Ночь, когда никто не поверил, что я Аллен Гинзбёрг

Я поехал аж в Винис повидаться с этим парнем, а его дома не было, а я немного выпил и сперва постучался не в ту дверь:

– Хэла ищу. Ого, ну у него теперь и сучка! Неплохая ты, детка, совсем неплохая!

Я пёр. Она выставила руку.

– Эй, хватит!

– Что хватит? Я Хэла хочу увидеть.

– Что с вами такое? Тут нет никакого Хэла.

– Норзе. Хэл Норзе.

– Он этажом выше. Вы не на том этаже.

– Ну а предположим, я зайду, и мы с тобой разомнемся, раз уж я тут? Что скажешь, детка?

– Эй, да вы спятили? Подите вон!

Суки. Всегда считают, будто киска у них – это что-то с чем-то. Я побежал вверх по лестнице под дождем. И нажал на кнопку Норзе. И его не было дома.

Я всегда хотел писать песни. А теперь мне было нечего делать, и я начал сочинять песенку (о себе):

Ох черт. Это из «Кармен», а я «Кармен» терпеть не могу.

Я забыл, где поставил машину, и просто двинул пешком. Двигал и двигал под дождем. Дотопал до бара. Зашел. Для дождливого вечера там было вполне людно. Нашел я только одно место. Там сидела молодая женщина. Ничего особенного, но я решил попытаться.

– Эй, детка, я писатель, великий писатель!

Она повернулась ко мне всем лицом. Я видел, как под мясом у нее сгущается ненависть.

– ЭЙ, ДРУЖОК! – завопила она так, чтобы слышал весь бар. – БУДЬ ТАК ДОБР, ПРОШУ ТЕББЬЯЯЯЯ, ОТВАЛИ ОТ МЕНЯ!

Бармен стоял, дожидаясь моего заказа.

– Двойной скотч с водой.

Сзади к ней подошел сального вида парняга в костюме и галстуке.

– О, Хелен, дорогая моя!

– О, Робби! Робби! Столько лет уже, столько ЗИМ!

Робби вытащил из петлицы розу и вручил ей. Затем поцеловал ее в щечку.

– О, Робби!!

Где это я, нахуй? В актерском гнезде? Все они вели себя так, будто сидят перед камерой. Это как у «Барни» сидеть.

– Это что за тип? – спросил он у нее. Имея в виду меня.

– Я Аллен Гинзбёрг, – сказал я, – а она не хочет со мной разговаривать.

Она снова обратила ко мне это свое лицо. Шпаклевка пыталась вылепиться в молнию небесную.

– ВЫ ЧЕРТОВ БОЛВАН! ДУМАЕТЕ, Я НЕ ЗНАЮ, КАК ВЫГЛЯДИТ АЛЛЕН ГИНЗБЁРГ?

– Послушайте, вы чего так орете? Мне от вас очень неловко. Так нечестно.

– ВЫ МЕНЯ ДОСТАЛИ! ВОТ ЧЕГО! ВЫ МЕНЯ УЖЕ ДОСТАЛИ!

– Слушайте, – я подался к ней поближе, – а чего б вам себе пистон не вставить?

– Робби! Ты слышал, что он мне сказал?

– Нет, дорогая моя, что он тебе сказал?

– ОН ВЕЛЕЛ МНЕ САМОЙ СЕБЕ ПИСТОН ВСТАВИТЬ! СВОЛОЧЬ!

Я допил свой стакан скотча.

– Послушайте, мистер, – сказал Робби, – я не знаю, кто вы такой, но мне кажется, вы напрашиваетесь на разбитую губу!

Разбитая губа? Боже, да это ж Джеймз Кегни. 1935?

Поэтому я засветил ему Кегни в ответ:

– Ладно, детка, захочешь станцевать – я буду ждать снаружи!

Я прикидывал, что выйду и пойду себе, пока не отыщу машину, но услышал, как он выходит следом.

И весь этот чертов бар поднимался и выходил за ним.

– ПРИКОНЧИ ЭТОГО СУКИНА СЫНА, РОББИ!

– ДАЙ ЕМУ ХОРОШЕНЬКО, РОББИ!

– МОЧИ ЕГО, РОББИ! А ЕСЛИ ТЫ НЕ ЗАМОЧИШЬ, ТО МЫ САМИ!

Ох, Господи, пощади мою бедную Душу, подумал я. 50 лет. В обмороки падаю. Даже нагнуться не могу шнурок завязать, в глазах темнеет, весь мир вокруг вертится. Мне пиздец. Ну почему Норзе не было дома? Почему я в такое вот ввязываюсь? В любом баре, в любом месте, в любое время…

Робби толкнул меня, и я покачнулся, руки по-прежнему висят. Потом он меня ударил. Прямо в нос. Приятно быть обдолбанным. Вообще не больно. Затем он трахнул меня по моей гнусной бороденке. Я не почувствовал. Я улыбнулся.

Затем ему двинул я. Очень замедленно. Паршивый удар. Без силы. Просто двинул для виду. Вообще не сильно. Жирным вонючим 230-фунтовым ударом.

Робби завопил так, будто у него зуб дернули без наркоза.

После чего изогнулся, сложился эдак назад, затем рухнул вперед, на оба колена. И бросился ниц, будто подныривал под волну. И плоско растянулся. На этом мокром и грязном цементе. На миг я почувствовал себя молодым Джеком Демпси. Только я знал, что все это неправда. Робби был полоумный. Что-то с ним не так…. Иисусе, ох могущий, да он трус больше меня! Мир в итоге – великолепное место!

Встав, он выглядел до странности изогнутым и конченным. Одна штанина разорвана, и я заметил мазок крови на колени сквозь прореху.

– Еще хочешь, мамашка? – спросил я, как полагается крутому парню.

– Твоя срань смердит! – прошипел он.

Я решил, что ответил он неплохо. Засветил еще раз. Он, казалось, только этого и ждал. Я не понял. У меня с барменшами случались драки пожестче.

Он снова рухнул.

– Он пытается убить Робби!

Затем:

– ОН ПЫТАЕТСЯ УБИТЬ РОББИ!

Затем:

– ХВАТАЙ ЕГО! ДЕРЖИ ЕГО! МОЧИ ЕГО! – завопила сука, знавшая, как выглядит Аллен Гинзбёрг.

Все равно никто не шевельнулся. Мы смотрели, как Робби перекатился лицом вниз, будто мертвый. Дождь дождил ему на спину на этой сраной стоянке машин. Я протиснулся мимо 2 или 3 человек, пробежал по стоянке и ринулся вдоль по тротуару. Бар стоял на самом берегу.

5 или 6 их кинулись за мной.

Я обогнул уголок с садовыми скамейками, мои ноги уже вязли в песке, а они за мною гнались, тявкая, как гончие на лису, и догоняли, и мне оставался лишь один выход – я побежал к воде (Гинзбёрг. С Гинзбёргом они бы так не поступили.) Я бежал к волнам, к сладкому притворному поцелую Смерти, выбрался на мокрый песок, оглянулся – вот они:

4 или 5 мужиков и 2 или 3 безумные бабы, включая ее:

– ДЕРЖИ ЕГО! МОЧИ ЕГО НАХЕР! ОН ПЫТАЛСЯ ПРИКОНЧИТЬ РОББИ!

Я стал отступать в море, вода уже затекала мне в ботинки, плескалась о мои штанины.

– Я УРОЮ ПЕРВОГО ЖЕ ХУЕСОСА, КТО СУНЕТСЯ! – заорал я.

Они продолжали надвигаться. 7 или 8 человек. Мужчины, женщины, вперемешку. Я отступил еще. Волна толкнула меня в спину, сшибла.

– ССЫКЛО! – завопил кто-то.

– ПО ОДНОМУ! – орал я в ответ. – Я с вами разберусь ПО ОДНОМУ ЗА РАЗ! БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ ПРОШУ! ЧТОБ ВСЕ ПО-ЧЕСТНОМУ!

– ЛАДНО! ВЫХОДИ! ЛУИ С ТОБОЙ РАЗБЕРЕТСЯ!

(Луи? Не то чтобы прям ужас.)

Я вышел на берег замерзший, штаны мокрые и тяжелые, ноги, чулки и ботинки зябкие, в них полно песка, и срани, и смерти.

Подошел к ним поближе.

– Кто из вас Луи? – спросил я.

– Я Луи, – ответил здоровенный жирный парняга, делая шаг вперед, – он курил сигару и выглядел довольно глупым. И коротышка – футов 5 ростом, но весом фунтов 179. По виду, с ним будет несложно.

– Я тебя убью, пиздоебина! – сказал я.

И двинулся на него. Я в него всю инициативу вложил. Хемингуэй бы мною гордился. Заехал со всей дури ему прямо в середку пуза.

Он отшвырнул сигару, а затем он…

ЩЕЛКНУЛ меня.

Я пролетел по воздуху. Приземлился жестко. Сначала на жопу. Потом опрокинулся на спину.

Встав, я кинулся на него снова.

ЩЕЛК!

Всякий раз, когда я вставал и кидался на него, меня щелчком сбивало обратно.

Посадки случались на жопу, на голову, на спину. Он даже закурил новую сигару, дожидаясь. Меня это разозлило. Но чем больше я злился, тем жестче нападал – и всякий раз жирному Луи казалось все легче швырять меня в море.

В последний раз я в натуре изобразил тихуанского быка.

А последний щелчок вышел великолепнейшим. Голова моя, похоже, наткнулась на какой-то камень, что прятался в песке. И тогда – океан, звезды и муки смешали все как-то очень мило.

Затем я поднялся, чтобы кинуться на Луи снова. Только в последний миг свернул, нацелился к востоку и побежал вдоль уреза воды…

– СМАРИ, КАК ТИКАЕТ!

– ЙЕЙ! ССЫКЛО ЦЫПЛЯЧЬЕ!

– ЗА НИМ!

И они кинулись в погоню опять. Мужчины, женщины, Жирный Луи, даже бармен в грязном белом фартуке.

Кто за баром остался присматривать? Вот что было у меня первой мыслью.

Какая разница? Было второй.

Если удираешь от 7 или 8 человек, незадача в том, что среди них, как правило, попадается 3 или 4, кто бегает быстрее тебя.

– ДЕРЖИ ЕГО!

– МОЧИ ЕГО!

Винис, Калифорния. Кто все эти люди? Где же хиппи? Где же Дети Цветов? Где ЛЮБОВЬ? Что все это за чертовня?

Потом хлынул дождь, внезапно и сильно. Ледяной и злобный ливень, без всякой заботы о Человечестве.

– Господи, во ЛЬЕТ-ТО!

– ПУСКАЙ ВАЛИТ! НУ ЕГО К ЧЕРТУ!

Человеческая раса обезумела – лучше они мокнуть не будут, чем бить меня. Боятся капель воды, однако заныривают в ванны, где ее полно.

Мне дождь вполне нравился, особенно когда я смотрел, как они поворачивают и бегут обратно к бару. Я пробежал по мягкому песку к настилу тротуара. Но дождь лил сильно даже для меня – почти сплошная стена воды. Одежда моя всасывала ее, как половая тряпка. Я чувствовал, как трусы у меня болтаются и провисают, все промокли вокруг елды, соскальзывают с жопы.

Я пробежал по боковой улочке, нашел старый дом, встал на крыльце под козырьком.

К двери подошел мужик. За ним виднелась женщина. Внутри был телевизор. Работал обогреватель. Теплый желтый свет.

– ЭЙ, ДЯДЯ! ТЫ ЧЕГО У МЕНЯ НА КРЫЛЬЦЕ ДЕЛАЕШЬ?

– Мир, брат, – ответил я. – Тут дождь. Я немного обсохну. Без злого умысла.

– У вас нет никаких прав на нашем крыльце, – высказалась у него из-за плеча женщина.

– Ладно, как только стихнет, я уйду.

– Мы хотим, чтоб вы ушли сейчас же, – сказал мужчина.

– Послушайте, я никому ничего плохого не делаю…

– Пошел вон с нашего крыльца! – сказал мужчина.

– Да, пошел вон с нашего крыльца! – сказала женщина.

– Идите к черту, – тихо ответил я.

– Неприятностей ищешь, э?

– Ну, ищу неприятностей.

Я подождал, когда он выйдет. Но он снова зашел и снял телефонную трубку. Он вызывал полицию. ПОЩАДЫ!

Я соскочил с крыльца и прыгнул под холодный нечеловеческий дождь. Добежал до конца квартала, свернул на восток и пошел дальше под дождем. Как только тебя загонят – уж не выпустят. Мне было пакостней, чем блохе в собачьей промежности.

Так вот какова она, Винис? Новая Деревня Л.-А., но где ж тут писатели, художники, хиппи, бродяги? Когда льет, им всем есть куда пойти. Какая-то разводка. Один я под дождем.

Затем я по пути увидел машину, похожую на мою. Быть того не может. Я подошел ближе. Так и есть… синеватая «комета» 62-го года, цвета куриного помета. Моя! Ну, еще четыре выплаты. Но МОЯ! У меня хоть что-то есть…

А остались ли у меня ключи после всех этих потасовок? Как-то другой ночью я тоже искал машину при тех же обстоятельствах. Восточный Л.-А., драка с тремя мексиканскими пацанами. Бумажник я сохранил, а ключи потерял.

Я сунул – вот они. Мокрые, все в песке чудесные ключи.

Я открыл дверцу и влез в машину. Даже мотор завелся, хоть и сомневался. Я сидел, грея двигатель, а мимо проехал патруль. Я посмотрел, как он сворачивает за угол к мужику с весьма собственным крыльцом. Переключил передачу и поехал сам.

Войдя в дом, снял с себя все, вытерся полотенцем, влез в японское кимоно, что мне подарил Джон Томас, затем открыл пиво.

Зазвонил телефон. Я снял трубку.

– Блядовник Буковски.

– Хэнк?

– Ну.

– Это Хэл, где тебя черти носят? Никак не могу дозвониться.

– На скачки ездил.

– И как?

– Круто пришлось, очень круто.

– Как отстрелялся?

– Примерно вровень.

– Новости от Стангоса. Он выслал «Пингвин 13». Ты свой экземпляр получил?

– Ну.

– Похоже, манда на обложке. Срез камня, но выглядит, как манда.

– Манда с месячником. Хоть бы настоящую, что ли, напечатали.

– В Штатах выходит 29 июня. Но в Анг уже вышел – тыры-пыры… Никос говорит, это лучший сборник в серии… тыры-пыры… истэблишмент ля университетские группы тыры-пыры уже по наши тыры-пыры жопы… Бейлес написал хорошую рецензию тыры-пыры-растопыры «Лондонский журнал» отказался тыры-пыры потом трали-вали в газету в Южной Африке тыр-пыр и они отказались тыр-пыр загвоздка в тыр-пыр они по наши жопы тыр-пыр.

– Ну.

Он еще сколько-то поговорил, потом бросил. Я допил пиво и открыл следующее, и тут снова полило КРУТО… людские сбереженья стекали в каньоны, в трещины в земле, незастрахованные, страховые компании были в курсе, архитекторы и строители все знали… через 15 минут я выйду за 2 шестериками (высоких), но сперва нужно переодеться из японского кимоно. 2 шестерика, 3 сигары и «Л.-А. Таймс».

Зазвонил телефон.

– Ну где же ты был, Хэнк? Я пыталась тебе дозвониться. С тобой твоя малышка хочет поговорить.

Малышке было четыре, и женщина дала ей трубку, и я смеялся и пил пиво, а она со мной очень серьезно разговаривала. И хорошо так, осмысленно. Изнутри. Все было очень серьезно и отчего-то очень смешно, пока я слушал ее и дождь, и несмолкавшие сирены снаружи. Смутно я думал обо всяком странном вроде Батальона Авраама Линкольна и одиннадцати дохлых головастиках под бельевой веревкой в 1932 году. Потом она попрощалась. На это ушло много времени.

Когда все закончилось, я выпутался из кимоно и приготовился грести лопатой на улице.