Книга: Sapiens. Краткая история человечества
Назад: Часть третья. Объединение человечества
Дальше: Глава 10. Запах денег
Глава 9. Вектор истории
После аграрной революции человеческие сообщества становились все сложнее и больше, соответственно развивались и поддерживающие социальный уклад воображаемые конструкции. Мифы и другие формы вымысла чуть ли не с момента рождения приучали человека рассуждать определенным образом, действовать в соответствии с определенными стандартами, хотеть конкретных вещей и соблюдать конкретные правила. Так формировались вторичные инстинкты, позволявшие миллионам незнакомцев успешно сотрудничать. Эта сеть искусственно прививаемых инстинктов называется культурой. Представитель шумерской культуры одевался как шумер, говорил как шумер, ходил как шумер, шутил как шумер, тупил как шумер и на своей шумерской кухне готовил, ел и пил как шумер.
В первой половине XX века историки придерживались убеждения, что каждая культура закончена, гармонична и обладает неизменной сущностью, которая определяет ее раз и навсегда. У любого сообщества имеется собственное мировоззрение и свой социальный, правовой и политический уклад, функционирующий без сбоев — так движутся планеты вокруг Солнца. Согласно этой теории общество, предоставленное самому себе, не подвержено переменам. Оно шагает размеренным шагом в одном направлении, и лишь внешняя сила способна изменить однажды заданную траекторию. Антропологи, историки и политики описывали «самоанскую культуру» или «тасманийскую культуру» так, словно с незапамятных времен верования, нормы и ценности самоанцев (или туземцев Тасмании) существенно не менялись.
Ныне большинство культурологов пришло к противоположному выводу. Каждая культура действительно обладает характерными для нее верованиями, нормами и ценностями, но все они находятся в постоянном движении. Причиной изменений может стать взаимодействие с соседними культурами или какие-то факторы внешней среды, но наблюдается и собственная внутрикультурная динамика. Даже в полной изоляции и в экологически стабильном окружении культура не сохранится в неприкосновенном виде. В отличие от законов физики, которым чужда непоследовательность, всякий установленный человеком порядок несет в себе внутренние противоречия. Культура постоянно стремится эти противоречия снять — так происходит непрерывный процесс перемен.
Например, средневековая европейская аристократия верила и в христианские догматы, и в идеалы рыцарства. С утра аристократ отправлялся в церковь и благоговейно выслушивал проповедь. «Суета сует, — возглашал с амвона священник, — и всяческая суета. Богатства, роскошь и почести — опасные искушения. Отвернитесь от них и следуйте по стопам Христа. Подражайте Его кротости, избегайте неумеренности и насилия, а если вас ударят — подставьте другую щеку». Вернувшись домой в тихой задумчивости, вассал облачался в бархат и шелка и спешил на пир в замок своего господина. Там рекой лилось вино, менестрели воспевали любовь Ланселота и Гвиневры, гости обменивались сальными шутками и изобилующими кровавыми подробностями военными историями. «Лучше умереть, чем жить в позоре! — восклицали бароны. — Когда задета честь, смыть оскорбление может только кровь. Что может быть приятнее, чем видеть, как бегут перед тобой враги, как их прелестные дочери трепещут в страхе у твоих ног?»
Парадокс так и не был полностью разрешен. Но оттого, что все сословия Европы — аристократы, клирики и простонародье — пытались совладать с этим противоречием, культура постепенно менялась. Одним из ответов на противоречие стали крестовые походы. Отправляясь в Святую землю, рыцарь мог разом продемонстрировать и свою воинскую доблесть, и свою набожность. Этот же парадокс породил ордена тамплиеров и госпитальеров, которые опять-таки стремились сочетать идею рыцарства с идеей христианства. Из этого же источника в значительной степени проистекают средневековое искусство и литература, легенды о короле Артуре и святом Граале. Что представляет собой Камелот, если не попытку доказать, что славный рыцарь может и должен быть добрым христианином и лучшие рыцари получаются из добрых христиан?
Другой пример — современный политический строй. Со времен Французской революции в мире постепенно распространялись идеалы равенства и личной свободы. Но эти две ценности опять-таки вступают в противоречие. Равенство можно обеспечить, только ограничив свободу тех, кому повезло больше, чем прочим. А если гарантировать каждому гражданину полную свободу поступать как вздумается, на том равенство и закончится. Политическую историю мира с 1789 года можно представить как ряд непрерывных попыток разрешить это противоречие.
Каждый, кто читал романы Диккенса, знает, что в XIX веке либеральные европейские власти на первое место ставили личную свободу, пусть даже ради этого должников приходилось сажать в тюрьму, а сироты, за неимением лучшего, отправлялись на выучку к карманникам. И любой, кто читал Александра Солженицына, знает, как эгалитарный идеал коммунизма породил жестокую тиранию, норовящую контролировать каждую минуту жизни каждого человека.
Современная американская политика все еще определяется тем же парадоксом. Демократы стремятся к большему равенству, пусть даже придется повысить налоги, чтобы финансировать программы помощи больным, старикам и бедным. Тем самым они покушаются на право человека распоряжаться своими деньгами как вздумается. С какой стати правительство принуждает меня покупать медицинскую страховку, если я предпочитаю потратить деньги на образование для детей? Республиканцы стремятся к максимальной личной свободе, пусть даже разрыв в доходах между богатыми и бедными еще более увеличится и многие американцы останутся вовсе без медицинской помощи.
Средние века так и не смогли примирить идеалы рыцарства и христианства, и современный мир тоже не сумеет вполне объединить свободу и равенство. И это не подлежит исправлению. Такие противоречия — обязательный элемент любой человеческой культуры. Это двигатель креативности, динамического развития нашего вида. Подобно тому как два мотива, сталкиваясь в контрапункте, подвигают вперед развитие музыкальной темы, так и разногласие наших мыслей, идей и ценностей побуждает нас думать, критиковать, переоценивать. Стабильность — это заповедник для тупиц.
Поскольку неразрешимые дилеммы, напряженность, конфликты — соль любой культуры, человек в любой культуре вынужден сочетать противоречивые убеждения и разрываться между несовместимыми ценностями. Это вездесущее состояние, и оно давно получило имя: когнитивный диссонанс. Многие считают когнитивный диссонанс фатальным изъяном человеческой психологии, но на самом деле — это важное свойство человека. Если бы человек не мог сочетать противоречивые убеждения и ценности, то едва ли было бы возможно создание и развитие какой бы то ни было культуры.
Чтобы по-настоящему понять, например, соседа, который ходит в мечеть на углу вашей улицы, не докапывайтесь до фундаментальных ценностей, дорогих сердцу каждого мусульманина, а ищите в исламской культуре «ловушку-22», те точки, где правила сталкиваются друг с другом и стандарты накреняются. Когда вы увидите, как мусульмане разрываются между двумя абсолютными императивами, тогда-то вы и начнете их понимать.
ВЗГЛЯД СО СПУТНИКА
Любая человеческая культура находится в постоянном движении. Случайное ли это движение или в нем есть свои закономерности? Иными словами, есть ли у истории определенный вектор развития?
Ответ: да, есть. На протяжении тысячелетий простые маленькие общества срастались друг с другом, превращаясь в большие и сложные цивилизации, так что в мире становится все меньше мегакультур, а сами они оказываются все крупнее и сложнее. Разумеется, это очень грубое обобщение, справедливое только на макроуровне.
На микроуровне складывается впечатление, что на каждую группу культур, которые срастаются в мегакультуру, приходится одна мегакультура, распадающаяся на части. Золотая Орда захватила почти всю Азию и значительную долю Европы, но вскоре развалилась. Христианство привлекло сотни миллионов верующих — и само раздробилось на бесчисленные секты. Латынь стала общим языком Западной и Центральной Европы — и превратилась затем во множество местных диалектов, из которых потом складывались национальные языки. Но периоды распада на самом деле являются лишь временными отступлениями на неизбежном пути к единству.
Разглядеть направление исторического развития удается лишь с правильно выбранного наблюдательного пункта. Если мы заберемся на облако и окинем взглядом последние несколько столетий, нам трудно будет понять, к единству движется история или к раздробленности. Но если подняться выше и оглядеть тысячелетия со спутника, станет совершенно очевидно, что история неуклонно движется к единству, а разделение христианства и крах Золотой Орды — лишь ухабы на этом пути.
* * *
Самый простой способ определить общее направление истории — посчитать, сколько отдельных миров сосуществовало в разные периоды на планете Земля. Сегодня мы воспринимаем всю планету как единый мир, но почти на всем протяжении истории Земля представляла собой скорее галактику из множества не сообщающихся друг с другом планет.
Возьмем, к примеру, Тасманию, средних размеров остров к югу от Австралии. Примерно десять тысяч лет до нашей эры, когда закончился очередной ледниковый период и уровень моря повысился, остров оказался изолирован от Австралии. На нем осталось несколько тысяч охотников-собирателей, и вплоть до XIX века, когда здесь появились европейцы, туземцы Тасмании не имели контакта с другими людьми. 12 тысяч лет никто в мире не знал об их существовании, как и они не ведали, что на Земле живут и другие люди. Тасманийцы воевали, занимались политическими интригами, строили свое общество, развивали культуру. Но, с точки зрения китайского императора или правителей Месопотамии, тасманийцы с тем же успехом могли находиться на одной из лун Юпитера. Они жили в другом, своем мире.
Европа и Америка тоже на протяжении большей части истории жили изолированно друг от друга. В 378 году н.э. римский император Валент погиб в битве с готами при Адрианополе, его армия потерпела поражение. В том же году армия Теотиуакана разбила войско владыки Тикаля Чак-Ток-Ичака II, который тоже погиб. (Тикаль — город-государство майя, а Теотиуакан был на тот момент крупнейшим городом Америки с 250 тысячами жителями — меньше тогдашнего Рима, но одной с ним «весовой категории».) Между поражением Рима и возвышением Теотиуакана не было никакой связи. С тем же успехом Рим мог находиться на Марсе, а обе Америки — на Венере.
Сколько же разных миров сосуществовало на Земле? В XI тысячелетии до н.э. их насчитывались многие тысячи. К II тысячелетию до н.э. число разных миров сократилось до нескольких сотен, максимум до одной-двух тысяч. К 1450 году н.э. убыль сделалась еще более заметной. В этот момент, накануне европейской колонизации, на Земле еще оставались маленькие изолированные миры вроде Тасмании, но почти 90% людей жили в едином мегапространстве, афроевразийском мире. Большая часть Азии и Европы и значительная часть Африки, в том числе некоторые территории к югу от Сахары, уже были соединены существенными культурными, политическими и экономическими связями. Общению культур способствовало и паломничество. Отправлявшийся в хадж из долины Нигера на Западе Африки встречал в Мекке единоверцев из Восточной Африки, с Балкан, из Центральной Азии, Индонезии и даже из Китая.
Что же до неохваченных афроевразийским единством 10% населения Земли, основная его часть распределялась между четырьмя достаточно крупными и сложными мирами:
1) Мезоамериканский, охватывавший основную часть Центральной Америки и часть Северной;
2) Андский — западная часть Южной Америки;
3) Австралийский — границы этого мира совпадали с границами австралийского континента;
4) Океанийский, объединявший большую часть островов в юго-западной части Тихого океана, от Гавайев до Новой Зеландии.
Земля в 1450 году н.э. Указаны места в афроевразийском мире, где к XIV веку успел побывать мусульманский путешественник Ибн Баттута. Этот уроженец Танжера (Марокко) объехал Тимбукту, Занзибар, юг России, Центральную Азию, Индию, Китай и Индонезию. Маршрут его путешествия иллюстрирует связи внутри афроевразийского мира накануне современной эпохи.
В следующие 300 лет все остальные миры были поглощены гигантом Афроевразии. В 1521 году, когда испанцы завоевали империю ацтеков, он захватил мезоамериканский мир. В то же время откусил кусочек от Океании — Фердинанд Магеллан во время кругосветного путешествия открыл немало островов, — и много времени на окончательное освоение этого мира не понадобилось. Цивилизация Анд рухнула в 1532 году, когда конкистадоры сокрушили империю инков. На австралийском берегу европейцы высадились в 1606 году, а в 1788 году английская колонизация началась всерьез, и первобытный мир туземцев был уничтожен. Пятнадцать лет спустя предприимчивые британцы основали первое поселение на Тасмании, втянув и этот последний из автономных миров в сферу влияния афроевразийской культуры.
Афроевразийскому гиганту понадобилось не одно столетие, чтобы переварить все, что он заглотил, но сам процесс объединения был уже необратим. Ныне все люди Земли живут в единой политической системе (планета разделена на признаваемые международным правом государства), в единой экономической системе (капиталистический рынок проник в самые отдаленные уголки Земли), в единой юридической системе (права человека хотя бы теоретически признаются повсеместно).
Эта единая всемирная культура далеко не однородна. Подобно тому как в едином организме можно выделить различные органы и типы клеток, так и единая всемирная культура включает в себя различные народы и уклады — тут и нью-йоркские маклеры, и афганские пастухи. Но все эти группы тесно друг с другом связаны, и все виды взаимного влияния едва ли удастся проследить. Они по-прежнему ссорятся. А порой даже воюют, но в спорах они пускают в ход одни и те же аргументы, а на войне — одинаковое оружие. Подлинное «столкновение цивилизаций» было бы диалогом глухих, в котором стороны не понимают друг друга. Сейчас Иран и Соединенные Штаты, вступая в конфликт, говорят на понятном друг другу языке национальных государств, капиталистической экономики, международного права и ядерной физики.
Мы все еще продолжаем рассуждать об «аутентичных» культурах, но если под «аутентичностью» понимать результат независимого развития, древние локальные традиции, не испытавшие влияния извне, то таких культур на Земле уже не осталось. За несколько последних веков все культуры под натиском глобальных влияний изменились почти до неузнаваемости.
Характерный пример — «этническая» кухня. В итальянском ресторане мы заказываем спагетти с томатным соусом, в ирландском или польском — блюда из картофеля, аргентинское меню содержит всевозможные говяжьи стейки, индийские повара во все подряд кладут перец чили, а в Швейцарии мы наслаждаемся горячим густым шоколадом и альпами взбитых сливок. Однако все перечисленные ингредиенты отнюдь не «аутентичны». Томаты, перец чили и какао — родом из Мексики, в Европу и Азию они попали лишь после Колумба. Юлий Цезарь и Данте Алигьери не накручивали на вилку пропитанные красным соусом спагетти (впрочем, и вилок в ту пору не было). Вильгельм Телль не угощался шоколадом, а Будда не приправлял еду острым перцем чили. Картофель попал в Ирландию и Польшу всего 400 лет назад. А в Аргентине до 1492 года вам могли предложить стейк разве что из ламы.
Голливуд увековечил образ индейцев с Великих Равнин — храбрых всадников, преследующих караваны бледнолицых. Однако эти всадники защищали не древнюю местную культуру. Они сами были продуктом военной и политической революции, которая пронеслась по равнинам западной Америки в XVII-XVIII веках, когда европейцы завезли в эти места лошадей. В 1492 году в Северной Америке лошадей не было. Ни одной. В культуре сиу и апачей XIX века много привлекательного, но она была результатом глобализации, а не «аутентичной» местной культурой.
Вожди сиу, 1905. Ни сиу, ни другие племена Великих Равнин не знали лошадей до 1492 года.
ГЛОБАЛИЗАЦИЯ
С утилитарной точки зрения, основная стадия глобализации началась в последние несколько столетий. Росли империи, все более интенсивной становилась торговля. Европа укрепляла связи с народами Афроевразии, Америки, Австралии и Океании. Так мексиканский перчик чили попал в Индию, а на аргентинских лугах начали пастись испанские бычки. Но на идеологическом уровне более важные события происходили раньше, в первом тысячелетии до н.э., когда зародилась идея универсального порядка. Тысячелетиями история медленно подвигалась в направлении всемирного единства, но большинство людей еще не было готово принять мысль об универсальном порядке, который правил бы всем миром.
Homo sapiens стал делить людей на «мы» и «они». «Мы» — непосредственное окружение «меня», кто бы «я» ни был, а «они» — все остальные. Никакое общественное животное не способно думать об интересах всего вида. Шимпанзе не тревожится об участи всех шимпанзе, улитка не шевелит рожками, голосуя за депутатов всемирной ассамблеи улиток, ни один альфа-лев не мечтает стать королем-львом, и на улье не висит лозунг «Рабочие пчелы всех стран — соединяйтесь!».
После когнитивной революции Homo sapiens и в этом отношении повел себя необычно. Человек научился сотрудничать с совершенно незнакомыми ему людьми, видеть в них друзей и даже братьев. Но братство не было всеохватывающим. В соседней долине или там, за горой, по-прежнему обитали «они». Когда фараон Менес впервые объединил Египет (около III тысячелетия до н.э.), египтяне отчетливо понимали, что у их страны есть граница, а по ту сторону — «варвары». Варвары — чужаки, угроза, и интерес представляли лишь постольку, поскольку им принадлежала земля или другие необходимые египтянам ресурсы. И любой «воображаемый порядок», какой удавалось придумать людям, игнорировал изрядную часть человечества.
В первом тысячелетии до н.э. сложились три потенциальных миропорядка, впервые позволяющих видеть мир и весь человеческий род как нечто единое, подчиненное общему набору правил. Первым таким порядком стал экономический: всех объединили деньги. Вторым — политический: складывались империи. Третьим — религиозный: возникли мировые религии — буддизм, христианство, ислам.
Первыми заложенное в нас эволюцией жесткое разделение на «их» и «нас» преодолели купцы, завоеватели и пророки. Они провидели грядущее единство человечества. Для купца весь мир — единый рынок, все люди — потенциальные покупатели. Купцы стремились к созданию такого экономического уклада, который годился бы для всех и повсюду. Для завоевателя весь мир — будущая империя, все люди — потенциальные подданные, и потому он пытается установить такой политический порядок, который приняли бы все люди во всех уголках Земли. Что же касается пророков, для каждого из них существует только одна вера и все на свете люди являются потенциальными приверженцами этой веры. Пророки искали такую религиозную систему, которая вдохновляла бы всех и везде.
В последние три тысячелетия люди предпринимали все более амбициозные попытки воплотить это глобальное видение. В следующих трех главах мы поговорим о том, как распространялись деньги, империи и мировые религии и как они заложили основы современного единого мира. Начнем с истории величайшего завоевателя, самого толерантного, умеющего приспосабливаться к нуждам разных людей и потому повсюду обретающего пылких приверженцев. Этот завоеватель — деньги. Люди могут верить в разных богов и повиноваться разным царям, но все они с готовностью пользуются одной и той же валютой. Усама бен Ладен вопреки своей ненависти к американской культуре, религии и политике очень любил доллары. Как удалось деньгам преуспеть там, где потерпели поражение боги и правители?
Назад: Часть третья. Объединение человечества
Дальше: Глава 10. Запах денег
