Рождение Европы

Богатство Византии и вмешательство аваров отмечают самое начало куда более масштабного процесса развития, развернувшегося на огромной территории, подконтрольной славянам, во второй половине тысячелетия. К X веку его результатом стали первые окологосударственные династические структуры, которые увидела Северная и Восточная Европа. Возможности этих новых образований по-прежнему были существенно ограничены к концу X века, и граница между центром и периферией была хорошо заметна на огромных территориях, номинально находившихся под их контролем. Правительственные механизмы, основанные на объездных практиках, были не способны управлять такими владениями с равной эффективностью, и это проявляется в тенденции обмениваться большими приграничными регионами. Тем не менее эти государства были способны вести централизованно организованную деятельность, результаты которой производят сильное впечатление. Будучи куда крупнее германских государств – клиентов Рима, появившихся на окраинах империи в IV веке, славянские страны также оказались способны и на более грандиозные деяния. Они строили все более и более крупные здания, содержали большие, прекрасно экипированные и обученные армии и быстро переняли некоторые культурные нормы у более развитой имперской Европы – прежде всего христианскую религию.

Все указывает на то, что трансформационные механизмы, породившие эти новые государства, по своей природе были схожи с теми, которые стояли за появлением более крупных германских государств-клиентов на римской периферии в IV веке. В обоих случаях новая сеть контактов – через торговлю, набеги и дипломатию – привела к беспрецедентным притокам доходов в варварские сообщества. Внутренняя борьба за контроль над ними привела к милитаризации и выдвижению князей, основателей будущих династий, которые в конечном счете, захватив новые богатства, потратили их на то, чтобы создать постоянную военную машину, способную закрепить их власть и уничтожить и/или запугать ранее существующие местные структуры. В результате потенциальных соперников планомерно устраняли и власть постепенно централизовывалась.

Но если начальные процессы были одинаковы, то скорость развития отличалась – славянский мир во вторую половину 1-го тысячелетия развивался куда быстрее, чем германский в первой. Объяснение этому отчасти заключается в большем количестве стимулов, действующих в варварской Европе после 500 года. Западные регионы славянских территорий устанавливали всевозможные связи со сменившими друг друга франкскими империями в Западной Европе – экономические, военные и дипломатические. В то же время двести лет господства аваров в сердце Центральной Европы тоже оказали свое воздействие на славянскую клиентелу, как и взаимодействие с дальней и менее могущественной империей – Византийской. Не менее, а то и более важным является тот факт, что варвары-славяне взаимодействовали с четвертой и еще более сильной державой – исламским халифатом. Нет никаких признаков ведения торговли (будь то рабами или мехами) между Центральной и Восточной Европой и Ближним Востоком и Средиземноморьем в первой половине тысячелетия, поэтому поздние торговые пути стали источником таких доходов, о которых в римский период нельзя было и мечтать. И, судя по огромному количеству сохранившихся мусульманских серебряных монет и их нахождению преимущественно в центральных регионах новых славянских государств, мы можем смело предположить, что этот дополнительный стимул сыграл важную роль в трансформации славянской Европы.

Второе очевидное объяснение более быстрого развития славянской Европы – влияние новых военных технологий последних двух веков тысячелетия (прежде всего рыцарей в броне и замков), которые изрядно облегчили жизнь правителям, сумевшим установить контроль над всеми источниками обогащения, помогая им устрашить потенциальных противников. Несмотря на то что контроль новых государств над периферийными территориями был нестабильным, власть, которую они осуществляли в центральных землях, поражает (и пугает). Жесткий контроль и сила, стоявшие за разрушением старых племенных укреплений и возведением на их месте новых династических (как в Богемии, так и в Польше), очевидны по археологическим находкам последних лет. Династическая власть стоит и за переселением покоренных народов в центральные регионы новых государств, и в их экономической организации, теперь проиллюстрированной археологическими свидетельствами и ранними документами, сохранившимися до наших дней.

Природа и общее значение этих процессов развития не может быть яснее, и их последствия неисчислимы. Самым важным является, пожалуй, первое появление Европы как единого образования. К X веку сети экономических, политических и культурных контактов протянулись по всей территории от Атлантики до Волги, от Балтики к Средиземноморью. Ранее фрагментированные земли с крайне неравномерным уровнем развития, изолированные от более цивилизованных регионов в начале тысячелетия, теперь превратились в зону, объединенную разными уровнями взаимодействия. Европа стала новым образованием не в географическом, но общечеловеческом плане, и к 1000 году взаимодействие между сообществами от Атлантики до Волги впервые оказалось достаточно тесным, чтобы за этим термином появилось реальное значение. Торговые пути, религиозная культура, способы правления, даже модели ведения сельского хозяйства – все это создало заметную общность между разными народами Европы к концу тысячелетия.

Однако для данного исследования процессы развития интересны именно той ролью, которую они сыграли в устранении условий, порождавших масштабные, часто хищнические формы миграции – будь то в виде концентрированных волн переселения народов либо более обычных потоков с нарастающей мощностью, которые периодически действовали в Европе 1-го тысячелетия. Неравенство в развитии разных народов и регионов по-прежнему сказывалось, но не проявлялось так остро, как раньше. Новые торговые системы в сочетании с более широкой сельскохозяйственной экспансией (последняя к концу периода была далека от завершения) означали, что политически организованные институты власти в Центральной и Восточной Европе теперь могли получать немалые доходы в собственных регионах. Сельскохозяйственные и иные экономические достижения также означали, что народы все больше укреплялись в определенных географических зонах, как минимум в своих центральных территориях.

В результате позитивные стимулы, периодически подталкивавшие большие группы к массовой миграции, были устранены или как минимум изменены. Миграция никогда не была легким или предпочтительным вариантом решения проблем в Европе 1-го тысячелетия, скорее стратегией, которую порой применяли, когда потенциальные преимущества стоили долгих переходов в частично знакомую местность без каких-либо гарантий успеха. Как только социальные элиты смогли обогащаться без необходимости перемещаться куда-либо, они перестали прибегать к этой стратегии. И разумеется, чем реже они к ней прибегали, тем ниже была вероятность такого решения, поскольку укоренившаяся привычка к миграции ослабевала в них самих и в подвластных им народах, ведь более эффективные земледельческие технологии порождали более стабильные методы возделывания почвы. И элита, и другие классы населения варварской Европы укрепились на своих территориях и вряд ли стали бы прибегать к миграции даже пред лицом серьезного стимула, который в других обстоятельствах вынудил бы их сменить место обитания.

Это, на мой взгляд, основное объяснение проблемы, с которой началась эта глава. В то время как готы и другие германцы (хотя, разумеется, не все) отреагировали на угрозу со стороны гуннов (как и славяне на приход аваров) попыткой обрести новый дом в других землях, появление кочевых мадьяр на Альфёльде не вызвало новой волны миграций. Действия, природа и судьба Моравского государства являются идеальным примером этого отличия. Вместо того чтобы бежать прочь, моравы остались и боролись с мадьярами, как и армии Франкской империи. Они проиграли (что не раз случалось и с их франкскими товарищами), но тот факт, что моравы никуда не ушли, говорит о том, что они прочно обосновались в своих землях, и о совершенно иной природе политической силы в варварской Европе, развившейся к концу 1-го тысячелетия. Ранее ограниченные сельскохозяйственные технологии приводили к общей местной мобильности, а заметное неравенство в уровне благосостояния и развития подталкивало наиболее предприимчивых варваров пуститься на поиски более привлекательного места, как правило поближе к имперским богатствам. Однако моравы строили замки и церкви из камня, благодаря средствам, получаемым от более эффективного ведения сельского хозяйства и широким сетям обмена. Вложив столько денег и сил в свои земли, они бы не смогли с легкостью все бросить и уйти. То же самое верно и для других новых династий конца 1-го тысячелетия. Все они успели куда обстоятельнее обосноваться на конкретных территориях, чем более ранние народы, – благодаря развивающемуся сельскому хозяйству и торговым сетям, давшим им другие способы обогащения вдали от имперских границ. В целом процессы развития устранили резкое неравенство, которое прежде делало массовую миграцию в глазах европейских варваров вполне приемлемым и здравым способом поправить свои дела. Но держащиеся за свои территории жители Центральной и Восточной Европы считали иначе.

Но разумеется, это не означало, что миграции пришел конец. Некоторые люди вечно пребывают в движении, надеясь обрести благополучие или улучшить условия своей жизни, и в европейской истории начиная с X века по-прежнему периодически происходили случаи массовой миграции. Однако с конца 1-го тысячелетия средневековая миграция, как правило, принимала одну из двух характерных форм. С одной стороны, мы видим переселение элит, преимущественно рыцарей. Нормандское завоевание – наиболее масштабный и успешный пример данного явления. Гораздо чаще встречались отряды в 100–200 хорошо вооруженных воинов, надеющихся урвать себе маленькое княжество, сместив местную элиту и/или установив свои права на экономическую поддержку со стороны несвободных классов. Продуктивное прикрепление крестьянства к земле и применение новых военных технологий были ключевыми факторами, придавшими миграционным процессам именно такую форму. Замки и доспехи позволяли установить господство в небольшой области благодаря тому, что часть людей фактически не могла оттуда уйти. Другая распространенная форма миграции – намеренный наем крестьян для работы на земле, когда лорды предлагали выгодные условия аренды и привлекали посредников, проводящих целые кампании. И здесь опять-таки сыграли свою роль новые модели развития, поскольку дополнительная продуктивность сельского хозяйства при использовании новых технологий возделывания почвы, появившихся в конце 1-го тысячелетия, создала потребность в дополнительном наборе рабочей силы, чтобы максимизировать прибыль с земли. Славянские государства прошли долгий путь, но все-таки по-прежнему отставали от Западной и Южной Европы по уровням экономического развития. Поэтому они стали основными клиентами посредников при наборе крестьян в более развитых странах Европы, где высокая плотность населения не давала крестьянам возможность получить больше земли на хороших условиях. В результате сотни тысяч крестьян из Западно-Центральной Европы шли на восток, привлеченные возможностью получить участок на куда лучших условиях, чем дома, и славянизация большой части бывшей германской Европы, имевшая место в раннем Средневековье, в каком-то смысле пошла в обратном направлении благодаря притоку германоязычных крестьян.