Сомнение в том, освещен ли храм, рассеялись тогда же, когда, поднимаясь по лестнице, Андрей Иванович взглянул на четырехугольное отверстие, посредством которого он проник в подземелье храма. Потоки света лились из этого отверстия и ярко освещали лестницу. Поднявшись в храм, он был поражен великолепным зрелищем, которое открылось перед его глазами. Весь храм горел в огнях, все дальние углы и ниши — все было освещено, как в самый яркий солнечный день. Потоки света лились со сводов храма так осветительно, что не было возможности рассмотреть приспособления, какие были устроены там для произведения такого сильнейшего света. Ряды изящных колонн, украшенных художественными орнаментами, статуи, барельефы на стенах и подножиях статуй — все, казалось, получило новую жизнь. Лица отживших правителей, жрецов и воинов глядели как живые. Всматриваясь в них, Андрей Иванович, казалось, читал то удивление и укор, что их священный сон нарушен каким-то безвестным пришельцем чуждого племени и рода, то, казалось, они хотели рассказать свою чудесную повесть и уже каменные уста их готовы были раскрыться, чтобы наполнить воздух давно забытыми звуками неведомой речи.

Как очарованный, переходил Андрей Иванович от статуи к статуе, от картины к картине, открывая все новые черты, новые подробности, ускользавшие от него во время прежних осмотров. Теперь он мог уже уловить общий смысл целого, терявшийся прежде при отдельном изучении подробностей: он мог теперь отойти на несколько шагов, чтобы окинуть одним взглядом сложный сюжет барельефа, что прежде, при тусклом освещении факела, было невозможно.

Храм горел яркими огнями, потоки света лились со свода, словно яркие лучи солнца пронизали скалу, как хрустальную кровлю сказочного дворца. Андрей Иванович все шел и шел вперед, сворачивая в боковые залы и не сводя очарованных взоров с открывающихся картин. Он совершенно забыл о возможности заплутаться… Да притом — заплутаться при ярком свете дня! Это было бы слишком забавно… Вдруг, проходя мимо одной колонны, он случайно заметил в небольшом медальоне пьедестала руку с вытянутым указательным пальцем. Андрей Иванович воротился к колонне, мимо которой прошел несколько мгновений раньше этого открытия: там тоже находился этот медальон с рукой, указывающей направление, Андрей Иванович перешел на другую сторону зала — и там на пьедесталах колонн находились такие же руки с вытянутыми указательными пальцами.

Какая тайна еще скрывается там, куда указывают эти руки? Быть может, там находится святая святых, алтарь, где хранится святыня храма, то таинственное зерно, которому он служит такой роскошной оболочкой?

Андрей Иванович пошел вдоль колонн, следуя указываемому направлению. Скоро на пути ему встретилась одна из тех широких арок, которые обозначали вход в боковые отделения храма, находившиеся под прямым углом по обе стороны среднего зала. Представлялся вопрос, куда идти: вперед, направо, налево? Андрей Иванович перешел на другую сторону арки, но на медальоне колонны рука была обращена уже к нему навстречу. Он осмотрел другие стороны пьедестала этой колонны, но на них не было никаких медальонов. Тогда он перешел на другую сторону зала к арке, служившей входом в противоположное отделение храма, и здесь на пьедесталах обеих колонн, поддерживавших узорчатый свод арки, снова нашел те же руки, но теперь они указывали уже в глубину отделения. Андрей Иванович пошел по указываемому направлению. Он подвигался быстрыми шагами, механически считая колонны. Пройдя таким образом двадцать одну колонну, он увидел наконец в глубине полукруглой ниши, роскошно украшенной резными колоннами и арками, небольшую металлическую дверь чеканной работы с эмалью. Изображение, находившееся на этой двери, было уже хорошо знакомо Андрею Ивановичу: он видел его в первый раз на правом барельефе в портике лесного храма и здесь оно повторялось буквально. Точно так же на золотом высоком кресле, в виде трона, сидела молодая красавица, в такой же безжизненной позе, с запрокинутой головой, закрытыми глазами и бессильно опущенными руками, так же жрец, со своим сломанным жезлом, в немом отчаянии стоял пред нею на коленях, а вокруг этих двух главных фигур виднелась толпа плачущих женщин. Разница была только в том, что разноцветная эмаль с золотом, употребленная для этой работы, придавала ей вид изящной картины, писанной масляными красками.

Но при этом бросалась в глаза особенно одна подробность: все фигуры на этой картине, кроме одного жреца, были представлены с золотистыми волосами, толстые, золотые косы сидящей девушки, рассыпавшись по ее плечам, свешивались до самого пола, цвет ее закрытых глаз, конечно, нельзя было определить, но у всех остальных женщин были голубые глаза… — Bionda chioma, occhio azzurro, e nero ciglio, как видно, искони веков были идеалом женской красоты. Данте, Петрарка, Бокаччио, Полициан, Ариост, Тасс и все поэты древнего и нового времени воспевали единогласно белокурые волосы, голубые глаза и черные брови своих красавиц…

Прежде всего было очевидно, что это было белокурое племя, не имевшее в себе ничего семитического или восточного. Правда, у жреца борода и пряди волос, выбивавшиеся из-под остролистного венка на висках и затылке, были темны и курчавы, но он был один слишком на двадцать белокурых фигур.

Что же скрывается там, за дверью?

В рамке двери, богато украшенной чеканными узорами, Андрей Иванович скоро отыскал небольшую скобу. Поворачивая ее в разные стороны и нажимая то туда, то сюда, Андрей Иванович наконец попал на "секрет": пружина щелкнула, прозвенела, и дверь тихо отворилась.

Проникнутый священным трепетом, Андрей Иванович вошел в открытую дверь и остановился в безмолвном изумлении и восторге: перед ним, среди обширной, круглой залы, на золотом кресле, вроде трона, сидела та самая девственная красавица, богиня или царица острова, изображение которой он видел в первый раз в лесном храме и которое преследовало его здесь почти на каждом шагу, на каждой картине, на каждом барельефе… В нескольких шагах от этого возвышенного трона стояло что-то вроде гробницы, и на ней находилось изваяние, знакомое уже Андрею Ивановичу: это была статуя коленопреклоненного жреца с изломанным жезлом у ног… Но Андрей Иванович только мельком взглянул на эту гробницу и затем сосредоточил все свое внимание на прелестной фигуре царственной девы.

Она сидела в той самой позе, как Андрей Иванович не раз уже видел ее на картинах, золотистые волны ее белокурых волос, сдерживаемые на бледном матовом лбу сверкающим золотым обручем, блестящим каскадом рассыпались с ее слегка закинутой головы по спине и плечам и спускались почти до самого подножия кресла; тонкие, прелестно очерченные брови и длинные, темные ресницы ее закрытых глаз еще сильнее оттеняли бледность ее лица, дышавшего, несмотря на эту бледность, чудной, божественною красотою, ее бледные руки с изящными тонкими пальцами безжизненно опускались по сторонам ее туловища и, казалось, тонули в пышных складках ее лазурно-золотистой одежды. Казалось, она спала, но этот сон был так глубок, что переходил в тот таинственный, неразгаданный сон, который зовут сном смерти…

Как очарованный, стоял Андрей Иванович перед этим чудным видением, едва переводя дыхание от охватившего его благоговейного восторга; сердце его трепетало, как птица, запертая в клетку, и, казалось, замирало в какой-то болезненно-сладкой истоме; мысли вихрем кружились в его голове и он не мог собрать их, не мог сосредоточить их на одном предмете. Трепеща всем телом, продолжал он стоять, не сводя широко раскрытых глаз с волшебного, очаровательного видения, открывшегося перед ним так неожиданно, и не мог дать себе отчета, кого он видит перед собой: сама ли это таинственная богиня острова или это — только ее высокохудожественное изображение?..

Но не может быть, чтобы искусство дошло до такой степени совершенства: не может быть, чтобы оно было в состоянии подделать саму природу! Пусть этот золотой обруч, несколько расширяющийся на лбу и украшенный в этом месте большим кроваво-красным рубином, около которого, как около цветка, раскинулись зеленые листья из ярких изумрудов, осыпанные, точно росою, сверкающими искрами алмазов, — пусть лазурно-золотые одежды, на которых можно различить каждую нить их ткани, каждый цветок вытканного на них узора — пусть все это дело терпеливых рук гениального художника, но эта рука с изящными тонкими пальцами и красивыми полупрозрачными ногтями, рука, на которой видны микроскопические поры ее гладкой, атласной кожи, — неужели это такое же произведение искусства, как кольца на ее пальцах, как золотой браслет, охватывающий ее руку в виде змейки, кусающей свой хвост, осыпанный теми же рубинами, изумрудами и алмазами, — такое же произведение искусства, как ее головная диадема, и крошечная сережка из тонкой золотой проволоки, поддерживающая крупный алмаз, как будто только затем, чтобы лучше оттенить маленькое прелестное ушко спящей красавицы?

Но, быть может, в древности был известен такой камень или такой сплав, который мог передавать малейшие подробности ткани человеческой кожи и ее бледный матовый цвет до такой степени натурально, что искусство не только было в состоянии соперничать, но даже — побеждать природу? Пусть так. Но эти тонкие волоски бровей, эти пушистые ресницы, так резко оттеняющие матовую белизну щек, наконец эти роскошные, золотистые волны волос, эти шелковистые пряди, в которых виден каждый отдельный волос, — разве это может быть делом искусства? Нет, это невозможно!

Андрей Иванович чувствовал, что в голове его все как будто спуталось. Самые чудовищные грезы сплетались с чудесной действительностью. Ему начинало уже казаться, что какая-то волшебная сила перенесла его в тот фантастический мир, в котором спящая красавица-принцесса целые века ждет в своем очарованном замке того предопределенного дня, когда явится к ней сказочный принц и своим поцелуем снимет с нее чары разгневанной волшебницы. Очарованная принцесса перед ним на лицо… Не он ли тот принц, которому предназначено нарушить ее очаровательный сон?

Он чувствовал, как в нем трепетал каждый нерв, как мысли проносились в его мозгу в каком-то бешеном вихре. В каждую секунду, казалось, он переживал столько разнородных ощущений, что голова его кружилась, точно в чаду угара или похмелья. И в то же время какая-то сила неудержимо влекла его ближе к трону, туда, где спала или, может быть, чутко дремала его очарованная принцесса… Быть может, когда его горячий поцелуй коснется ее бледного чела, трепет юной жизни мгновенно пробежит но ее телу, зальет ярким румянцем ее бледные щеки, легкий вздох вырвется из ее девственной груди, — она пробудится от своего очарованного сна, откроет свои прекрасные синие глаза и скажет: "как я долго ждала тебя, мой милый принц!.."

Не в силах противиться непонятному влечению, точно подталкиваемый какой-то таинственной силой, Андрей Иванович поднялся по ступеням трона, близко взглянул в чудное лицо спящей девушки и прижал свои пылающие уста к ее бледной щеке, в том месте, где на нее падала тень длинной опущенной ресницы… В это самое мгновение как будто молния блеснула в храме, чтобы поразить дерзкого, осмелившегося святотатственно коснуться святыни храма: откинутый страшной, неведомой силой на несколько шагов от трона, Андрей Иванович ударился о гробницу, на которой стояла статуя коленопреклоненного жреца и, теряя сознание, еще слышал, как что-то с треском упало и запрыгало в обломках по плитам пола, и грохот этого падения, повторяемый эхом, как гром прокатился по отдаленным залам храма…

Когда Андрей Иванович пришел, наконец, в себя, он увидел, что лежит навзничь на холодном полу храма, среди обломков статуи жреца, у подножия гробницы, на которой она стояла. Опершись рукою в пол, чтобы подняться на ноги, он вдруг почувствовал, что рука его попала на что-то мокрое и клейкое. Он с отвращением отдернул руку и посмотрел на ладонь: ладонь его была вся в крови, он взглянул на пол, у ног его, на полу, чернела лужа крови, правый рукав и спина его сюртука были также пропитаны кровью. Ощупывая себя, Андрей Иванович нашел на голове широкую рану с припухшими краями. Кровь еще сочилась из этой раны, скатываясь по волосам на воротник его платья. "Как ты жестока!" прошептал он бессознательно, взглянув на сияющую фигуру спящей богини.

Спустя несколько времени он медленно приподнялся на ноги, но тотчас же принужден был ухватиться руками за гробницу, чтобы не упасть. Ноги его дрожали так сильно, что он едва стоял на них. Он чувствовал, что весь разбит, что так слаб, что едва ли будет в силах добраться до своей постели. Прислонившись к гробнице, он осмотрелся мутным взглядом.

Храм сиял так же ярко, как прежде, резные украшения стен и потолка, местами покрытые позолотой, местами расписанные сверкающими красками, как будто выступали вперед. "Она" спала все тем же сном, на своем раззолоченном троне посредине зала, окруженная сиянием своих золотистых волос… Только статуя жреца уже не стояла перед ней на коленях: поверженная во прах, лежала она в осколках около своей полуоткрытой гробницы, с которой, вместе со статуей, сдвинулась и ее металлическая покрышка. Андрей Иванович рассеянно заглянул во внутренность гробницы и увидел в ней что-то вроде мумии, завернутой в темную ткань. На груди этой мумии лежали высокой грудой, слегка рассыпавшиеся при сотрясении гробницы, белые тонкие металлические пластинки, все одного формата, в виде листов большой не переплетенной книги. Андрей Иванович поднял верхнюю пластинку и, пораженный ее странной легкостью, поднес к глазам: на ней параллельно верхнему узкому краю красивыми строчками были нарезаны какие-то узоры, заполненные черной краской, отчего издали получался эффект настоящей рукописи, написанной обыкновенными чернилами… Но, может быть, и на самом деле это была рукопись? Андрей Иванович взял другую табличку, также подивился ее чрезвычайной легкости и стал рассматривать: те же самые узоры, такими же красивыми узорами повторились и на этой таблице. Андрею Ивановичу даже показалось, что он различает в этих строчках одинаковые, постоянно повторяющиеся очертания — очевидно отдельные буквы. Он перебрал еще несколько таблиц — все они были покрыты точно такими же строчками… Сомнения больше не было: это действительно была рукопись!

Итак, в его руках находится разгадка таинственного острова с его чудесными храмами, статуями, барельефами, с его таинственной башней, культу которой, очевидно, были посвящены если не все, то многие из этих храмов! Быть может, в этих листках заключается история той неведомой, давно уже исчезнувшей с лица земли расы, которая некогда жила на этом острове и останки которой уже целые тысячелетия погребены под волнами пустынного Тихого океана, никому не выдающего своих тайн: быть может, здесь сохранена память обо всех этих царях, героях, законодателях, мудрецах, поэтах, статуи которых еще населяют этот пантеон их прошедшей славы!

Но кто прочтет эти письмена? Они не были похожи ни на один из известных алфавитов, по крайней мере Андрей Иванович никогда не встречал ничего подобного. Впрочем, мало ли на свете письмен, которых не случалось ему видеть! Найдутся ученые, которые сумеют их прочитать… Андрей Иванович припомнил примеры Шампольона младшего, Гротефенда, наконец Раулинсона, этого Шампольона Вавилонии и Ассирии, и решил, что ему немедленно нужно воротиться в Европу.

Андрей Иванович бережно собрал таблички в том порядке, как они лежали, и пересчитал их: их оказалось триста восемнадцать таблиц. Но они были так легки, что все вместе весили не более иного ученого фолианта. "Что это за металл? Неужели алюминий? — думал Андрей Иванович, пересматривая таблицы. — Но на какой же высокой степени цивилизации находилась эта вымершая раса, если наши ученые химики еще и теперь не могут сделать алюминий для всех доступным металлом!

Еще несколько времени оставался он у гробницы, раздумывая на счет сделанного им открытия. Затем, заметив, что освещение храма начало несколько тускнеть, он полюбовался в последний раз на прелестный образ таинственной богини и медленно, придерживаясь за попадавшиеся на пути колонны, поплелся к своей одинокой постели, унося с собою драгоценные таблицы, взятые из гробницы жреца, вероятно особенно близкого к богине храма.