Почти целую неделю продолжался тот же мертвый штиль, небо и океан, земля и воды, леса и скалы, все как будто замерло в подвижной дремоте, точно объятое очарованным сном. Солнце жгло невыносимо и морской ветерок уже не прилетал с океана обвеять прохладой недвижные листья истомившихся от зноя растений. Та же истома, казалось, тяготела над всем живущим. Голоса птиц звучали как-то глухо, точно сквозь сон, стада льям прятались в тени и молодые животные уже не прыгали по траве, но апатично стояли около маток спрятав под них свои головы, и только бессильно отмахивались от назойливых насекомых, которые только одни, казалось, чувствовали себя привольно в неподвижном и знойном воздухе.

Андрей Иванович также не избег общей участи. Все время, пока продолжался штиль, он находился в каком-то полусне, апатично смотря на все окружающее. Он чувствовал себя так, как будто на нем лежала какая-то невидимая тяжесть, сковавшая его ум, энергию, даже самые члены его тела. Днем, обливаясь потом, лежал он в своей палатке с книгой в руке, погруженный в полудремотное состояние, которое не давало ему читать, несмотря на слабые усилия воли, делавшей попытки принудить вялый мозг к какой-нибудь умственной деятельности. Продремав таким образом целый день, он не мог спать ночью и просиживал около костра до самого рассвета апатично смотря то в окружающий мрак, то в темное небо, на котором блестящими искрами сверкали громадные звезды. Он лениво смотрел, как красноватый столб дыма поднимался кверху, постепенно темнел и сливался с темнотой ночи; как на этом фоне рельефно выступали из тьмы освещенные пламенем, неподвижные ветви деревьев, казавшиеся вылитыми из червонного золота. Порой, утомившись бесцельно блуждать глазами по окружающей его безмолвной темноте, он брался за книгу и пробовал читать при свете костра, но, прочитав несколько страниц, он снова безучастно смотрел на темное небо, на черные деревья, на мутную даль, в которой слабо рисовались какие-то неясные очертания.

С рассветом он навещал своих льям, затем садился в челнок, осматривал жерлицы, собирал попавшуюся рыбу и возвращался в палатку. Рыбная ловля на рифе его уже не привлекала, кататься по морю в лодке на веслах тоже не имело никакой прелести, наконец, ходить с ружьем, хотя бы и в тени деревьев, было слишком тяжело, так как зной проникал даже в самые непроходимые и глухие уголки лесной чащи.

Поэтому совершенно понятно то оживление, почти радость с какими на рассвете девятого дня Андрей Иванович приветствовал слабую струйку ветерка, слегка шевельнувшую сонный лист банана. В тоже время столб дыма, вертикально стоявший над потухающим костром, наклонился в сторону, разорвался на отдельные облака и клочьями потянулся над озером. Наконец-то штиль кончился! Еще накануне, на закате солнца, были заметны в некоторых местах легкие перистые облачка, протянувшиеся по небу тонкими румяными нитями от запада к востоку. Андрей Иванович припомнил теперь об этом и поздравил себя с переменой погоды. Пусть будет даже сильный ветер, пожалуй с проливным дождем, но только не эта мертвая тишина, которая в состоянии уморить человека с тоски.

На восходе солнца ветер было затих и Андрей Иванович уже стал приходить в отчаяние, но спустя несколько минут тонкие ветви деревьев снова зашевелились и даже послышался слабый шелест листьев, затем опять наступил короткий промежуток затишья, казалось, ветер собирался с силами. Слои воздуха, выведенные из равновесия, еще колебались между движением и абсолютным спокойствием. Но промежутки затишья становились все короче и короче, и скоро движение должно было сообщиться всей массе воздуха.

Андрею Ивановичу захотелось посмотреть, что делается на океане. Поднявшись над островом на своем Гиппогрифе, он увидел, что на гладком стекле океана, как мимолетные тучки на безоблачном небосводе, пробегали местами темные полосы ряби и, пробежав, исчезали бесследно, оставляя после себя ту же зеркальную поверхность океана: казалось, какой-то невидимый гигант дышал на это безграничное зеркало и прозрачное стекло тускнело под его дыханием, но через мгновение пар дыхания рассеивался и блестящая поверхность зеркала сияла по-прежнему. Мимолетные полосы ряби, как морщины бороздившие гладкую поверхность океана, указывали, что движение сообщалось уже нижним слоями воздуха и опустилось к самому уровню моря. Оглядывая океан с высоты аэростата, Андрей Иванович быстро отыскал свою лодку: внутри разорванного атолла она темным пятном отражалась на светлом стекле лагуны, пока еще нетронутой дыханием пробуждавшегося ветра, красный флюгер на мачте уже не висел, как тряпка, но прихотливо развевался по воздуху.

Андрей Иванович остановил винт и предоставил аэростат его собственной воле. Вскоре, увлекаемый легким ветерком, Гиппогриф тихо поплыл над океаном почти параллельно течению, которое унесло лодку Андрея Ивановича так далеко от острова, во время его первой морской прогулки. Такое направление ветра не совсем согласовалось с желанием Андрея Ивановича, но все же с помощью его было возможно лавировать вдоль рифа, только не слишком отдаляясь от берега.

Опустившись на риф, Андрей Иванович уравновесил подъемную силу аэростата с нижними слоями воздуха и крепко привязал его к тому самому выступу берега, к которому была привязана лодка. Под легким давлением воздушного течения, аэростат уклонился под ветер и, двигаясь то вправо, то влево, очерчивал небольшую дугу по окружности, описываемой веревкой. Снаряжая лодку, Андрей Иванович несколько времени наблюдал движение аэростата и ему пришло в голову, что при таком колебании узлы веревки могут ослабнуть и аэростат сорвется с привязи. Поэтому он еще раз воротился к Гиппогрифу, перевязал узлы и, затянув их как можно туже, крепко забил якорь в трещину берега. Обезопасив себя таким образом в этом отношении, Андрей Иванович сел в лодку и выбрался из лагуны в море.

Ветерок уже настолько усилился, что поднятые паруса, слегка заполоскавшись в воздухе, вдруг округлились и бойко понесли лодку вдоль рифа. Описывая растянутую дугу, Андрей Иванович пересек течение, выбрался на неподвижную часть океана и поплыл вдоль берега, стараясь не отдаляться от него далее двадцати или тридцати сажен, затем, круто придержав к ветру, он ловким маневром повернул лодку на другой галс и воротился почти тем же путем к своей исходной точке. Оказалось, что уроки кузена на Грачевском пруду не пропали даром. Андрей Иванович был в восторге, что его лодка так покорно слушалась руля и почти с такой же легкостью шла против ветра, как и по ветру. С каждым разом становясь все смелее, он описывал все большие дуги, постепенно отдаляясь от рифа в открытое море, так что середина дуги приходилась уже более чем на версту расстояния от берега. Веселое настроение его все возрастало. Мурлыча про себя какую-то песенку, он одной рукой налегал на руль, а другой то отпускал, то собирал веревки парусов, давая последним тот или другой уклон сообразно направлению ветра и движению лодки.