7
Неожиданно мне стало легко и даже чуть весело – как на поминках не очень знакомого и не очень симпатичного человека. Появилось ощущение, что все происходящее – всего лишь розыгрыш, некий колоссальный перформанс вроде средневековых мистерий или нынешнего маскарада с восхождением на Голгофу, что устраивают для туристов в Иерусалиме: с ряженым Христом в терновом венце, несущим бутафорский крест, с группой статистов в живописных лохмотьях и римскими воинами в латунных шлемах с багровым плюмажем, напоминающим швабру.
Майор, судя по всему, на что-то решилась, она глубоко выдохнула и повернулась ко мне.
– Знаете что, – она задумчиво пролистала мой русский паспорт, – а давайте я вас отпущу?
– Давайте, – осторожно согласился я, подходя к столу.
– Вы давно… тут не были?
– Год назад на конференции, – охотно ответил я. – Дня три… В Питере.
– Нет. Когда вы уехали? – Она достала пачку, вытянула оттуда сигарету.
– Ну-у… Лет восемнадцать, пожалуй.
Майор посмотрела в угол, наверное, прикидывая, сколько ей было лет восемнадцать назад. Двенадцать, тринадцать? Она протянула мне паспорт.
– Если остановят, скажете, что были в командировке. Только прилетели.
Я спрятал паспорт в карман.
– А?.. – Я кивнул на свой американский паспорт, который лежал поверх кипы бумаг.
Майор сунула сигарету в рот, взяла паспорт, раскрыла, стала листать. Там были разноцветные штампы таможни Флоренции, печать франкфуртского аэропорта, штемпель Коста-Рики, куда я сбежал в феврале на три дня, осатанев от нью-йоркской зимы. Я протянул руку.
– Вы действительно давно тут не были.
Майор прикурила сигарету и, не гася зажигалки, поднесла мой паспорт к огню. Бумага тут же вспыхнула и загорелась синим пламенем, ярким и веселым. Занялась и обложка; скручиваясь и потрескивая, как кора, картонка выпустила черный язык копоти. Майор вытянула из-под стола мусорное ведро.
– Вот так… – Она отряхнула руки, зачем-то понюхала пальцы.
Я рассеянно оглядел класс. Нужно было уходить.
– Где я? Вообще? – Я сделал неопределенный жест рукой. – Какой это район?
– Вы же москвич? – спросила майор и снова понюхала пальцы. – Вон там – площадь Гагарина, там метро. Это Ленинский…
– Я думал, его переименовали…
Майор укоризненно посмотрела на меня.
– Умничать не надо. Не советую. Для вашего же блага.
Она протянула мне руку. Ладонь оказалась сухой и крепкой.
– Осторожней там… – Она кивнула в сторону телевизора.
На экране мельтешили какие-то люди, лица, очевидно, оператор снимал на бегу. Я увидел шпиль высотки, узнал Краснопресненскую. Садовое кольцо было запружено толпой. Какой-то парень залез на фонарный столб и оттуда размахивал российским флагом. Из раскрытых окон тоже свешивались флаги, в одно из окон кто-то выставил большой портрет президента. Толпа двигалась в сторону Арбата. На самодельном транспаранте неровными буквами было написано «Убей западло!», на тротуаре среди зевак было много полицейских. Я заметил, что Никитская и Поварская перегорожены автобусами. Оператор развернул камеру, и я увидел американское посольство. Оно горело. Из окон второго этажа вырывалось рыжее пламя, на стенах чернела сажа. Какие-то люди карабкались по карнизу наверх. Из толпы вылетела бутылка и, ударившись в стену, взорвалась ослепительным огненным шаром.
