9
Обе мисс Молинью, сестры вышеупомянутого лорда, не замедлили пожаловать с визитом, и Изабелле очень понравились эти милые леди, на которых, как ей показалось, лежала печать своеобразия. Правда, когда она поделилась этим наблюдением со своим кузеном, он заявил, что подобное выражение к ним решительно не подходит: в Англии наберется тысяч пятьдесят точно таких же молодых особ. Однако, хотя ее гостьям и было отказано в своеобразии, некоторые достоинства за ними все-таки остались – удивительная мягкость и застенчивость в обхождении и большие круглые глаза, которые, как подумала Изабелла, походили на два озерца, два декоративных пруда, посреди партера, усаженного геранью.
– Во всяком случае, на здоровье им не приходится жаловаться, – отметила про себя Изабелла, решив, что это большое достоинство: среди подруг ее детства многие, к сожалению, были хилого сложения (от чего немало теряли), да и самой Изабелле случалось опасаться за свое здоровье. Сестры лорда Уорбертона были уже не первой молодости, однако сохранили яркий, свежий цвет лица и почти детскую улыбку. Большие круглые глаза, так восхитившие Изабеллу, светились ровным спокойствием, а облеченный в котиковый жакет стан отличался приятной округлостью. Благожелательность переполняла их через край, так что они даже стеснялись ее выказывать, к тому же обе, видимо, страшились нашей юной героини, прибывшей с другого конца света, а потому изливали свое расположение к ней не столько словами, сколько взглядами. Тем не менее они достаточно ясно выразили надежду, что Изабелла не откажется пожаловать на завтрак в Локли, где они жили с братом, и что впредь они будут видеться очень, очень часто. Они также пожелали узнать, не согласится ли Изабелла приехать к ним на целые сутки: двадцать девятого у них собирается небольшое общество, и, возможно, ей будет приятно присоединиться к другим гостям.
– Никого особенно интересного мы не ждем, – сказала старшая сестра. – Но, смею надеяться, вы полюбите нас такими, какие мы есть.
– Я уверена, мне будет очень приятно в вашем доме. Вы прелестны именно такие, как есть, – ответила Изабелла, которая имела обыкновение не скупиться на похвалы.
Гостьи зарделись, а после их отъезда Ральф заметил кузине, что, если она будет расточать подобные комплименты этим бедным девицам Молинью, они подумают, что она решила попрактиковаться на них в ехидном остроумии: их в жизни никто не называл прелестными.
– У меня это вырвалось само собой, – оправдывалась Изабелла. – Как славно, когда люди спокойны, разумны и всем довольны. Хотела бы я быть такой, как они.
– Упаси господь! – воскликнул Ральф с жаром.
– Непременно постараюсь стать на них похожей, – сказала Изабелла. – Интересно взглянуть, какие они у себя дома.
Несколькими днями позже желание ее исполнилось: в сопровождении Ральфа и его матушки она отправилась в Локли. Когда они туда прибыли, обе мисс Молинью сидели в просторной гостиной (одной из многих в их доме, как выяснилось позже) среди моря блеклого ситца и сообразно обстоятельствам были одеты в черные бархатные платья. У себя дома они понравились Изабелле даже больше, чем в Гарденкорте. Она еще раз подивилась их здоровому виду, и, если при первом знакомстве ей показалось, что им недостает живости ума – немалый недостаток в ее глазах, здесь, в Локли, она признала за ними способность к глубоким чувствам. Она провела с ними все время до ленча, меж тем как лорд Уорбертон в другом конце гостиной беседовал с миссис Тачит.
– Неужели ваш брат такой непримиримый радикал? – спросила Изабелла. Она знала, что он радикал, но, питая, как мы видели, неодолимый интерес к человеческой натуре, решила вызвать сестер на откровенность.
– О да, он придерживается самых передовых взглядов, – сказала Милдред, младшая сестра.
– Вместе с тем Уорбертон очень разумен, – добавила старшая мисс Молинью.
Изабелла перевела взгляд на противоположный конец гостиной и посмотрела на лорда Уорбертона, который, видимо, изо всех сил старался занять миссис Тачит. Ральф, примостившийся у камина, где полыхал огонь, отнюдь не лишний в огромной старинной зале при прохладном английском августе, охотно отвечал на заигрывание одной из борзых.
– Вы полагаете, он искренне их придерживается? – спросила с улыбкой Изабелла.
– Несомненно, а как же иначе? – незамедлительно отозвалась Милдред, тогда как старшая сестра устремила на Изабеллу удивленный взгляд.
– И вы полагаете, он не дрогнет, когда дойдет до дела?
– До дела?
– Я хочу сказать… ну, например, он отдаст все это?
– Отдаст Локли? – спросила мисс Молинью, когда снова обрела дар речи.
– Да и все остальные свои владения – не знаю, как они называются.
Сестры обменялись чуть ли не испуганным взглядом.
– Вы хотите сказать… вы имеете в виду… из-за расходов? – спросила младшая сестра.
– Пожалуй, он сдаст один или два дома, – сказала старшая.
– Сдаст или отдаст? – уточнила Изабелла.
– Мне не думается, что он отдаст свою собственность, – сказала мисс Молинью-старшая.
– Так я и знала! – воскликнула Изабелла. – Все только поза. Вам не кажется, что это ложное положение?
Ее собеседницы пришли в явное замешательство.
– Положение брата? – переспросила мисс Молинью-старшая.
– Его положение считается очень хорошим, – сказала младшая. – Он занимает самое высокое положение в графстве.
– Право, я, наверно, кажусь вам ужасно дерзкой, – сказала Изабелла, воспользовавшись паузой. – Вы, конечно же, боготворите своего брата и, возможно, даже боитесь его.
– Разумеется, брата нельзя не уважать, – совсем просто сказала мисс Молинью.
– Он, наверно, очень хороший человек, потому что вы обе чудо какие хорошие.
– О, он необыкновенно добрый. Никто даже не представляет себе, сколько он делает добра.
– Но все знают, как много он может сделать, – добавила Милдред. – Он очень многое может.
– О да, о да, – согласилась Изабелла. – Правда, на его месте, я стояла бы на смерть… я хочу сказать, стояла бы на смерть за наследие прошлого. Я отстаивала бы его всеми силами.
– Ну что вы! Надо быть шире… Мы всегда, с самых ранних времен, держались самых широких взглядов.
– Что ж, – сказала Изабелла, – у вас это отлично получается. Неудивительно, что вам это нравится. Вы, я вижу, любите вышивать гладью?
После ленча лорд Уорбертон повел ее осматривать дом – безупречный по благородству, как она и ожидала, но не более того. Внутри он был очень модернизирован, и многое, лучшее в его облике, потеряло свою первозданную прелесть. Но потом они вышли из дому, и перед ними, подымаясь прямо из широкого полузаросшего рва, встала величественная серая громада, отмытая капризами непогоды до нежнейших, до самых глубоких оттенков, и тогда жилище лорда Уорбертона показалось Изабелле сказочным замком. День был прохладный, неяркий, чувствовалось приближение осени; слабые бледные солнечные лучи ложились на стены размытыми неровными бликами, словно намеренно согревая те места, где острее ощущалась боль от вековых ран. К ленчу приехал брат хозяина, викарий, и Изабелла улучила пять минут для беседы с ним – время вполне достаточное, чтобы попытаться обнаружить истового сына церкви и убедиться в тщетности таковой попытки. Локлийский викарий отличался огромным ростом, атлетическим телосложением, открытым простоватым лицом, неистовым аппетитом и склонностью к внезапным взрывам смеха. Позже Изабелла узнала от Ральфа, что до принятия сана он был первоклассным борцом и даже сейчас при случае – разумеется, в узком семейном кругу – мог уложить противника на обе лопатки. Изабелле он очень понравился – в этот день ей все нравилось, но воображению ее пришлось немало потрудиться, чтобы представить его в роли духовного пастыря. Покончив с завтраком, общество направилось в парк, и лорд Уорбертон, проявив некоторую находчивость, предложил своей чужеземной гостье прогулку отдельно от других.
– Я хочу, чтобы вы здесь все как следует, по-настоящему осмотрели, – сказал он. – А если вас будут отвлекать праздной болтовней, ничего не получится.
Беседа, которою лорд Уорбертон занимал Изабеллу, – притом, что он сообщил ей множество подробностей о доме и его любопытной истории, – касалась, однако, не только археологических подробностей; иногда он обращался к сюжетам более личным – личным как в отношении Изабеллы, так и в отношении себя самого. Однако в конце прогулки, выдержав долгую паузу, он вернулся к отправной точке.
– Право, я искренне рад, если вам пришлась по вкусу эта старая развалина. Жаль, что вы так бегло ее осмотрели – что не можете погостить у нас подольше. Мои сестры просто влюбились в вас – может быть, это приманит вас в наш дом.
– О, приманок в нем более чем достаточно. Но, увы, я не считаю себя вправе принимать приглашения. Я целиком отдала себя в руки тетушки.
– Простите, если я позволю себе не совсем поверить вам. Напротив, я убежден – вы поступаете, как вам хочется.
– Жаль, что я произвожу на вас такое впечатление. Такое дурное впечатление, не правда ли?
– Для меня, во всяком случае, тут есть свои достоинства. Это позволяет мне надеяться.
И лорд Уорбертон умолк.
– Надеяться? На что?
– Что впредь я смогу видеть вас чаще.
– Вот как? – сказала Изабелла. – Ну, чтобы доставить вам это удовольствие, мне вовсе нет нужды становиться такой уж эмансипированной девицей.
– Разумеется, нет. И все же, при всем том, ваш дядюшка, мне кажется, не слишком меня жалует.
– Напротив, он очень хорошо о вас отзывался.
– Рад слышать, что вы говорили обо мне, – сказал лорд Уорбертон. – И все же, мне кажется, он был бы недоволен, если бы я зачастил в Гарденкорт.
– Я не могу быть в ответе за дядюшкины вкусы, – сказала Изабелла, – хотя, мне думается, я не должна ими пренебрегать. Что же касается меня – я всегда рада вас видеть.
– А мне приятно слышать это от вас. Я счастлив это от вас слышать.
– Однако вас легко сделать счастливым, милорд, – сказала Изабелла.
– Нет, меня не легко сделать счастливым, – сказал он и вдруг запнулся. – Но видеть вас для меня большое счастье, – закончил он.
При этих словах голос его неуловимо изменился, и Изабелла насторожилась: за этой прелюдией могло последовать что-то серьезное. Она уже однажды слышала такую же интонацию и узнала ее. Однако сейчас ей менее всего хотелось, чтобы подобная прелюдия имела продолжение, и, поборов, насколько могла, охватившее ее волнение, поспешила ответить в самом безмятежном тоне.
– Боюсь, мне не удастся снова приехать сюда.
– Никогда?
– Отчего же «никогда». Это звучит так мелодраматично.
– Могу ли я приехать к вам на следующей неделе?
– Конечно. Что может вам помешать?
– Практически ничего. Но я не знаю, как вы это воспримите. У меня такое чувство, что вы все время судите людей.
– Если даже и так, вы при этом нимало не проигрываете.
– Весьма благодарен за доброе мнение, но, хотя я и в выигрыше, суровый глаз судьи мне не очень по нраву. Вы собираетесь с миссис Тачит за границу?
– Да, надеюсь, она возьмет меня с собой.
– Вам не нравится Англия?
– Что за макиавеллевский вопрос?. Право, он не заслуживает ответа. Я просто хочу повидать как можно больше стран.
– Чтобы судить и сравнивать?
– Ну и чтобы получать удовольствие.
– Мне кажется, именно это и доставляет вам наибольшее удовольствие. Мне не совсем ясно, к чему вы стремитесь, – сказал лорд Уорбертон. – У меня создалось впечатление, что у вас какие-то таинственные цели, обширные планы.
– Как мило! Да у вас целая теория на мой счет, которой я вовсе не соответствую. Право, в моих целях нет ничего таинственного. Пятьдесят тысяч моих соотечественников ежегодно, ни от кого не таясь, преследуют те же цели – они совершают заграничное путешествие, чтобы развить свой ум.
– Вам решительно не к чему развивать ваш ум, мисс Арчер, – заявил ее собеседник. – Он и без того достаточно грозное оружие: держит нас всех на прицеле и разит наповал своим презрением.
– Презрением? Вас? Да вы смеетесь надо мной, – сказала Изабелла уже серьезно.
– Нисколько. Вы считаете нас, англичан, людьми «с причудами». Разве это не то же самое? Я вовсе не хочу слыть «чудаком» и не принадлежу к подобным людям. Я протестую.
– Ну знаете. Ничего чуднее, чем это ваше «протестую», я в жизни не слышала, – сказала Изабелла с улыбкой.
Последовала пауза.
– Вы судите всегда со стороны, – снова начал он. – Вы ко всему равнодушны. Не равнодушны вы лишь к тому, что занимает вас.
В голосе его вновь появилась та же интонация, и к ней примешался явный оттенок горечи – горечи столь внезапной и неоправданной, что Изабелла испугалась, уж не обидела ли она его. Она часто слышала, что англичане весьма эксцентричны, и даже у какого-то остроумца читала, что в глубине души они самый романтичный из всех народов. Неужели у лорда Уорбертона приступ романтического настроения и он устроит ей «сцену» в собственном доме, видя ее всего в третий раз? Но, вспомнив, как он безупречно воспитан, она тут же успокоилась, и даже тот факт, что, выражая свое восхищение юной леди, доверившейся его гостеприимству, он дошел до предела, дозволенного приличиями, не пошатнул ее доброго мнения о нем. Она оказалась права, полагаясь на его воспитанность, так как он улыбнулся и словно ни в чем не бывало возобновил разговор; в голосе его не осталось и следа той интонации, которая так смутила ее.
– Я не хочу сказать, что вы тратите время на пустяки. Вас интересуют высокие материи – слабости и несовершенства человеческой натуры, особенности отдельных народов.
– Ну, что до последнего, – сказала Изабелла, – мне вполне хватило бы занятий на всю жизнь в собственной стране. Но нам предстоит долгий путь, и тетушка, наверное, вскоре захочет уехать.
Она повернула назад, чтобы присоединиться к остальному обществу; лорд Уорбертон молча шел с нею рядом. Но, прежде, чем они поравнялись с остальными, он сказал:
– Я буду у вас на следующей неделе.
Ее словно что-то ударило, но, оправляясь от удара, она подумала, что не могла бы, положа руку на сердце, сказать, будто ощущение это было так уж ей неприятно. Тем не менее ответ ее прозвучал достаточно сухо.
– Как вам будет угодно.
Сухость эта не была расчетом кокетства – игра, которой она предавалась значительно реже, чем в это сочли бы возможным поверить ее недоброжелатели. Ей просто стало немного страшно.
