Schere. Stein. Papier.

После обеда битых двадцать минут мы стояли под дверью Грея, играя в камень-ножницы-бумагу. Обед, один из трех вариантов в моем не слишком большом репертуаре, был съеден в молчаливом недоверии: папа предложил нам с Недом разобраться в комнате деда.

– Ты иди, – сказал Нед. Камень тупит ножницы.

– Сам иди, – отозвалась я. Бумага камень завернет.

– Может, договоримся фифти-фифти?

Я заходила в комнату деда один раз за весь год, сразу после похорон. Нед уезжал в Лондон, в колледж искусств, папа едва держался и безвылазно сидел в «Книжном амбаре», притворяясь, что все в порядке, поэтому к Грею вошла я. Не глядя по сторонам, я развернула мусорный мешок и сгребла туда дезодоранты, пивные бутылки, грязные тарелки и полупрочитанные газеты (дедовская философия уборки – Hic sunt dracones).

Затем я пошла по дому, собирая вещи, видеть которые было невыносимо: огромную оранжевую утятницу, приносящего удачу японского кота, любимый клетчатый плед Грея, неровную глиняную пепельницу, которую вылепила я, десяток маленьких будд, расставленных по полкам, – и унесла все это в сарай. Папа либо не заметил, либо нарочно ничего не сказал, даже когда я передвинула мебель, чтобы закрыть зарубки цветными карандашами, отмечавшие рост мамы, Неда, меня и иногда даже Томаса.

После этого я закрыла дверь в комнату Грея, и с тех пор туда не входили.

Бумага камень завернет. Я выиграла.

– Ну и пожалуйста, – пожал плечами Нед, делая вид, что ему все равно и по фигу. Но и он медлил почти минуту, взявшись за дверную ручку, прежде чем повернуть ее. Ногти у него порозовели. Когда он толкнул дверь, она скрипнула. Я задержала дыхание, но рой саранчи не вылетел, землетрясения не произошло – все было так, как год назад.

Что не есть гут, потому что повсюду книги. В два ряда на полках стеллажей от скрипучего пола до косого потолка. Сложены в штабеля у стен. Задвинуты стопками под кровать. Сталагмиты слов.

Нед пролез мимо меня, решительно подошел к окну и рывком распахнул шторы. Я с порога смотрела, как вечерний свет залил комнату, освещая море книг и поднявшиеся пыльные торнадо.

– Ого, – произнес Нед, осматриваясь. – А папа говорил, ты прибралась.

– Я и прибралась! – Я стояла на пороге, не решаясь войти. – Ты где-нибудь видишь заплесневевшие кофейные кружки?

– Да, но… – Нед начал открывать дверцы шкафов и вытаскивать содержимое. В ящиках комода тоже оказались книги. Открыв гардероб, Нед протяжно присвистнул.

Он ничего не сказал, но уставился в недра шкафа, будто увидел нечто странное. Вроде исчезающей тетради дробь дыры во Вселенной.

– Нарнию нарыл или что?

– Гротс…

– Что там? – Я шагнула в комнату, не сводя глаз с Неда, чтобы не глядеть на повсюду развешанные фотографии нашей мамы и на огромную картину над кроватью.

– Гротс, – повторил Нед, не поворачивая головы, будто разговаривая с гардеробом. – Блин, Готти, здесь его обувь.

Вот где таился рой саранчи…

– Я знаю.

– Невыносимо смотреть? – Нед сочувственно посмотрел на меня и присел на круглый стул для пианино. Когда Грей поднимал себе настроение домашним винцом, он распахивал свою дверь и фальшиво барабанил хиты из мюзиклов. «Не точность важна, а громкость», – рокотал он, не слушая наших возражений.

Нед пробежался пальцами по клавишам. Раздались дребезжащие звуки, будто пианино было набито консервными банками, но я узнала мелодию.

Папа оставил на кровати стопку заготовок для картонных коробок. Я подошла с другой стороны, чтобы не видеть картину на стене, и начала собирать коробки, избегая прикасаться к кровати даже через чехол. Здесь спал Грей. Через двадцать четыре часа его сны сотрет Томас.

– Господи, да тут работы на месяц! – воскликнул Нед, ничего не делая. Брякнув по клавишам финальный аккорд, он принялся крутиться на стуле. – Ты не обязана этим заниматься, это же папа все решил.

– Сам ему скажешь или мне сходить?

– Ха. – Он прошел мимо меня к куче книг и начал в ней рыться, не столько разбирая, сколько перекладывая, листая и что-то вычитывая. – Гротбэг, как считаешь, что Томас учудил?

– В смысле? – я нахмурилась, глядя в коробку. Я старалась выровнять книги идеально перпендикулярно, но одна покоробилась от воды – ее уронили в море – и своей кривизной все портила.

– Из-за чего его сюда загнали, – нетерпеливо пояснил Нед, – в деревню, в глушь, в Холкси?

– Загнали?

– Да ладно, сказочки это все про лето на малой родине, – Нед помахал книгой. – Такие дела вдруг не делаются, да и билет на самолет влетел им в кругленькую сумму. Нет, это точно в наказание – или его услали подальше от того, что он натворил. Могу поспорить, он устроил ремейк Мистера Татла.

Мистером Татлом звали хомяка Томаса. Пушистик сбегал семнадцать ночей кряду, пока отец Томаса не узнал об этом и не купил висячий замок.

«О боже! – горестно вопил Томас при виде клетки, которую сам же открывал пять минут назад. – Мистер Татл снова выбрался! Я у Гротс переночую, вдруг он там».

Его сумка бывала уже собрана.

– Колись, – донимал меня Нед. – Уж ты-то знаешь, кто такой Томас!

Хм, а мне даже в голову не пришло поинтересоваться, почему Томаса срочно отправили домой.

Громкий стук в дверь спальни вломился заодно и в мои мысли.

– Эй, Оппенгеймер, чего на звонки не отвечаешь? Я тебя обыскался, ты видел распи… – Заметив меня, Джейсон осекся и заметно переключился в другой режим: отступил назад, прислонился к стеллажу у двери, лениво улыбнулся и поправился: – Привет, Оппенгеймеры.

Мое горло сыграло в «камень-ножницы-бумагу», остановившись на «камне».

– Готти. – На этот раз Джейсон не отводил взгляда. Голубые глаза искали мои, пока он тщательно взвешивал слова: – Привет еще раз. Как дела?

У меня в руке была книга, а другой я судорожно шарила в воздухе, стараясь за что-то ухватиться, пока мы с Джейсоном смотрели друг на друга.

Нед бросил книгу, которую держал, на один из сталагмитов, который тут же рассыпался, перескочил через груду книг и подставил Джейсону кулак для приветствия.

– Черт, приятель, – сказал Нед, когда они обменялись замысловатым рукопожатием, в котором было задействовано много больших пальцев. – Опять Найл психует?

– Как обычно. – После приветствия Джейсон снова переключился на замедленный режим движения и вздохнул: – Готов?

– Гротс, – обернулся ко мне Нед практически из коридора, – а разберешься за меня? Моя благодарность не будет иметь границ.

Я сосредоточенно собирала вторую коробку, заупрямившуюся на углах.

– А что мне за это будет?

– Я забыл, у нас репетиция «Фингербанда». Ты книги в машину перетащи, а я обещаю убрать останки… – Когда я гневно взглянула на него, Нед негромко добавил: – Его одежду.

– Серьезно? – Я не понимала: то ли Нед пытается отделаться от работы, то ли хочет оградить меня от остального – от обуви Грея. От фотографий. От Колбасы.

Я собралась с силами и взглянула на картину на стене. Мой последний зачет по рисованию. Трудно быть нормальной в семье, где есть Дамблдор, Питер Пэн и Эксл Роуз, а в подругах ходят художницы в браслетах. Я попыталась нарисовать канал. На школьной выставке, едва взглянув на мою работу – огромная синяя сосиска, – папа окрестил ее «The Wurst». Нед ржал до икоты. Я притворилась, что мне все равно, и тоже посмеялась.

«Брось, Готс. – Грей положил мне на плечо огромную ручищу. – Ты не побоялась попробовать что-то новое. Думаешь, твой братец взялся бы за то, чего не умеет? – Мы некоторое время смотрели на картину, и дед добавил: – Твоя мама любила синий цвет».

Я с трудом отвела глаза от синей Колбасы. Нед нетерпеливо ждал в дверях, пока я что-нибудь решу.

– Договорились, – сказала я.

– Молодец, Гротс! – заорал он, исчезая в гостиной. – Джейс, я только соберусь, встречаемся в пять!

И я осталась наедине с Джейсоном в первый раз со дня смерти Грея.

Нежный как закат, Джейсон улыбнулся и промолвил:

– Марго.

Из-за того, как между нами все закончилось – эсэмэска, посланная из-за сотни миль, – у меня не было шанса его отпустить. Я затолкала свое разбитое сердце в коробку вроде той, в которую сейчас паковала книги, и стала ждать. И теперь, когда Джейсон произнес мое имя, оно затопило комнату.

Я могла растаять, растрогаться до слез. Вместо этого я с ужасом улыбнулась, скаля зубы, попыталась ответить и…

…

   …

      …

         …

Неловкую паузу нарушил Джейсон:

– Ну… как поживаешь?

– Отлично! – слишком громко и поспешно ответила я и пискливо продолжала: – А как…

Черт. Из головы вылетело все, что касается Джейсона. Прошлым летом мы общались ежедневно, осенью я не отлипала от него по Интернету, но, хоть убей, не припоминаю, в какой колледж он поступил.

– Ноттингем Трент, – помог он, вяло поведя плечом, неотрывно глядя мне в глаза. – Ничего, нормально.

Из комнаты исчез воздух, в моих легких его тоже не осталось, когда Джейсон отклеился от дверного косяка и двинулся ко мне. На секунду показалось, что он обнимет меня, и я забуду весь этот ужасный год, и у меня снова будет тот, кому можно принадлежать. Но Джейсон с размаху уселся на кровать рядом с полупустой коробкой. Я вздрогнула.

Джейсон так близко от меня и комната Грея – это слишком. В октябре, одна в опустевшем доме, много недель пытаясь понять, чем мы были друг для друга, я спросила Джейсона. И он написал эсэмэску: «Думаю, пока мы можем быть только друзьями». Пока. Я ухватилась сердцем за это уточнение, а теперь Джейсон сидит рядом. Я стиснула коробку, пытаясь отдышаться, и начала старательно складывать туда дневники, избегая глядеть на Колбасу. Чтобы не вспоминать, как Джейсон тоже над ней смеялся.

– Эй, мечтательница! – Он коснулся моей руки. – А ты как год прожила?

Едва он это сказал, в коробке произошло движение. Она перестала быть коробкой с книгами, превратившись в коробку с пустотой. С точками на белесом экране телевизора. Как тетрадь на парте, когда меня оставили после уроков.

Но не совсем как тогда.

На этот раз невидимый телевизор словно настраивался, точки складывались в картинку, закручиваясь, как струи дыма, – даже потянуло праздничным костром. Появился проблеск света. У меня задрожали пальцы: этого не могло происходить, особенно в присутствии Джейсона. Я нагнулась поглядеть, уж не бросил ли он в коробку сигарету, и, могу поклясться, увидела клетчатый плед, который мы стелили на пикниках. Появилась наша лужайка, заросшая нарциссами. Послышалась музыка. Я протянула руку и почти коснулась…

– Марго? Готти? – сказал Джейсон. – Ты будто…

Его голос звучал издалека. Я чувствовала, что меня куда-то тянет,

Я закрыла глаза. Вселенная сжималась и расширялась.

Когда я открыла глаза, то снова стояла в спальне Грея, только уже стемнело, Джейсон куда-то делся, и только что произошел наш первый поцелуй.

По крайней мере, так мне казалось. Воспоминание было настолько живым – и зрительные образы, и звуки, и запахи, и ощущения. Я чувствовала кусачий плед, на котором мы лежали, вдыхала дым от костра. Я помню вкус пива на его языке и жесткую щетину, царапавшую мне щеки. Начало лета тайных поцелуев, чего-то, принадлежавшего только мне.

И внезапная потеря Джейсона, такая реальная и болезненная, что я готова была заплакать.

Я прерывисто вдохнула, силясь наполнить легкие, которые совсем съежились. Меня переполняла боль от потери Джейсона и от встречи с Джейсоном, поэтому лишь через секунду я переключилась на то, что происходит в последние часы, и подумала: что за фигня?

Ко мне вернулась мысль, которую после отсидки в классе я загнала подальше, – что нельзя больше часа грезить наяву и что после я не должна оказываться одна и в темноте. Почему я не помню, как Джейсон вышел или попрощался? Что было в этой коробке? Я словно смотрела в перевернутый телескоп, в иное измерение, в то время, когда Грей еще был жив.

«Кротовая нора». Однонаправленная метрика. Но тогда…

Спотыкаясь, я подошла к двери, включила свет и огляделась.

Книги исчезли, коробки тоже. На полках едва заметные пыльные следы – призраки книг. Опустевшая комната кажется меньше. Потолок стал ниже, стены будто сдвинулись.

Возможно, в этом виновата паника – я не помню, как собирала и выносила книги. Опустившись на пол, потому что ноги забыли, как держаться прямо, я начала думать.

Я коснулась черно-белого марева в коробке и оказалась в прошлом лете с Джейсоном. Оптическая иллюзия? Греза? Готти, ну нельзя же всерьез думать, что это тоннель во времени?

Книги убраны, комната пуста – это сделала я, больше некому. В кармане запищал телефон – эсэмэска от Джейсона: «Рад был снова увидеться…» Ничего о том, что меня засосало в коробку, но, может, об этом не пишут в эсэмэсках? Сообщение заканчивалось многоточием, будто еще не все сказано и многое остается впереди.

А может ли тоннель во времени быть зонированным? Справа – прошлое лето, слева – комната Грея, и одномоментно можно находиться либо там, либо здесь?

Это все объясняет. Кроме того, что я точно сумасшедшая.

На кровати осталась последняя коробка, и я встала, чтобы в нее заглянуть. Дрожащими пальцами я перебирала содержимое в надежде найти нечто, объясняющее мои видения. Способное убедить меня, что я не теряю рассудок.

В коробку был свален всякий хлам. Рамка с фотографией моей матери, когда ей было на несколько месяцев больше, чем мне сейчас. Мы так похожи, что больно смотреть. Стопка дневников Грея. Дед записывал буквально все: новый рецепт спагетти с абрикосами (не вру!), о находке птичьего гнезда на лужайке и как деревенский магазинчик временно перестал продавать «Мармит» (из всей семьи его ел только Грей).

Пальцы уже скребли по картонному дну коробки. Признав поражение, я сказала себе, что я все это выдумала. Отключилась на несколько часов, и все. Заснула стоя, как лошадь в деннике, и увидела сон о Джейсоне. Нажав подбородком на кнопку выключателя, я понесла коробку к дряхлому дедовскому «Фольксвагену-жуку».

Машина стояла на травянистом пригорке, накренившись к забору. Клиренс у «жука» настолько маленький, что папа еле-еле переваливает через «лежачих полицейских», когда ездит в «Книжный амбар». Стоя на покатом склоне, я пристроила коробку на колено, чтобы дотянуться до ручки багажника, но едва я его открыла, коробка съехала, опрокинулась, и на траву вывалилась куча монет и страниц.

– Scheisse! – Опустившись на четвереньки, я принялась шарить в траве, как попало запихивая в коробку открывшиеся дневники.

Из окна кухни падал свет, и мое внимание привлекли строчки, выведенные корявым почерком деда: «Буковые листья на огне. Вот бы стать викингом».

Картофельный салат. Грей имел в виду kartoffelsalat, немецкий салат, который подают с горчицей и уксусом, а не с майонезом (читайте: не окончательно испортив). Картофельным салатом открывался прошлогодний пикник в честь летнего солнцестояния. Вечер моего первого поцелуя с Джейсоном. Вообще моего первого поцелуя.

Сердце сделало перебой. Это же все объясняет! Сегодня на физике мы изучали пространство и время, а потом я читала дневники, раскладывая их по коробкам. Вот почему мне так ярко приснилось, что Нед еще дома, я дружу с Соф, а Джейсон мне улыбается… Вот почему мыслями я унеслась в прошлое лето. Я не лежала на пледе и не вдыхала дым от костра. Я все придумала.

Потому что иначе придется признать существование тоннелей во времени, которые уже дважды открывались за сегодняшний день. Завтра приезжает Томас, мне и так хватает, о чем думать.

Я захлопнула дневник Грея.