Его Величество Мсело-Тала-Тала, король племени вагди, правитель воздушной деревни, да разве не должно было все это удовлетворить Макса Губера? Разве не мечтал он о чем-нибудь подобном, распаляя весь французский пыл своего воображения, разве не чудились ему в глубинах загадочного леса Убанги какие-то новые племена, неизвестные города, необычайный мир, о существовании которого никто не подозревал? Он получил то, чего так страстно желал.

Ему надлежало первым поздравить себя с точностью своего пророчества, и слегка охладило его лишь не менее точное наблюдение Джона Корта:

— Согласен, мой дорогой друг, вы, как и всякий поэт, наделены даром предвидения, и вы угадали…

— Так-то оно так, мой милый Джон, но каково бы ни было это получеловеческое племя вагди, в мои намерения не входит завершить свои дни в его столице…

— Ах, мой дорогой Макс, следует провести здесь немало времени, чтобы изучить эту расу с точки зрения этнологической и антропологической, а потом написать о ней солидный том ин-кварто, который произведет революцию в научных взглядах обоих континентов…

— Пусть будет так, — согласился Макс Губер, — мы станем наблюдать, сравнивать, мы будем добывать факты и материалы по вопросам антропоморфизма, но только при двух условиях.

— Первое?

— Чтобы нам предоставили, вполне понятно, свободу входа и выхода из деревни.

— А второе?

— Чтобы после того, как мы выполним поставленную задачу, мы смогли уехать в любой подходящий для нас момент.

— И к кому же нам следует обращаться со всем этим? — поинтересовался Кхами.

— К Его Величеству Отцу-Зеркалу, — ответил Макс Губер. — Кстати, почему его подданные так называют своего короля?

— Да еще на конголезском языке, — бросил реплику Джон Корт.

— Быть может, у Его Величества близорукость или дальнозоркость… и он носит очки? — предположил Макс Губер.

— Да откуда здесь возьмутся очки? — недоуменно наморщил лоб Джон Корт.

— Ну, это не важно, — развивал свои мысли Макс Губер. — Когда у нас появится возможность побеседовать с сувереном — или он изучит для этого наш язык, или мы выучим вагдийский, — мы предложим ему подписать договор о дружбе и сотрудничестве с Америкой и Францией, и он по меньшей мере наградит нас вагдийскими орденами большого креста…

Не был ли Макс Губер слишком самоуверенным, полагая, что они получат полную свободу в деревне, а потом смогут покинуть ее в любое время? Основательны ли были такие надежды и расчеты?

Ведь если он, Джон Корт и Кхами не появятся в фактории, кому придет в голову искать их в этой деревушке Нгала, в самом дальнем углу Великого леса? Более того: видя, что никто не вернулся из охотничьей экспедиции, кто же будет сомневаться, что она погибла вся, до последнего человека, в районе верховьев Убанги?

Что же касается вопроса, останутся ли Кхами и его товарищи пленниками в этой хижине или выйдут на волю, то он разрешился почти немедленно. Дверь повернулась на своих креплениях из лиан, и на пороге появился Ли-Маи.

Прежде всего малыш кинулся к Лланге, и европейцы стали свидетелями самого бурного взрыва радости с обеих сторон, бесконечных и самых нежных объятий и поцелуев. А Джону Корту представился случай более внимательно изучить это странное создание. Однако, едва лишь дверь оказалась распахнутой, Макс Губер предложил выйти из хижины и смешаться с толпой.

И вот они уже на воле, их ведет маленький дикарь (разве не приличествует ему такое звание?), держа за руку своего друга Ллангу. Они оказались в центре какого-то подобия перекрестка, где во все стороны сновали вагди, спеша по своим делам.

Этот перекресток был затенен кронами деревьев. Могучие же стволы поддерживали всю эту воздушную конструкцию. Она покоилась в сотне футов над землей, на самых толстых ветвях гигантских боиний, шелковиц, баобабов. Горизонтальная поверхность, образованная из этих поперечных ветвей, соединенных деревянными колышками и лианами, была покрыта утрамбованным слоем земли. Поскольку опоры всего сооружения были мощны и многочисленны, искусственная почва не дрожала под ногами. И даже ураганные ветры проносились лишь по высоким вершинам, а в грандиозной конструкции они отзывались не более, чем легким подрагиванием.

Через просветы в листве проникали солнечные лучи. Погода в этот день была превосходной. Там и сям сквозь прихотливые переплетения верхних ветвей виднелись голубые пятна чистого неба. Ветерок, напоенный острыми пряными ароматами, освежал знойную атмосферу.

Группа иностранцев, разгуливающая между хижинами, не вызвала у местного населения никакого волнения. Вагдийские мужчины, женщины, дети смотрели на них, не проявляя даже особого удивления. Они обменивались между собою какими-то репликами, произнося их хриплыми голосами. Фразы были короткие и отрывистые, а слова — неразборчивы. Правда, проводнику показалось, что он расслышал несколько выражений на конголезском языке, но не следовало этому удивляться, поскольку Ли-Маи многократно употреблял слово «нгора». Это казалось необъяснимым. Но еще более поразило Джона Корта повторенные несколько раз два или три немецких слова — между прочим — «Vater», о чем он сообщил своим друзьям.

Ну, чему же вы удивляетесь, мой дорогой Джон? — ответил Макс Губер. — Я лично готов ко всему, даже к тому, что один из этих типов хлопнет меня по животу, вопрошая: «Commentca, va mon vieux?».

Время от времени Ли-Маи, выпуская руку Лланги, перебегал то к одному, то к другому своему другу и вел себя как живой и шаловливый ребенок. Он испытывал гордость, провождая иностранцев по улицам родной деревни, не просто прогуливаясь с ними, это было очевидно, но ведя их в каком-то определенном направлении, с какой-то тайной целью, и друзьям ничего не оставалось, как послушно следовать за своим пятилетним гидом.

Эти «первобытные люди» — так их про себя окрестил Джон Корт не были абсолютно голыми. Не говоря уже о рыжеватых волосах, которые покрывали отдельные части их тел, мужчины и женщины носили набедренные повязки из растительной ткани, примерно такой же, хотя и более грубо сработанной, какую обычно плетут из прядей акации в Порто-Ново, в Дагомее.

Джон Корт отметил, что округлые головы вагдийцев, приближающиеся по размерам к типу микроцефалов и имевшие близкий к человеческому лицевой угол, давали мало примеров прогнатизма. Кроме того, надбровные дуги у них были совершенно лишены складок, свойственных всем обезьянам. Что же касается волос, то это обычная для туземцев Экваториальной Африки густая грива в сочетании с редкой бородкой у мужчин.

— У нижних конечностей нет хватательных функций, — заметил Джон Корт.

— А еще нет хвостового отростка, — добавил Макс Губер. — Ни малейшего намека на хвост!

— Действительно, согласился американец, — а это уже признак более высокой организации. У антропоморфных обезьян нет ни хвоста, ни защечных мешков, ни мозолей. Они могут перемещаться в горизонтальном и вертикальном положении, по своей доброй воле. Но было сделано одно важное наблюдение: при ходьбе в вертикальном положении четверорукие опираются не только на ступни ног, но и на обратную сторону согнутых пальцев рук. Для вагди это не характерно, так что походка у них совершенно такая же, как у человека, следует признать это по справедливости.

Наблюдения и выводы друзей были вполне объективны, так что, вне всякого сомнения, речь могла идти именно о новой расе.

Четверорукие, обладающие человеческой постановкой фигуры, меньше шалят и резвятся, меньше гримасничают — одним словом, выглядят наиболее серьезно и значительно среди своих собратьев. И как раз такую серьезность демонстрировали жители Нгалы в своих действиях и в своей манере держаться. А когда Джон Корт внимательно к ним пригляделся, то смог определить, что и строение зубов у них идентично человеческому.

Все эти примеры сходства и совпадений могли до известной степени поддержать теорию изменяемости видов и непрерывности природной эволюции, выдвинутую Дарвином. Их даже можно было бы рассматривать как определяющие при сравнении наиболее высокоорганизованных обезьян и первобытных людей. Линней обосновывал идеи эволюции, опираясь на существование пещерных людей — троглодитов. Выражение это, во всяком случае, неприменимо к племени вагди, живущему на деревьях.

Карл Фогт даже полагал, что человек произошел от трех главных обезьян: орангутан, тип брахицефала, согласно Фогту является предком негритосов; шимпанзе, тип долихоцефала, с менее массивными челюстями, служит предком негров; наконец, горилла, с ее развитой грудной клеткой, формой ноги, со свойственной ей походкой, остеологическими особенностями туловища и конечностей — прародитель белого человека.

Однако всем этим совпадениям и примерам близости и сходства можно противопоставить не меньшее количество различий в плане моральном и интеллектуальном — различий, которые должны подтверждать правоту учения Дарвина.

Принимая во внимание характерные особенности этих трех четвероруких, можно было бы поверить в то, что именно они относятся к высшей расе животного мира. Но никогда не удастся доказать, что человек это улучшенная обезьяна или что обезьяна — это деградировавший человек.

Что касается микроцефала, который предположительно служит промежуточным звеном между человеком и обезьяной, этот предсказанный антропологами вид уже давно и безуспешно пытаются найти как недостающее звено между животным царством и человеком, — а потому нельзя ли допустить, что именно его представляют эти вагди и что необычные обстоятельства путешествия позволили французу и американцу сделать это потрясающее открытие?

Но, даже если эта неведомая раса физически приближается к человеческой, то еще требуется, чтобы вагди обладали сходными чертами в области религии и морали, неотъемлемой от человека, не говоря уж о способности к абстрактному мышлению и к обобщенным выводам, о склонности к искусствам и наукам. Только после выяснения этих обстоятельств можно будет сказать веское и определенное слово в споре между моногенистами и полигенистами.

Пока же ясно одно — вагди умели разговаривать. Не только инстинкты руководили ими: у них еще были мысли, что предполагает использование речи, и слова, сумма которых образует язык. Не крики, подтвержденные взглядом и жестом, они использовали членораздельное слово, обладая базой для своей речи в виде отдельных звуков и условных атавистических знаков.

И это больше всего поразило Джона Корта. Ведь такая способность предполагает участие памяти.

Не переставая наблюдать за нравами и привычками этого лесного племени, Джон Корт, Макс Губер и Кхами шли по улицам деревни.

Велика ли она, эта деревня? По всей видимости, ее окружность составляет не менее пяти километров.

Построенные руками вагди сооружения обнаруживали высокое искусство, свойственное птицам, пчелам, бобрам и муравьям. Если они и жили на деревьях, эти первобытные люди, умевшие думать и выражать свои мысли, то лишь потому, что их к этому подтолкнул атавизм.

— В любом случае у природы, которая никогда не ошибается, были свои резоны, чтобы заставить этих вагди перейти на воздушное существование, — размышлял вслух Джон Корт. — Вместо того чтобы ползать по нездоровой почве, куда не проникают солнечные лучи, они живут в чудесной и целительной атмосфере древесных крон…

Большинство чистых хижин, похожих на ульи, были распахнуты настежь. Женщины хлопотали по хозяйству, занятые примитивными домашними делами. Детей повсюду виднелось множество, грудных младенцев матери кормили грудью.

Что касается мужчин, то одни среди ветвей собирали фрукты, другие спускались по лестнице, озабоченные повседневными хлопотами. Некоторые уже возвращались с охоты или несли наполненные речной водой глиняные кувшины.

— Как же досадно, что мы не знаем языка этих аборигенов! — говорил Макс Губер. — Никогда мы не сможем побеседовать с ними, никогда не познакомимся с их литературой… Впрочем, я до сих пор еще не заметил муниципальной библиотеки… а также и лицея для мальчиков или для девочек!

Однако, если судить по услышанному от Ли-Маи, к вагдийскому языку примешивались туземные слова, и потому Кхами попробовал обратиться к мальчику с несколькими самыми элементарными фразами.

Увы! Ли-Маи, по-видимому, не понял решительно ничего. Но ведь он произнес слово «нгора», когда лежал на плоту. А Лланга уверял, что узнал от его отца название деревни Нгала и имя вождя — Мсело-Тала-Тала.

Наконец длившаяся около часа прогулка завершилась — проводник и его спутники достигли окраины деревни. Там возвышалась более солидная хижина. Ее устроили меж ветвей огромного шелковичного дерева, фасад был зарешечен тростником, а высокая крыша терялась в листве.

Была ли эта хижина королевским дворцом, святилищем колдунов, храмом духов, какие есть у большинства диких племен в Африке, в Австралии, на островах Тихого океана?..

Представился случай вытянуть из Ли-Маи несколько более точных сведений.

Взяв мальчика за плечи и повернув его лицом к хижине, Джон Корт спросил:

— Мсело-Тала-Тала?

Утвердительный кивок головы был ему ответом.

Итак, здесь проживал вождь деревни Нгала.

Без лишних церемоний Макс Губер направился прямиком к вышеупомянутой хижине.

Выражение лица ребенка мгновенно изменилось, он с неподдельным ужасом ухватился за Макса Губера. Но тот высвободился и продолжил свое шествие, многократно повторяя:

— Мсело-Тала-Тала!.. Мсело-Тала-Тала!..

В тот самый момент, когда Макс Губер достиг хижины, ребенок бросился к нему и буквально вцепился в европейца, не давая ему сделать больше ни шагу.

Так что, значит, запрещено приближаться к королевскому жилищу?

В самом деле, будто из-под земли возникли двое часовых и, потрясая оружием похожим на топор из железного дерева и дротик, загородили вход.

— Ну и ну! — воскликнул Макс Губер. — Да здесь, в дремучем лесу Убанги, как и повсюду, словно в столицах цивилизованного мира, гвардейцы, стражники, телохранители перед дворцом, и каким дворцом… Его Величества обезьяночеловека!

— Чему же вы удивляетесь, мой дорогой Макс?

— Ну ладно, если мы недостойны лицезреть монарха, то попросим у него аудиенции в письменном виде…

— Хорошая идея… — потешался Джон Корт. — Если эти дикари так разговаривают, то могу вообразить, как они читают и пишут! По-моему, они еще не достигли той степени цивилизации, которая понуждает родителей отправлять своих детей в школу… Перед ними самые темные туземцы Судана и Конго, вроде шиллуков, фундов, данкас, мобуту, — настоящие светочи разума!

— Увы, Джон, я понимаю, что это бесплодная затея. Да и как написать людям, если не знаешь их языка…

— Предоставим малышу вести нас, — сказал Кхами.

— Разве ты не сможешь узнать хижину его родителей? — спросил Джон Корт у Лланги.

— Нет, мой друг Джон, — отвечал мальчик. — Хотя… может быть… Но Ли-Маи отведет нас туда. Надо следовать за ним.

И, подойдя к малышу, Лланга показал рукой в левую сторону.

— Нгора, нгора… — повторил он.

Ребенок, без сомнения, понял его: он утвердительно кивнул. Джон Корт прокомментировал:

— Это указывает на то, что знаки отрицания и утверждения выражаются инстинктивно и что они одинаковы у всех людей… Еще одно доказательство, что эти дикари стоят близко по своему развитию к человеку…

Несколько минут спустя они подошли к более затененному кварталу деревни, где вершины деревьев плотно смыкали свою листву.

Ли-Маи остановился перед чистенькой глинобитной хижиной, крытой большими листьями бананового дерева, очень распространенного в африканских лесах. Именно такие листья использовал проводник для сооружения тента на плоту.

Дверь в хижину была открыта.

Ребенок указал рукой на домик, и Лланга узнал его.

— Это здесь, — сказал он.

Домик состоял из одной комнаты. В глубине — постель из сухих листьев, которые можно легко менять. В углу — несколько камней, служащих очагом, где горели головешки. Вся домашняя утварь две-три тыквенные бутылки, глиняный кувшин с водой и два горшка из того же материала.

Эти лесные дикари еще не изобрели вилок и ели с помощью пальцев. Там и сям на дощечках, прикрепленных к стене, и в других местах — разные плоды и корешки, кусок жареного мяса, полдюжины ощипанных птиц, очевидно, к ближайшей трапезе, и развешанные на больших колючках вместо крючков полоски растительной ткани.

Мужчина и женщина поднялись со своих мест в тот момент, когда Кхами и его спутники переступили порог хижины.

— Нгора!.. Нгора!.. Ла-Маи… Ла-Маи! — твердил ребенок.

И впервые добавил, как если бы желал быть лучше понятым:

— Vater… Vater!..

Слово «отец» он произнес по-немецки, правда, очень плохо. А впрочем, что может поразить сильнее, нежели немецкое слово в устах подобных существ?

Едва переступив порог, Лланга подбежал к женщине, и она раскрыла ему объятия, прижимая мальчика к себе и нежно лаская его рукой. Так она выражала ему признательность за спасение своего ребенка.

Вот какие подробности отметил Джон Корт при более пристальном наблюдении.

Отец высокого роста, пропорционального сложения, очень крепок на вид, руки длиннее обычного и не походят на человеческие, ладони широкие и сильные, ноги слегка кривоваты, подошва стопы плоская, полностью прилегает к земле.

Кожа почти светлая, как у туземных племен, скорее плотоядных, чем травоядных, бородка курчавая и короткая, шевелюра черная, вьющаяся. Более или менее густая растительность покрывает все тело. Голова средних размеров, челюсти мало выдаются, глаза с яркими зрачками светятся живым блеском.

Женщина довольно изящна, лицо у нее приветливое и нежное, во взгляде прочитываются благорасположенность и внимание, зубки ровные и замечательной белизны, а еще ну каким же представительницам слабого пола не свойственно легкое кокетство? — цветы в волосах и совершенно необъяснимая деталь! — бусы из стекла и слоновой кости.

Эта молодая вагдийская женщина с ее округлыми точеными руками, нежными запястьями, тонкими пальцами напоминала тип южных кафров. Ножкам ее могла бы позавидовать не одна европейская дама. Местами на теле золотистый пушок волос. Наброшенный кусок растительной ткани перехвачен в талии. А на шее у молодой матери красовалась медаль доктора Йогаузена, такая же, какую носил ее ребенок.

К большому неудовольствию Джона Корта, он не смог побеседовать с Ло-Маи и Ла-Маи. Но видно было, что оба дикаря стараются действовать по законам вагдийского гостеприимства. Отец предложил фрукты, которые он снял с полки — плоды лиан с очень острым и специфическим вкусом. Гости с благодарностью приняли их и съели несколько штук, к полному восторгу всей семьи.

Семейное общение подтвердило справедливость сделанных ранее наблюдений: вагдийский язык, по примеру полинезийских языков, поразительно походил на детский лепет. Это обстоятельство позволило филологам в свое время выдвинуть идею существования в истории всего человеческого рода долгого периода гласных звуков, который предшествовал формированию согласных.

К согласным относятся «к», «т», «р», к носовым звукам «н», «г» и «м». Эти звуки, комбинируясь один с другим до бесконечности, образуют самые различные слова, например: ори, ориори, оро, ороора, орурна и т. п. Подобные слова передают все нюансы смысла и играют роль существительных, собственных имен, глаголов и т. и.

Любопытно было слушать беседу вагди между собой. Вопросы и ответы отличались у них необычной краткостью, содержали два-три слова, обычно начинавшиеся звуками нг, мгу, мс, как у конголезцев. Мать казалась менее красноречивой, чем отец, и, как видно, ее язык не обладал способностью совершать двенадцать тысяч оборотов в минуту, подобно женским язычкам двух континентов.

Следует также отметить — и это больше всего поразило Джона Корта, что «первобытные люди» употребляли некоторые немецкие и конголезские выражения, впрочем, искаженные до неузнаваемости из-за произношения.

В общем, было похоже на то, что мысли этих существ не простирались далее примитивных бытовых потребностей, а слов в их распоряжении было не более, чем требовалось для выражения этих куцых мыслей.

Однако при отсутствии религиозности, которая встречается и у самых отсталых дикарей, с полным основанием можно было утверждать, что они наделены эмоциональными качествами. По отношению к детям они проявляли не только те чувства, которых не лишены и животные, поскольку их заботы необходимы для сохранения потомства, но и выходили за эти пределы, их эмоции получали новое продолжение и новую окраску. Это очень наглядно продемонстрировали родители Ли-Маи по отношению к своему сыну. И потом здесь имелась взаимная связь. Обмен лаской родительской и сыновней… Это была настоящая семья. Проведя четверть часа в хижине, Кхами, Джон Корт и Макс Губер вышли в сопровождении Ло-Маи и его сына. Они снова вернулись туда, где провели первые часы заточения и где еще должны будут находиться…

У порога они попрощались. Ло-Маи на прощание обнял юного туземца и протянул не одну руку, как могло бы сделать четверорукое, но сразу обе руки, которые Джон Корт и Макс Губер пожали с такой же сердечностью, что и Кхами.

— Мой дорогой Макс, — заметил после этой сцены Джон Корт, — один из ваших великих писателей заявил, что в каждом человеке живут двое: «я» и «другой»… Так вот, вполне вероятно, что одного из них не хватает этим дикарям.

— Кого же именно?

— Другого, конечно… В любом случае, чтобы основательно их изучить, надо провести с ними долгие годы. А мы через несколько дней — я очень надеюсь на это! — быть может, покинем воздушную деревню.

— Ох, — вздохнул Макс Губер, — теперь это зависит от Его Величества… Кто знает, не захочется ли королю Мсело-Тала-Тала посвятить нас в камергеры своего вагдийского двора?