Глава 6
Рано повзрослевший

Смена резиденции и переезд. В общем-то ничего особенного. Просто, поутру выехав из Зимнего дворца, после дневных дел вернуться в Летний. Дворец. Сильно сказано. Скорее уж – большой дом богатого бюргера. Разве только изукрашен лепкой, скульптурами, иными какими изысками, но если не знать, что это обиталище российского императора, то сразу и не догадаешься. Нет, здание вполне себе даже представительное. Да только в Санкт-Петербурге уже в достатке и таких, что превзойдут его и по пышности, и по вычурности, а главное по размерам.

Впрочем, это скорее от простоты в обиходе Петра Великого. У него в обоих дворцах не было даже зала большого для устройства пышного приема или ассамблеи. В этом случае он не стесняясь использовал дворец своего фаворита и первого губернатора столицы светлейшего князя Меншикова. Император так и называл дворец – Посольский.

Будучи сам более чем скромным, первый император российский от подданных требовал обратного. Усадьбы и дворцы велено было возводить из камня, с неизменной пышностью и привлечением иноземных архитекторов. Можно было и своих, русских, но непременно прошедших обучение за границей, и в установленном стиле, никак не иначе. Столица вообще строилась по определенному стандарту и высочайше утвержденному генеральному плану.

Зимний дворец располагался напротив стрелки Васильевского острова. Оттуда открывается прекрасный вид как на сам остров с меншиковским дворцом, так и на Малую Неву, убегающую вдаль к морю, на правый берег и Заячий остров с крепостью, где ведутся строительные работы, и закончатся они еще ой как не скоро. Все же, несмотря на скромность дворца, место выбрано исключительное радующее глаз. А когда вокруг исчезнут следы непрерывно ведущегося строительства…

Летний дворец расположился восточнее, у слияния Мойки и Фонтанки. От первой к Неве протянулся Лебяжий канал. Таким образом, появился рукотворный остров в форме вытянутого четырехугольника. Сам дворец опять же больше похож на обычный двухэтажный дом, сравнительно скромных размеров, но с великолепно отделанным фасадом. Непритязателен был дед, ничего не скажешь.

А вот разбитому перед дворцом превосходному парку можно было позавидовать. Красота, одним словом. Правда, смотря с чем сравнивать. Если, к примеру, с петергофским, так этот уступит. В Петергофе одна только система фонтанов чего стоит. И дворец там куда как представительнее. Но то лишь загородная резиденция. Можно, конечно, и там поселиться, да только лучше бы с этим погодить.

Сначала нужно крепко на ноги встать. Хватит, повеселился. Петергоф, он все больше к праздности и веселью располагает. А ему нынче работать нужно много, и в первую голову над собой. Как оказалось, праздного да глупого государя очень даже легко можно под себя подмять, сколько ни пыжься и ни бей себя в грудь, утверждая, что ты самый настоящий император. Вот и подмяли малолетнего да глупого. Так подмяли, что и вспоминать не хочется…

Кто высоко возносится, тому и падать больно, а бывает и так, что насмерть расшибешься. Не минула чаша сия и Долгоруковых. Ушаков проделал все просто виртуозно. Как и ожидалось, едва прознав о подложном тестаменте, Голицыны тут же откололись от Долгоруковых. Несмотря на приверженность Дмитрия Михайловича идее установления в России дворянской республики, он все же всячески поддержал борьбу с заговорщиками. Что, впрочем, не спасло его лично от последующей опалы. Молодой Петр посчитал, что подобные взгляды не могут пойти на пользу государству, так как исходили от лица, облеченного властью, и грозили империи ненужными потрясениями.

С Долгоруковыми обошлись жестко. Семьи были сосланы в принадлежащие им дальние уделы. Василий Лукич, вдохновитель заговора, Алексей Григорьевич и Иван были казнены. Василий Владимирович был отправлен в опалу в свое имение, без права покидать оное до особого распоряжения. Родственники, выдвинутые на различные должности, пока делами заправлял верховный тайный совет, были уволены от службы. В итоге их также выслали в принадлежащие им имения.

Верховный тайный совет был распущен, и при вернувшемся на прежнюю должность Ягужинском вновь силу взял Правительствующий сенат. Петр не забыл и об Остермане, ставшем при нем тайным советником. С одной стороны, умен и изворотлив, с другой – нужен был противовес генерал-прокурору. В том, что этот немец будет верно служить императору, являясь опорой, Петр не сомневался, как не сомневался и в том, что, если даст слабину и пойдет на поводу у Андрея Ивановича, тот не упустит своего шанса.

Немало времени было потрачено, чтобы хоть как-то разобрать то, что успели наворотить верховники, а по сути Долгоруковы, пока император был фактически под их контролем. Отменили указы, на которых стояла подпись Ивана Долгорукова, это ему также ставилось в вину.

Правда, Петру было совестно, так как те указы Иван подписывал с его попустительства и даже дозволения. Но с другой стороны, думай, что творишь, тем более уговорить Петра подмахнуть указы Ивану не составляло труда. А потом, навредить Ивану это уже никак не могло, его судьбу предопределила одна-единственная подпись. Все остальное было сделано только для того, чтобы иметь основание для признания указов недействительными. Кстати, таковыми были признаны и часть тех, что подписал сам Петр, хотя об этом и знали лишь трое – Остерман, Ягужинский и Ушаков.

Покончив с заговором, Петр совершил поездку по мануфактурам и заводам. Странное и небывалое доселе дело. Остерман не мог нарадоваться на своего воспитанника. Да и другие, кому судьба России не безразлична, с надеждой взирали на императора. Впрочем, нашлись и те, кто взирал на пока еще неказистые шаги молодого императора с опаской. И что самое примечательное – также пребывая в тревоге за судьбу отечества.

Петр не чинясь обходил цеха, старался вникнуть в процесс производства. Ввергая в ступор окружающих и поражаясь сам себе, дотошно задавал вопросы. Он и сам не знал, отчего в нем вдруг проснулось желание узнать все досконально. А главное, данное занятие ему показалось столь же интересным и волнительным, как и… охота.

Иным и не объяснить то, что он объехал все предприятия, расположенные вокруг Санкт-Петербурга. И это несмотря на сырую погоду и распутицу, когда передвигаться можно было только верхом, да и то не без труда. Впрочем, о привычности юноши к бивачной жизни уже говорилось, и не раз.

Наведался Петр и в Мануфактур-коллегию. Он ничуть не стеснялся задавать вопросы и не поленился ознакомиться с целым ворохом документов, стараясь охватить целостность картины промышленного производства империи. Не надеясь на память, выписывал фамилии наиболее выделившихся промышленников. Расспрашивал о перспективах развития тех или иных отраслей, о наличии сырья, потребного для роста производства, и только ли в нем дело. Словом, вникал во все, до чего только мог дотянуться, к своему собственному удивлению находя это увлекательным.

Так, в делах и заботах, перемежаемых учебой, и пролетело время. Оглянуться не успел, а на дворе уже конец мая. Столица мало-помалу строилась, количество жителей увеличивалось. Все больше народу прогуливается по набережной у Зимнего дворца, постепенно становится более шумно. В этой ситуации все же летняя резиденция куда более предпочтительна, так как дает некое уединение. Опять же просторный парк с прохладой его аллей.

Как оказалось, дед занимал шесть комнат первого этажа. Здесь располагалась спальня с большим камином, к ней примыкала приемная, она же рабочий кабинет, и… карцер! Тут содержались арестованные, судьбами которых занимался сам император. Ну-у дед, силен. Петр конечно же слышал о том, что покойный император часто присутствовал на допросах, но такого не ожидал.

Одна из комнат сильно озадачила Петра. Он помнил о том, что деда отличала тяга к овладению различными ремеслами, тот был и плотником, и кораблестроителем, несколько кораблей спроектировал сам, от киля до клотика. Знал кузнечное дело и очень даже мог поработать за наковальней. Обладал знаниями архитектора, землемера, фортификатора… Да чего он только не умел!

И вот еще одна сторона его натуры. Вдоль стен стоят какие-то махины, предназначение которых Петру не ясно. Во всяком случае, они значительно отличаются от тех, что он видел на мануфактурах и заводах. Массивные деревянные станины, но изукрашенные изящной резьбой и покрытые темным лаком. Стена напротив сплошь в стеллажах, на которых лежат и стоят какие-то изделия, в специальных гнездах разместился разнообразный инструмент. В углу аккуратно сложен всевозможный материал – тут и деревянные чурбаки, и кость, есть и медь.

Такое впечатление, что дед вышел отсюда только что, аккуратно расставив все по своим местам. Хотя… Все прибрано, вычищено, нет и намека на пыль. Но не покидает ощущение, что мастерская, а ничем иным это и не могло быть, пребывает в запустении, и уже давно. Разумеется, прислуга прибирается здесь и содержит все в порядке, но от этого ощущение запустения и заброшенности никуда не девается. Будто душу вынули из мастерской.

На мгновение Петру даже показалось, что махины взирают на него словно осиротевшие детки. Он моргнул несколько раз и тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Поначалу растерявшись, он все же сумел понять, откуда появилось это ощущение. Да, машины тщательно протирали от пыли, но вон там видна смазка, и явно уже давно пересохшая, нуждающаяся в замене. Вон в шестеренчатом механизме зубья потускнели, а они, по всему, должны быть светлыми, от постоянной работы. Вот эта рукоять явно не должна торчать вверх. Почему? А бог его знает, не должна, и все тут. Вот этот инструмент должен быть развешан в иной очередности, а не так, как он висит. А вот этот вообще должен лежать на стеллаже вместо вон того, чье место, похоже, и занимает.

Но самое главное – не может быть в мастерской так чисто. Тут впору в белых чулках разгуливать, в праздничной одежде свободно расхаживать. Даже обтираясь об махины, ничуть не запачкаешься. Если бы ею регулярно пользовались, непременно нашлось бы множество мест и для пыли, и для иной какой грязи. Да вон хоть та дверь, явно ведущая на улицу. Ею бы обязательно пользовались, не носить же материалы и иное потребное через все комнаты. Но ее явно уже давно не открывали.

– Василий.

– Здесь я, Петр Алексеевич, – тут же отозвался из-за спины денщик.

– Что это, знаешь?

– Как не знать, государь. Все прознал. Это то-кар-ная мастерская, вот. Тут, стало быть, дед твой покойный разную справу делал, для души. Сказывают, бывало, рассердится нешуточно, да так, что кого и в кровь побьет. А потом становится к этим самым махинам, поработает – и оттаивает. Очень любил с этими махинами возиться. Даже куда в дальнюю дорогу отправится, обязательно хоть одну с собой брал. Под это отдельную повозку снаряжали.

– И что, он сам всем этим занимался? Ухаживал за станками, смазывал, ремонтировал, коли что сломается?

– Не. Были у него помощники, несколько человек. А за главного помощника и любимца у него был главный токарь Нартов.

– И где он теперь? Отчего тут такое запустение?

– Так невзлюбил его светлейший. Как только царь-батюшка преставился, так и услал его куда-то. Вот с тех пор тут и тихо.

– А куда услал?

– Не ведаю, государь, – вздохнул Василий.

Все же есть предел его пронырливости. Впрочем… Петр посмотрел на сокрушающегося денщика и сделал вывод – узнает. Если бы он сразу сообразил, что Петра заинтересует судьба главного токаря, то уже сейчас имел бы сведения. А Петр заинтересовался. Очень уж захотелось эти станки опробовать. Вот только как к ним подступиться? Сдуру-то много чего можно наворотить. Что же, остается только обождать. Василий, он такой, долго томиться не заставит.

Так и прошел первый вечер в Летнем дворце, теперь уже по праву принадлежащем ему. Признаться, Петр нашел, что удобством и уютом новое жилище ничуть не уступает прежнему. Подтверждением тому нынешнее утро. Несмотря на раннюю пору, юный император проснулся отдохнувшим и даже чувствовал небывалый подъем.

Когда Василий вошел в спальню с кувшином и тазом для умывания, то сильно удивился, обнаружив государя за каким-то странным занятием. Покрывшись испариной, тот изводил себя чудными упражнениями: то руками машет, как мельница, то туловищем крутит, то поклоны земные бьет, а в конце вообще ногами размахался.

Наконец с упражнениями было закончено, и Петр поспешил скинуть с себя порты, чтобы обтереться мокрым полотенцем. Покончив с этим и решив, что данная мера недостаточна, он пришел к выводу – гимнастику нужно делать в парке. Да еще не помешает устроить пробежку, эдак версты три. Прислушался к себе – выдюжит ли? Хм. Вполне. Это ему по силам. А в конце занятий нужно будет обязательно устроить купание в чистой и прохладной воде. Ну или хотя бы вылить на себя пару-тройку ушатов, для бодрости духа.

При мысли об этом им овладело желание непременно это проделать, и немедленно. Однако, припомнив, что сразу после завтрака придет учитель, решил отложить на завтра. Василий получил распоряжение подготовить все необходимое для намечающегося действа.

– А чего это было, Петр Алексеевич?

– Физические упражнения, Василий. Для поднятия духа и укрепления тела.

– Так ты вроде никогда такого и не делал, государь.

– Так я раньше и императором не был, – задорно улыбнулся Петр.

Распорядок императора был прост. Подъем, умывание, потом до обеда занятия с учителями. Это если не возникало срочных государственных дел, требующих его вмешательства. Впрочем, подобное случалось крайне редко. Сенаторы с пониманием относились к возникшей у императора тяге к наукам. Даже Остерман, который в прошлом потворствовал его лени и склонности к забавам.

Как ни странно, но Петр по-иному взглянул на Меншикова, настаивавшего на качественном обучении императора разным наукам. Конечно, у Александра Даниловича ничего не вышло ввиду произошедших событий. Но правда заключается в том, что при всех своих честолюбивых устремлениях светлейший уделял особое внимание образованию императора. Иное дело, что он в этом вопросе полностью доверился Остерману, лишь эпизодически интересуясь успехами подопечного.

Теперь же Петр, словно прозрев, жадно набросился на учебу. Все только диву давались, насколько ему все просто и легко дается. Касаемо точных наук ему даже не требовалось закреплять пройденный материал. Чего не скажешь об остальных предметах, но и здесь успехи просто поражали.

Времени на досуг практически не оставалось. Причем это не было изуверством со стороны Остермана, который, как и прежде, составил программу обучения. Все пункты с развлечениями и играми были вычеркнуты самим Петром.

До часа пополудни интенсивные занятия с перерывом не более десяти минут. Именно столько времени было потребно Петру, чтобы подготовиться к изучению иного предмета и встретить нового учителя.

Потом обед, который всегда проходил в компании Остермана, Ягужинского и Головкина. Первый все еще считался воспитателем Петра и, кстати, чаще остальных посещал императорский дворец. Юноша предпочитал иметь его подле себя. Амбициозный и в то же время отличающийся умом Остерман казался наиболее подходящей фигурой для ближнего круга, его амбиции не простирались далее достигнутого, ну разве только занять должность канцлера.

Однако канцлером по-прежнему был Головкин, а потому он тоже был в числе приближенных. Петр вовсе не забыл того, что тот, будучи поддержан в тайном совете только Остерманом, продолжал противостоять Долгоруковым. И потом, в делах сношения с иноземными державами ему до сих пор не было равных, у самого же Петра не было никакого опыта.

Ягужинский, вернувшись на пост генерал-прокурора, был той самой связующей нитью с Сенатом. В нем нынче было одиннадцать человек, отобранных по протекции троих перечисленных. Имелась и пара рекомендованных самим Петром Алексеевичем – командир лейб-гвардии Ингерманландского полка генерал Трубецкой и начальник недавно созданной КГБ Ушаков.

Несмотря на то что все трое в свое время выступили единым фронтом против Долгоруковых и столь же дружно поучаствовали в судьбе Голицына, между ними было достаточно противоречий, мешавших им сговориться в отсутствие общего врага или соперника. Ну не считать же таковым самого Петра. Он как раз был целью их устремлений, каждый из них хотел стать первым лицом подле императора.

За обедом Ягужинский всякий раз докладывал о происходящем в Сенате, озвучивал поднимавшиеся там вопросы. Делал, так сказать, краткую выжимку. Страсти в Сенате порой просто зашкаливали, и обсуждение одного-единственного вопроса могло затянуться на часы. Генерал-прокурор представлял императору проекты указов, требовавшие высочайшего утверждения. Нет, Петр вовсе не собирался отбирать у Сената право принимать решения в случае его отсутствия, как это и было при деде. Но он все же находился на месте, а не пребывал в длительном отъезде, а потому Сенат в настоящий момент играл роль совещательную.

Собственно, именно по этой причине вот эти трое и обедали с ним за одним столом. Не обладая достаточным опытом и опасаясь совершить ошибку (где теперь взять Ивана Долгорукова, на которого можно спихнуть все свои грехи?), Петр использовал эту троицу соперников как противовесы, выслушивая их мнение. Решения же принимал сам, что, разумеется, не исключало ошибок, зато в значительной мере уменьшало их вероятность.

– Я вот что измыслил, – когда с обедом было покончено и они втроем перешли в рабочий кабинет, заговорил Петр. – Надобно подготовить указ, согласно которому всяк пойманный на мздоимстве да казнокрадстве в первый раз будет обязан за каждый незаконный рубль уплатить штраф в пять. При этом он может остаться на прежней должности, если на то будет решение суда. Суду же опираться не на свое суждение, а на мнение начальства осужденного и лиц, работающих рядом с ним. В случае неуплаты штрафа в месячный срок следует наказание по уложению о наказаниях. При повторной поимке на подобном преступлении следует такой же штраф, но уже вкупе с наказанием по уложению. В случае неуплаты штрафа наказание увеличивается вдвое.

– Петр Алексеевич, иные казнокрады и мздоимцы с легкостью смогут откупиться от наказания. А оставшись на прежней должности, восстановить все утраченное сторицей. Разве только станут осторожнее, – возразил Ягужинский.

– Я думаю так же, – поддержал его Головкин.

– А ты что скажешь, Андрей Иванович? – Петр посмотрел на Остермана.

– Государь, мне мнится, что ты прав. Господа, я объясню свою позицию, – подняв руку и слегка склонив голову вправо, поспешил перебить готовые сорваться возражения Остерман. – Судите сами. В империи на сегодняшний день не хватает образованных и подготовленных кадров, должности зачастую занимают люди сторонние, которые в иное время там не оказались бы. Далее, нельзя отбрасывать в сторону то, что большинство поддается соблазну, пребывая в уверенности, что не будут в том уличены. Сомнительно, что после суда они будут пребывать в том же заблуждении, а значит, если даже не перестанут заниматься прежним, станут куда более скромными и осторожными. Впрочем, уверен, большинство воздержится от дальнейшего небрежения законом, страшась наказания. Обжегшись на молоке, дуют на воду.

– А по мне, так вы не правы, Андрей Иванович, – возразил Головкин. – Сегодня наказания куда суровее, но племя воровское меньше не становится. А ведь и живота лишают, шутка ли. Здесь же можно отделаться штрафом. Всех его прегрешений никто не прознает, хорошо как малую часть, потому и штраф он уплатить сможет без труда.

– Как прознать про все их грехи, о том у других головы болеть будут, как и у генерал-прокурора. А вот с Андреем Ивановичем я полностью согласен, – подвел итог Петр. – Далее. Всяк, кто дает мзду, также на первый раз может отделаться штрафом – десять рублей против каждого рубля, подносимого лицу должностному. А повторится подобное, также кроме штрафа понесет наказание по уложению.

– Но бывает нередко так, что тем же купцам или мануфактурщикам и выхода иного нет, кроме как уплатить мзду, потому как их вынуждают к тому, – высказал свое мнение Ягужинский. – Может, все же иметь исключения?

– Никаких исключений. Коли домогаются начальные люди, так о том доносить нужно, а не мзду в зубах таскать. Но твоя правда, в таком разе десять рублей против одного много. Коли будет доказано, что мзду вынудили дать угрозами кары, то штраф пять рублей против одного. Но наказание должно последовать непременно. И еще. Коли лицо, с коего вымогают мзду, обратится с доносительством по тому факту, то ему платить премию вдвое против вымогаемого.

– И все же я не думаю, что данная мера будет действенной, – продолжал упорствовать Головкин. – К тому же и сегодня у преступивших закон отбирают имущество.

– Ты сам сказывал, Гавриил Иванович, что при всей суровости наказания племя сие изжить не получается. Значит, нужно пробовать иные подходы. А касаемо отобранного имущества, так у меня нет сомнений в том, что припрятано у них и поболее того, что всем ведомо. Штрафы могут превзойти стоимость известного добра, вот тут и порастрясем их кубышки. Потому как не сомневаюсь, захотят откупиться и впредь будут аккуратнее, а то и вовсе удовлетворятся жалованьем, чай, оно в России не такое уж и малое. Попробуем так, а там посмотрим… – Петр обвел всех внимательным взглядом и, убедившись, что все вопросы обсуждены, откинулся на спинку кресла. – А теперь о не менее важном. Я молод, а потому, приняв императорскую корону, веду корабль под именем Российская империя, имея ту команду, что досталась мне от деда. Иной у меня сейчас нет и появится еще не скоро. А потому каждый из вас мне просто необходим. Павел Иванович, – обратился он к Ягужинскому, – мне доносят, что, несмотря на свой невеликий возраст, ты маешься разными болячками и сильной подагрой. Но против наставлений медикусов, которые говорят о том, что тебе необходим более размеренный образ жизни, ты частенько предаешься Бахусу и весельям чрезмерным. Чем ведешь себя к могиле.

– Государь, да какая вера тем медикусам, – все же польщенный вниманием, попытался отнекиваться генерал-прокурор.

– Ты свое дело хорошо ведаешь, они свое, – твердо произнес Петр. – Уймись, Павел Иванович. Поумерь свой пыл и подумай о здоровье. На погосте ты мне без надобности. Вон Андрей Иванович, – кивок в сторону Остермана, – куда бережнее к здоровью своему относится, и за то я ему благодарен. Дед мой жизнь свою положил на служение России, а вы все его птенцы, и вам по-иному поступать не к лицу. Помереть много ума не надо. А кто о России заботу иметь будет? Иль бросить меня удумали?

– Да что ты, государь! Как можно?! – чуть ли не в один голос заговорили все трое, и, как отметил Петр, не без довольства.

– Велю всем личным лекарям, при всех важных персонах пребывающим, завтра же явиться к Блюментросту и учинить ему подробный доклад. Прознаю, что дан был какой наказ, дабы о болячках умолчали, пусть тот умник пеняет на себя. Консилиумом каждому будет определено лечение, если таковое потребно. Волю консилиума исполнять неукоснительно. На сегодня все.

Покончив с делами государственными, Петр вновь возвращался к учебе. Занятия заканчивались только к семи часам вечера. Лишь с этого момента он имел возможность заниматься чем-либо, чтобы отвлечься и расслабиться. Порой он отправлялся на приемы или просто в гости. Вообще-то он и это время охотно посвятил бы обучению, но понимание того, что ограничивать свой круг общения неверно, толкало его к расширению оного.

Раз в неделю он непосредственно участвовал в заседаниях Сената. И в этот же день удостаивал своим вниманием коллегии, общаясь не только с возглавлявшими их лицами, но и с их подчиненными, знакомился с делопроизводством.

Окружающие поражались той увлеченности, с которой Петр занимался всем этим. Впрочем, это была одна из черт его характера. Было время, когда он предавался разгульному образу жизни, забывая обо всем остальном. Но самой захватывающей из страстей была охота, которой он посвятил чуть не половину своего пребывания на престоле. Что же, на этот раз у него появилось иное увлечение, и он предавался ему со всем юношеским пылом.

Едва только Петр проводил троих гостей, как во дворце появился Ушаков. Петр принял его без промедления. Бросив взгляд на массивные часы, стоящие в углу кабинета, император прикинул время аудиенции. До занятий оставалось полчаса. Должен поспеть.

– Чем порадуешь, Андрей Иванович?

– В производстве КГБ находится несколько дел о преступлениях, но сведения о каких-либо заговорах отсутствуют.

– Что же, по мне, так это хорошие новости. Но если ничего срочного, тогда с чем пожаловал?

– Государь, ты обещался просмотреть положение о канцелярии, поданное мною на твое рассмотрение. Прости, но, не дождавшись ответа, я сам решил к тебе пожаловать.

– Как же, помню и даже просмотрел. Но это все не то.

– То есть как «все»? – Было видно, что Ушаков задет за живое.

Он уже далеко не первый год занимался своим делом, и ему казалось, что он вполне стройно изложил задачи канцелярии, как и пути их решения. И тут малец, который мало что в жизни видел, вдруг решил указать ему на то, что его труд ничего не стоит.

– Минуточку, Андрей Иванович. Василий!

– Да, государь. – Денщик тут же появился в дверях.

– Передай Арнольду Павловичу, что занятия переносятся на семь часов вечера. У меня возникли кое-какие дела.

– Государь, так ведь к вечеру тебя ждут на приеме у Шереметевых.

– Порезвятся без меня.

– Петр Алексеевич, совсем ты себя загонял с этими науками.

– Васи-илий.

– Прости, государь. Все исполню.

– Вот и исполняй. Итак, Андрей Иванович, вот взгляни на то, что у меня получилось за эти дни.

Петр протянул Ушакову исписанный аккуратным убористым почерком лист бумаги. Тот углубился в чтение. И чем дольше он читал, тем большее удивление отражалось на его лице. Еще бы. Тайная канцелярия, которой он ведал, имела в штате всего лишь двенадцать человек, у которых в производстве было просто запредельное количество дел. А здесь…

– Государь, но это более двух сотен человек.

– Если отделить особую роту КГБ, то получится значительно меньше.

– А для чего нужна особая рота?

– Особые знания и умения, которые потребны для выполнения особых поручений. Заметь, я там указал и особое вооружение, ничего громоздкого и мешающего – так, чтобы и через забор перемахнуть, и на стену без труда забраться, и настичь убегающего. Вот только и форму им нужно создать особую и удобную, ни на парадах, ни в штыковую им не ходить. Более того, муштра строго ограничена, а вот обучить их кое-каким приемам борьбы будет совсем не лишним. Ну, к примеру, чтобы один без оружия мог скрутить троих.

– Один скрутить троих? Эдак мне солдат туда из гренадеров нужно будет набирать.

– Вот уж в чем нет никакой необходимости. Когда я по лесам на охоте пропадал, так при мне был один казак, с виду невысок, без особой стати, но, помнится, для разогреву начали как-то парни бороться, так он один четверых валял по земле очень даже занятно. Я тогда ему еще пять рублей пожаловал, больно уж порадовал он меня. Так он сказывал, что у них почитай каждый бороться горазд. Вот такого молодца отыщи, и пусть он твоих парней и обучает. А еще лучше нескольких, пусть разные ухватки будут. А еще записать бы те ухватки, да с рисунками подробными – как хватать, как бросать, куда бить, – и составить учебник.

Петр говорил это, имея весьма задумчивый вид, а потом взял перо, макнул в чернильницу, склонился над книжкой средних размеров в кожаном переплете и стал спешно что-то записывать. Появилась у него с некоторых пор привычка все время держать при себе вот эту книжицу, в которую он записывал те или иные мысли, вдруг возникающие в голове. Уподобляться деду и вести записи на любом подвернувшемся клочке бумаги ему не хотелось, вот и заказал себе такую.

Память, оно хорошо, но лучше бы записать, потому как многое забывается. Держал он ее под рукой всегда, даже на занятиях. В какой момент настигнет очередное озарение, он понятия не имел, но уже знал, что вовремя ухваченную за кончик мысль всегда можно развить. Не все задумки были полезными, и об ошибочности суждения либо он додумывался позднее сам, либо ему разъясняли знающие люди. Однако были и верные, правда, зачастую требующие дополнительного обдумывания.

– Больно дорога затея при пустой-то казне, государь, – когда Петр отложил книжицу, продолжил делиться сомнениями Ушаков. – Ты указываешь, чтобы смотрящие да резиденты имели офицерские звания, соответствующие по табелю гвардейским, да с положенным жалованьем.

– И это верно. Вот взять смотрящих. Ты ведь сразу о фискалах подумал, упраздненных нынче?

– О них, государь.

– И любой бы подумал. Но разница ведь ощутима. Фискалов все знали, они могли вмешиваться в дела, доносить о нарушениях, и при этом им не было положено жалованье. При наличии же денежного содержания лихоимцев, думающих о собственной выгоде, будет куда меньше. И потом, действовать они должны тайно и никуда не влезая. Их задача – добывать и переправлять сведения в твой следственный отдел. А для получения оных они будут пользоваться опять же тайными способами – кого запугают, кого на чем-то мелком прихватят, кому просто заплатят. И под это тоже деньги предусмотрены. Отдельной статьей.

– Да, государь, я вижу. Триста рублей в год, а по потребности так и больше. Неужели думаешь, что вернется сторицей?

– Рассчитываю на это. Не верится мне, что все такими уж честными пребывают. Уверен, большинство, кто при казенных деньгах обретается да при должностях, руки свои греют. Кто меньше, кто больше, а кто и вовсе всякий стыд и страх потеряв. Но главное даже не это. Коли поймут лихоимцы, что око государево за ними денно и нощно следит, глядишь, и присмиреют. Окончательно ту заразу не изжить, в том я с тобой согласен. Мало того, уверен, кто-то из смотрящих начнет запугивать всех окрест и тянуть в свой карман. Но даже если треть окажется честными, то удастся заставить всех чиновников действовать с куда большей опаской и вредить в меньших размерах. А от того казне и государству только польза.

– А мне, выходит, за тех, кто долг свой позабудет, ответ держать, – вздохнул Ушаков.

– Вот и подбирай людей с толком.

– А резиденты эти, они, получается, те же смотрящие, только за границей?

– Верно. Методы те же, только задачи иные. Они должны будут добывать сведения, которые потребно знать о стране. Список ты потом еще дополнишь по своему усмотрению, и мы его обсудим. Кроме того, будут выполнять специальные поручения. И не менее важно обязать их вызнавать, какие у иноземцев появились новинки, которые и нам на пользу пойдут.

– А как же Коллегия иностранных дел, что сейчас теми делами ведает?

– Послы и дальше будут тем заниматься, но далеко не все им по плечу. А тут живет себе человек, которого все за доброго англичанина почитают, смотрит по сторонам и подмечает все. Да еще и помощников имеет, которые по разным щелям как тараканы. При посольствах велю специального человека для сношения с резидентами выделять. Да знак какой тайный измыслить нужно будет, чтобы узнать друг друга могли без ошибок. Да для каждого свой, особый. А сведения, ими добытые, посольской почтой доставлять.

– Поймают – несдобровать.

– Как и смотрящим, – согласился Петр. – Оттого и звания, и жалованье им гвардейское, да еще премии за старание особые.

Ушаков ушел задумчивым и озадаченным. С таким подходом ему сталкиваться еще не приходилось. Правда, нельзя сказать, что о подобном он ничего не слышал. Опять же те же послы и задабривали, и запугивали. Встречались одаренные шпионы-одиночки. Бывало, он сам или его подчиненные не гнушались делами деликатного свойства. Но чтобы вот так, с созданием отдельной структуры?.. Разве только орден иезуитов такое практикует. Но как там у них все устроено, никто доподлинно не ведает. Может, как раз и так, а может, чего более мудреное измыслили. Иезуиты же.

Петр отправился на очередное занятие, пребывая в задумчивости. Прав Ушаков. Тысячу раз прав. Нет в казне денег для подобных трат. Если учесть, что губерний нынче в Российской империи десять да резидентов он собирается отправлять пока только в пять стран, так лишь на это потребно четыре с половиной тысячи. А ведь еще и жалованье немалое положено, и выплатить его нужно наперед, дабы это способствовало большему рвению в исполнении долга. Да тут еще и урок математики… Прямо к месту, ничего не скажешь…