Выбор
Было душно, хотелось устроить сквозняк, но все время кто-нибудь закрывал дверь. Я устал настолько, что минут пять, прежде чем поднять трубку, старался придумать правдоподобный предлог, который помешает мне увидеть Катрин. А потом, когда набирал номер, я вообразил, что Катрин сейчас скажет, что не сможет со мной встретиться, потому что у нее собрание. Катрин сама сняла трубку и сказала, что я мог бы позвонить и пораньше. Возле стола с телефоном остановился Крогиус, положил на стол сумку с консервами и сахарным песком — он собирался на дачу. Он стоял и ждал, пока я не закончу разговор, жалобно глядя на меня. Катрин говорила тихо.
— Что? — спросил я. — Говори громче.
— Через сорок минут, — сказала Катрин. — Где всегда.
— Все, — кивнул я Крогиусу, положив трубку. — Звони.
— Спасибо, — обрадовался Крогиус. — А то жена с работы уйдет.
У входа в лабораторию меня поджидала девочка из библиотеки. Она сказала, что у меня за два года не уплачены взносы в Красный Крест и еще что мне закрыт абонемент, потому что я не возвратил восемь книг. Я совсем забыл об этих книгах. По крайней мере две из них взял у меня Сурен. А Сурен уехал в Армению.
— Вы будете выступать в устном журнале? — спросила меня девочка из библиотеки.
— Нет, — ответил я и улыбнулся ей улыбкой Ланового. Или Жан-Поля Бельмондо.
Девочка сказала, что я великий актер, только жалко, что не учусь, и я сказал, что мне не надо учиться, потому что я и так все умею.
— С вами хорошо, — вздохнула девочка. — Вы добрый человек.
— Это неправда, — сказал я. — Я притворяюсь.
Девочка не поверила и ушла почти счастливая, хотя я ей не врал. Я притворялся. Было душно. Я пошел до Пушкинской пешком, чтобы убить время. У Зала Чайковского продавали гвоздики в киоске, но гвоздики были вялыми, к тому же я подумал, что, если мы пойдем куда-нибудь с Катрин, я буду похож на кавалера. Мной овладело глупое чувство, будто все это уже было. И даже этот осоловелый день. И Катрин так же ждет меня на полукруглой длинной скамье, а у ног Пушкина должны стоять горшки с жухлыми цветами и вылинявший букетик васильков.
Так оно и было. Даже васильки. Но Катрин опаздывала, и я сел на пустой край скамьи. Сюда не доставала тень кустов, и потому никто не садился. В тени жались туристы с покупками, а дальше вперемежку сидели старички и те вроде меня, которые ожидали. Один старичок громко говорил соседу:
— Это преступление — быть в Москве в такую погоду. Преступление.
Он сердился, будто в этом преступлении кто-то был виноват. Катрин пришла не одна. За ней, вернее рядом, шел большой, широкий мужчина с молодой бородкой, неудачно приклеенной к подбородку и щекам, отчего он казался обманщиком. На мужчине была белая фуражечка, а если бы было прохладнее, он надел бы замшевый пиджак. Я смотрел на мужчину, потому что на Катрин смотреть не надо было. Я и так ее знал. Катрин похожа на щенка дога — руки и ноги ей велики, их слишком много, но в том-то и прелесть.
Катрин отыскала меня, подошла и села. Мужчина тоже сел рядом. Катрин сделала вид, что меня не знает, и я тоже не смотрел в ее сторону. Мужчина сказал:
— Здесь жарко. Самый солнцепек. Можно схватить солнечный удар.
Катрин смотрела прямо перед собой, и он любовался ее профилем. Ему хотелось дотронуться до ее руки, но он не осмеливался, и его пальцы невзначай повисли над ее кистью. У мужчины был мокрый лоб и щеки блестели.
Катрин отвернулась от него, убрав при этом свою руку с колена, и, глядя мимо меня, прошептала одними губами:
— Превратись в паука. Испугай его до смерти. Только чтобы я не видела.
— Вы что-то сказали? — спросил мужчина и дотронулся до ее локтя. Пальцы его замерли, коснувшись прохладной кожи.
Я наклонился вперед, чтобы встретиться с ним глазами, и превратился в большого паука. У меня было тело почти в полметра длиной и метровые лапы. Я придумал себе жвалы, похожие на кривые пилы и измазанные смердящим ядом.
Мужчина не сразу понял, что случилось. Он зажмурился, но не убрал руку с локтя Катрин. Тогда я превратил Катрин в паучиху и заставил его ощутить под пальцами холод и слизь хитинового панциря. Мужчина прижал растопыренные пальцы к груди и другой рукой взмахнул перед глазами.
— Черт возьми, — пробормотал он. Ему показалось, что он заболел, и, видно, как многие такие большие мужчины, он был мнителен. Он заставил себя еще раз взглянуть в мою сторону, и тогда я протянул к нему передние лапы с когтями. И он убежал. Ему было стыдно убегать, но он ничего не мог поделать со страхом. Туристы схватились за сумки с покупками. Старички смотрели ему вслед.
Катрин засмеялась.
— Спасибо, — кивнула она. — У тебя это здорово получается.
— Он бы не убежал, — объяснил я, — если бы я не превратил тебя в паучиху.
— Как тебе не стыдно, — укорила меня Катрин.
— Куда мы пойдем? — спросил я.
— Куда хочешь, — сказала Катрин.
— Где он к тебе привязался? — поинтересовался я.
— От кинотеатра шел. Я ему сказала, что меня ждет муж, но потом решила его наказать, потому что он очень самоуверенный. Может быть, пойдем в парк? Будем пить пиво.
— Там много народу, — возразил я.
— Сегодня пятница. Ты же сам говорил, что по пятницам все разумные люди уезжают за город.
— Как скажешь.
— Тогда пошли ловить машину.
На стоянке была большая очередь. Солнце опустилось к крышам, и казалось, что оно слишком приблизилось к Земле.
— Сделай что-нибудь, — попросила Катрин.
Я отошел от очереди и пошел ловить частника. Я никогда не делаю этого, только для Катрин. На углу я увидел пустую машину и превратился в Юрия Никулина.
— Куда тебе? — спросил шофер, когда я сунул голову Никулина в окошко.
— В Сокольники.
— Садись, Юра, — пригласил шофер.
Я позвал Катрин, и она спросила меня, когда мы шли к машине:
— Ты кого ему показал?
— Юрия Никулина, — ответил я.
— Правильно, — одобрила Катрин. — Он будет горд, что возил тебя.
— Ты же знаешь…
— Что-то давно тебя в кино, Юра, не видел, — сказал шофер, наслаждаясь доступностью общения со мной.
— Занят в цирке, — объяснил я.
Мне приходилось все время думать о нем, хотя я предпочел бы смотреть на Катрин. Катрин веселилась. Она прикусила нижнюю губу, и кончики острых клыков врезались в розовую кожу. Шофер был говорлив, я дал ему рубль, и он сказал, что сохранит его на память.
Под большими деревьями у входа было прохладно и все места на лавочках заняты. Впереди, за круглым бассейном, поднимался купол, оставленный американцами, когда они устраивали здесь выставку. Теперь тоже была выставка «Интер что-то-71». Я подумал, что если Гуров прочтет наш с Крогиусом доклад к понедельнику, то во вторник приедет в лабораторию. Крогиус сам не понимал, что мы натворили. Я понимал.
— Пойдем левее, — предложила Катрин.
В лесу, изрезанном тропинками, у какого-то давно не крашенного забора Катрин постелила две газеты, и мы сели на траву. Катрин захотела пива, и я достал бутылку из портфеля. Я купил ее по дороге с работы, потому что подумал, что Катрин захочет пива. Открыть бутылку было нечем, и я пошел к забору, чтобы открыть ее о верх штакетника. Перед забором была большая канава, и я подумал, что могу ее перелететь — не перепрыгнуть, а перелететь. Но на тропинке показались две женщины с детскими колясками, и я перепрыгнул через канаву.
— Ты хотела бы летать? — спросил я Катрин.
Катрин посмотрела на меня в упор, и я заметил, как ее зрачки уменьшились, когда в них попал солнечный свет.
— Ничего ты не понимаешь, — фыркнула она. — Ты не умеешь читать мысли.
— Не умею, — согласился я.
Мы пили пиво из горлышка и передавали друг другу бутылку, как трубку мира.
— Очень жарко, — пожаловалась Катрин. — И все потому, что ты не разрешаешь мне закалывать волосы.
— Я?
— Ты сказал, что тебе больше нравится, когда у меня распущенные волосы.
— Мне ты нравишься в любом виде, — заверил я.
— Но с распущенными волосами больше.
— С распущенными больше.
Я принял ее жертву.
Катрин сидела, упершись ладонью в траву, рука у нее была тонкая и сильная.
— Катрин, — предложил я, — выходи за меня замуж. Я тебя люблю.
— Я тебе не верю, — сказала Катрин.
— Ты меня не любишь.
— Глупый, — сказала Катрин.
Я наклонился к земле и поцеловал по очереди все ее длинные загорелые пальцы. Катрин положила мне на затылок другую ладонь.
— Почему ты не хочешь выйти за меня замуж? — спросил я. — Хочешь, я буду всегда для тебя красивым? Как кинозвезда.
— Устанешь, — сказала Катрин.
— Давай попробуем.
— Я никогда не выйду за тебя замуж, — вздохнула Катрин. — Ты пришелец из космоса, чужой человек. Опасный.
— Я вырос в детском доме, — объяснил я. — Ты знаешь об этом. И я обещаю, что никогда не буду никого гипнотизировать. Тебя тем более.
— А ты мне что-нибудь внушал?
Она убрала ладонь с моего затылка, и я почувствовал, как ее пальцы замерли в воздухе.
— Только если ты просила. Когда у тебя болел зуб. Помнишь? И когда ты так хотела увидеть жирафа на Комсомольской площади.
— Ты мне внушал, чтобы я тебя любила?
— Не говори глупостей и верни на место ладошку. Мне так удобнее.
— Ты врешь?
— Я хочу, чтобы ты в самом деле меня любила.
Ладонь вернулась на место, и Катрин повторила:
— Я тебе не верю.
Мы допили пиво и поставили бутылку на виду, чтобы тот, кому она нужна, нашел ее и сдал. Мы говорили о совсем ненужных вещах, даже о Татьянином отчиме, о людях, которые проходили мимо и смотрели на нас. Мы вышли из парка, когда стало совсем темно, и долго стояли в очереди на такси, и когда я проводил ее до подъезда, Катрин не захотела поцеловать меня на прощание, и мы не договорились о завтрашней встрече.
Я пошел домой пешком, и мне было грустно, и я придумал вечный двигатель, а потом доказал, что он все-таки не будет работать. Доказательство оказалось очень трудным, и я почти забыл о Катрин, когда дошел до своей улицы. И тут я понял, что, когда я приду домой, зазвонит телефон и Крогиус скажет, что у нас ничего не выйдет. Мне не захотелось обходить длинный газон, и я решил перелететь через него. Летать было непросто, потому что я все время терял равновесие, и поэтому я не решился взлететь к себе на четвертый этаж, хотя окно было раскрыто. Я взошел по лестнице.
Когда я открывал дверь, то понял, что кто-то сидит в темной комнате и ждет меня. Я захлопнул за собой дверь, не спеша закрыл на цепочку. Потом зажег свет в прихожей. Человек, который сидел в темной комнате, знал о том, что я чувствую его, но не шевелился. Я спросил:
— Почему вы сидите без света?
— Я вздремнул, — ответил человек. — Вас долго не было.
Я вошел в комнату, нажал на кнопку выключателя и сказал:
— Может быть, я поставлю кофе?
— Нет, только для себя. Я не буду.
От человека исходило ощущение респектабельности. Поэтому я тоже напустил на себя респектабельный вид и внушил гостю, что на мне синий галстук в полоску. Гость улыбнулся и сказал:
— Не старайтесь, ставьте лучше кофе.
Он прошел за мной на кухню, достал из кармана спички и зажег газ, пока я насыпал в турку кофе.
— Вы не чувствуете себя одиноким? — спросил он.
— Нет.
— Даже сегодня?
— Сегодня чувствую.
— А почему вы до сих пор не женились?
— Меня не любят девушки.
— Может быть, вы привыкли к одиночеству?
— Может быть.
— Но у вас есть друзья?
— У меня много друзей.
— А им до вас и дела нет?
— Неправда. А как вы вошли в квартиру?
Человек пожал плечами и объяснил:
— Я прилетел. Окно было открыто.
Он стоял, склонив голову набок, и рассматривал меня, будто ждал, что я выражу изумление. Но я не изумился, потому что сам чуть не сделал то же самое — только побоялся потерять равновесие и удариться о перила балкона. Человек сокрушенно покачал головой и сказал:
— Никаких сомнений, — и поправил пенсне.
Я мог поклясться, что никакого пенсне на нем три минуты назад не было. Я налил кофе в чашку, взял пачку вафель и пригласил гостя в комнату. Я устал от жары и ни к чему не ведущих разговоров.
— Снимите ботинки, — предложил гость, проявляя заботливость. — Пусть ноги отдыхают.
— Вы очень любезны, — ответил я. — Я сначала выпью кофе, а то спать хочется.
Человек прошелся по комнате, остановился у стеллажа и провел пальцем по корешкам книг, словно палкой по забору.
— Итак, — произнес он профессиональным голосом. — Вы себе не раз задавали вопрос: почему вы не такой, как все. И ответа на него не нашли. И в то же время что-то удерживало вас от того, чтобы обратиться к врачу.
— Я такой же, как все, — ответил я и подумал, что зря не послушался его. Снял бы ботинки.
— Еще в детском доме вы учились лучше своих сверстников. Значительно лучше. Даже удивляли учителей.
— Второй приз на математической олимпиаде, — подтвердил я. — Но учителей я не удивлял. И медали не получил.
— Вы ее не получили нарочно, — объяснил гость. — Вы смущались своих способностей. Вы даже убедили Крогиуса, что он — полноправный ваш соавтор. И это неправда. Но в вас заключена могучая сила убеждения. Вы можете внушить любому обыкновенному человеку черт знает что.
— А вам? — спросил я.
— Мне не можете, — ответил мой гость и превратился в небольшой памятник первопечатнику Ивану Федорову.
— Любопытно, — пробормотал я. — Сейчас вы скажете, что вы мой родственник и нас объединяют невидимые генетические связи.
— Правильно, — сказал гость. — Если бы это было не так, вы бы не догадались, что я жду вас, вы бы проявили хотя бы удивление, увидев незнакомого человека в запертой квартире. Вы бы удивились моему признанию, что я взлетел на четвертый этаж. Кстати, вы уже умеете летать?
— Не знаю, — сознался я. — Сегодня первый раз попробовал. А что я еще умею делать?
— Вам достаточно взглянуть на страницу, чтобы запомнить ее текст; вы складываете, умножаете, извлекаете корни с такой легкостью и быстротой, что могли бы с успехом выступать на эстраде, вы можете не спать несколько суток, да и не есть тоже.
— Хотя люблю делать и то и другое. И меня не тянет на эстраду.
— Привычка, — холодно сказал гость. — Влияние среды. В детском доме следили за тем, чтобы все дети спали по ночам. Вы умеете видеть связь между фактами и явлениями, очевидно между собой не связанными. Вы — гений по местным меркам. Хотя далеко не всеми вашими способностями вы умеете распоряжаться и не обо всех подозреваете.
— Например? — спросил я.
Гость тут же растворился в воздухе и возник за моей спиной, в дверном проеме. Потом не спеша вернулся к стеллажу, достал оттуда англо-русский словарь и бросил его. Словарь застыл в воздухе.
— И мне все это предстоит? — без особого энтузиазма спросил я.
— Это еще не все.
— С меня достаточно.
— Если вы будете учиться. Если вы вернетесь в естественную для вас обстановку. Если вы окажетесь среди себе подобных.
— Так, — сказал я. — Значит, я мутант, генетический урод. И не одинок при этом.
— Не так, — возразил гость. — Вы просто чужой здесь.
— Я здесь родился.
— Нет.
— Я родился в поселке. Мои родители погибли при лесном пожаре. Меня нашли пожарники и привезли в город.
— Нет.
— Тогда скажите.
— Нам следовало найти вас раньше. Но это нелегко. Мы думали, что никого не осталось в живых. Это был разведывательный корабль. Космический корабль. Ваши родители были там. Корабль взорвался. Сгорел. Вас успели выбросить из корабля. И был лесной пожар. В пожаре сгорел поселок леспромхоза. Пожарники, нашедшие вас живым и невредимым, только очень голодным, не знали, что до конца пожара вас окружало силовое поле.
Я слушал его, но меня мучило совсем другое.
— Скажите, — спросил я, — а на самом деле я какой?
— Внешне? Вам это нужно знать?
— Да.
Гость превратился в некую обтекаемую субстанцию, полупрозрачную, текучую, меняющую форму и цвет, но не лишенную определенной грации.
— Это тоже внушение?
— Нет.
— Но ведь я не стараюсь быть человеком. Я — человек.
— Без этого вы не выжили бы на Земле. Мы думали, что вы погибли. А вы приспособились. Если бы не мой визит, вы бы до конца жизни ни о чем не догадались.
— Я должен буду улететь с вами? — спросил я.
— Разумеется, — сказал гость. — Вы же мне верите?
— Верю, — кивнул я. — Только позвоню Крогиусу.
— Не надо, — возразил гость. — То, что вы с ним сделали, пока не нужно Земле. Вас не поймут. Над вами стали бы смеяться академики. Я вообще удивлен, что вы смогли внушить Крогиусу веру в эту затею.
— Но ведь она бред?
— Нет. Лет через сто на Земле до нее додумаются. Наше дело — не вмешиваться. Правда, иногда нам кажется, что эта цивилизация зашла в тупик.
Я поднял телефонную трубку.
— Я просил вас не звонить Крогиусу.
— Хорошо, — ответил я. И набрал номер Катрин.
Гость положил ладонь на рычаг.
— Это кончилось, — настаивал он. — И одиночество. И необходимость жить среди существ, столь уступающих вам. Во всем. Если бы я не нашел вас, вы бы погибли. Я уверен в этом. А теперь мы должны спешить. Корабль ждет. Не так легко добраться сюда, на край Галактики. И не так часто здесь бывают наши корабли. Заприте квартиру. Вас не сразу хватятся.
Когда мы уходили, уже на лестнице я услышал, как звонит телефон. Я сделал шаг обратно.
— Это Крогиус, — сказал гость. — Он разговаривал с Гуровым. И Гуров не оставил камня на камне от вашей работы. Теперь Крогиус забудет обо всем. Скоро забудет.
— Знаю, — ответил я. — Это был Крогиус.
Мы быстро долетели до корабля. Он висел над кустами, небольшой, полупрозрачный и совершенно на вид не приспособленный к дальним странствиям. Он висел над кустами в Сокольниках, и я даже оглянулся, надеясь увидеть пустую пивную бутылку.
— Последний взгляд? — спросил гость.
— Да, — кивнул я.
— Попытайтесь побороть охватившую вас печаль, — посоветовал гость. — Она рождается не от расставания, а от неизвестности, от невозможности заглянуть в будущее. Завтра вы лишь улыбнетесь, вспомнив о маленьких радостях и маленьких неприятностях, окружавших вас здесь. Неприятностей было больше.
— Больше, — согласился я.
— Стартуем, — предупредил гость. — Вы не почувствуете перегрузок. Приглядитесь ко мне внимательнее. Ваша земная оболочка не хочет покинуть вас.
Гость переливался перламутровыми волнами, играя и повелевая приборами управления.
Я увидел сквозь полупрозрачный пол корабля, как уходит вниз все быстрее и быстрее темная зелень парка, сбегаются и мельчают дорожки уличных огней и россыпи окон. И Москва превратилась в светлое пятно на черном теле Земли.
— Вы никогда не пожалеете, — сказал мне гость. — Я включу музыку, и вы поймете, каких вершин может достичь разум, обращенный к прекрасному.
Музыка возникла извне, влилась в корабль, мягко подхватила нас и устремилась к звездам, и была она совершенна, как совершенно звездное небо. Это было то совершенство, к которому меня влекло пустыми ночами и в моменты усталости и раздражения.
И я услышал, как вновь зазвонил телефон в покинутой, неприбранной квартире, телефон, ручка которого была замотана синей изоляционной лентой, потому что кто-то из подвыпивших друзей скинул его со стола, чтобы освободить место для шахматной доски.
— Я пошел, — сказал я гостю.
— Нет, — возразил тот. — Возвращаться поздно. Да и бессмысленны возвращения в прошлое. В далекое прошлое.
— До свидания, — уперся я.
Я покинул корабль, потому что за этот вечер я научился многому, о чем и не подозревал раньше.
Земля приближалась, и Москва из небольшого светлого пятна превратилась вновь в бесконечную россыпь огней. И я с трудом разыскал свой пятиэтажный блочный дом, такой одинаковый в ряду собратьев.
Голос гостя догнал меня:
— Вы обрекаете себя на жизнь, полную недомолвок, мучений и унижений. Вы будете всю жизнь стремиться к нам, ко мне. Но будет поздно. Одумайтесь. Вам нельзя возвращаться.
Дверь на балкон была распахнута. Телефон уже умолк. Я нащупал его, не зажигая света. Я позвонил Катрин и спросил ее:
— Ты звонила мне, Катюшка?
— Ты с ума сошел, — ответила Катрин. — Уже первый час. Ты всех соседей перебудишь.
— Так ты звонила?
— Это, наверное, твой сумасшедший Крогиус звонил. Он тебя по всему городу разыскивает. У него какие-то неприятности.
— Жалко, — сказал я.
— Крогиуса?
— Нет, жалко, что не ты звонила.
— А зачем я должна была тебе звонить?
— Чтобы сказать, что согласна выйти за меня замуж.
— Ты с ума сошел. Я же сказала, что никогда не выйду замуж за пришельца из космоса и притом морального урода, который может внушить мне, что он Жан-Поль Бельмондо.
— Никогда?
— Ложись спать, — настаивала Катрин. — А то я тебя возненавижу.
— Ты завтра когда кончаешь работу?
— Тебя не касается. У меня свидание.
— У тебя свидание со мной, — сказал я строго.
— Ладно, с тобой, — согласилась Катрин. — Только лишнего не думай.
— Я сейчас думать почти не в состоянии.
— Я тебя целую, — сказала Катрин. — Позвони Крогиусу. Успокой его. Он с ума сойдет.
Я позвонил Крогиусу и успокоил его.
Потом снял ботинки и, уже засыпая, вспомнил, что у меня кончился кофе и завтра надо обязательно зайти на Кировскую, в магазин, и выстоять там сумасшедшую очередь.
