Если у Джона Корта, Макса Губера и даже Кхами не вырвались громкие возгласы при оглашении этого имени, то лишь потому, что потрясение было слишком велико и лишило их на миг дара речи.

Имя Йогаузена ошеломило всех, стало подлинной находкой. Оно приподнимало часть загадочной завесы, которая простерлась над одним из самых странных научных экспериментов, где комическое переплеталось с серьезным и даже с трагическим, поскольку можно было предполагать, что эксперимент завершился весьма плачевно.

Быть может, читатель помнит об опыте, который собирался провести американец Гарнер с целью изучить язык обезьян и дать своим теориям практическое подтверждение. Имя профессора, его статьи в нью-йоркском «Hayser's Weekly», книгу, вышедшую в Англии, Германии, Франции, США, никак не могли забыть обитатели Конго и Камеруна, в частности, Джон Корт и Макс Губер.

— Наконец-то! Это он! — воскликнул один из друзей. — Тот самый, о ком давно нет никаких вестей!

— И от которого они никогда не поступят, потому что его здесь нет и он не может их передать! — воскликнул другой.

«Он» для француза и американца это доктор Йогаузен. Но, прежде чем повести речь о докторе, расскажем, что сделал месье Гарнер. Это не тот янки, который мог бы сказать о себе начальными словами из «Исповеди» Жан-Жака Руссо: «Я затеваю дело, какого еще никогда не бывало и у которого не будет последователей». У месье Гарнера был один.

Раньше чем отправиться на Черный континент, профессор Гарнер уже вступил в контакт с миром обезьян, разумеется, прирученных. Из своих долгих и скрупулезных наблюдений он извлек убеждение, что эти четверорукие разговаривают между собой, понимают друг друга, что у них членораздельная речь и они используют какое-то слово для выражения голода, а другое — когда им хочется пить.

В зоологическом саду Вашингтона месье Гарнер установил фонографы, чтобы записывать слова этого языка. Он также заметил, что обезьяны никогда не говорят без необходимости, чем они существенно отличаются от людей. И он так сформулировал свои научные выводы:

«Знания о мире животных, добытые мною, привели меня к твердому убеждению, что все млекопитающие обладают способностью говорить в той степени, которая определяется их опытом и потребностями».

Еще до экспериментов месье Гарнера было известно, что у млекопитающих — собак, обезьян и других есть гортанно-речевой аппарат, подобный человеческому, и голосовая щель, приспособленная для передачи артикулированных звуков. Но знали также и то, не в обиду школе симиологов будет сказано! — что мысль предшествует слову. Чтобы говорить, надо думать, а мышление требует способности к обобщению, каковой животные начисто лишены.

Попугай говорит, но он не понимает ни слова из сказанного. Правда заключается в том, что животные не разговаривают лишь потому, что природа не наделила их достаточным для этого умом, иначе им ничего бы не помешало обрести речь. Действительно, обретение речи, как утверждает ученый критик, связано со способностью к суждениям и умозаключениям, которые базируются — хотя бы в скрытой, неявной форме — на абстрактных и универсальных понятиях. Но все эти здравые соображения профессор Гарнер решительно не желал принимать во внимание.

Само собой разумеется, что его теория весьма активно оспаривалась. И тогда он принял решение вступить в личный контакт с объектами своего изучения, которые встречались в изобилии в лесах тропической Африки. Профессор Гарнер рассчитывал понаблюдать горилл и шимпанзе в их естественной обстановке, а затем вернуться в Америку и опубликовать вместе с грамматикой словарь обезьяньего языка. Вот тогда пусть попробуют возражать ему противники будут вынуждены признать очевидное.

Сдержал ли месье Гарнер обещание, которое он дал самому себе и научному миру?.. Неизвестно, но, вне всякого сомнения, доктор Йогаузен в это не верил, в чем мы и сможем в скором времени убедиться.

В 1892 году месье Гарнер уехал из Америки в Конго, прибыл в Либревиль двенадцатого октября и избрал своим местом проживания факторию Джон Хотленд и K°. Там профессор находился до февраля 1894 года, когда отважился наконец на исследовательскую экспедицию. Поднявшись по реке Огове на маленьком пароходике, он высадился в Ламбарене и двадцать второго апреля достиг католической миссии Фернан-Ваз.

Святые отцы сердечно приняли его в своем доме на берегу очаровательного озера Фернан-Ваз. Доктору оставалось только довериться заботам персонала миссии, который все делал для облегчения рискованной затеи зоолога.

Сразу за домом теснились первые деревья большого леса, где обитало множество обезьян. Лучшего нельзя было и пожелать для знакомства с ними. Но этого мало, следовало находиться среди них, делить с обезьянами их жизнь. С этой целью месье Гарнер заказал переносную железную клетку. Позже ее отвезли в лес. Если ему верить, то он прожил в этой клетке три месяца, большей частью в одиночестве, и смог таким образом изучить поведение и нравы четвероруких в их естественном состоянии.

В действительности же осторожный американец установил свой металлический домик в двадцати минутах ходьбы от миссии святых отцов, возле родника. Это место он назвал Форт-Горилла, к нему вела тенистая тропа. Провел он там три ночи подряд. Изъеденный тучами комаров, американец не смог больше продержаться, демонтировал клетку и возвратился к миссионерам из Сен-Эспри под их кров, каковой и предоставили ему с бескорыстным гостеприимством.

Наконец, простившись навсегда с колонией миссионеров восемнадцатого июля, он вернулся в Англию, а оттуда в Америку, увозя в качестве сувениров из своего путешествия двух маленьких шимпанзе, упорно не желавших беседовать с ним.

Вот таких результатов добился месье Гарнер. В общем и целом говор обезьян, если таковой и имелся, надлежало еще открыть, как и свойственные им формы общения, играющие роль в формировании их языка.

Вполне естественно, что профессор утверждал, будто он определил различные вокальные знаки, имеющие точный смысл: «вау» — пища, «шени» — пить, «йек» берегись и тому подобный «словарь», выстроенный месье Гарнером с большим тщанием. Позже он несколько видоизменил свои выводы, продолжив научные изыскания в зоологическом саду Вашингтона, где, как уже говорилось, профессор использовал фонографы. Он утверждал, что с помощью этой техники ему удалось установить «родовые слова» обезьян, относящиеся, например, ко всему, что съедобно, ко всему, что пьют, одно — для использования руки, другое — для вычисления времени. Короче говоря, по его теории обезьяний язык слагался из восьми или девяти главных звуков, имевших тридцать или тридцать пять модификаций, у которых он даже определял музыкальный тон, почти всегда ля диез. В заключение, по его мнению и в согласии с учением Дарвина о единстве вида и передаче по наследству физических свойств, а не дефектов, можно было сделать вывод:

«Если человеческие расы берут начало от одного обезьяньего корня, то почему же человеческие языки не должны происходить от примитивного языка этих человекоподобных?»

Вот что ему следовало доказать и чего он, по сути, не сделал.

Вообще так называемый язык обезьян, открытый натуралистом Гарнером, является не более чем набором звуков, которые издают эти млекопитающие в целях общения с себе подобными, как поступают решительно все животные: собаки, лошади, овцы, гуси, ласточки, муравьи, пчелы и т. д. Согласно наблюдениям, такое общение устанавливается с помощью криков, знаков, специальных движений. Если они и не воплощают мысли в собственном значении слова, то, по крайней мере, передают живые рефлексы, эмоциональные состояния например, страх или радость.

Итак, из всего сказанного вытекает со всей очевидностью, что проблема не могла быть решена неполноценными, малообоснованными опытами американского профессора. И вот тогда, через два года после экспериментов Гарнера, одному немецкому доктору приходит на ум повторить эту попытку, только на сей раз действительно поселиться в девственном лесу, «вписаться» в природную среду четвероруких, а не разыгрывать театральные сцены в двадцати минутах ходьбы от резиденции миссионеров. И пускай он станет добычей комаров, но не капитулирует перед трудностями, противостоять которым не смогла симиологическая страсть месье Гарнера.

В ту пору жил в Камеруне, в городе Малинбе, некий, ученый по имени Йогаузен. Он провел там уже несколько лет. По профессии врач, а по призванию скорее зоолог и ботаник. Когда он узнал о бесплодном эксперименте профессора Гарнера, то решил подхватить его инициативу, хотя ему самому в то время уже перевалило за пятьдесят. Правда, не будучи молодым, доктор Йогаузен отличался великолепным здоровьем. Джону Корту не раз выпадал случай встречаться и беседовать с ним в Либревиле.

Ученый говорил по-английски и по-французски, как на родном языке, и понимал даже туземный диалект благодаря своей врачебной практике. Впрочем, немалое состояние позволяло ему даже оказывать медицинские услуги бесплатно. Не было у него ни родителей, ни близких родственников. Независимый в полном смысле слова, привыкший ни перед кем не отчитываться, уверенный в себе настолько, что ничто и никто не в состоянии был эту уверенность поколебать, почему же он не мог поступить так, как ему хотелось?.. Следует добавить, что немного странный и склонный к маниакальности, он представлял собою тот тип человека, о котором во Франции говорят «с пунктиком» или «с приветом».

На службе у доктора состоял один туземец, которого он весьма ценил. Когда тот узнал о планах переселиться на жительство в лес, в обезьянью стаю, то без колебаний принял приглашение своего хозяина, не слишком задумываясь над тем, что это означает и к чему может привести.

Итак, доктор Йогаузен и его слуга принялись за работу. Они заказали в Германии разборную клетку типа гарнеровской, но с лучшей вентиляцией, более комфортную, и привезли ее на пароходе, который делал остановку в Малинбе. На месте они запаслись всем необходимым — провизией, консервами, боеприпасами, что обеспечивало их жизненные потребности на долгий срок. Что касается мебели, впрочем, самой элементарной, постельных принадлежностей, то все это они взяли из дома доктора, а еще прихватили старую шарманку в тайной надежде, что обезьяны не останутся бесчувственными к очарованию музыки.

Одновременно доктор Йогаузен отчеканил в мастерской некоторое количество никелевых медалей со своим именем и портретом, предназначенных для покровителей обезьяньей колонии, которую он надеялся основать в Центральной Африке.

Тринадцатого февраля 1896 года доктор и его слуга вместе с багажом погрузились в лодку в Малинбе и направились вверх по течению реки Нбарри…

Направились куда?.. Этого доктор Йогаузен не говорил никому. Освободив себя на долгое время от всяких хлопот по снабжению, он как бы застраховался от излишней посторонней назойливости. Ему и туземцу вполне хватало друг друга. Ученый не хотел ничем тревожить и отвлекать обезьян, собираясь предложить им только свою собственную компанию, а он бы вполне удовольствовался прелестью их беседы, не сомневаясь, что постигнет все тайны языка макак.

Позже стало известно, что, поднявшись по реке Нбарри на сотню лье, лодка бросила якорь у деревни Нгила, что двадцать негров были наняты в качестве носильщиков и что багаж понесли в восточном направлении. Но с этого момента о докторе Йогаузене никакой информации не поступало. Возвратившись в Нгилу, носильщики не могли указать точно то место, где они расстались с доктором.

Короче говоря, минуло уже три года, и, несмотря на предпринятые поиски, которые еще продолжались, новостей о докторе и его верном слуге не прибавилось.

Теперь Джон Корт и Макс Губер могли хотя бы частично восстановить цепочку событий.

Доктор Йогаузен со своим эскортом достиг реки в северо-западной части леса Убанги; затем он приступил к сооружению плота, используя брусья и доски. Закончив работу и отослав помощников, он вместе со своим слугой спустился по течению безымянной реки; найдя место для высадки, они смонтировали клетку в том уголке, где она и была обнаружена нашими героями.

Таковой, по всей вероятности, была первая часть правды о профессоре. Но сколько же гипотез возникало по поводу нынешнего положения вещей!

Почему клетка оказалась пустой?.. Почему двое обитателей ее покинули?.. Сколько месяцев, недель, дней провели они здесь?.. По доброй ли воле ушли отсюда?.. Никакой ясности на этот счет. Быть может, их похитили?.. Тогда — кто?.. Туземцы?.. Но ведь лес Убанги считался необитаемым… Следует ли допустить, что они бежали из-за нападения хищников?.. Наконец, живы ли вообще доктор Йогаузен и его слуга-туземец?

Эти многочисленные вопросы мгновенно встали перед друзьями, но ни на один из них не могли они найти определенного ответа и терялись в догадках. Непроницаемая тайна окутывала «дело профессора Йогаузена».

— Давайте заглянем в записную книжку, — предложил, Джон Корт.

— Мы вынуждены это сделать, — согласился Макс Губер. — Если там и не найдется достаточных объяснений, то, может быть, хотя бы по датам удастся кое-что установить…

Джон Корт раскрыл записную книжку, несколько страниц которой слиплись от сырости.

— Не думаю, что этот блокнот много нам расскажет, — заметил он.

— Почему же?..

— Да, потому, что все странички девственно чисты… за исключением первой.

— А что на первой странице, Джон?

— Какие-то обрывки фраз… еще несколько дат… Наверное, они могли бы послужить в дальнейшем доктору Йогаузену для написания дневника.

И Джон Корт не без труда расшифровал следующие строчки, написанные карандашом по-немецки, одновременно переводя их:

20 июля 1896. — Прибыл вместе с конвоем на опушку леса Убанги… Разбил стоянку на правом берегу реки… Строим плот.

3 августа. — Плот готов… Отправил конвой в Нгилу… Уничтожили всякие следы стоянки… Сел в лодку со слугой.

9 августа. — Семь дней спускались по течению, безо всяких препятствий… Высадка на поляне… Множество обезьян вокруг… Место кажется подходящим…

10 августа. — Выгрузка багажа… Выбрали место для постройки хижины-клетки под первыми деревьями на правом берегу, в конце поляны… Масса обезьян — шимпанзе, гориллы.

13 августа. — Обосновались полностью… Живем в хижине… Окрестности абсолютно пустынны… Никаких следов человека, туземцев или кого-нибудь еще… Кишмя кишит водоплавающая дичь… Река изобилует рыбой… Хижина хорошо защищает от ветра.

25 августа. — Минуло двадцать семь дней… Налажен регулярный быт… Несколько гиппопотамов высунулись из воды, но никакой агрессивности с их стороны… Убили антилопу… Большие обезьяны подходили нынче ночью к самой хижине… Какой они породы? Пока еще не установили… Враждебности они не проявляют — ни на земле, ни на ветвях, где они прыгают и играют… Показалось, что я вижу огонек в нескольких сотнях шагов среди густой зелени… Требует проверки любопытный факт: создалось впечатление, что обезьяны разговаривают, что они обмениваются между собой какими-то фразами… Малыш сказал: «Нгора!.. Нгора!.. Нгора!..» — это слово у туземцев означает «мать».

Лланга внимательно слушал чтение своего друга Джона, а при последних его словах воскликнул:

— Да!.. Да!.. Нгора… Нгора… Мать… Нгора… Нгора…

При звуке слова, которое привел доктор Йогаузен и повторил возбужденным тоном Лланга, как же было не припомнить Джону Корту те странные звуки, что минувшей ночью как бы во сне коснулись его ушей?.. Полагая, что это ему показалось, что он ошибся, Джон не сказал ничего своим спутникам об этом случае. Но после сообщения доктора Йогаузена он счел своим долгом вернуться к этой теме. И когда Макс Губер заметил:

— Да неужели профессор Гарнер был прав? Обезьяны умеют разговаривать?..

Джон Корт тут же откликнулся:

— Все, что я мог бы сказать по этому поводу, мой дорогой Макс, так это то, что и я тоже слышал это самое слово «нгора».

И он рассказал, что, когда он бодрствовал на вахте в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое, чей-то жалобный голос произнес это загадочное слово.

— Да неужели?! — воскликнул Макс Губер. — Вот это уже можно назвать необычным!

— А это и есть то, чего вы добивались все время, милый друг!.. — не удержался от реплики Джон Корт.

Кхами внимательно слушал чтение и комментарии к записной книжке доктора Йогаузена. Судя по всему, его не очень занимало то, что так живо заинтересовало француза и американца. Обнаруженные сведения о докторе и его слуге он воспринял вполне равнодушно. Самое главное для него заключалось в том, что доктор построил плот и что теперь они им располагали, как и вещами, найденными в покинутой хижине. Проводник не понимал, почему надо беспокоиться о том, где сейчас находится доктор и его слуга, тем более он не был расположен бросаться по их следам через Великий лес, рискуя оказаться похищенными, как, несомненно, были похищены те двое.

Так что, если бы Макс Губер и Джон Корт предложили отправиться на розыски пропавших, он постарался бы их отговорить, напомнить им, что единственным разумным решением остается продолжать путь домой, спускаясь по течению реки до впадения в Убанги.

Впрочем, и здравый смысл подсказывал, что подобного рода поиски немецкого доктора не имели бы шанса на успех. В какой стороне их вести? Если на это был бы хоть малейший намек в записной книжке, Джон Корт, возможно, посчитал бы своим долгом двинуться доктору на помощь, а экзальтированный Макс Губер мог бы рассматривать себя как инструмент для его спасения, избранный самим Провидением.

Но нет ничего, решительно ничего, кроме нескольких обрывочных записей, последняя из которых сделана двадцать пятого августа, ничего, кроме белых страничек, безрезультатно перелистанных вплоть до самой последней!..

Джон Корт резюмировал:

— Не подлежит сомнению, что доктор прибыл сюда девятого августа и что записи его прервались двадцать пятого того же месяца. Если он не написал больше ни строчки, то это значит, что по той или иной причине он покинул свою хижину, где провел только тринадцать дней…

— И невозможно представить, что именно здесь произошло, — добавил Кхами.

А Макс Губер заметил:

— Не имеет значения! Я не любопытен…

— О! Дорогой друг, это на вас не похоже!

— Вы правы, Джон, но чтобы найти ключ к этой загадке…

— Надо уезжать! — кратко выразился проводник, решительно прерывая беседу друзей.

И действительно, медлить было нельзя. Требовалось безотлагательно починить плот и двинуться по течению реки. А если позже найдут необходимым организовать экспедицию для розысков доктора Йогаузена, пройти Великим лесом до крайних его пределов, то это произойдет при более благоприятных условиях, и оба друга вольны будут принять участие в такой экспедиции.

Прежде чем покинуть клетку, Кхами обследовал самые дальние ее уголки. А может, сыщется какой-нибудь полезный предмет, который может пригодиться в дороге. Такой поступок не назовешь неэтичным: ведь трудно предположить, что после двухлетнего отсутствия владелец хижины появится и потребует свои вещи назад…

Добротно сработанная хижина все еще выглядела отлично. Надежное убежище. Цинковая крыша, вдобавок крытая соломой, хорошо защищает от непогоды в сезон дождей. Передний фасад единственная зарешеченная сторона смотрит на восток и менее других подвержен сильным ветрам. Вероятно, постельное белье, стол, стулья, сундук оказались бы в полной сохранности, если бы их не похитили, и это обстоятельство, по правде говоря, казалось труднообъяснимым.

Двухлетняя заброшенность все же не могла пройти бесследно, и помещение нуждалось в небольшом ремонте. Доски боковых стенок местами разошлись, основания опор расшатались во влажной земле, признаки обветшания виднелись под гирляндами зелени и лиан.

Однако этой работой ни Кхами, ни его друзья заниматься не собирались. Очень сомнительно, чтобы хижина еще послужила когда-нибудь убежищем для другого любителя-симиолога. Так что пусть остается как есть.

Сейчас же их интересует, не найдутся ли здесь другие предметы, кроме чайника, чашки, футляра для очков, топорика, шкатулки с записной книжкой?.. Кхами искал очень тщательно. Но в хижине не было ни оружия, ни инструментов, ни денег, ни консервов, ни одежды… Проводник уже собирался покинуть клетку, когда в одном из углов с правой стороны под ударом ноги почва издала металлический звук.

— Там что-то есть! — воскликнул он.

— Может быть, ключ? — оживился Макс Губер.

— Какой ключ? — удивленно переспросил Джон Корт.

— О, мой дорогой Джон… ключ к этой загадке!

Нашелся, однако, не «ключ», а жестяной ящик, закопанный в этом месте. Кхами извлек его на свет Божий и внимательно оглядел. Ящик не пострадал от времени. И какова же была общая радость, когда в нем обнаружили целую сотню патронов!

— Спасибо, милый доктор! — вскричал Макс Губер. — Никогда не забудем счастливый день, когда вы оказали нам столь важную услугу!

Услуга действительно очень серьезная, потому что калибр патронов точно совпадал с калибром карабинов проводника и двух его спутников.

Теперь оставалось возвратиться к месту стоянки и подготовить плот к спуску на воду.

— Но давайте сперва поглядим, нет ли поблизости каких-нибудь следов доктора Йогаузена и его слуги, — предложил Джон Корт. Скорее всего туземцы увели их в глубину леса, но возможно, что они погибли, защищаясь… и если их останки не погребены…

— То мы обязаны их похоронить! — поддержал друга Макс Губер.

Поиски в радиусе сотни метров не дали никаких результатов. Следовало полагать, что незадачливый Йогаузен был похищен, но кем, если это не туземцы, те самые, которых доктор принял за разговаривающих обезьян?.. И какая же внешность у четвероруких, наделенных даром речи?..

— Во всяком случае, — заметил Джон Корт, — это означает, что лес Убанги посещают кочевые племена, и нам следует быть начеку…

— Я совершенно с вами согласен, месье Джон! — Кхами одобрительно кивнул головой. — А теперь идемте к плоту…

— И мы так ничего и не узнаем, что случилось с достойным тевтонцем? — огорченно воскликнул Макс Губер. — Где он теперь?..

— Там, где находятся люди, от которых не поступает больше новостей, — охладил пыл своего друга Джон Корт.

— Но разве это ответ, Джон?..

— Увы, это единственное заключение, которое мы можем сделать, дорогой Макс!

Было уже около девяти часов, когда они подошли к гроту. Кхами занялся приготовлением завтрака. Поскольку теперь они располагали котелком, Макс Губер заявил, что он предпочел бы отварное мясо жареному или печеному. Это бы внесло разнообразие в их меню. Предложение приняли, развели костер, и к полудню сотрапезники лакомились супом, которому не хватало только хлеба, овощей и соли.

До завтрака и после него все упорно трудились над обновлением плота. Кхами нашел за хижиной несколько досок, которые можно было пустить в ход. Платформа прогнила в отдельных местах, требовалось частично заменить материал. Но для капитальной реставрации не хватало инструментов. Блок из брусьев и досок связали с помощью лиан, не менее прочных, чем металлические стяжки, или, по крайней мере, чем якорные канаты. С работой управились, когда солнце уже заходило за лесные вершины на правом берегу реки.

Отъезд назначили на раннее утро. Ночь лучше было провести в гроте: небо долго хмурилось тучами, а к восьми часам пошел проливной дождь.

Итак, найдя место, где обосновался доктор Йогаузен, Кхами и его спутники должны были уезжать, так и не узнав, что же с ним приключилось! Никакой путеводной нити… Ни малейшего указания или намека… Мысль об этом неотступно преследовала Макса Губера, гораздо меньше занимала она Джона Корта и оставляла вполне равнодушным проводника.

Французу чудились бабуины, шимпанзе, гориллы, мандрилы, говорящие обезьяны, он приходил к выводу, что доктор мог иметь дело только с туземцами… А потом его впечатлительному воображению рисовался Великий лес со своей таинственной жизнью, самые невероятные мысли внушали эти темные лесные глубины, являлись ему в грезах неведомые племена, необычные типы, затерянные под огромными зелеными шатрами деревушки…

Перед тем как забраться в грот, Макс Губер обратился к друзьям:

— Мой милый Джон, а также и вы, Кхами… Я хочу вам кое-что предложить…

— Что именно, Макс?

— Сделать что-нибудь для доктора…

— Броситься на его поиски? — В голосе проводника звучала ядовитая ирония.

— Да нет же, — продолжал Макс Губер, — я предлагаю присвоить его имя этой речке… Пусть больше не будет безымянной…

Вот почему река Йогаузена отныне фигурирует на современных картах Экваториальной Африки.

Ночь минула спокойно, и во время караульной службы, которую несли они поочередно, ни одно слово не долетело до их ушей.