Глава VI
Шляй-фиорд

Я не прошу извинения за то, что описал эти первые дни во всех подробностях. Стоит ли удивляться, что все ничтожные происшествия запечатлелись в моей памяти столь же ярко, как краски земли и моря в этом очаровательном уголке света. Всякий пустяк, живописный или не очень, имел, как оказалось, свое значение; всякий обрывок разговора давал нить; всякий перепад настроения таил в себе переход к хорошему или к дурному. Воистину как тонка была цепь событий, превративших развлекательное путешествие в одно из самых значительных предприятий в моей жизни.

Следующие два дня готовили эту перемену. В первый из них юго-западный ветер еще держался, и мы совершили вылазку в Аугустенбург-фиорд, чтобы, по выражению Дэвиса, «отработать навыки в условиях хорошей трепки». День оказался посвящен непромокаемым костюмам, тем грубым и вонючим балахонам, которые я нашел чудовищно неудобными. Да, для меня то был день проверки на прочность, потому как над фиордом то и дело проносились шквалы, а Дэвис по моей же настоятельной просьбе не давал мне роздыху. Мы лавировали взад и вперед, заходили в бухточки и выбирались оттуда, брали и отпускали рифы, то мокли под дождем, то парились на солнце, причем не имея даже минуты, чтобы перевести дух или посидеть-подумать.

Я сражался с непослушными снастями – это покорные рабы, если сумеешь подчинить их, и жестокие тираны, если верх берут они. Я ползал, прыгал, тянул, снуя по палубе, тогда как Дэвис, бесстрастный и безмятежный, руководил моими метаниями.

– А теперь прими руль и пытайся удерживать курс круто к ветру. Это самый захватывающий спорт на свете!

Так знакомился я с тонкостями обращения с этим деликатным судном: слезящиеся глаза, растертые руки и полуоцепеневшее сознание – для всего требовались предельные усилия. Тем временем Дэвис, следя за шкотами, попутно орал мне в ухо, открывая тайны великого мастерства. Так, морщинки на шкаторине грота и далекое ворчание голодного кливера – признаки того, что парусам не хватает ветра и надо идти полнее; значительный крен и раскачивание корпуса, ощущение ветра на щеке, а не на носу, увеличившийся угол полоскания флюгера на мачте – признаки излишнего ветра, говорящие, что яхта покорно сваливается под ветер, вместо того чтобы прокладывать себе путь в крутой бейдевинд. Он преподал мне тактику действий при встрече со шквалом и способ использовать свое преимущество, когда тот отступает, – если хочешь управиться с капризным румпелем, требуется железная рука в бархатной перчатке. Объяснил, какой набор парусов позволяет идти быстро, но не создает нагрузки на корпус. Все это и еще многое старался я постичь, не думая в ту минуту, стоят ли эти знания таких усилий, но твердо вознамерившись овладеть ими. Нечего и говорить, времени любоваться красотами у меня не осталось. Поросшие лесом бухточки, в которые мы заглядывали, давали краткую передышку от ветра и брызг, но мне приходилось заниматься освоением лота и шверта – две новые и весьма обременительные обязанности. Страсть Дэвиса плавать на пределе возможного оставалась ненасытной даже в этих спокойных, бесприливных водах.

– Подходим к берегу как можно ближе. Ты работаешь лотовым, – так гласила его формула.

И я делал неудачные забросы, допускал слабину линя, заливал в рукава целые реки воды – короче, совершал все мыслимые gaucheries, на которые обречены начинающие. Тем временем песок под килем проступал все явственнее, и Дэвис с досадой отворачивал и кричал:

– К повороту, шверт опустить!

Мне приходилось кубарем спускаться в каюту и сражаться с дьявольским механизмом – единственным из оборудования «Дульчибеллы» предметом, который я люто ненавидел от начала и до конца. У него имелась отвратительная привычка выбрасывать при опускании фонтаны воды, которые лились из-под крышки цепи на палубу каюты. Одной из моих обязанностей являлось затыкать щель ветошью, но даже так булькающий звук постоянно портил нам аппетит во время обеда. Через минуту заливчик оставался позади, наш штевень врезался в короткие резкие волны фиорда, и мы начинали пробиваться сквозь брызги и дождь к какому-нибудь мысу на противоположном берегу. О целях и конечном пункте, если таковые вообще имелись, я не имел ни малейшего представления. В северной оконечности фиорда незадолго перед поворотом Дэвис впал в задумчивость, в высшей степени меня раздражавшую, потому как я сидел на румпеле и, намереваясь избежать непроизвольного поворота фордевинд, как никогда, нуждался сейчас в добром наставнике. Словно продолжая спор с невидимым собеседником, он продолжал твердить, что нет смысла забираться дальше на север. В его доводах фигурировали утки, погода и карты, но я не вникал в за и против, и понял только то, что мы резко поворачиваем и начинаем «пробиваться» на юг. Закат застал нас в той же укромной заводи среди деревьев и лугов залива Альс, что и накануне, – какая восхитительная умиротворенность после треволнений дня! Разбитый и измотанный, я выскользнул из своих непромокаемых лат, и немного позже мы изведали (хотя и не в полной еще мере) то удивительное наслаждение, когда после трудного дня ты, чувствуя приятную усталость и благородное утомление, вкушаешь настоящую амброзию, пусть роль ее выполняет всего лишь говяжья тушенка, и пьешь нектар, пусть даже и извлеченный из земных плодов кофейных ягод, и вдыхаешь ароматы, о которых даже вечно счастливые боги Гомера не имели ни малейшего представления.

На следующее утро, тридцатого сентября, радостный клич «норд-вест дует!» заставил меня чуть свет тащиться, поеживаясь, на палубу, чтобы выбирать якорь и управляться с набухшими от дождя парусами. День выдался пасмурный и непогожий, но вполне приемлемый после вчерашней нестерпимой пытки. Мы вернулись к Зондербургу, а оттуда взяли курс на едва различимую бледно-зеленую линию в юго-западной части горизонта. Именно во время этого перехода произошел случай, который при всей его незначительности на многое открыл мне глаза.

Стая диких уток подрезала нам нос на небольшом расстоянии – треугольной формы фаланга вытянутых шей и хлопающих крыльев. Я правил, тогда как Дэвис прокладывал в каюте курс, но я сразу же позвал его, и разгорелся спор насчет наших шансов поохотиться. Дэвис оценивал их не слишком высоко.

– Те парни в Затрупе сильно сомневались, – сказал он. – Уток тут полно, но, насколько я понял, добыть их нездешним не так-то просто. Вся эта местность слишком уж цивилизованная, тут недостаточно дико, не правда ли?

Приятель поглядел на меня. Я затруднялся прийти к мнению. В некотором смысле здесь было как угодно, но только не дико, но вроде как хватало и укромных местечек для охоты на уток. Берег, вдоль которого мы шли, был обрамлен уединенными болотцами, хотя за ними простирались обширные поля. Разве не за прекрасными видами прибыли мы сюда? При растущем моем желании насладиться ими уклончивые отговорки Дэвиса только подливали масла в огонь. С какой стати, спрашивается, заставил он меня тащить сюда охотничье снаряжение, если даже пострелять нельзя?

– Плохая погода – вот что нужно для уток, – продолжал мой друг. – Но мне сдается, тут для них не лучшее место. Вот в Северном море, на Фризских островах…

Тон его сделался вкрадчивым и слегка просительным, и я сразу почувствовал, что в уме у него созрел план, о сути которого не так сложно догадаться.

Дэвис промямлил еще что-то насчет «дикости» и «никто тебе не помешает», и я не выдержал:

– Ты и в самом деле хочешь покинуть Балтику?

– А почему бы и нет? – откликнулся он, не отводя глаз от компаса.

– Опомнись, дружище! Октябрь на пороге, лето кончилось, и хорошая погода скоро прикажет долго жить. Мы одни на этой скорлупке, и это в период, когда яхты нашего размера уже встают на зиму. По счастью, мы оказываемся в идеальном краю для круизов, с широчайшим выбором безопасных фиордов и отличной перспективой пострелять уток, имей только желание. Стоит ли тратить время и рисковать (тут мне вспомнился вырванный из бортового журнала лист), предпринимая долгий вояж к этим твоим заброшенным островам в Северном море?

– Не такой уж он и долгий, – упрямо возразил Дэвис. – Часть маршрута проходит по каналу да и остальная вполне безопасна, если не забывать про осторожность. Воды там укромные, и вовсе нет необходимости…

– К чему ты клонишь? – прервал его я. – Мы ведь даже не попытались поохотиться здесь! Ты ведь не собираешься возвращаться на яхте в Англию осенью?

– В Англию? – пробормотал мой товарищ. – Мне как-то все равно.

Снова бросилась мне в глаза его уклончивость – нас словно разделяла стена, невидимая, но неодолимая. Да и что вообще я тут делаю? Заточен на этой паршивой крошечной яхте, вырванный из привычной среды, с человеком, который еще неделю назад ничего для меня не значил, а теперь представляет собой мучительную загадку. Подобно мгновенно действующему яду разлилось по моим жилам то презрительное разочарование, с которым я оставлял Лондон. Все, чему я учился и радовался недавно, было забыто, осталась только усталость. С языка моего рвалось уже слово, которое могло положить стремительный конец совместному нашему круизу, но Дэвис опередил меня:

– Мне чертовски жаль, я повел себя, как последняя скотина. Не знаю даже, о чем я думал. Ты, как настоящий друг, приезжаешь, чтобы составить мне компанию, а я, боюсь, оказался никудышным хозяином. Разумеется, лучшее место для прогулок на яхте сложно представить, я напрочь забыл про красивые пейзажи и все прочее. Давай поразведаем насчет уток. Ты прав, мы наверняка сумеем поохотиться, стоит только немного постараться. Мы, наверное, почти уже у цели. Да, вот вход. Примешь руль, а?

С ловкостью мартышки вскарабкавшись на мачту и устроившись на гафеле, он стал осматривать берег. Глядя на своего компаньона, я возблагодарил Провидение, что не успел заговорить, потому как никто не смог бы устоять перед такой вспышкой искренней и прямой натуры. И все же я не мог удержаться от мысли, что взаимопонимание между нами, принимая во внимание обстоятельства, происходит слишком уж медленно. Мне трудно было уловить, где заканчивается напускное и начинается он сам, да и Дэвис, полагаю, находился на той же стадии понимания меня самого. Если бы не эта неуверенность, я продолжил бы напирать, ибо не сомневался, что в поведении его кроется некая тайна, смысл которой ускользает от меня. Впрочем, свету скоро суждено было рассеять тьму.

Я не видел ни малейшего признака входа, о котором велась речь. И неудивительно, потому как ширина его составляла всего восемьдесят ярдов, хотя вел он в фиорд в добрых тридцать миль длиной. Как по волшебству, морская болтанка осталась позади, и нам неохотно открылся канал, петляющий среди болот и лугов, сначала узкий, потом расширяющийся до размеров озера, как в Эккене. Мы бросили якорь рядом с устьем, неподалеку от скопления судов, принадлежащих к типу, ставшему вскоре очень привычным для меня. Они представляли собой парусные баржи, вроде тех, что курсируют по Темзе: тупой нос, высокая корма, тонн пятьдесят водоизмещения, оснастка кетча, боковой шверт, простейшая оснастка и длинный наклонный бушприт. В дальнейшем я буду называть их галиотами. Если не считать кораблей, единственным признаком жизни служил белый домик – обиталище лоцмана, как подсказала нам карта, – приютившийся с северной стороны от входа в канал. Выпив чаю, мы отправились с визитом к лоцману. И обнаружили патриархального, расположившегося у пылающего очага, в окружении заботливой снохи и розовощеких внучат, дородного и крепкого субъекта, встретившего нас потоком приветствий на немецком, тут же – стоило ему разглядеть нас – уступившим место забавнейшему ломаному английскому, на котором старикан изъяснялся с непередаваемой важностью и гордыней. В промежутках между сердечными предложениями отведать пива и завываниями музыкальной шкатулки, заведенной в честь нашего прибытия, мы кое-как ухитрились представиться и сообщить о цели нашего прибытия. Нет нужды и говорить, меня раскусили сразу же и отодвинули в сторону, отведя роль слушателя.

– Да, да, отлично! – заявил лоцман. – Тут отшень много уток, но сначала мы выпить по стаканчик пива. А потом мы передвинуть ваш корабль, капитан, стоять там – не есть отшень хорошо.

Дэвис в панике вскочил, но был жестом возвращен к пиву.

– Потом мы будем выпить еще по стаканчик пива и будем говорить про утки… Нет, мы будем стрелять утки, так лутше! А потом выпить много-много стаканчик пива!

То был неожиданный поворот и весьма многообещающий. И намеченная программа была исполнена с точностью до пункта. После пива наш хозяин наскоро облачился при помощи снохи в теплые вязаные рукавицы, плащ, шарф и войлочный шлем, скрывавший все лицо, за исключением пары сверкающих глаз. Экипировавшись, лоцман направился к выходу и взревел, приказывая найти Ганса и ружье. В ответ на пороге объявился неуклюжий юнец со скуластым лицом и пробивающейся бородкой, застенчиво пожавший нам руки.

Всей компанией мы направились к причалу, где нас поджидал лоцман, напоминавший по виду клубок из грубой шерсти. Повинуясь его хриплым указаниям, мы передвинули «Дульчибеллу» на стоянку у противоположного берега, поближе к остальным судам. Захватив свои ружья, мы вернулись в домик, и последовал еще один перекус. Когда пришла пора выходить, опускались уже сумерки. Переправившись через полосу болот, мы заняли стратегические позиции вокруг застоялого пруда. Ганса отрядили в качестве загонщика, и результатом стали отличный селезень и три утки. Стоит признать, все они были сбиты из ружья лоцмана, – сказалась, быть может, сыновняя преданность Ганса, а быть может, эгоизм, с которым его родитель выбрал для себя лучшее место, но в любом случае охотничья вылазка наша увенчалась сокрушительным успехом. Оный был отпразднован музыкой и пивом, как и прежде, а лоцман тем временем, усадив на каждое колено по внуку, плел цветистые дифирамбы здешнему краю и своему райскому в нем существованию.

– Много пива, много мяса, много денег, много уток, – подытожил он свой обзор.

Как ни странно, но Дэвис, хоть и весьма оживленный, слушал как-то рассеянно. И это когда перед нами оказался столь бесценный оракул! Именно на мою долю выпало черпать полезную информацию: подробности о времени, погоде и наиболее удобных местах охоты, а также намеки на людей, с которыми неплохо бы установить добрые отношения. Не знаю, отвечали ли мне взаимностью, но я проникся к лоцману живейшей симпатией, поскольку он без устали твердил, что с круизами на этот год пора заканчивать. По его мнению, безумием с нашей стороны было так затягивать, а еще большим безумием – обитать «на таком маленьком суденышке», когда можно с комфортом жить на берегу, не испытывая нужды в пиве и музыке. Меня прямо подмывало поднять тему перехода на Северное море, просто чтобы посмотреть, как сникнет Дэвис под градом насмешек знающего человека. Но мне не хотелось портить приятелю жизнь теперь, когда все пошло так хорошо. Фризские острова казались экстравагантной шуткой, и я даже не вспоминал про них, когда мы, обменявшись прощальными уверениями в вечной дружбе с добрым лоцманом и его семьей, погребли к «Дульчибелле».

В тот вечер мы с Дэвисом ощущали себя добрыми друзьями. Впрочем, скорее, это относилось ко мне, потому как, ложась спать, я оставил его сидеть посасывающим пустую трубку и бесцельно листающим том Мэхэна. Проснувшись посреди ночи, я заметил, что койка Дэвиса пуста, а сам он сидит в темной каюте, погруженный в раздумья.