Книга: Москва против Мордора
Назад: Люди в черном против людей в разном Мученики оппозиции уже год в тюрьмах. Их забыли? 12 июня 2013 Москва выходит на «Марш против палачей»
Дальше: День в пыточной Дачный сезон. Опустевшая Москва. Духота. 6 июня 2013 года в Москве 29 градусов жары

Процесс пошел
24 июня 2013 начинается суд над «узниками Болотной» – первый большой показательный политический процесс в современной России

В полдень у входа в зал №338 Мосгорсуда начинается давка. Но какая это давка? В метро в час пик или на рядовой футбольной игре на входе в стадион бывает круче. А тут несколько десятков человек пытаются пройти в зал судебного заседания сквозь хлипкую линию заграждения, построенную из стульев. «Пропустите беременную девушку, это приемная дочь нашего дорогого подсудимого Сергея Владимировича Кривова!», – кричит кто-то. «Я представитель Левого фронта, я мог бы сидеть на скамье среди них!», – убеждает невысокий седой мужчина в джинсах. Четыре больших спецназовца, образцово экипированных в черные униформы, черные ботинки и черные береты, отсекают людей от дверей: всё, больше мест нет, судья Никишина вошла в зал, процесс над узниками Болотной начинается.
Прямо перед спецназовцами, не уступая им в комплекции, стоит Сергей Митрохин – единственный политик, пришедший поддержать узников Болотной в первый день суда. Остальные, кто так красиво говорили с трибун митингов и так эффектно ходили под знаменами в маршах, не пришли: ну да, лето, Гавайи, Мальдивы, то да се… Но и люди, выходившие на митинги и марши, не пришли на открытие процесса: это турки и бразильцы умеют дружно протестовать, это у итальянцев солидарность в крови, а нам элементарная мысль о солидарности как единственной нашей силе трудна. У здания суда стоит долговязый человек в бейсболке и с плакатиком «Свободу Николаю Кавказскому!». Но он один.
Девушка в зеленой размашистой юбке и желтой блузке отлично оснащена для жизни в нашем безумном городе. На боку у нее огромная сумка-мешок для случайного шопинга, а на сгибе локтя открытый нетбук для мгновенной связи со всем миром. Она не попала в зал суда и поэтому вступает в спор со спецназом. Она неутомимо троллит огромных мужиков статьями законов и допекает их своим правом присутствовать на процессе. Они отругиваются. Наконец девушка говорит им: «Вот нас придет сюда три или четыре тысячи человек, тогда будете устраивать суд на стадионе!» – «Да мы уже три года ждем, когда вас столько придет!», – смеется спецназ со скрытым, но беззлобным упреком.

 

У входа в суд, на улице, полукругом стоит на штативах дюжина телекамер. Репортеры с цветными микрофонами в руках маются на солнце в ожидании, пока выйдет кто-нибудь из адвокатов. Родственников впускают в зал суда в первую очередь, их половина из присутствующих. Еще треть пресса. На людей, пришедших поддержать заложников Болотной, остается и вовсе ничего. Мечта девушки набрать в многомиллионной Москве четыре тысячи человек, готовых проявить солидарность с братом своим, попавшим в беду, не осуществилась. В маленьком зале умещается человек сто, еще столько же этажом ниже смотрят трансляцию на двух экранах.
Тут, в небольшом зале без окон, в ярком свете, в выжимающей пот духоте, под белыми панелями потолка и оком следящей камеры, собрались убежденные люди, или белые вороны впадающего в спячку общества, или люди с душой и совестью, или политические активисты – называйте как угодно. За мной сидит седой Олег Орлов, экс-председатель «Мемориала». За ним, на следующем ряду, обладатель окладистой, воистину кропоткинской бороды и волос до плеч анархист Малиновский в майке Gucci и со шнурочком на правой кисти. Тут же Сергей Мохнаткин, невысокий, энергичный, заряженный на борьбу так, что даже круглая его бородка кажется пушкой, готовой дать залп. Тут же неизвестный мне человек в белой майке с огромными буквами «Путин – вор!», а еще завсегдатаи уличных акций со значками «Свободу узникам 6 мая!» Некоторых я знаю в лицо. Вот Таня Болотина, которая однажды стояла на улице с плакатом «Виновные сажают невиновных!», а вот Изабель Магкоева из «Комитета 6 мая», вся в черном, и даже глаза у нее черные. И тревожные. Она поднимается на мыски своих черных плоских туфель и с выражением непреходящей боли машет рукой над беретами охраны туда, в клетку прозрачного стекла, где заточены эти люди, взятые у нас всех в заложники.

 

Странным образом в зале много улыбаются. Родственники заключенных производят впечатление маленькой просветленной общины. Беременная девушка в ярчайшем белоснежном платье, очень коротком и легком, входит в судебный зал с бутылочкой воды в руках: «Если мне будет плохо, я уйду!» Но не уходит до конца, а в перерыве садится на колени мужа и сидит, счастливо приникнув к нему и тихо держа ладонь на животе. Жена Ярослава Белоусова с улыбкой возвращается от судейского стола, получив отказ быть защитником мужа. Она кажется уравновешенной и спокойной – в ней чувствуется сила человека, привычно идущего через несчастье. Мама Белоусова, получающая право быть защитницей сына, воспринимает это с угрюмой решимостью на лице. Но и в ней чувствуется самоуглубление человека, давно и прочно погруженного в отдельную жизнь несчастья.
Родственники улыбаются сидящим в прозрачной клетке, а оттуда улыбаются в ответ. Алексей Полихович, бритый наголо, что-то рисует пальцем по стеклу. Я слежу за его пальцем и понимаю, что он только что нарисовал смайлик с улыбкой. Роскошный, просто-таки киношный боец спецназа с сединой на бритых висках, в черном щегольском берете и с рацией, притороченной к плечу, пожимает плечами: «Ну чисто детский сад! Ну младшая группа детского сада!» – «А вы что делаете? А вы зачем их судите? А вы кого защищаете?», – отвечают ему родственники. Он задумчиво барабанит пальцами по бронежилету у себя на груди и при всей своей брутальной роскоши совсем не производит впечатления держиморды.
На деревянном барьере перед скамьями с родственниками лежит ромашка. Ее принесли в надежде, что удастся вручить заключенным, но туда не подойти сквозь охрану, и весь день эта ромашка умирает у меня на глазах.
Я сижу во втором ряду в окружении родственников подсудимых, а рядом со мной сидит мама Николая Кавказского, Наталья Николаевна. В руке у нее истрепанный блокнотик, она в него пишет. Как только судья объявляет перерыв, она встает и молча смотрит в сторону клетки. Ее сын, Николай, также молча смотрит на нее. Он в майке с портретом Альенде и со словом: Venceremos! Николай смотрит серьезно, а на лице мамы застыла улыбка. Это улыбка горечи и гордости, улыбка, которая появляется по ту сторону страдания. Между ними люди, охранники, подлость суда, несправедливость жизни и двадцать непреодолимых метров. Она стоит рядом со мной и долго смотрит на сына, и я вижу, что она под серой длинной юбкой сняла туфельку с одной ноги, как девочка на уроке.

 

Клетка тесная. Заключенные сидят в ней в два ряда. Маленький кандидат наук Кривов в больших очках в первом ряду, большой, массивный студент и кузнец Степан Зимин во втором. В зале душно, а как им в клетке, сдавленным, притиснутым друг к другу? Кондиционера там нет. Адвокат Аграновский подходит к скамьям родственников и говорит, что несколько лет назад два нацбола, парень и девушка, упали в обморок в такой клетке. Те, что в заднем ряду, еще могут опираться спинами на стену, те, что в переднем, обречены часами сидеть с напряженными спинами. А если процесс идет месяц? А если шесть? Так и здоровый заболеет. Аграновский говорит, что решетка лучше стекла, хоть и выглядит ужасно… но в ней можно дышать. А как дышать в ящике из пластмассы?
Клетка окружена полицейскими и черными охранниками двух видов. У одних на спинах «Федеральная служба судебных приставов», у других «Спецназ». Среди них одна девушка в кепи, она сидит сбоку от клетки, держа в перекрещенных руках дубинку. Ее лицо выражает полное безразличие ко всему происходящему. Потом она начинает от скуки катать дубинку себе по ногам.
Прокурор, или государственный обвинитель, сидит в одиночестве за длинным столом напротив клетки. На углу стола у нее папки в синих обложках. Она сидит напротив клетки, лицом к ней, и все долгие часы первого дня видит прямо перед собой этих людей, сжатых в крошечном пространстве, лишенных воздуха и свободы элементарных движений в тот момент, когда решается вся их жизнь. Она смотрит на них равнодушно, как на рыбок в аквариуме. Ничто не меняется в ее несколько бульдожьем лице с вечным выражением недовольства. Это высокая молодая женщина в голубой форменной рубашке и синей форменной юбке немыслимой краткости. Это не мини, а ультра мини. Она в черных туфлях на фантастически высоких каблуках. Каждый раз, когда судья дает ей слово, она встает во весь свой немалый рост и однообразно объявляет, что подсудимым ничего не нужно, потому что у них все есть. Это она говорит на ходатайства адвокатов, которые просят дать им возможность общаться с подсудимыми и ввести в дело новых защитников: Сергея Мохнаткина для Сергея Кривова и жену или маму Белоусова для Ярослава Белоусова.
Судья Наталия Викторовна Никишина в черной мантии с белым воротником сидит на кресле с высокой спинкой под гербом России. Два кресла по бокам пусты. Общаясь с подсудимыми и адвокатами, она произносит «пожалуйста» и «будьте добры» так, как это произносит человек, не просто естественно вежливый, а подчеркнуто, умышленно и очень четко вежливый. Но если зал начинает шуметь, в ней мгновенно поднимается отработанная годами, профессиональная властность: «Тишина в зале!».

 

Сергей Мохнаткин, человек с двумя высшими образованиями, отсидевший за то, что вступился за женщину, которую в новогодний вечер избивала милиция на Триумфальной площади, в перерыве судебного заседания вытаскивает из нагрудного кармана рубашки карточку, на которой написано «За права человека». «Иностранный агент!», – представляется он. «Карточка-то на иностранной бумаге напечатана…» Только что Сергей Кривов, стоя в клетке и держа в руках клок бумаги, зачитал свое ходатайство о том, чтобы Сергей Мохнаткин был включен в число его защитников. Голос Кривова из-за стекла был тихим и глухим. Судья ушла думать и, вернувшись, удовлетворила ходатайство. Кривов и Мохнаткин никогда не встречались и не знакомы, но в чем-то кажутся мне похожими: оба невысокие, в том и в другом есть густая жизненная энергия, оба ведут себя как непримиримые бойцы. Они нашли друг друга.
Стоя в фойе перед дверями судебного зала, Мохнаткин рассказывает об ужасах того черного Зазеркалья, где он побывал. Он сравнивает это с Освенцимом. Люди вокруг слушают молча. Все как-то сплетается, перекрещивается, путается, накладывается: страшные рассказы Мохнаткина о местах заключения, легкомысленная маечка с пальмами и короткие шортики, в которых Саша Духанина пришла на суд, спокойная речь и твердая интеллигентность Орлова, узенький пластырь и пятно зеленки на коленке девушки, пришедшей поддержать заключенных, и ящичек алой и белой земляники, которую едят веселые ребята в перерыве суда во втором ряду.

 

Адвокат Николая Кавказского Сергей Мининков в перерыве суда одиноко сидит в коридоре на стуле у стены. У него грустные глаза. Клетка в большом перерыве пуста, я спрашиваю, где сейчас заключенные. Он отвечает, что все в одном помещении, у них с собой сухой паек, но там нет даже столов, только скамейки. А почему нельзя выпустить их из пыточной клетки и посадить рядом с адвокатами, чтобы они могли дышать как люди и общаться по-человечески? В американских фильмах обвиняемый всегда сидит рядом с адвокатом… Он печально усмехается: «Так то в американском фильме…» А сколько, по его мнению, продлится процесс? «Не менее полугода». Полгода заточения в клетке без воздуха, подъем в 6 утра, отсутствие душа, содержание в «стакане» и долгая изматывающая езда в автозаке… Да, так. Он опять печально улыбается.
Эта клетка, в которую запихнули людей, и без того сидящих в СИЗО – она как тюрьма в тюрьме. В боковой стене у нее отверстия, для общения подсудимых с адвокатом, но к отверстиям адвокатов не подпускает охрана. Убийцам можно общаться с адвокатами в эти отверстия, а заложникам Болотной нельзя. Почему? Почему их вообще год держат в тюрьме за сколотую эмаль омонова зуба? Почему эта длинная, безжалостная, холодная месть с клеткой, и с бесконечным продлением срока заключения, и с постепенным выведением на процессы, которых будет несколько? Потому что они политические, говорит адвокат Аграновский, снова подходя к скамейке с родственниками. Адвокаты прикладывают рты к щелям между балками и что-то говорят туда, в щели. Это какая-то средневековая дичь, адвокаты, говорящие узникам в щели. Что отвечают с той стороны, не слышно, тогда адвокаты прикладывают уши к щели и слушают глухие голоса, доносящиеся с другой стороны стекла, из душной пыточной клетки, из ада и тьмы тюрьмы, из той черной кошмарной изнанки жизни, куда зверь затащил невинных.
Назад: Люди в черном против людей в разном Мученики оппозиции уже год в тюрьмах. Их забыли? 12 июня 2013 Москва выходит на «Марш против палачей»
Дальше: День в пыточной Дачный сезон. Опустевшая Москва. Духота. 6 июня 2013 года в Москве 29 градусов жары