33

Однако плакала Изабелла недолго, от ее слез не осталось и следа, когда час спустя она преподнесла свою великую новость тетушке. Сказав «преподнесла», я не оговорился. Изабелла знала наверное, что миссис Тачит будет недовольна; но не это удерживало ее, – она хотела сперва повидаться с мистером Гудвудом. По какой-то непонятной причине ей казалось неблагородным огласить свою помолвку прежде, чем она услышит, что скажет по этому поводу мистер Гудвуд. Он сказал меньше, чем она ожидала, и теперь она досадовала на то, что напрасно потеряла время. Но впредь она не намерена была терять ни минуты. Когда незадолго до второго завтрака миссис Тачит вошла в гостиную, Изабелла была уже там и сразу же обратилась к ней со словами:

– Тетя Лидия, мне надо сказать вам кое-что.

Миссис Тачит вздрогнула и посмотрела на нее чуть ли не с яростью – Можешь не говорить, я и без того знаю.

– Не знаку, каким образом вы могли это узнать.

– Таким же, как узнаю, что в комнате открыто окно – оттуда дует. Ты решила выйти замуж за этого человека.

– Кого вы имеете в виду? – спросила Изабелла с большим достоинством.

– Друга мадам Мерль – мистера Озмонда.

– Не знаю, почему вы называете его другом мадам Мерль. Разве это главное, чем он известен.

– Если он не ее друг, так должен им стать после того, что она для него сделала! – вскричала миссис Тачит. – Вот уж никак этого от нее не ожидала, я очень разочарована.

– Если вы хотите сказать, что мадам Мерль имеет какое-то отношение к моей помолвке, вы глубоко заблуждаетесь, – заявила с ледяной горячностью Изабелла.

– Ты хочешь сказать, что и без того достаточно привлекательна и этого господина не надо было подстегивать? Совершенно верно. Привлекательность твоя огромна, и он не смел бы о тебе и помыслить, если бы она его не надоумила. Он очень высокого о себе мнения, но затруднять себя не любит. За него потрудилась мадам Мерль.

– Он и сам потрудился немало, – воскликнула Изабелла, принужденно смеясь.

Бросив на нее острый взгляд, миссис Тачит кивнула.

– Надо думать, что ему пришлось в конце концов, раз он сумел так тебе понравиться.

– Мне казалось, что и вы к нему были расположены.

– Одно время была, оттого и сержусь на него.

– Сердитесь лучше на меня, а не на него.

– На тебя я сержусь постоянно, от этого мне не легче. Так вот ради чего ты отказала лорду Уорбертону?

– Прошу вас, не будем к этому возвращаться. Если мистер Озмонд нравился другим, почему бы ему не понравиться мне?

– Другим никогда не приходила в голову дикая мысль выйти за него замуж. Он ничего собой не представляет, – пояснила миссис Тачит.

– В таком случае я ничем не рискую.

– И ты воображаешь, что будешь счастлива? Никто еще не бывал счастлив, затеяв такое.

– Ну, так я заведу эту моду. Для чего люди вообще вступают в брак?

– Для чего это делаешь ты, одному богу известно. Люди обычно вступают в брак, как в деловое содружество, – чтобы создать домашний очаг. Но в твоем содружестве весь пай вносишь ты.

– Это вы о том, что мистер Озмонд небогат? Правильно я вас поняла?

– У него нет денег, нет имени, нет положения в обществе. Всему этому я придаю большое значение и имею мужество заявлять об этом вслух. Я считаю, что такие преимущества надо ценить. Многие люди считают точно так же и доказывают это на деле. Но выставляют другие причины.

Подумав немного, Изабелла сказала:

– Мне кажется, я умею ценить все, что имеет цену. Деньги, по-моему, прекрасная вещь, оттого я и хочу, чтобы у мистера Озмонда они были.

– Вот и дай их ему, а замуж выходи за другого.

– Меня вполне устраивает имя Озмонд, – продолжала Изабелла. – Оно очень приятно для слуха. И разве у меня самой такое уж громкое имя?

– Тем больше у тебя оснований попытаться изменить его на лучшее. В Америке всего-то и есть что десяток имен. Ты, что ж, выходишь за него замуж с благотворительной целью?

– Тетя Лидия, я считала долгом сообщить вам о своих намерениях, но не считаю долгом их объяснять. Да и не смогла бы, даже если бы хотела. Поэтому, пожалуйста, не нападайте на меня, я в невыгодном положении, я не могу защищаться.

– Никто на тебя не нападает, должна же я ответить тебе и как-то показать, что не лишена разума. Я ведь видела, к чему все клонится, и молчала. Я никогда не вмешиваюсь в чужие дела.

– Могу это подтвердить и очень вам за это благодарна. Вы были просто бесподобны.

– Не бесподобна, а удобна, – сказала миссис Тачит. – Но с мадам Мерль я еще поговорю.

– Не понимаю, почему вы все время ее примешиваете. Она была мне верным другом.

– Возможно. Зато мне никуда не годным.

– Чем она перед вами провинилась?

– Тем, что обманула меня. Она, можно сказать, обещала мне не допустить твоей помолвки.

– Ей это не удалось бы.

– Ей все удается, тем она мне и нравилась. Я всегда знала, что она способна играть любую роль, но думала – она играет их поочередно, и никак не предполагала, что она станет играть две роли сразу.

– Не знаю, какую роль она играла по отношению к вам, это ваше с ней дело. Мне она была добрым, искренним, преданным другом.

– Еще бы ей не быть! Она хотела, чтобы ты вышла замуж за ее кандидата. Мне она говорила, что не спускает с тебя глаз и в нужную минуту вмешается.

– Это говорилось только для того, чтобы вы были довольны, – сказала Изабелла, понимая всю неубедительность своих слов.

– Довольна ценой обмана? Не такого она низкого обо мне мнения. Разве сегодня я довольна?

– По-моему, вы почти никогда не бываете довольны, – вынуждена была ответить Изабелла. – Но если мадам Мерль понимала, что рано или поздно вы узнаете правду, что выиграла она своей неискренностью?

– Выиграла время – разве тебе не ясно? Пока я ждала, что она вмешается, ты быстро шагала к своей цели, а она между тем трубила в фанфары.

– Прекрасно, но, по вашим же собственным словам, вы тоже видели, куда я шагаю. И пусть бы она даже подала сигнал тревоги, вы все равно не попытались бы меня остановить.

– Я – нет, но кто-нибудь другой попытался бы.

– Кого вы имеете в виду? – спросила Изабелла, глядя на нее в упор.

Маленькие блестящие глазки миссис Тачит, такие всегда выразительные, на этот раз лишь выдержали взгляд, никак на него не ответив.

– Ну, а к Ральфу ты прислушалась бы?

– Если бы он ополчился на мистера Озмонда, – нет.

– Ральф не ополчается на людей, ты прекрасно это знаешь. Ты очень ему дорога.

– Знаю, – сказала Изабелла, – и сейчас смогу оценить его отношение ко мне в полной мере. Ральф знает, если я что-то делаю, значит у меня есть на то причины.

– Он никак не думал, что ты проделаешь такую штуку. Я говорила ему, что ты на это способна, а он спорил со мной и доказывал обратное.

– Он спорил из духа противоречия, – сказала Изабелла с улыбкой. – Его вы не обвиняете в том, что он обманул вас, почему же обвиняете мадам Мерль?

– Он никогда не обещал, что этого не допустит.

– Как я рада! – весело воскликнула Изабелла. – Мне очень хотелось бы, – тут же добавила она, – чтобы, когда он приедет, вы сразу ему сказали о моей помолвке.

– Можешь в этом не сомневаться, – ответила миссис Тачит. – Ты о ней больше не услышишь от меня ни слова, но предупреждаю, с другими я молчать ие намерена.

– Как вам угодно. Я только хотела сказать, что, пожалуй, лучше, если объявление о моей помолвке будет исходить не от меня, а от вас.

– Полностью с тобой согласна. Так будет куда приличнее!

После чего тетушка и племянница отправились завтракать, и миссис Тачит, верная своему обещанию, ни разу не упомянула Гилберта Озмонда. Несколько минут помолчав, она спросила Изабеллу, кто посетил ее за час до завтрака.

– Мой старый друг – американский джентльмен, – ответила, слегка покраснев, Изабелла.

– Ну, что он американский джентльмен, это очевидно. Кому еще придет в голову являться с визитом в десять часов утра.

– Не в десять, а в половине одиннадцатого, к тому же он очень спешил, он сегодня вечером уезжает.

– Почему он не нанес тебе визит вчера, в приличное время?

– Он только вчера приехал.

– И проведет во Флоренции всего сутки? – воскликнула миссис Тачит. – Вот уж истинный американский джентльмен.

– Вы правы, истинный, – сказала Изабелла, вопреки всякой логике восхищаясь в душе тем, на что он ради нее оказался способен.

Еще через два дня приехал Ральф, и, хотя Изабелла нисколько не сомневалась, что миссис Тачит поспешила поделиться с ним чрезвычайной новостью, первое время он никак не обнаруживал, что ему что-либо на этот счет известно. Неотложной темой было, естественно, состояние его здоровья; кроме того, Изабелла расспрашивала его о Корфу. Она успела уже забыть, как Ральф болен, и когда он вошел в комнату, была потрясена его видом. Несмотря на свое длительное пребывание на Корфу, в этот день он выглядел из рук вон плохо, и она не могла понять, действительно ли ему стало хуже, или просто она отвыкла видеть возле себя неизлечимо больного человека. По мере того как шли годы, бедный Ральф не становился, в общепринятом смысле этого слова, краше, и нынешняя, как видно, окончательная потеря здоровья вовсе не смягчила природное своеобразие его облика. Измученное, изможденное, хотя по-прежнему выразительное, по-прежнему ироническое лицо Ральфа было как залатанный бумагой зажженный фонарь в чьей-то дрожащей руке; редкие бакенбарды меланхолично обрамляли худые щеки; еще резче обозначался горбатый нос. Да и весь он был невозможно худой – худой, длинный, развинченный, словно составленный как попало из одних углов. Бархатная коричневая куртка стала его бессменным одеянием; руки почти не покидали карманов; он спотыкался, шаркал, волочил ноги, как бывает с людьми при полном бессилии. Пожалуй, причудливая походка больше, чем что бы то ни было, выдавала насмешливый нрав больного, который даже свои недуги рассматривал как часть извечной шутки. Возможно, недуги эти и явились главной причиной того, что он несерьезно воспринимал мир, где его собственное затянувшееся пребывание казалось неразрешимой загадкой. Изабелла постепенно прониклась нежностью к его безобразной наружности, полюбила его нескладность. И она совсем примирилась с ними, когда вдруг ей стало ясно: они-то и придают Ральфу такое очарование. Очарование настолько неотразимое, что до сих пор мысль о его болезни содержала в себе нечто успокоительное: то, что он слаб здоровьем, казалось не столько недостатком, сколько своего рода духовным преимуществом, так как, освобождая от всех должностных и общественных забот, давало ему счастливую возможность целиком сосредоточиться на вещах личного порядка. Выкристаллизовавшаяся в результате личность была восхитительна; Ральф отнюдь не погряз в своих недугах и, хоть вынужден был признать себя неизлечимо больным, не пожелал записаться в инвалиды. Таким представлялся Изабелле ее кузен, и если ей случалось жалеть его, то лишь по здравому размышлению. Но поскольку размышляла она немало, то и склонна была время от времени уделять ему крупицу сострадания – крупицу, не больше, потому что всегда боялась истощить запас сего драгоценного вещества, которое никому так не дорого, как дающему. Однако не надо было обладать особой чувствительностью, чтобы ощутить, что сейчас связь с жизнью у Ральфа совсем ослабела. Это был блестящий, независимый, благородный дух, это был светлый ум без тени педантизма, но, как ни прискорбно, дни этого человека были сочтены. В который раз Изабелла отметила про себя, что иным людям жизнь дается тяжело, и не без краски стыда тут же подумала, какой легкой обещает теперь стать ее собственная жизнь. Она допускала, конечно, что Ральф выразит недовольство ее помолвкой, но, несмотря на всю свою к нему привязанность, несклонна была допустить, чтобы это обстоятельство чему-либо помешало. Как, впрочем, несклонна была – или ей казалось, что несклонна, – вознегодовать, не встретив в Ральфе сочувствия: критическое отношение к любой ее попытке выйти замуж было его законным правом, естственной для него позицией. Кузены всегда делают вид, что ненавидят мужей своих кузин, это принято, соответствует классическим образцам, как бы неотделимо от того, что кузены имеют обыкновение делать вид, будто они этих самых кузин боготворят. И уж кто-кто, а Ральф готов критиковать все на свете; и хотя, разумеется, она, при прочих равных условиях, рада была бы угодить своим замужеством всем и в особенности Ральфу, нельзя же в самом деле серьезно принимать в расчет, отвечает ее выбор его понятиям или нет. Да и каковы были его понятия? Он делал вид, будто, по его мнению, ей следовало выйти замуж за лорда Уорбертона, но потому только, что этого превосходного человека она отвергла. Пожелай она сделаться его женой, Ральф заговорил бы иначе, просто из свойственного ему духа противоречия. Раскритиковать можно любой брак – он самой своей сущностью как бы напрашивается на критику. Настройся она на этот лад, ей ничего не стоило бы раскритиковать свой собственный брачный союз! Но у нее довольно других занятий, так что пусть уж эту заботу возьмет на себя Ральф. Изабелла склонна была проявить и терпение и кротость. Ральф не мог этого не видеть, – тем непонятнее было его молчание. Когда по прошествии трех дней он так и не заговорил о предстоящем событии, нашей героине наскучило ждать: даже если ему очень не по душе объяснение с нею, должен же он в конце концов через это пройти, хотя бы приличия ради. Мы, зная о бедном Ральфе больше, чем его кузина, легко можем представить себе, через что он прошел с момента своего возвращения в палаццо Кресчентини. Миссис Тачит буквально на пороге обрушила на него великую новость, пронзившую Ральфа таким холодом, что с ним ни в какое сравнение не шел прохладный материнский поцелуй. Ральф был потрясен, унижен, все его расчеты оказались неверны, и та, что так много значила для него в этом мире, потеряна навсегда. Он блуждал по дому, как корабль без руля среди мелей и рифов, или сидел в саду в огромном плетеном кресле, вытянув ноги, откинув назад голову и надвинув шляпу на самые глаза. Он чувствовал, как у него леденеет сердце, – ведь хуже ничего себе и представить было нельзя. Что мог он сделать? Что сказать? Если кузина безвозвратно потеряна, мог ли он делать вид, что ему это по душе? Добиваться ее возвращения стоило лишь при твердой уверенности, что этого добьешься. Попытаться убедить ее в том, что человек, чьему искусному обольщению она поддалась, низок и недостоин ее, простительно было лишь, если бы такая попытка безусловно удалась. Иначе он просто себя погубит. Ему одинаково трудно было и выказать свои чувства, и скрыть их; невозможно было примириться, не кривя душой, как невозможно было и противиться без тени надежды на успех. Между тем он знал или, вернее, догадывался, что помолвленная пара изо дня в день обменивается клятвами верности. Озмонд почти не показывался в палаццо Кресчентини, что не мешало Изабелле ежедневно видеться с ним, так как теперь, когда о помолвке их было объявлено, это стало ее законным правом. Она нанимала помесячно карету, чтобы не быть обязанной тетушке за предоставление возможности следовать путем, который та не одобряла, и по утрам отправлялась в Кашины. В эти ранние часы запущенный пригородный парк был совершенно безлюден, и наша юная героиня вместе со своим возлюбленным, присоединявшимся к ней в самой уединенной части Кашин, прогуливалась в пепельно-серой тени итальянских рощ и слушала соловьев.