XXXIX. Письмо

На набережной Орсе, в квартире Канецкого, замечалось большое оживление.

Канецкий, сын русского генерала, находясь в разводе со своей женой, известной московской купчихой, проводил время в Париже среди золотой молодежи, блестящего демимонда и артистов.

Он праздновал свои именины и любезный мосье Пайяр прислал к нему не только своего повара, но также и полдюжины услужливых лакеев.

Расположенный подковой стол был украшен живыми цветами и бесчисленным количеством самых разнородных бутылок, среди которых на видном месте красовалась бутылка-великан лучшего редерера.

В комнате стоял удушливый запах дыма.

Почти все курили, кто сигары, кто — папиросы и только секретарь английского посольства пускал клубы дыма из своей коротенькой трубки-матло.

На разгоряченных лицах виднелись улыбки.

Резким контрастом являлся барон.

— Пей, Эдмунд, — понукал его Канецкий. — Брось грустить. Поверь, мы добьемся своего…

Барон ничего не отвечал.

Маркиз де-Гра, сидевший рядом с бароном и сочувствовавший ему, о чем-то говорил шепотом.

Барон рассеянно прислушивался к хаосу голосов и возгласов.

— Да здравствует любовь, — подняв бокал, заговорил Коклен-младший. — Мы, господа, живем в эпоху рационализма. Все стремления народов, я подразумеваю культурных, направлены к реальным целям. Искусство для искусства больше никого не удовлетворяет. На первом плане тенденция, для которой писатели и драматурги, художники и поэты, скульпторы и композиторы — словом, все, жертвуют иногда идеалом красоты.

Оратор продолжал.

— Мы, актеры, мало-помалу заражаемся идеями века и даже в классический репертуар иногда бессознательно вносим излишний реализм. Поэтизирование образов стало редким исключением, так как любовь во всей своей чистоте для современного человечества является чем-то недостижимым. Каким отрадным, теплым лучом среди мрачного будничного неба являются приятные исключения! Мы, господа, в нашей среде, вместе с нашим другом оплакиваем постигшее одного из нас несчастье. Но несчастье, постигшее его, наверно, поправимо. Никакие препятствия не в силах помешать любящему снова соединиться с возлюбленной, и я твердо убежден, что препятствия являются в любовном романе той солью, без которой всякое жизненное яство было бы слащаво и даже приторно.

Коклен сделал глоток.

— Никогда не унывайте, господа, если счастье мимолетно сменяется несчастьем, так как в самом несчастье для сильных натур лежит источник энергии, творчества и любви. Любовь — счастье, доступное немногим… Умейте же страдать. Многие из нас разменялись на мелкие страстишки, другие утратили даже способность понимать чужую любовь, и слава тем, которые, как наш уважаемый барон, способны искать с мечом в руках свою дорогую Брунгильду. Я пью за счастливый финал любовной эпопеи нашего друга. Да здравствует барон!

— Ура! Vive l’аmоur! — закричали гости.

Все обступили барона.

Он был бледен. Ему было очень неприятно, что он сосредоточивал на себе общее внимание по вине Коклена.

— Благодарю вас, господа, — дрожащим голосом ответил барон. — Вас, мосье Коклен, я специально благодарю за добрые пожелания. Финал моего романа, как я думаю, кончится не скоро… Я буду бороться за свое счастье, но удастся ли мне побороть все препятствия — знает одно лишь Провидение. Против меня обстоятельства настолько роковые, что при всем оптимизме мало вижу причины для розовых надежд. Ваше дружественное сочувствие, господа, дает мне новые силы для борьбы с азиатскими приемами моих врагов. Да здравствует дружба!

Снова заходили бокалы.

— Вас спрашивают, — неожиданно доложил лакей, подойдя к барону.

Тот поспешил выйти вслед за лакеем.

Через минуту он вернулся, держа в руке распечатанное письмо.

— Господа, я не смею не поделиться с вами содержанием письма, только что полученного от моей возлюбленной. Вот что она пишет:

«Дорогой барон!

Меня хотят куда-то увезти. Находясь в забытьи, я слышала, что мне хотят дать отраву. Если меня отравят, то прости навеки. Я умру с мыслью о тебе, мой дорогой. Но я не думаю, чтобы посмели это сделать, и теряюсь в догадках. Почему ты не пришел? Подательница сего надежная и добрая женщина. Пошли с нею ответ.

Вечно твоя Хризанта».

— Браво! — крикнули все в один голос.

Раздались громкие рукоплескания.

— Садись, пиши. И от всех нас пошли поклон, — сказал Канецкий.

— Да здравствуешь любовь! — воскликнул Коклен, пожимая руку барона и чокаясь бокалом.

Барон поспешил к письменному столу и поспешно написал ответ.

— Вот вам двести франков, спасибо вам, — сказал барон, подавая старушке письмо.

— Мегсі, очень благодарна, — сказала она, — будьте покойны, ваше письмо доставлю дорогой принцессе.

Она с церемонными поклонами удалилась, рассыпаясь в благодарностях.