Глава 5

Гунны идут

В 453 году, через десять лет после хаоса, охватившего земли от Константинополя до Парижа, Аттила скончался от излишеств во время очередной и последней первой брачной ночи. Как следует выпив на сон грядущий, великий завоеватель лег спать и умер от носового кровотечения. Утром его перепуганную невесту обнаружили рядом с трупом. Эта внезапная кончина послужила началом безумной гонки за властью между его сыновьями, которая быстро вылилась в полноценную гражданскую войну. Затем ситуация приняла еще более опасный оборот. В империю Аттилы входили не только гунны, но и немалое число покоренных народов иного происхождения. Гражданская война стала для них возможностью вырваться из-под власти кочевников. Предводителем восстания стал король гепидов по имени Ардарих, а его итогом – масштабная битва на реке Недао в римской провинции Паннония.

«Туда сошлись разные племена, которые Аттила держал в своем подчинении; отпадают друг от друга королевства с их племенами, единое тело обращается в разрозненные члены; однако они не сострадают страданию целого, но, по отсечении главы, неистовствуют друг против друга. И это сильнейшие племена, которые никогда не могли бы найти себе равных [в бою], если бы не стали поражать себя взаимными ранами и самих же себя раздирать [на части]. Думаю, что то было зрелище, достойное удивления: можно было видеть и гота, сражающегося копьями, и гепида, безумствующего мечом, и руга, переламывающего дротики в его [гепида?] ране, и свева, отважно действующего дубинкой, а гунна – стрелой, и алана, строящего ряды с тяжелым, а герула с легким оружием».

Это хорошо известный рассказ, и, несмотря на то что характер текста скорее риторический, нежели описательный, он изящно вводит основную тему, которой посвящена эта глава.

Мы уже видели, что нарастание мощи гуннов послужило причиной двух случаев массовой миграции на территорию Рима. Однако, разумеется, оно же спровоцировало серьезные перемещения народностей и за границами империи. Начать следует с самих гуннов. Во время набегов на восточноевропейскую границу Рима в 376 году они действовали в основном к северо-востоку от Черного моря, где-то напротив Кавказа. Но римская Паннония, где произошла битва на реке Недао, включала в себя юго-восточные окраины равнины Альфёльд к западу от Карпат, а империя Аттилы была преимущественно сосредоточена на Среднедунайской низменности, в тысячах километров от Кавказа. В то же самое время, как подчеркивает рассказчик, повествующий об этой битве, гунны никогда не сражались в одиночку. В 70-х годах IV века, при первых нападениях на готов к северу от Черного моря, в битвах участвовали ираноязычные аланские кочевники. В войско Улдина входили германоязычные скиры. После изгнания других гуннов из Паннонии в 427 году восточноримские силы были вынуждены отдать этот регион своим вестготским союзникам, где те и поселились. Спустя всего поколение империя Аттилы подчинила себе по меньшей мере еще три готские народности, вместе с германоязычными гепидами, ругами, свевами (жившими на этих землях, предположительно, еще с 406 года), скирами и герулами, не говоря уже об ираноязычных аланах и сарматах. Большинство из этих не принадлежащих к гуннам народностей, как и сами гунны, обитали близ среднего течения Дуная примерно в 450 году. Но многие из них в IV веке еще не занимали этих земель – а в VI уже освободили их. Гунны не только сами двинулись на запад, в самое сердце Европы, но, похоже, и в какой-то степени помогли собраться на Альфёльде многим другим племенам, большинство из которых ушли из этих краев после распада империи Аттилы.

Вопросы, связанные с миграцией и поднятые этим кратким описанием пребывания гуннов в Центральной Европе, ясны. Прежде всего, что привело кочевников в сердце Европы и какую форму принял этот миграционный процесс? Как нам следует рассматривать перемещения групп населения, в том числе и других народов, составлявших империю Аттилы? Что это – обычное переселение элиты или процесс, куда более масштабный?

«Семя и начало всего этого несчастья»

Из всех мигрантов, упоминаемых в этой книге, гунны, пожалуй, наиболее таинственны. Они не оставили ровным счетом никаких собственных письменных памятников, но это для 1-го тысячелетия отнюдь не редкость. Дело осложняется тем, что о них почти ничего не говорится даже в римских источниках – вплоть до времен Аттилы, может, минус полпоколения; первые упоминания о грозных кочевниках появляются в конце 20-х годов V века, самые подробные же сведения и рассказы относятся к середине столетия. К этому времени гуннский мир успел претерпеть коренные преобразования и ничем не напоминал таковой 370 года, когда земли к северу от Черного моря впервые познали мощь гуннского воинства. Причину такой бедности сведений несложно вычислить. С точки зрения римлян во время кризисов 376–380 и 405–408 годов гунны гнали другие народы на земли империи. Эти мигранты в дальнейшем порождали хаос на ее территории. Поэтому римские историки и рассказчики, что вполне логично, сосредотачивались на пришлых племенах, а не на гуннах, ставших первопричиной их проблем.

В результате скудость наших знаний о гуннах просто поразительна. Мы даже не можем сказать, на каком языке они говорили. Большая часть лингвистических данных – это имена собственные, по большей части правителей и их приближенных времен Аттилы. Но к тому времени (по причинам, которые мы проясним немного позже) общепринятым языком, лингва франка в Гуннской империи, стал германский диалект, и многие из записанных имен либо имеют бесспорно германское происхождение, либо похожи на германские, поэтому от них толку мало. Иранский, турецкий и финно-угорский (как у поздних мадьяр) – все эти версии имеют своих сторонников, но правда заключается в том, что мы не знаем, на каком языке говорили гунны, и, вероятно, никогда не узнаем. Исторические свидетельства, которыми мы располагаем, способные объяснить мотивы и формы миграции гуннов, столь же ограниченны. По словам Аммиана, и объяснять-то было нечего: «Семя и начало всего этого несчастья и многообразных бедствий, вызванных яростью Марса, который своим пожаром сотрясает мир, восходит, как выяснено, вот к какому событию. Племя гуннов, о которых древние писатели осведомлены очень мало, обитает за Меотийским болотом в сторону Ледовитого океана и превосходит своей дикостью всякую меру». Они были столь жестоки, что считали вполне естественным бить людей просто так, без причины. Схожие описания свирепости гуннов обнаруживаются и в других источниках. Зосим, основываясь на рассказе современника этих событий Евнапия, говорит о панике, вызванной первым нападением гуннов на готов, а Иордан в VI веке изображает их порождениями изгнанных готских ведьм и злых духов. Конечно, очень хочется на этом и остановиться, но нам все же необходимы чуть более серьезные аналитические данные, если мы вознамерились отыскать убедительное объяснение миграционных процессов, происходящих в обществе гуннов в конце IV – начале V века.

Мы можем сказать, что изначально гунны – кочевники и животноводы из Евразийской степи. Эта обширная равнина тянется многие тысячи километров от окраин Европы до западных границ Китая. Летом осадки крайне редки, характерная растительность – трава, а потому населяющие ее народы больше зависели от своих стад, чем их соседи. Однако в противовес создавшемуся у вас образу они занимались земледелием и нуждались в экономическом обмене с оседлыми народами, чтобы своевременно пополнять запасы зерна, составлявшего важную часть их рациона. Предположить, что гунны были кочевниками, нас заставляет прежде всего географическое положение земель, на которых они впервые были встречены, – к востоку от реки Дон, естественной границы, за которой средний уровень осадков опускается ниже приемлемого уровня, делая невозможным земледелие без дополнительного орошения. Вторая причина – знаменитое описание этого народа, оставленное Аммианом. Гиббон был от него в восторге, и оно весьма красноречиво: «При столь диком безобразии человеческого облика, они так закалены, что не нуждаются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище; они питаются корнями диких трав и полусырым мясом всякого скота, которое они кладут на спины коней под свои бедра и дают ему немного попреть. Никогда они не укрываются в какие бы то ни было здания. […] У них нельзя встретить даже покрытого камышом шалаша. Они кочуют по горам и лесам, с колыбели приучены переносить холод, голод и жажду. […] Тело они прикрывают одеждой льняной или сшитой из шкурок лесных мышей. Нет у них разницы между домашним платьем и выходной одеждой; один раз одетая на тело туника грязного цвета снимается или заменяется другой не раньше, чем она расползется в лохмотья от долговременного гниения. […] Никто у них не пашет и никогда не коснулся сохи. Без определенного места жительства, без дома, без закона или устойчивого образа жизни кочуют они, словно вечные беглецы, с кибитками, в которых проводят жизнь; там жены ткут им их жалкие одежды, соединяются с мужьями, рожают, кормят детей до возмужалости. Никто у них не может ответить на вопрос, где он родился: зачат он в одном месте, рожден – вдали оттуда, вырос – еще дальше».

К сожалению (ведь этот образ обладает определенной романтичностью), главное утверждение этого высказывания, о том, что гунны постоянно и хаотично перемещались, в корне ошибочно.

На самом деле уже по одному описанию становится ясно, что здесь что-то не так. Это стандартная практика Аммиана, и она нередко применялась сочинителями в классическом историческом жанре для того, чтобы представить читателям новых героев – непременно с отступлениями. К IV веку н. э. на такие части повествования возлагались определенные ожидания. Слушатели ждали красноречивых, эмоциональных высказываний, искусства риторики, продолжительных ссылок на известных классических авторов. Отступление Аммиана о гуннах их не разочаровало. Но оно богато не только красноречием и цитатами, тут присутствует и очевидная проблема. В уцелевших томах «Деяний» Аммиан в какой-то момент представляет читателям три кочевых народа – аланов, сарацин и собственно гуннов. И в каждом случае эти отступления более или менее схожи, меняются лишь отдельные детали. Такое чувство, что в распоряжении Аммиана имелся готовый шаблон отступления, посвященный кочевникам, и он в нужный момент просто нажимал кнопку «повторить». Это вызывает закономерный вопрос: в каком из этих схожих отрывков сообщаемые им подробности действительно относятся к описываемому народу? В случае с гуннами Аммиан рассказывает много интересного об их политических лидерах, к которым мы вернемся чуть позже, и указывает даже, что они хранили мясо под седлами – это был один из этапов его консервации. Раньше на это заявление не обращали особого внимания, мол, автор неверно трактовал методы лечения потертостей на спинах лошадей – до тех пор, пока современный антрополог и историк в 1920-х годах не обнаружил, что точно так же поступали современные ему монголы. Возможно, стоит присмотреться хотя бы к некоторым заявлениям Аммиана. С другой стороны, говоря о сарацинах, он упоминает о том, что и мужчины и женщины очень любят секс и наслаждаются им. Невольно задаешься вопросом, откуда ему стало об этом известно… Но в общем и целом уже одного факта, что пустынные арабы-кочевники с окраин Плодородного полумесяца, как и ираноязычные аланы и турки или финно-угорские гунны с Евразийской степи, описываются примерно в одних и тех же формулировках, должно было быть достаточно для того, чтобы забить тревогу. И для некоторых этого оказалось более чем достаточно.

Первые подозрения подтвердились компаративными данными об укладах кочевников, собранных не так давно антропологами. И разумеется, между разными племенами и группами существует почти столько же различий, сколько самих этих племен. В соответствии с типами пастбищ и водящимися в том или ином регионе животными различаются и организация, и методы животноводства. Однако есть несколько важных общих черт, и одна из главных заключается в том, что кочевники, как правило, не передвигаются наобум – да и на такие расстояния тоже, это изматывает и людей и животных. Евразийские племена, к примеру изучавшиеся в XX веке, как правило, перемещались на определенные расстояния дважды в год, между конкретными летними и зимними пастбищами. В случае с казахами (до того как Сталин заставил их принять оседлый образ жизни) это расстояние равнялось примерно 75 километрам. Животноводческие группы, принадлежащие к одному большому племени, водили стада по кругу между пастбищами, держась друг от друга на достаточном расстоянии, чтобы трава успевала вырасти после выпаса скота каждой группы. Остальное население проживало в постоянных лагерях, некоторые даже занимались земледелием. И цель долгих переходов здесь – постоянное курсирование между двумя основными пастбищами, ни одно из которых не способно кормить скот круглый год. Летнее пастбище, как правило, находилось где-то в горах или на холмах, где зимой из-за холодов не растет трава; зимнее пастбище – сравнительно недалеко от лагеря, в низинах, где летом из-за жары и сухости травы слишком мало. Так что кочевой образ жизни – это эффективная система использования природных ресурсов, при которой пасти скот можно круглый год. При таком укладе постоянное передвижение служит конкретной цели и не может осуществляться наугад. Кочевники подвержены определенным рискам, они полностью зависят от количества осадков и к тому же живут на неплодородных землях. Однако отправляться в странствия невесть куда, без четкой цели, не зная о кормовой продуктивности новых земель и, что не менее важно, не имея установленных прав пасти на них свой скот, – верный путь к экономической катастрофе.

А это означает, что вторжения гуннов в земли аланов к северо-востоку от Черного моря, а оттуда уже в самое сердце Европы нельзя рассматривать – как, к примеру, делал Дж. Б. Бьюри в своих знаменитых лекциях, прочитанных в 20-х годах XX века, – как естественное расширение кочевой экономики. Гунны не просто бесцельно бродили по Евразийской степи, пока случайно не угодили в земли к северу от Черного моря, которые пришлись им по вкусу. Решение изменить место проживания, двинуться к западу – осуществленное в два этапа, разделенные примерно одним поколением, – наверняка было принято по конкретным причинам и тщательно просчитано. Потенциальная выгода этого переселения должна была уравновесить риск неудачи в поисках или – что вероятнее – в установлении прав на выпас своих стад на новых территориях.

Что же до причины или причин, заставивших гуннов двигаться на запад, однозначного ответа на этот вопрос нет. Римские источники здесь практически бесполезны. Мнение Аммиана, согласно которому нападение на других варваров было для суперварваров гуннов совершенно естественным делом, не слишком нам помогает. Имеющиеся у нас источники и данные говорят о трех факторах, из которых два возможны, а третий более вероятен, на основании которых племена гуннов могли направиться на запад. Одна из возможных причин – изменение климата. Приблизительно в начале V века н. э. Западная Европа переживала период климатического оптимума – долгие, жаркие лета, много солнечного света. Но то, что для западных европейцев было плюсом, для племен, обитавших за Доном, представляло собой проблему, поскольку продолжительная жара означала, что летом будет меньше осадков, а следовательно, и меньше травы. Вполне естественно предположить, что степные кочевники в таких условиях стали бороться за лучшие пастбища, а современный мир очень ярко показывает нам, к каким последствиям это может привести. Первопричина Дарфурского конфликта – суданские кочевые народности, которым пришлось покинуть свои земли, когда глобальное потепление превратило пастбища в пустыню. Но применить этот пример к реалиям IV века нелегко – ведь (по крайней мере, пока) невозможно понять, насколько масштабными или, напротив, минимальными были происходившие тогда изменения климата. У нас нет точных данных на этот счет, так что всегда остается возможность, что последствия их были незначительными. Однако, как мы увидим в последующих главах, кочевые племена покидали эту степь с середины до конца 1-го тысячелетия, а затем за ними последовали другие, а значит, евразийские кочевники вряд ли сталкивались с серьезными экологическими проблемами. И в любом случае, как и тервинги, и грейтунги, над которыми нависла угроза вторжения гуннов, сами гунны, столкнувшись с проблемами экологического характера, могли бы пойти на все четыре стороны. Так что даже фактор климатических изменений не объясняет, почему кочевники отправились именно на запад.

Другой возможный фактор – политическая революция. По крайней мере, два из кочевых племен, последовавших за гуннами из степи в Европу позже в 1-м тысячелетии, поступили так отчасти потому, что пребывали под политическим и военным давлением со стороны других кочевых народов к востоку. В VI веке авары бежали от империи западных турок, мадьяры в IX веке ушли с земель к северу от Черного моря на Альфёльд из-за нападений печенегов. Поскольку у нас нет точных сведений о событиях на западе степи в IV веке, было бы глупо исключать возможность того, что основной причиной переселения гуннов стала угроза политического характера.

Но даже если внести негативный элемент в миграционную мотивацию гуннов, основанную на сочетании возможных климатических и политических факторов, не приходится сомневаться в том, что эти мотивы сосуществовали, как нередко бывает в крупных миграционных потоках, с некоторыми причинами позитивного характера, побудившими их двинуться именно на запад. Римские источники, описывающие первые вторжения гуннов на окраины империи, не предоставляют сколько-нибудь существенных объяснений того, что именно происходило, но более поздние материалы весьма красноречивы. С 390 года и в особенности к 20-м годам V века и дальше мы обнаруживаем, что гунны весьма активно взаимодействовали с империей. Иногда они устраивали набеги. Огромный отряд, целью которого была как Восточная Римская, так и Персидская империя, прошел через Кавказ в 395 году, до того как основные силы гуннов двинулись в Центральную Европу, есть сообщения и о других, менее масштабных налетах. Иногда гунны служили наемниками в войсках империи. Уже в 80-х годах IV века действия гуннов и аланов привели к дипломатической конфронтации между западным императором Валентинианом II и узурпатором Максимом. В начале V века Улдин обеспечивал военную поддержку Стилихону, до опрометчивого вторжения в восточноримскую Дакию. С появлением больших отрядов гуннов в Центральной Европе, начиная с 410 года, количество наемников достигло апогея. Вполне возможно, они предоставляли серьезную военную поддержку фактическому правителю Западной Римской империи, Флавию Констанцию, в 410-х годах, но только во времена Аэция, начиная с 20-х годов V века, они стали основной силой и оплотом Западной империи. Благодаря их поддержке Аэций не только сохранил власть, обойдя своих римских соперников, но и сдерживал агрессивные устремления других варварских племен, теперь укрепившихся на землях Западной империи. Кочевники принимали участие в крупных кампаниях против вестготов и бургундов в 30-х годах V века. Затем, наконец, во времена Аттилы, когда гунны стали внушительной силой, они от грабежей и службы в римской армии перешли к полномасштабному завоеванию. За двумя нападениями на восточноримские Балканы последовали вторжения в Галлию и Италию в 451 и 452 годах.

Что связывает воедино все действия гуннов? Это лишь разные методы запустить руку в богатства, доступные в куда более развитом средиземноморском мире, находившемся под господством Рима. Целью налетов, разумеется, были разные блестящие вещички и другие приятные трофеи, которые можно было легко продать или обменять; для этого же наемники шли на службу к римлянам. Несмотря на тесные связи с гуннами – а Аэций три года провел среди них в роли заложника, – они не сражались за него без щедрого вознаграждения. И даже Аттила вторгался на территорию Рима, движимый мыслью об обогащении. У нас есть подробные описания дипломатических встреч, которые предшествовали этим нападениям и следовали за ними, и главной заботой гунна всегда был объем дани, которую он мог получить. Новые территории и другие виды прибыли были не столь важны. Если перенесение такого отношения гуннов к империи и в особенности к Средиземноморью на 370-е годы оправдано – а ничто не говорит об обратном, – то в этом случае решение гуннов переселиться на запад в два этапа весьма и весьма разумно. Близость к политическим центрам римского мира в Северной Италии и Константинополе принесла бы им куда больше возможностей заполучить богатства империи. Другими словами, гунны действовали точно так же, как готы и другие, преимущественно германоязычные хищники III века: их миграция была реакцией на резкое неравенство в благосостоянии. Как и готы, они двигались от менее развитой внешней периферии империи – а возможно, и с более дальних территорий – в богатые внутренние регионы, где имелось широкое разнообразие возможностей обогатиться, доступных для племен, способных, как они, собрать войско, представляющее весомую военную угрозу.

Здесь также следует сделать важное замечание о природе миграционного потока гуннов – он непрерывно развивался. Ни один источник не называет точной численности гуннских миграционных единиц, однако все современные изучаемым событиям свидетельства указывают на то, что первоначальная экспансия в Северный Понт производилась в основном военными отрядами – небольшими группами, состоящими из воинов-мужчин. Витимир, король грейтунгов, чья смерть и заставила это племя готов двинуться к Дунаю в 376 году, сражался в многочисленных стычках (лат. multas clades) с аланами, которых гунны вытеснили на его земли. Это говорит о том, что, несмотря на серьезную дестабилизацию ситуации в целом, еще не приходилось говорить о серьезной, концентрированной силе с единым предводителем. Аммиан также отмечает, что Витимир нанял гуннов, которые помогли ему отразить натиск ланов. Это сообщение иногда сбрасывали со счетов, считая ошибкой переписчика, однако у нас есть причины ему поверить. Оно прекрасно укладывается в общий контекст, в котором многочисленные небольшие отряды кочевников действовали более или менее автономно. Тот факт, что предшественник Витимира, Эрманарих, «долгое время» (лат. diu) давал гуннам отпор, также подразумевает скорее череду не слишком серьезных стычек, нежели полноценное военное противостояние. В схожем ключе гунны действовали и в других местах, применяя разнообразные методы и приемы продвижения на запад, когда восточноевропейские границы Рима начали рушиться.

Помимо гуннов, сражавшихся за Витимира, упоминаются и другие: одни вторглись на земли тервингов (дважды), вторые поступили на службу в армию аланов, чтобы сражаться вместе с тервингами и грейтунгами против Рима к югу от Дуная в 377 году, третьи самостоятельно совершали налеты на империю параллельно с карпо-даками в начале 80-х годов IV века. Есть серьезные причины полагать, что все это были независимые группы гуннов, а не одна и та же, появляющаяся в разных местах; к тому же ни для одного из их предприятий, описанных в наших источниках, не потребовалось бы большое войско. Среди немногочисленных подробностей, которые Аммиан приводит в своем рассказе о гуннах этой эпохи, одна выделяется: он утверждает, что ими управляли не короли, но «случайные предводители». Это неясное замечание, значение которого многократно становилось предметом споров, однако оно, опять-таки, неплохо укладывается в общую картину функционирования небольших отрядов кочевников. Поразительно и то, что в эту эпоху мы не встречаем сколько-нибудь значимых предводителей гуннов, чьи имена упоминались бы в источниках. Это похоже на первые, довольно незначительные этапы нашествий славян и викингов, в VI и IX веках соответственно. В обоих этих случаях имена предводителей отрядов начали упоминаться только тогда, когда количество воинов в них существенно выросло.

Однако если экспансия гуннов, скрывавшаяся за кризисом 376–380 годов, осуществлялась силами небольших отрядов, то падение центральноевропейских границ Рима поколение спустя было вызвано миграцией совсем иного масштаба. Намеки на то, что размер отрядов гуннов, рыщущих на окраинах империи, вырос, появляются в источниках еще до начала второго кризиса. Примерно в 400 году современный периоду римский источник наконец называет одного из гуннских предводителей – Улдина. Он обладал достаточным влиянием, чтобы при случае оказать империи отнюдь не лишнюю военную поддержку; его войско состояло из гуннов и скиров. Однако, несмотря на встречающиеся кое-где хвастливые утверждения, будто его власть охватывала землю от закатного края до рассветного, последующие события показывают обратное. Попытка Улдина захватить восточноримские земли провалилась – еще до начала серьезных военных действий, когда предводители части отрядов покинули его. В этот момент он исчезает из наших источников и исчезает там, куда не проникают лучи солнца истории. Это вовсе не описание карьеры предшественника Аттилы. На мой взгляд, внезапное и кажущееся необъяснимым превращение Улдина из союзника в завоевателя ясно указывает на то, что его власть была не настолько прочна, чтобы он сумел удержать свое положение после прихода новых групп гуннов, которые начиная с 410 года занимают главенствующее положение в регионе – и, скорее всего, потому, что эти группы были гораздо многочисленнее и организованнее.

Доказательства тому очевидны. Когда дипломат и историк из Восточной Римской империи Олимпиодор в 411–412 годах посетил становища вновь прибывших гуннов в Среднедунайском регионе, он обнаружил, что правят ими разные короли, каждый определенного ранга. Ко времени этого визита гунны успели прожить в Центральной Европе всего несколько лет, и такая сложная политическая структура просто не смогла бы сформироваться из массы независимых отрядов. И более того, сходная система встречается в другом племени кочевников V века, у акациров. Следовательно, весьма вероятно, что вторым этапом миграции гуннов на запад управляли непосредственно короли, встреченные Олимпиодором. И в самом деле, учитывая численность германцев и остальных племен, которых гунны вытеснили со Среднедунайской низменности – многие десятки тысяч, как мы видели, – нельзя не усомниться в том, что несколько независимых отрядов могли слиться в достаточно крупное войско, чтобы захватить эти новые земли. Присутствие королей делает очевидным тот факт, что с северо-востока Черного моря на Альфёльд переселялись куда более крупные и хорошо организованные социальные группы, нежели разрозненные отряды воинов, которые в 376–380 годах стали причиной первого кризиса в регионе.

Итак, в общем и целом все указывает на то, что миграция гуннов в Европу приняла ту форму, которую мы наблюдали ранее, в III веке, и снова встретим в IX. Изначальный импульс исходил от военных отрядов, которые первыми открывали новые источники обогащения, пока еще без серьезного намерения непременно переселиться в новые земли. Однако, когда их деятельность оказалась весьма и весьма прибыльной, все более крупные и лучше организованные группы начали вовлекаться в этот процесс, возможно, с целью извлечь максимальную выгоду с помощью полноценного захвата новых территорий. В этом случае последующие действия гуннов заставляют нас предположить, что привлекала их не сама земля Среднедунайской низменности в плане ее сельскохозяйственного потенциала (в отличие от, например, викингов, которых Англия в IX веке интересовала в том числе и с этой точки зрения, как и норманнов в XI в.), а тот факт, что благодаря своему удачному расположению у живущих там народов имелись довольно прочные связи с богатой Римской империей. В результате первоначальные мелкие налеты на земли к северу от Черного моря вылились в полноценный приток мигрантов, набирающий силу – до тех пор, пока не появились крупные миграционные группы как часть вполне логичного механизма максимизации прибылей благодаря захвату регионов Альфёльда.

Точный размер групп, участвовавших в этой двухэтапной миграции, нам неизвестен. Готское политическое образование, стабильность которого была подорвана деятельностью гуннских военных отрядов, и лишившиеся своих земель аланы еще на первой стадии миграционного процесса, примерно в 370 году, могли бы собрать войско примерно из 10 тысяч воинов. Однако сложно, основываясь только на этом, вывести сколько-нибудь точное количество гуннов, участвовавших в налетах. На то есть две причины. Во-первых, нападение гуннов не было прямым. Политическая стабильность в землях к северу от Черного моря подрывалась на протяжении долгого периода множественными налетами и мелкими стычками, а не полноценным военным вторжением. И в конечном счете скорее не сами гунны, а усилившееся давление со стороны аланов, на которых наседали кочевники, заставило готов-грейтунгов в 375–376 годах принять решение переселиться в другие земли. Поэтому нет оснований полагать, что численность гуннов должна была непременно равняться десятитысячному войску готов, ведь настоящего сражения между ними не было. Во-вторых, как и буры в XIX веке, гунны обладали серьезным преимуществом в военном снаряжении. Одним из характерных видов вооружения был лук, давно известный в степях. Теперь, однако, они стали пользоваться длинными луками – до полутора метров длиной вместо привычного одного, таких раньше в западной степи не видели. Эти луки были мощнее, стрелы летели дальше; римские источники весьма красноречиво говорят об этом, сообщая, что гунны были способны смять ряды готов, оставаясь при этом вне досягаемости. Вторым характерным оружием гуннов были мечи, весьма эффективные в ближнем бою – после того как лучники ломали строй противника. Однако насколько серьезное преимущество давали им оружие, до конца не ясно. Кремневые ружья позволили фуртреккерам весьма эффективно действовать против отрядов, в десять раз превышающих их численность. Всего несколько сотен солдат-буров могли обратить в бегство тысячи зулусов и ндебеле практически без ущерба для себя. При таком раскладе небольшие отряды гуннов общей численностью в тысячу человек могли бы одержать победу над целым государством готов, федератом Рима. Но даже длинные луки гуннов вряд ли могли дать им такое же преимущество, как ружья.

У нас нет точных данных и о том, насколько многочисленные силы привели на Альфёльд короли гуннов. Если провести аналогию с монгольскими обычаями, то каждому воину-гунну требовалось несколько пони, чтобы в любой момент иметь возможность сняться с места. Исходя из этого, мы можем сделать предположение о численности всего войска кочевников, поскольку подсчитано, что на Альфёльде могли бы одновременно кормиться не больше 150 тысяч лошадей. Обратные подсчеты скажут нам, что такое количество лошадей означает наличие в регионе 15–30 тысяч воинов, что представляет собой вполне достоверный результат. Однако это не более чем догадка. За неимением точных данных я бы предположил, что набеги и грабежи, проводившиеся с 370 года, косвенной мишенью которых были готские государства-клиенты, осуществлялись отрядами численностью в несколько сотен человек, а большие группы пришли в Центральную Европу только в начале V века, и тогда общее войско, собравшееся в том регионе, составило, скорее всего, от 10 до 12 тысяч солдат. Но это тоже всего лишь догадка, и у других ученых вполне могли получиться совершенно иные результаты.

Но если с точными цифрами мы не слишком продвинулись, то компаративные исследования, посвященные миграции, помогут нам сделать несколько более общих наблюдений об экспансии гуннов в Центральную Европу. Первая фаза их переселения весьма похожа на то, как многие миграционные потоки, куда лучше описанные в источниках, следуют за немногочисленными «разведчиками», деятельность которых показывает основной массе населения выгоды, которые принесет перемещение. И хотя такого феномена не наблюдается в современном мире, даже массовая миграция крупных групп гуннов во второй фазе сообразуется с основополагающим принципом: миграционные единицы будут по своей численности и природе соответствовать стоящей перед ними задаче получения доступа к источникам благ в конкретной среде, в которую направляется миграционный поток. По причинам, которые мы уже рассмотрели ранее, массовая хищническая миграция (вроде предпринятой гуннами) должна непременно включать женщин и детей. Многочисленных иждивенцев, зависящих от воина, нельзя было оставлять дома, если предполагаемые военные действия включают в себя намерение мигрировать в новые земли. Как и в случае со многими другими иммигрантами, о которых мы уже говорили, для гуннов была очень важна мобильность, и это обстоятельство, как опять-таки подчеркивают компаративные исследования, должно было во многом повлиять на их решение попытаться получить больше потенциальных выгод в римском мире. Для этого нужно было лишь рискнуть и переселиться поближе к империи. Дважды в год кочевники и так снимались с места, миграция для них – привычное явление, следовательно, у гуннов были все возможности для того, чтобы организовать переселение больших групп.

Как и в случае с готами, вандалами и аланами, пришедшими на римскую почву, другая важная причина временного промежутка между первой и второй стадиями вторжения гуннов в Европу, скорее всего, заключалась в том, что им было необходимо больше узнать о географии и новых возможностях, которые открылись бы перед ними после изгнания готов и аланов с земель к северу от черноморского побережья. С этой точки зрения массовое нападение гуннов на Римскую и Персидскую империи через Кавказ в 395 году можно рассматривать как этап обучения. Их вторжение серьезно дестабилизировало регион и получило широкое освещение в римских источниках, не в последнюю очередь потому, что одна группа добралась почти до Святой земли. Однако захватчики понесли серьезные потери, и эксперимент больше не повторялся. Военные успехи вовсе не означают, что сами гунны сочли налет удовлетворительным, и его провал, хоть и не совсем полный, возможно, сыграл свою роль в их конечном решении пойти именно на запад, на Альфёльд, а не куда-либо еще. Знание европейской географии, необходимое для такого переселения, было, вне всякого сомнения, получено благодаря деятельности малых отрядов гуннов, которые оказались к западу от Карпат еще до 405 года – некоторые из наемников служили там в 380-х годах, не говоря уже о гуннах Улдина.

Более того, как показывают исследования многих других случаев, процесс миграции стал причиной серьезных социально-политических преобразований в обществе гуннов. Олимпиодор во время своего визита к ним в 411–412 годах обнаружил, как мы только что видели, политическую систему, состоявшую из нескольких правителей определенного ранга, что вполне соответствует нормальной структуре кочевого общества. Логистика требует, чтобы население было рассеяно по довольно большой территории. Если большие группы с огромными стадами будут проживать на одних и тех же землях, это быстро приведет к истощению пастбищ и экономической катастрофе. В то же самое время малым подплеменам нужна собственная иерархия для решения споров и различных проблем, и поселение должно быть способным, если понадобится, действовать быстро и слаженно, прежде всего для того, чтобы защитить свои права на выпас скота, от которого зависит их жизнь. Правильно организованная децентрализация, в противовес единой власти, – это естественная форма политического управления для кочевых сообществ, и наличие четкой иерархии правителей вписывается в эту картину как нельзя лучше.

Но когда второй римский историк и дипломат – знаменитый Приск – посещал гуннов в середине 40-х годов V века, во времена Аттилы, система иерархии царей уже исчезла. Аттилу окружало множество достойных мужчин, и, хотя изначально он делил власть со своим братом, других представителей королевского ранга у гуннов не было. Ни один источник не объясняет, как именно исчезла система иерархии правителей, однако яблоком раздора между Аттилой и Константинополем была защита, которая гарантировалась пленным гуннам знатного происхождения. Я беру на себя смелость предположить, что род Аттилы, самое позднее во времена его дяди Руа, вытеснил и/ или лишил титулов всех остальных царей – этот политический процесс мы уже наблюдали среди готов Алариха и снова увидим у остготов и франков времен Меровингов.

Все это связано с миграцией по следующим причинам. В широком смысле в этих случаях происходило следующее: один предводитель монополизировал политическую поддержку, которая раньше разделялась между несколькими предводителями. Для этого успешному лидеру необходим доступ к беспрецедентному источнику богатства, чтобы обойти своих соперников в борьбе за популярность и перетянуть на свою сторону их сторонников, в процессе вынудив бывших правителей либо покинуть племя, либо принять более скромный пост, не царский. В случае с гуннами новым источником обогащения стали прибыли, получаемые от связей, которые они сумели установить с Римской империей. Любыми правдами и неправдами стать тем, кто распоряжается распределением прибыли, получаемой в результате набегов, наемнической службы и сбора дани, – вот самый короткий путь к политической победе. Хотя такой цели гунны, разумеется, не преследовали, наоборот – их переселение на Среднедунайскую низменность принесло с собой и политическую революцию в их среде.

С позиции качественного аспекта, который присутствует в исследованиях миграции, таким образом, нет причин сомневаться в том, что вторжение гуннов в Европу в конце IV – начале V века должно считаться массовой миграцией. Это был стабильный поток, постепенно увеличивающийся, а не внезапный, единый миграционный порыв, однако политические потрясения, которые гунны вызвали к северу от Черного моря, а затем и в Центральной Европе, более чем очевидны. И не менее мощным было внутреннее потрясение, которое в конечном итоге разрушило их собственную политическую структуру. Дальнейший анализ данного случая миграции ограничивается невозможностью определить тот катализатор, который подтолкнул гуннов к переселению. Римские источники указывают в качестве такового случайность, рассказывая очаровательную байку о неприкаянных охотниках, которые слепо бродили по болотам, а затем вдруг вырвались в богатую, процветающую землю, однако это всего лишь сказка, к тому же основанная – как и большинство отступлений Аммиана – на классических примерах из работ его предшественников. Однако в отсутствие иных сведений, возможно, следовало бы предположить, что именно богатство земель, расположенных на периферии Римской империи, привлекло первых налетчиков и с этого момента миграционный импульс только набирал силу. Новые сведения об изменениях климата и политическом развитии могут со временем оказать свое влияние на эту точку зрения, заставив нас по-другому расставить акценты, дать иную оценку различным факторам, стоявшим за миграцией гуннов. Однако на данный момент лучшим объяснением мне представляется привлекательность богатых земель на границах Рима.

Миграция гуннов повлияла не только на них самих, но также на многие другие племена, составившие в итоге империю Аттилы. Все говорит о том, что миграционная мотивация и процессы, приведшие столько народов на Среднедунайскую низменность в период господства гуннов, весьма отличались от тех, что характеризовали переселение самих кочевников.