40. ХИТРЫЕ САПОГИ
Проплыли стадами льдины по великой реке, распушились вербы и талины, закричали птицы по озерам да лугам. Стало тепло.
Григорий с Саввой собрались в поход. Причем Савва сказал, что не стоит с собой брать еще казаков. Большой отряд в горах — лишние хлопоты. А если что ценное найдешь — надо на всех дуванить. Лучше по горам ползать вдвоем, лошадям меньше корма потребуется, да шуму меньше будет.
Взяли с собой сумы переметные со всяким оружием и рыболовным припасом, да рыбы вяленой запасли, да винца в малых бочках.
И пошли лесом, лугами, увалами и дикими распадками. Изредка встречали одинокие пустые зимовья и ночевали там. Видели пепелища костров. Вспугивали стада косуль, но нигде не видели людей. Это было даже им на руку. Зачем лишнее любопытство? Да и еще какой человек попадется. От иного лучше даже спрятаться. В том, что Савва был ведуном, Григорий вскоре убедился на деле.
Забрались они в пустынное предгорье, легли спать возле лиственницы, наломав лапника, стреножив и привязав к осинкам лошадок. Не раздевались, сняли только сапоги. И поставили их носами в одну сторону, откуда пришли. А когда проснулись, Григорий увидел, что сапоги уже стоят далеко от них и носами совсем в другую сторону повернуты.
— Это ты сапоги перетащил туда? — спросил он Савву. На что Савва ответил:
— Нет, это они сами.
И был еще день пути, и опять, ложась спать, поставили сапоги рядом, а когда проснулись, Григорий увидел, что сапоги их убежали на дальнюю поляну.
И в третью ночь Григорий решил не спать и поймать Францужанина, когда он сапоги будет перетаскивать. И взял он в руку кинжал и как начинал задремывать, так колол острием себя в бок. И увидел: под утро сапоги их сами собой развернулись в иную сторону и запрыгали по склону холма. Он потряс за плечо Францужанина, а сапоги в тот же миг замерли на том месте, до которого допрыгали, Францужанин потер глаза и говорит:
— Чего тебе?
— Сапоги.
— А-а, опять упрыгали? Я же тебе говорил! Это они нам дорогу указывают.
Так и не понял Григорий, что за скоморошина с этими сапогами была.
Возле одного озера Савва Францужанин вырезал тонкие талины и загнул их таким образом, что они как бы рогами устремлялись вперед. И шел, и держал эту талину впереди себя Савва Францужанин.
И рассказывал, что в родном Брабанте он для таких поисков использовал молодой орешник и нашел в горах ртуть, за что получил от своего маркиза изрядную горсть золота.
Вот после отбыл он в Россию, зная, что это край, богатый всякими рудами. Но его оговорили московские немцы, обвинили во всех смертных грехах колдовских да в Сибирь же и сослали. Благо что он дворянского рода, а то бы и главу ссекли ни за что.
— А не тешишь ли ты, Савва, беса со своей лозой? — вопросил Григорий.
— Как тебе сказать? Вот ты смотришь глазами, а ведь они светятся только благодаря Люциферу. Ты смотришь, не зажмуриваешься и не просишь ослепить себя?
Люцифер свою силу берет от дальних светил. А камни драгоценные — разве не осколки тех светил во чреве земли? Ну и Люцифер помогает найти мне те камни, которых люди так ждут. А раз им это надо, я это и делаю. Зачем же воевода велит руду искать?
Спали одну ночь у огромного болота, и всю ночь в нём что-то ухало и выло. В другой раз ехали в совершенно голубом ущелье. Гулко стучали копыта. Григорий закричал:
— Эхо! Слышишь ли ты Григория?!
И эхо ответило:
— Твое горе я!
И горе не замедлило к ним прийти. Свистнули стрелы, полетели дротики. Кони пали. И вскрикнул Фрацужанин, уязвленный в ногу копьем.
И связали путешественников незнаемые люди в белых треухах, утащили в свои шалаши. И пришел их шаман, и стал спрашивать:
— Зачем здесь ходите, урусы? Чего в наших горах потеряли?
Хорошо, что шаман немножко по-русски понимал, а то бы и мычать только пришлось бы на его расспросы.
Савва с Григорием объяснили, что хотят мир посмотреть, чтобы описать все, что есть на земле.
— Это плохо, — заключил шаман, — если вы опишете наши места, сюда явятся урусы и станут ковырять наши горы, как они ковыряют гору в Минусинск-Туре.
Я бы без разговоров приказал отрезать вам обоим головы, но я видел, что вы спали, а ваши сапоги сами бегали по поляне. И я понял, что вы большие колдуны. Я вижу теперь, что ваши сапоги, как у всех людей, из простой кожи, они не защитили даже одного из вас от ранения. Но вы мне скажите слово, по которому бегают сапоги.
— Это можно сказать только во время полнолуния, а сейчас луна на ущербе, — сказал Савва.
— Хорошо, я буду ждать, а вы поживите пока связанные, вас будут хорошо кормить.
Через неделю Савва от своей раны в голени загорелся весь как огонь, он терял сознание, и когда приходил в себя, то просил, чтобы его поскорее убили, так у него болела нога. Григорий сказал шаману:
— Секрет бегающих сапог знает только Савва Францужанин, но если опухоль с ноги пойдет выше и дойдет до сердца — Савва умрет. Отпустите нас на Енисейск, только там есть знахарь, который может его вылечить. Тогда мы вернемся, и Савва расскажет тебе свой секрет…
Вообще-то Григорий знал, что Савва обречен. Не было такого врача ни в Енисейске, ни на Москве, который бы мог спасти человека при этой болезни. Только где-то в английской земле, говорят, был врач-оператор, который отсекал больные конечности, и иногда ему удавалось этим спасти больного. Но говорили, что половина больных после отсечения руки или ноги все равно умирали. Шаман же сказал:
— Ему не нужен енисейский знахарь. У нас тут есть свой лекарь, мой друг. Я позову его, и он сегодня же полечит твоего друга.
В шалаш вошел седоглавый великан и принялся распоряжаться. Прежде всего он удалил из шатра всех, кроме шамана и Григория. Затем приказал разжечь посильнее костер, поставил на огонь казан с бараньим жиром.
Из своего мешка басурманский врач извлек стесанное с двух сторон полено, секиру с коротким черенком да бутылку с коричневой жидкостью. Старик лекарь налил целый стакан коричневого пойла и заставил Савву выпить его.
Францужанин как раз пришел в себя, увидел, что тут затевается, и завопил, что не хочет лишаться ноги.
Старик сказал шаману, чтобы тот перевел Францужанину такие слова:
— Зачем кричишь? Я великий врач. Я отсек ноги и руки многим нашим больным воинам. Все они до сих пор живы и благодарят меня. Тебе совсем незачем беспокоиться. Если не отсечь — помрешь.
Когда бараний жир закипел ключом, старик окунул в него свою секиру, велел держать Францужанина покрепче, подсунул под его больную ногу свое полешко, размахнулся секирой и, крякнув, отхватил Савве ногу повыше колена. Затем он подтащил к ноге Саввы, дико кровоточившей и хлеставшей фонтанчиками крови в отрубленном месте, казан с расплавленным жиром, и полил этой кипящей жидкостью рану.
Савва дико взвыл, дернулся и потерял сознание. Но кровь сразу унялась. Туземный доктор оставил бутылку коричневой жидкости в шалаше, сказав, чтобы Савве давали пить по полстакана утром и вечером. И ушел.
Шаман похоронил обрубок Саввиной ноги неподалеку от шалаша. Пояснил:
— Нехорошо, если его съедят собаки, это не даст ему поправиться. Через неделю Савва попросил есть.
И еще через неделю сказал, что нога у него страшно чешется, в отрубленном месте отстают струпья, но сильной прежней боли он уже не чувствует. У диких людей, оказывается, есть даже свои операторы, словно бы в какой европейской стране.
Прошел месяц, шаман развязал Григорию руки, но на ногах у него были колодки. Савва стал поправляться.
Целебные отвары трав и первые ягоды, которые приносили соплеменники шаману Табанкулу, — всё это оказало живительное воздействие на организм Саввы. Ночами, когда шаман забывался чутким сном, Савва еле слышно шептал Григорию:
— Я помогу тебе сбить колодки и беги. Мне уж отсюда не выбраться.
— Выберемся, — шептал Григорий, — ты умеешь отводить глаза. Да и я зря, что ли, столько всего на свете повидал?
В разгар тепла сказал Табанкул, что пошлет их поискать серебро, но пусть не помышляют о побеге. Григорий будет в колодках, а Савва с одной ногой далеко не ускачет. Сопровождать их в горы будут самые сильные и смелые воины.
И вскоре они уже ехали в горы. Григорий сидел на лошади, свесив ноги на одну сторону, это было неудобно и замедляло движение. Один из нерусей приказал снять колодки, да привязать Григория за пояс веревкой к переднему всаднику. Теперь Григорий ехал на привязи. Когда въехали в ущелье, Григорий опять заорал:
— Эхо! Слышишь ли ты Григория?!
Эхо не замедлило ответить:
— Горе я!
Земля дрогнула, со склонов покатились камни. Трещины змеились среди каменных стен, причудливыми линиями разделяя их на части, разверзалась земля и ручьи, запруженные обвалами, быстро образовывали озера.
Григорий соскочил с коня, подхватил под руки Францужанина, который полз среди дикого хаоса. Охранники кричали, падали и воздевали руки к небу.
— Землятресение, — сказал Савва Францужанин. — Мне доводилось попадать в такое в Пиренеях, но тогда я был еще на двух ногах.
— Надо прижаться к скале! — воскликнул Григорий, увлекая за собой Савву. С грохотом летели камни, поднялась туча пыли, откуда-то хлестанула вода. Испуганно ржали лошади, вскрикивали люди.
Когда все стихло, Григорий и Савва не могли узнать ущелье. В нем текла река, а дальше — разливалось и становилось все больше озеро.
— Вверх! — крикнул Григорий. Он лез из последних сил, таща за собой друга. Сердце готово было выскочить через горло, одежка изорвалась в клочья, пот заливал глаза.
Через полчаса все же достигли вершины горы, ее позвоночного хребта, а там увидели более или менее гладкий травянистый склон. Решили просто съехать по склону лежа на спине.
Но не раз приходилось вставать на четвереньки, ощупывать шишки и ссадины, ползти, потом снова катиться, пока не уткнулись ногами в малый ручей с прозрачной водой и песчаным дном. Зачерпнув воды ладонями, чтобы умыться и попить, Григорий заметил желтую крапинку на дне ручья. Она блеснула на солнышке и исчезла. Отдохнув немного, Григорий сходил к березовой роще, надрал бересты, пришел опять к ручью, возле которого лежал полуживой Савва, сказал:
— Попробую промыть песочек, поблазнилось, что на дне ручейка была блестка.
— Блестки бывают разные, — сказал Савва, — но попробуй.
Григорий зачерпнул песка и воды, принялся встряхивать берестяной кузовок, сливал воду, смотрел, что осталось. Пятнадцатая промывка дала малюсенькую золотую песчинку.
— Золото? — спросил Григорий Францужанина.
— Оно! — подтвердил он. — Да ведь может быть случайная крупинка, сколько я находил таких ручьев: две-три случайных крупинки намоешь, а потом — хоть тресни — нет ничего.
Григорий работал кузовком еще и еще, сделал себе кузовок и Савва. Число намытых крупинок росло. Ниже по течению ручья блесток оказалось больше.
— Намыть-то здесь можно, но нам нужно отсюда выбираться поскорее, если горные духи нас пощадили, то голод не пощадит, да и раны залечить надо, — сказал Савва. — Чую, что тяжко тебе со мной придется, забрались в тартарары, а ни лошадей, ни оружия.
— Ладно, — сказал Григорий, — еще несколько промывок, чтобы хватило на доброе вино, да чтобы нанять пару женок помоложе бабки Акулины. А затем уж потащу тебя. Да что! У тебя сапоги сами по ночам бегают!
— Теперь у меня только один сапог, — грустно заметил Савва, — вроде и нет ноги, а чувствую, как на ней пальцы шевелятся…
