Когда Андрей Иванович, под руку с Рами-Сагибом, вышел из наружных дверей храма, вся площадь перед храмом была уже покрыта богомольцами. Как видно было, храм Парвати пользовался особенным почетом среди населения окрестных деревень и городков. Повсюду вокруг храма пестрели самые яркие цветные платки и одежды: обливаемые сверкающими лучами тропического солнца, они так ослепительно резко выдавались на красноватом фоне окружающей местности, что смотреть на них становилось больно.

— Как пестро, — заметил он, невольно зажмуривая глаза. — Но этот вкус к ярким цветам, вероятно, имеет здесь, хотя быть может и бессознательно, гигиеническую подкладку.

— Гигиеническую, мистер Гречоу? — спросил Рами-Сагиб.

— Да. Ведь известно, что яркие цвета сильнее отражают лучи солнца. Поэтому яркие цветные одежды лучше защищают от его жгучих лучей, чем — темные. Наши старушки-богомолки знают, что делают, одеваясь в скромные одежды темного цвета: кровь их уже не греет, поэтому им нужно, чтоб их одежда поглощала как можно больше тепловых лучей солнца.

— Пожалуй, вы правы, мистер Гречоу. Мне не приходило этого в голову.

Среди ярких одежд повсюду сверкали блестящие металлические украшения, начиная с простых медных браслетов и цепочек и кончая золотыми ожерельями, осыпанными драгоценными камнями. Местами блестело на солнце голое тело, сильно выделявшееся из-под скромных покровов первобытного костюма, бросались в глаза, ничем не прикрытые, роскошные формы молодого женского торса и тут же рядом — старая, смуглая иссохшая грудь.

Толпа богомольцев двигалась туда и сюда, волновалась, шумела, слышались громкие восклицания, звонкий смех, монотонное пение, сопровождаемое звуками тамбурина и флейты. Порой из всего этого шума резко выделялся звук гонга или там-тама. Почти перед самыми дверями храма, под мерный звук барабана, плясали одетые в яркий костюм сутрадари, и белые, голубые и зеленые покрывала их, усеянные блестками, кружились вокруг них, развеваясь по воздуху, как крылья гигантских птиц. Молодые парни из окрестных деревень тесной толпой окружали пляшущих женщин и то отпускали на их счет веселые, впрочем довольно нескромные шутки, то поощряли их одобрительными восклицаниями. С высокой террасы, окружавшей храм, прислонясь к колоннам, смотрели на пляску молодые брамины и служители храма и порой обменивались с знакомыми богомольцами коротким приветствием или шуткой. Кое-где на площади курился дымок и по воздуху разносился характерный запах пальмового масла: очевидно, что-то варилось или жарилось для проголодавшихся богомольцев. В толпе шныряли разносчики с лотками всевозможных сластей, продавцы фруктов и прохладительных напитков громко выкрикивали гиперболические похвалы своему товару.

Вся эта картина, залитая ярким тропическим солнцем имела такой веселый, праздничный вид, что Андрей Иванович с удовольствием следовал за Рами-Сагибом, поставившим себе задачей обойти все самые укромные уголки площади, — даже те, где уже стояли известного рода небольшие палатки, с разостланной циновкой внутри, и молодые девушки сидели у входа, ласково поглядывая на подходящих мужчин. Проталкиваясь между группами богомольцев и прислушиваясь к шуму и говору толпы, точно ожидая уловить знакомые звуки родной речи, Грачев так живо вспомнил свою далекую родину, что ему даже показалось, будто он уже видит перед собой привычные с детства сцены деревенской ярмарки или сельского торжка в день престольного праздника. Но широкие сверкающие листья незнакомых деревьев, яркие благоухающие цветы, жгучее солнце на ослепительно сияющем небе, смуглые, ярко окрашенные лица и едва прикрытое, полуголое тело на каждом шагу, — все это возвращало его снова к действительности.

— Нравится вам здесь, мистер Гречоу? — спросил Рами-Сагиб, с веселой улыбкой поглядывая по сторонам и сверкая своими великолепными зубами. — Жаль, что сегодня что-то не видать фокусников… Впрочем, не хотите ли посмотреть на заклинателя змей? Видите, вот он расположился со своей деревянною дудочкой и корзиной, полной змей…

— Нет, мистер Рами, я уже любовался на этих заклинателей в Бомбее и в Пуант-де-Галле и — признаюсь вам, — их фокусы возбуждают во мне только одно отвращение.

Между тем, они снова подошли к храму. На террасе, несколько впереди группы браминов, стояла молодая девушка в блестящем костюме, вся с головы до ног закутанная в голубое газовое покрывало, и рассеянно смотрела в толпу. Смуглое худое тело сквозило через прозрачную ткань, золотые браслеты на руках и ногах сверкали разноцветными камнями. Позади нее стоял, не спуская с нее глаз, старый седобородый брамин.

— Посмотрите, — сказал Рами-Сагиб, указывая на террасу, — вот сумасшедшая баядерка-девадаси. Здешние брамины выдают ее за святую. Многие из народа от чистого сердца верят, что она имеет дар пророчества.

— Вам она ничего не предсказывала? — спросил Андрей Иванович, рассматривая девушку.

— Нет… Знаете, она довольно капризна и не всякого удостаивает своим вниманием. Не будете ли вы счастливее, мистер Гречоу? Не хотите ли попробовать?

— А что она за субъект, по вашему мнению?

— По моему мнению она то, что у вас, в Европе, называют ясновидящей. Во всяком случае, субъект довольно интересный.

— Что нужно сделать, чтобы удостоиться ее внимания?

— Подойдите к ней поближе и встаньте прямо против нее.

Грачев послушался совета Рами-Сагиба и подошел к баядерке. Она тотчас же уставила на него свои огромные сумасшедшие глаза и по лицу ее пробежала мимолетная судорога. Странные были эти глаза! Они положительно горели каким-то диким внутренним огнем и, казалось, это пожирающее пламя сжигало прежде всего хрупкое тело самой бедной девушки. В тоже время глаза эти проникали прямо в душу того, на кого они смотрели, и, казалось, имели способность видеть все, что происходит в тайниках души, как будто для них не существовало никакой тайны. Под влиянием этого взгляда Андрей Иванович почувствовал, как нервный трепет пробежал по всему его телу.

Вдруг баядерка протянула руку и сказала что-то повелительным тоном.

— Что она говорит? — спросил Грачев, оглядываясь на Рами-Сагиба.

— Она говорит, чтобы вы дали ей свою руку.

Андрей Иванович послушался. Несколько времени сухая, горячая рука баядерки нервно бродила по руке Грачева, потом она вдруг крепко сжала кисть его руки около запястья своими жгучими пальцами и Андрею Ивановичу показалось, что ему вдруг надели на руку тесный, раскаленный браслет. Спустя несколько минут, девадаси медленно заговорила звучным, певучим, дрожащим от внутреннего волнения голосом. Грачеву показалось, что она говорила рифмованными стихами, — до того была музыкальна ее речь.

— Скажите, пожалуйста, что она говорит, — спросил снова Грачев Рами-Сагиба.

Сингалезец стал переводить:

— "О, я знаю, знаю тебя. Я знала тебя прежде, задолго, задолго до этого, знаю и теперь… Тихо качаются высокие пальмы, волны святого озера омывают ступени покинутого храма. Но храмы на горе священнее этого храма: в недрах его скрываются источники смерти и жизни".

— "Я знаю тебя: я знала тебя прежде, знаю и теперь. Я видала тебя сквозь облака и тучи, за которыми ты скрывался. Тихо качаются высокие пальмы. Волны святого озера омывают ступени покинутого храма. Люди погибли без следа, но не все. То, что сохранилось, прелестно, божественно и страшно".

— "Я знаю тебя. Я видала тебя над горами и над морем. Буря и ураганы покорялись тебе. Из дважды рожденных нет никого более тебя. Ты сделал то, чего никто из них не сделал. Но священный храм таит в себе источники жизни и смерти. Берегись снять с них печати".

— "Я знаю тебя. Из дважды рожденных ты более всех. Но трижды рожденная не для тебя. Волны священного озера омывают ступени покинутого храма. Берегись глядеть на Ариасвати. Твоя любовь принесет тебе гибель. Берегись смотреть на нее: как все, ты будешь пресмыкаться пред ней во прахе, но ты не перенесешь этого".

— "Я знаю тебя. Из дважды рожденных ты более всех. Но есть один, которому все покорится. Волны святого озера будут лобзать следы трижды рожденного. Священный храм откроет ему свои недра и божественная дева взглянет на него с улыбкой любви… Мне жаль тебя, жаль тебя, жаль"!

Конвульсии покривили лицо баядерки, на губах показалась пена. Она выпустила руку Грачева и с раздирающим стоном упала навзничь, прежде чем Андрей Иванович успел помочь несчастной девушке. Но другие, более внимательные глаза заботливо следили за нею. Старый, седобородый брамин не дал ей упасть на землю. В самый момент падения он быстро подхватил ее на руки и унес во внутренность храма.

Первым движением Грачева было броситься вслед за несчастною девушкой, которая неожиданно возбудила в нем глубокую симпатию. Ему хотелось помочь ей, узнать, что с ней такое. Но перед ним уже стоял другой брамин и держал жестяную тарелку: надо было заплатить за "представление". Но у Андрея Ивановича не выходила из головы бедная девушка.

— Что с ней? Куда ее унесли? Что вы с ней делаете? — нетерпеливо спрашивал он брамина. Но брамин молчал и только кланялся, подставляя свою тарелку.

Андрей Иванович с досадой кинул брамину несколько золотых монет, взял под руку Рами-Сагиба и почти бегом потащил его во внутренность храма. Один из служителей, вероятно следивший за ними, тотчас взял светильник и пошел вперед, указывая им дорогу. Чрез несколько минут он привел их к дверям комнаты брамина Анандрайи и здесь остановился. Тщетно Андрей Иванович и, по его просьбе, Рами-Сагиб требовали, чтобы он провел их туда, куда унесли баядерку, — служитель на все их вопросы только молчал и, отрицательно мотая головой, униженно кланялся молодым сагибам.

— Вероятно, это немой, — сказал Рами-Сагиб, бросая ему несколько мелких монет. — Таких часто держат при храмах, так как они, при всем желании, не имеют возможности разболтать кое-каких тайн, без которых не обходятся, сколько мне известно, духовные лица, к какой бы религии они ни принадлежали.