот спектакль, но тут из коридора, где ожидали своей очереди на заполнение карты «загаринские» пациенты, донесся довольно громкий шум. Возле двери Угорь и Семен оказались одновременно.

Драка была уже в самом разгаре – благообразные старички, крепкие мужики и совсем молодые на вид парни от всей души мутузили друг друга. Чуть в сторонке две женщины неопределенного возраста таскали друг друга за волосы. Прямо под ноги Евгению бухнулся пожилой остяк и забился в конвульсиях, однако это не было похоже на последствия чьего-то удара. Просто он, видимо, забывшись, по привычке ринулся в Сумрак и тем самым спровоцировал нервный припадок. Хотя вообще-то способы перехода на «первое небо» у шаманов самые разные, так что это мог быть еще не сам припадок, а всего лишь попытка войти в транс для взаимодействия с магической энергией Сумрака. Но что бы это ни было, шаман из драки уже выключился. Зато другие останавливаться не собирались. Заметив, как Семен засучивает рукава своей не по погоде легкой куртяшки, Угорь придержал его за плечо:

– Вы серьезно?

– Не боись! – успокоил Семен. – Я тридцать лет занимался японской борьбой джиу-джитсу, пока у нас самбо не придумали.

– Я вообще-то имел в виду, что самое время использовать «дрему» или «смирительную рубашку»!

Москвич с сомнением оглядел бушующую толпу.

– А мне кажется, что сейчас любое использование магии только унизит и озлобит контуженных бедолаг. Чары спадут – а осадочек-то останется! В общем, чтобы обошлось без обид – мы лучше по старинке. Многоуважаемый Артур, – через плечо осведомился он у коллеги, – не желаете присоединиться?

– Благодарю вас, многоуважаемый Семен, – усмехаясь, с подчеркнутой вежливостью ответил Темный. – Как любили говорить в колледже Крайст-Черч, it's not my cup of tea.

– Ага. Ну что ж, тогда, Евгений Юрьич, бери на себя тех, что справа.

* * *

Бойцов довольно быстро удалось разнять, растащить, приструнить и даже обнаружить виновников-зачинщиков всеобщего безобразия. Разумеется, вдвоем бы Семен и Евгений не справились – основную часть работы проделали местные дозорные, с запозданием, но таки примчавшиеся на шум драки.

Угорь нашел в коридоре местечко посвободнее. Возвращаться в кабинет № 5 смысла, наверное, не было. Во всяком случае, пока. А вот постоять поглядеть – самое время. К тому же наиболее пострадавшим в массовой драке прямо тут оказывали помощь – лечили синяки и ссадины с помощью магии. Как ни был аккуратен боевой маг, разнимая дерущихся, но от рукопашной и ее последствий он давно уже отвык, так что сейчас с недоумением и какой-то истеричной радостью прислушивался к ощущениям. Ощущения подсказывали, что под глазом наплывает здоровенный фингал, а на затылке взбухает шишка.

Рядом с Евгением, отдуваясь, привалился к стене раскрасневшийся молодой человек с едва заметной бородкой и аккуратными модными бачками.

– А вы молодец, лихо деретесь! – похвалил он оперативника и протянул ладонь. – Артем Бурнатов, Светлый, пятый ранг, Ночной Дозор Североморска.

– Евгений. – Угорь пожал руку. – Североморска? Я не ослышался?

– Ох, простите! – Молодой маг явно смутился. – Никак не привыкну. Меня в качестве подкрепления прислали в Новосибирск, когда у вас тут… ну, в общем, когда здесь своих сотрудников стало не хватать. А вы откуда?

– Я руководитель маленького районного отделения в Томской области. Сюда прибыл на лечение.

– Ох, – совсем сконфузился Артем, – еще раз простите! – Потом, подумав, решился еще на один вопрос: – Раз из Томской области – значит, были участником событий?

– Да.

– Расскажете? – загорелся парень. – А то тут такие сказки гуляют, что прям не верится.

– Расскажу, – усмехнулся Угорь. – Только не сейчас, понятное дело. Думаю, времени для рассказов у нас будет предостаточно… Извините, Артем Бурнатов, кажется, я увидел знакомого.

Евгению действительно показалось, что в противоположном конце коридора он видит Остыгана Сулемхая. Почти год назад этот, безусловно, очень сильный Темный шаман умудрился исчезнуть, да так, что его следов не смог отыскать сам Аесарон, глава Дневного Дозора Томской и еще двух сопредельных областей. Конечно, впоследствии не без оснований возникло предположение, что Остыган мог все это время находиться в общине, а еще позднее Угорь лично в этом убедился. Обстоятельства же вокруг исчезновения годичной давности сложились такие, что невозможно было наверняка сказать, добровольно пожилой кет отправился в Загарино или, что называется, под конвоем. Евгению до сих пор аукался и отвлекающий маневр вампирши Анны Мельниковой из областного отдела, и украденный из служебного кабинета Ночного Дозора сейф, в котором находился принадлежавший шаману мощный магический артефакт «Всадник в красном». Кто и для чего украл сейф, а затем, так и не вскрыв, выкинул в сугроб, установить до сей поры не удалось.

После разгрома общины с шаманом-остяком беседовало исключительно руководство. Евгений искренне надеялся, что о дальнейшей судьбе «Всадника в красном», накачанного Силой не только самого Остыгана, но и нескольких поколений его предков, руководство шаману все поведало без утайки. Однако Угорь считал своим долгом лично подойти и объясниться. В конце концов, где-то в Сумраке до сих пор висит расписка Евгения, в которой он взял на себя ответственность за сохранность собственности Темного.

– А, дозорный… – после секундной заминки признал его кетский шаман. – Я тебя помню.

– Здравствуйте, Флегонт. Понимаю, что сейчас не самый подходящий момент, но мне бы очень хотелось пообщаться с вами. Потом, после оформления, найдете для меня минутку?

– Отчего ж не побеседовать? Всяко интереснее, чем слушать этих… – Остыган подбородком указал на собравшихся кучкой мужчин, еще недавно раздававших налево-направо зуботычины. – Они спорят, отберет ли заря очки у горы Арарат в конце сезона, а я даже не понимаю, о чем они калякают.

Угорь едва не рассмеялся: действительно, откуда бы пожилому таежному жителю знать о чемпионате СССР по футболу? С другой стороны, в Загарино было несколько телевизоров, а радиоприемники и репродукторы – так и вовсе почти в каждом доме. И пусть до этого Остыган много десятилетий жил посреди глухой тайги – но разве мог он за год, проведенный в общине, ни разу не застать трансляцию какого-нибудь матча? Ох, лукавил сейчас остяк, лукавил! Впрочем, как знать: может, в общине Хозяин поручил ему такое дело, которое не предполагало наличия свободного времени или шанса приобщиться к всенародно любимой игре.

– Уж не из-за этого ли потасовка началась? – сдерживая улыбку, спросил Евгений.

– Нет, – серьезно ответил шаман.

На самом деле потасовка началась, как впоследствии обозначил московский гость Семен, «из-за идеологических разногласий». Один из Темных, числившийся среди участников осады логова Хозяина, натуральным образом разнылся, сидя в очереди: дескать, никогда еще он не испытывал подобного унижения! Дескать, он, герой и вообще чародей заслуженный, вынужден ждать в коридоре, пока до него снизойдут люди. А все почему? А все потому, что какие-то дремучие безумцы организовали секту – никому не нужную, бессмысленную и опасную уже одним своим существованием. Это из-за них он покалечен, это из-за них он страдает, а они – вон, впереди него по очереди на прием к врачу!

В ответ ему аргументированно пояснили, что в общине велась спокойная жизнь со своими тихими радостями и прогрессивным сотрудничеством и что эта жизнь под крылышком у Великого могла бы продолжаться и до сего момента, если бы сводные отряды консервативных полудурков не привлекли в окрестности Загарино Ворожея-Неваляшку. И вот вместо того, чтобы сейчас тихо-мирно заниматься работой или валяться на пуховой перине, жители свободной во всех смыслах общины вынуждены торчать в закрытой лечебнице и терпеть присутствие тех, кто нарушил их покой.

С другого конца коридора заметили, что «этот ваш Хозяин» – не такой уж Великий, если позволил сумеречной твари расколошматить свои укрепления. А что до крылышка – так он давно уже этим крылом махнул, трусливо сбежав с поля боя.

Ну и понеслось.

Евгению не верилось, что ни новосибирский Дозор, ни наблюдатели из столицы не могли предусмотреть такого рода стычек. Ну не глупость ли – собрать в одном помещении тех, кто еще несколько дней назад противостоял друг другу отнюдь не в спортивном состязании? Да, конечно, многие члены общины удерживались внутри силой, угрозами и обманом, но многие – далеко не все. Пусть в коридоре отсутствовали Ленька, «цыган», Михальчук и другие наиболее активные и опасные подручные Хозяина, но ведь и остальные – далеко не подарок, особенно для тех, кто накануне лишился в этом противостоянии знакомых и коллег по работе! Почему же дозорные-охранники в массе своей находились в фойе при входе в институт, а не в месте скопления вчерашних врагов? Разгильдяйство? Возможно, хотя и сомнительно. Скорее – намеренная провокация. Вот только ради какой цели? Евгению не хватало данных, чтобы проанализировать всю картину и сделать хоть какие-то выводы.

* * *

«Лечебные процедуры» заключались в многократном прослушивании разного рода мелодий, отдельных музыкальных фраз, упорядоченных перестуков и длинных протяжных звуков на определенной высоте. Специалисты института раскладывали симфонию Михальчука на отдельные составляющие и пытались опытным путем выяснить, что именно из этого пагубно воздействует на психику Иных – партия какого-то одного инструмента или комбинация нескольких. В данном смысле выбор дозорных, присланных для подкрепления, оказался не случаен – скажем, тот же Артем Бурнатов из Североморска в недавнем, еще человеческом своем прошлом был хорошим пианистом, выступал в составе филармонического оркестра Мурманской области. Теперь же помимо надзора за собранными в клинике Иными ему приходилось по заданию местных ученых-исследователей наигрывать на фортепиано отдельные кусочки симфонии то в одной тональности, то в другой. Кусочки эти записывались на пленку, анализировались при помощи какой-то специализированной аппаратуры, очищались от шумов и включались во время процедур. Точно такие же задания получали и присланные из разных уголков Советского Союза Иные-скрипачи и Иные-саксофонисты.

Другая группа ученых и врачей работала непосредственно с приглашенными «здоровыми», не попавшими под воздействие симфонии, шаманами – теми, которые славились своими способностями даже в среде Иных. Одного горлового окрика таких специалистов хватало для того, чтобы птицы падали замертво, а деревья сбрасывали листву. Бубен с колотушкой в их руках превращались не только в атрибуты «изгнания духов», то есть исцеления больных людей, но и в грозное оружие против себе подобных. Угорь еще несколько лет назад считал бубен эдаким костылем для не слишком сильных Иных, чья магия, как и магия ведьм, подвязана на природные факторы. Кому-то для взаимодействия с Сумраком требуются пассы руками, на самом деле совсем не обязательные и не несущие какой-то особой функциональной нагрузки, кому-то необходимы «магический шар» и черные свечи, ну а этим – свой собственный, аутентичный атрибут. Однако, уже став руководителем районного отделения, Евгений столкнулся с тем, что и сам по себе бубен, и свойства звука, извлекаемого из него колотушкой, в схватке могут стать не менее опасными, чем заряженный артефакт или боевой жезл. И как тут не вспомнить Химригона, Высшего шамана, на глазах у сотен Иных менявшего реальность с помощью камлания? В конце концов, именно его, Химригона, совместные с цыганской колдуньей усилия позволили сводным отрядам Темных и Светлых хотя бы увидеть Неваляшку…

Вот только раньше и Угорь, и все остальные связывали процесс камлания исключительно с магией. Им казалось само собой разумеющимся, что это – такой вот немного забавный, зрелищный способ взаимодействия с энергией Сумрака. Разве пришло бы кому-нибудь в голову изучать свойства ритма? Нет, точно так же, как никто никогда не пытался измерить температуру файербола или длину «плети Шааба». Работает? И замечательно! А как и почему работает – такими подробностями забивать себе голову никто не собирался. Оценивалось исключительно то, что у более сильных магов файерболы крупнее, а «плети» – длинней.

Евгений в числе добровольцев вызвался сотрудничать с первой группой ученых. Кому-то ведь надо быть тем самым подопытным кроликом, лабораторной мышью, препарируемой лягушкой? Неприятные ощущения и последствия «процедур», к счастью, оказались минимальны. Да, при прослушивании некоторых отрывков вдруг сами собой принимались дрожать пальцы, подергивались мелкие мускулы на лице, а в ушах начинала шуметь и пульсировать кровь. Задачей Евгения было очень точно определить момент, когда возникал дискомфорт, и уведомить об этом медиков. Тут же начиналась движуха, специалисты бегали, спорили, уточняли и фиксировали какие-то данные. Чаще всего в эту минуту чьи-то проворные руки совали подопытному стакан горячего сладкого чаю, или шоколадку, или рюмку коньяку, или бумажную упаковочку с витаминами. От последствий это, конечно, не избавляло, но помогало организму справляться с очередным стрессом.

– Смотри, чтобы они тебя совсем не уморили! – возбужденно говорил Сибиряк, когда вечерами Угорь звонил ему с отчетом о прожитом дне. – Ты мне еще нужен! – И он тут же переключался на деловой тон: – Как там москвичи? Чем заняты?

– Смилуйся, государыня рыбка! – отвечал ему Евгений. – Откуда ж мне знать, чем они заняты? Они могут сейчас у меня за спиной стоять, разговор наш слушать, а я их и не почую.

– Ты поаккуратнее с ними! – озабоченно советовал руководитель. – А что Остыган? Удалось что-нибудь полезное у него выяснить?

Последний вопрос неспроста задавался регулярно, при каждом телефонном разговоре. С Флегонтом Бочкиным (или Остыганом Сулемхаем, что в переводе с кетского означало «Дикий с Красной горы») у Евгения сложились весьма интересные отношения. С одной стороны, Темный шаман до сих пор негодовал из-за того, как дозорный распорядился вверенным ему артефактом. Шутка ли?! Еще дед Остыгана начал сливать в эту детскую игрушку – оловянного солдатика на коне – излишки Силы, с которой работал во время камланий. Затем отец продолжил. Ну и сам потомственный шаман внес отнюдь не самый скромный вклад. «Всадник в красном» обладал по-настоящему чудовищной энергией. Именно поэтому Евгений в свое время решил изъять артефакт у спешащего на самолет Флегонта Бочкина – нельзя было позволить этакой атомной бомбе покинуть район в неизвестном направлении. Мало ли для чего Темные решат использовать хранящуюся в нем Силу? А поскольку Угорь оформил изъятие по всем правилам, с распиской, теперь, по логике, шаман имел полное право требовать у Ночного Дозора области компенсацию за такую серьезную потерю. Негодование его было оправданным, вот только Евгений никак не мог понять, насколько серьезны угрозы пожилого кета. Потому что уже через минуту остяк запросто мог переключиться на другую тему и начать рассказывать Светлому оперативнику подробности жизни в общине. Иногда наводящими вопросами дозорному удавалось перевести беседу в нужное русло. Иногда после этого в словах шамана проскальзывало действительно что-то полезное, поучительное или заставляющее посмотреть на предмет вопроса под другим ракурсом.

– А что, действительно ли этот ваш Хозяин – сын Первого Шамана Дога?

– Кто знает, кто знает… – Остыган потер грубой ладонью редкую щетину на подбородке. – Отец Небо о том ведает, да еще духи, что веками слетаются, дабы минутку отдыха провести в густых ветвях Шаманского дерева, а больше никто не может знать. Но пробовал ли ты разговорить Отца Небо? Пробовал ли пробудить язык и уста духов своим вопросом? Чем готов ты оплатить такое знание?

– Тоже мне – знание! – нарочито пренебрежительно ответил Угорь, провоцируя продолжение разговора. – Мне-то разницы никакой, родственник он Великому Шаману или так, седьмая вода на киселе. Просто я про Дога много всего читал – и мифы, придуманные людьми, и легенды, написанные Иными для людей, и документы, хранящиеся в архивах Ночного Дозора. Действительно, великий был чароплет! А вот сын во всех летописях упоминается один-единственный – тот самый, которого Дог, спасая от расправы, в гагару с черным пером обратил. Но ведь тот сын погиб… Значит, не может быть ваш Хозяин потомком Первого Шамана!

– Как знать, как знать… Слыхал ли ты, дозорный, что одно из прозвищ Хозяина – Каскет?

– Слышал что-то такое.

– А ведаешь ли ты, что означает это имя на языке кетов?

– Ну, вторая часть прозвища, «кет», – это, по всей видимости, «человек». Правильно? А «кас»… Кажется, солнце?

Шаман, с деланым равнодушием покуривая трубку, позволил Евгению самому добраться до вывода.

Вывод, конечно, напрашивался самый элементарный. В старину на Востоке, в Средней Азии и в Китае обращение к сильным мира сего «луноликий» или «солнцеподобный» было в порядке вещей. Да и в средневековой Европе французский король Людовик XIV звался не иначе как Le Roi Soleil. Если бы дело касалось какого-то другого шамана или местного князька – Угорь отнес бы подобное прозвище к числу преувеличений, без которых ни одна легендарная личность не обходится в летописях. Что лесть, что желание наделить правителя поистине мистическими качествами – все это являлось нормой, какую эпоху ни возьми.

Вот только Угорь прекрасно помнил, что по одной из легенд Великий Шаман Дог взял в жены Солнце. Уж как там вышло на самом деле – было ли это очередным преувеличением, свойственным народным сказаниям, или за поистине небесным именем стояла некая реальная женщина, – теперь уже не понять. Но если это была женщина, какая-нибудь местная правительница, которую все окрестные племена за ослепительную красоту называли Солнцем, и если в ее браке с Догом на свет появился ребенок… Тогда имя Каскет – «кас-кет» – обретало совсем иное значение и принималось играть совсем другими оттенками красок. Не на это ли намекал Остыган? Разумеется, на это. Вот только насколько небезосновательны подобные намеки?

Евгений задавал остяцкому шаману и другие вопросы, которые волновали его с тех самых пор, как ведунья Танечка случайно оставила в кабинете томик легенд разных народностей Западной Сибири и Крайнего Севера. Например, как и когда погиб Дог? Да и погиб ли вообще? По логике сказаний, в те времена не было ни одного Иного, сравнимого по силе с Первым Шаманом. Ну, пусть легенды в сборнике охватывали только определенную местность. И что же? Пришел в болота и леса Самоедья какой-то африканский колдун или жрец североамериканских индейцев – и победил Дога? Слабо верится. Может, он сам покинул Сибирь и перебрался на другой континент? Или насовсем ушел на «седьмое небо» – таинственный и недоступный седьмой слой Сумрака, куда, согласно тем же мифам, уже разок-другой захаживал? Или развоплотился – к примеру, от усталости или разочарования?

Поразительно, но информации об окончании блестящей во всех отношениях жизни Дога не было не только в сборнике мифов, но и в документальных свидетельствах той эпохи. Жил-был по-настоящему Великий Иной, и передавались из уст в уста рассказы о его похождениях и подвигах, а потом вдруг раз! – и вырезали целый кусок истории, да так, что даже на уровне слухов ни одного факта не просочилось. Вопрос – кому же это было нужно? Настоящий ребус! Сам ли Дог стер, замел, уничтожил все следы и свидетельства, ведущие к разгадке? Или это произошло на сотню-другую лет позднее, когда все достоверные факты по какой-то причине были засекречены? Кем засекречены – это уже вроде проще. Только Инквизиция обладает такой характерной особенностью – замалчивать что-то слишком уж важное, по ее мнению.

А Дог – это действительно важно? Или это всего лишь праздный интерес, вызванный прочтением самой заурядной, изданной даже не Иными, а обычными людьми книжки? Евгений, как ни силился, не мог разобраться в своих ощущениях.

* * *

– Евгений Юрьевич, а каково это – столько прожить? – спросил однажды навестивший «больного» Иной-музыкант Бурнатов.

Отчество Евгения, а заодно и его реальный возраст Артем выяснил буквально на следующий день после драки возле кабинета № 5. Во всяком случае, по имени-отчеству он его стал называть практически сразу, а вот интересующий вопрос задать долгое время стеснялся.

Угорь усмехнулся:

– Ты будешь разочарован моим ответом, Артем. Так сложилось, что я не помню всех этих лет.

– Как это? – неподдельно удивился молодой маг. – Амнезия? Вам стерли воспоминания?

– Ну, не то чтобы стерли… – задумчиво проговорил оперативник. – Есть такое старинное заклятье… здесь, на территории Советского Союза, им никто никогда не пользовался. Да и в царской России, насколько мне известно, тоже. Название заклятья переводится с латыни как «Каждый раз» – собственно, это единственное, что я знаю. Ни кто его изобрел, ни кто его применил, да за какие такие прегрешения… В общем, если ты слышал про реинкарнацию, ты примерно поймешь, в чем суть. – Артем слушал, распахнув глаза и раскрыв рот, что даже несколько развеселило Евгения, несмотря на грустную тему. – Нет-нет, моя душа ни в кого не переселяется. Просто через некие неравные промежутки времени я забываю все, что со мной случилось, все, из чего состояла моя жизнь. Хуже всего, что при этом я всегда оказываюсь вдалеке от мест, успевших стать привычными. Никакой привязки, никакой подсказки. Чистый лист. Будто родился новый человек. Вернее, Иной, поскольку способности сохраняются. Вот только как их применять – этому приходится учиться заново. Мозгов не прибавляется, опыта тоже. Вечно молодой и глупый – это сильно напрягает, поверь. А снять заклинание может только тот, кто его наложил. Уж и так пробовали, и эдак – бесполезно.

Артем прошелся по палате, задумчиво потирая кончик носа. Палата была четырехместной, но сейчас соседи Евгения отсутствовали. Было мрачновато – на улице сыпал снежок. Тусклый рассеянный свет едва проникал сквозь давно не мытое снаружи окно. Какой-то случайный лучик запутался в гранях стеклянного кувшина с водой, стоящего на подоконнике, и причудливым пятном распластался возле койки, рядом с тапочками Евгения. Почему-то это пятно создавало иллюзию холода. Вроде и из щелей не дуло, и пижама на Евгении была теплая, хоть и казенная, но вот стоило посмотреть на бесформенный блик – и сразу делалось зябко.

– И как часто такое происходит? – спросил Артем, и Угорь с неохотой оторвался от созерцания луча.

– М-м? По-разному, – пожал он плечами. – Когда пятьдесят лет, когда – сто пятьдесят. В последний раз – в тридцать девятом. Я очнулся за столиком в гостиничном ресторанчике в городке Чарджоу, что в Туркмении. Ни зачем я туда приехал, ни откуда – никакой информации.

– Можно же было обратиться в местный Дозор!

– Можно, Артем, можно. Только для этого нужно было знать про Иных, про Дозоры и так далее. А я в тот момент не помнил даже, как меня зовут. Хорошо, какие-то бумаги при себе имелись, вроде телеграммы до востребования, которую я получил накануне в местном почтовом отделении. Ни документов, ни записной книжки… Попал в больницу с диагнозом «полная потеря памяти». Милиция пыталась найти обо мне хоть какие-то сведения, рассылала запросы. Потом… ну, в общем, это довольно грустная и длинная история. Хотя, конечно, не такая длинная, какой могла бы быть, если бы я помнил все, начиная с семнадцатого века.

– Ну а потом? Что происходит потом? Вы же наверняка начинаете искать то место, где вы жили, где работали, и тех людей, с которыми общались до амнезии?

Евгений снова скривил губы в невеселой усмешке. Как бы объяснить этому симпатичному юноше, что «потом» все им перечисленное становится совсем не важно? Многие Иные, когда с течением времени отсутствие перемен в их внешности начинает выглядеть для окружающих слишком очевидным и подозрительным, меняют место жительства, приспосабливаются к новому окружению и новым условиям. Заклятье «Каждый раз» лишило Евгения возможности самостоятельно выбирать район, где хотелось бы обосноваться. Зато оно же гуманно избавляло от такой страшной проблемы, как привязанность. Иногда, по весне, Евгения начинало тянуть в какие-то неведомые края, и ему даже казалось, что он смутно помнит улицы, дома и лица… Но нет – это была всего лишь игра воображения, которое старалось заполнить лакуны памяти хоть какими-то образами.

– Потом чаще всего меня встречает кто-то, кто знал меня по прошлой «инкарнации». Или меня удается отыскать тому отделу Дозора, в котором я когда-то служил. Мне сообщают подробности, которых я не помню и которые для меня уже не имеют значения. Ну, вот представь, я тебе сейчас поведаю, что ты в прошлой жизни обожал помидоры и терпеть не мог Моцарта. Что тебе даст такая бесценная информация?

Бурнатов снова задумался, пытаясь примерить на себя ситуацию. Угорь мысленно пытался раскрасить студеную кляксу в оранжевый цвет.

– Помидоры я, скажем, и сейчас обожаю. Но такого рода факты действительно значения не имеют.

– А что имеет? Ты мог любить девушку – но теперь ты ее не любишь, просто потому что не подозреваешь о ее существовании. Ты мог вести расследование – но теперь тобой забыты все значимые факты. У тебя мог быть лучший друг и самый замечательный в мире напарник, и ты даже не представлял себе, как сможешь без них обойтись, как проживешь без них хотя бы день, – но ты уже прожил без них не день и не два, а несколько месяцев или даже лет.

– Что же, – ощетинился вдруг Артем, – по-вашему, в жизни нет ничего ценного? Все, что происходит, не имеет никакого значения, все можно бросить, оставить – и начать где-то в другом месте с нулевой отметки?

– Наоборот, – возразил Евгений, люто ненавидя холодное пятно на полу. – Все, что происходит, – невероятно важно, но важно исключительно здесь и сейчас. Важен Свет, который остается с тобой. Важно, если кто-то, уже благополучно забытый, поминает тебя добрыми словами. Важно, если то главное, что тебе удалось создать, продолжает где-то существовать даже в твое отсутствие… Тьфу на тебя, Артем Бурнатов из Североморска! Тебе удалось склонить меня к пафосу и морализаторству!

– Да идите вы! – обиделся Артем. – Я с вами серьезно, а вы…

В дверь палаты негромко постучали. Бурнатов, так или иначе собиравшийся уйти, распахнул створку. На пороге стояла Вера.

– Здравствуйте, – сказала она Артему, потом нашла взглядом Евгения. – А я тебе вещи теплые привезла.