Весть о кончине бабушки Кэтрин разлетелась по бухте так быстро, словно ее разнес ветер. Утрата знахарки и целительницы, да еще такой опытной, стала ударом для всех каджунов. Уже через несколько часов в нашем доме стали собираться друзья и соседи. Вскоре во дворе теснились десятки машин и грузовиков, а люди, желающие отдать умершей дань уважения, продолжали прибывать. Женщины приносили с собой кастрюли с гумбо и джамбалаей, корзины с пирогами и булочками. Миссис Тибодо и миссис Ливадис встречали гостей, а отец Раш взял на себя все хлопоты, связанные с похоронами.

Тучи, принесенные юго-западным ветром, затянули небо сплошной серой пеленой. Воздух был тяжелым и душным, тени – сумрачными. Казалось, природа насквозь пронизана печалью этого дня. На болоте царила непривычная тишина, птицы не перепархивали с ветки на ветку, болотные лини и цапли, замерев, наблюдали за грустными событиями в мире людей.

Дедушка Джек не показывался в городе, и, чтобы сообщить ему горькую новость, Тадеусу Бату пришлось отправиться на пироге в его хижину посреди болот. Возвратился он один. Известия, которые он шепотом сообщил кое-кому из собравшихся, заставили их укоризненно качать головой и бросать в мою сторону жалостливые взгляды.

Дедушка Джек появился ближе к вечеру, как всегда с ног до головы заляпанный грязью. Наверное, на нем была его лучшая одежда, однако и она была весьма жалкой: штаны с огромными дырами на коленях и рубашка с оторванными пуговицами, до такой степени задубевшая, что трудно было представить, как дедушке удается просовывать руки в рукава. Разумеется, ботинки его были сплошь облеплены болотной травой и тиной.

Хотя дедушка, разумеется, знал, что окажется среди множества знакомых, он не счел нужным причесать свою всклокоченную гриву и привести в порядок бороду. А может, у него просто не было на это времени. Из ушей и носа у него торчали клочья седых волос, густые брови топорщились кустиками. Умыться дедушка тоже не успел или сделал это не особенно тщательно. Морщины, прорезавшие его загорелое до черноты лицо, казались глубокими канавами, наполненными грязью. Вокруг себя дедушка распространял едкий запах перегара, сырой рыбы, влажной земли и дешевого табака, причем запах этот на несколько мгновений опережал его появление. Я невольно улыбнулась, представив себе, как возмутилась бы бабушка Кэтрин, предстань он перед ней в таком виде. Можно не сомневаться, она велела бы дедушке Джеку держаться от нее на почтительном расстоянии.

Но бабушка не кричала и не возмущалась. Она лежала в гостиной, и лицо ее было как никогда мирным и спокойным. Я сидела справа от гроба, сложив руки на коленях, оглушенная, оцепеневшая. Рассудок мой все еще отказывался признать реальность случившегося. Душа по-прежнему ожидала, когда закончится этот затянувшийся кошмар.

Когда в доме появился дедушка Джек, приглушенный гул голосов разом стих. Люди шарахались от него, как от зачумленного. Никто из мужчин не протянул ему руки, да дедушка и не пытался ни с кем поздороваться. Женщины морщили носы, когда он проходил мимо. Дедушка молча переводил взгляд с одного лица на другое. Затем вошел в гостиную, увидел бабушку Кэтрин в гробу и замер.

Взгляд его скользнул сначала по мне, потом по отцу Рашу. Можно было подумать, дедушка не верит своим глазам и никак не может взять в толк, что делают здесь все эти люди. Казалось, с языка у него сейчас сорвется что-нибудь вроде: «А она правда умерла? Может, она придумала все это представление, чтобы выманить меня из болот и заставить вымыться?» Держа в руках шляпу, он приблизился к гробу, и в глазах его посверкивали недоверчивые огоньки. Не доходя нескольких шагов, он выжидающе замер. Убедившись, что бабушка не собирается вскакивать и осыпать его упреками, дедушка осмелел и повернулся ко мне:

– Держись, Руби.

– Держусь, дедушка.

Глаза у меня покраснели и распухли, но плакать я больше не могла. Похоже, запасы слез истощились. Дедушка кивнул и оглянулся на женщин, которые наблюдали за ним с откровенным презрением на лицах.

– Ну что уставились? – рявкнул он. – Неужели человек не может проститься с умершей женой без ваших глупых гримас и идиотских перешептываний? Выметайтесь прочь отсюда и оставьте меня наедине с ней!

Бабушкины подруги, не ожидавшие подобного выпада, закудахтали, как испуганные куры, и ринулись к выходу на галерею. Кроме нас с дедушкой, в гостиной остались миссис Тибодо, миссис Ливадис и отец Раш.

– От чего она умерла? – спросил дедушка.

Зеленые его глаза по-прежнему полыхали досадой и раздражением.

– Не выдержало сердце, – ответил отец Раш, уважительно глядя на бабушку. – Она тратила слишком много сил, помогая больным и тем, кто попал в беду. И в конце концов силы ее иссякли, да пребудет с нею милость Господня.

– Я тысячу раз говорил ей – нельзя заботиться обо всех, кроме себя, – проворчал дедушка Джек. – Но она ничего не желала слушать. Упрямство – вот что ее погубило. Все каджунские женщины упрямы до жути, – добавил он, обернувшись к миссис Тибодо и миссис Ливадис.

Они одновременно сердито сдвинули брови и затрясли головами. Подняли плечи и вытянули шеи как два павлина.

– О нет, упрямство здесь ни при чем, – с примиряющей улыбкой изрек отец Раш. – Душа миссис Лэндри была исполнена доброты и сострадания. Когда речь идет о помощи страждущим, таких людей ничто не может остановить. Милосердие – вот чувство, которое определяло все ее поступки.

– Милосердие? – буркнул дедушка Джек. – Я так считаю, милосердие надо прежде всего проявлять дома, с близкими. Но она была иного мнения. Так или иначе, мне будет ее очень не хватать. Теперь некому будет называть меня исчадием ада и призывать на мою голову все мыслимые кары.

– Думаю, Джек Лэндри, желающих призвать на твою голову все мыслимые кары всегда будет предостаточно, – подала голос миссис Тибодо и презрительно поджала губы.

Дедушка попытался испепелить ее взглядом, но миссис Тибодо слишком долго дружила с бабушкой Кэтрин, и ее не так просто было взять на испуг. Несколько мгновений они таращились друг на друга, потом дедушка сдался и отвел глаза.

– Да, за этим дело не станет, – признал он.

Его внимание привлекли аппетитные запахи из кухни.

– Похоже, хотя хозяйки больше нет, сегодня здесь найдется чем перекусить?

– В кухне полно еды, – с видимой неохотой ответила миссис Ливадис. – В духовке кастрюля с гумбо, на плите – кофе.

– Пойду принесу тебе что-нибудь поесть, дедушка. – Я поднялась.

Я чувствовала, что должна двигаться, должна чем-то заниматься.

– Спасибо, Руби. Вы же знаете, это моя единственная внучка, – обратился дедушка к отцу Рашу.

Я резко повернулась и обожгла дедушку взглядом. Он растерянно замигал, не понимая причины вспыхнувшего в моих глазах гнева. Так ни о чем и не догадавшись или просто не желая долго размышлять о чем-либо, он отвернулся и продолжил разглагольствовать:

– Руби – все, что у меня осталось в этой жизни. Вся моя семья. Я присмотрю за ней.

– Интересно, как ты намерен это сделать? – возмутилась миссис Ливадис. – Ты, Джек Лэндри, за собой присмотреть не можешь.

– Я прекрасно знаю, на что я способен, а на что нет, – отрезал дедушка. – К тому же человеку свойственно меняться. И зачастую его вынуждают к этому трагические обстоятельства. Нет такого грешника, который не может исправиться, верно, святой отец?

– Да, всякий раскаявшийся грешник способен открыть свое сердце добру, – провозгласил отец Раш, закрыл глаза и сложил руки, словно собираясь читать молитву о спасении грешной души.

– Уж конечно, священники разбираются в таких делах получше старых перечниц, – процедил дедушка, потрясая в воздухе грязным толстым пальцем. – Я сознаю, что у меня есть обязанности… Я дол жен содержать в порядке дом, заботиться о внучке. И я выполню свой долг, что бы там ни каркали некоторые старые вороны.

– Поживем – увидим, – проворчала миссис Тибодо. – Боюсь только, Джек Лэндри, уже сегодня вечером ты забудешь свои клятвы.

– Не волнуйтесь, с памятью у меня все в порядке.

Он вновь бросил опасливый взгляд в сторону гроба, словно еще раз желая удостовериться, что бабушка Кэтрин не встанет и не примется его распекать, и вслед за мной отправился на кухню. Там, устроив свое долговязое тело на табуретке, он вытянул ноги и бросил шляпу на пол. Я поставила перед ним тарелку гумбо.

– Как долго я здесь не был! Теперь все кажется чужим, – признался дедушка. – А ведь я построил этот дом собственными руками.

Я налила ему кофе, отошла чуть в сторону и, сложив руки на груди, принялась наблюдать, как он ест. Дедушка жадно глотал ложку за ложкой, кадык его ходил ходуном, струйки бульона стекали по подбородку.

– Когда ты в последний раз ел, дедушка?

Он замешкался с ответом, припоминая:

– Не помню точно… два дня назад, кажется. Я ел креветки. Или это были устрицы?

Дедушка Джек пожал плечами и снова взялся за ложку.

– Но теперь все будет иначе, – заявил он с набитым ртом. – Я вернусь сюда, в свой дом, приведу здесь все в порядок. И мы заживем с моей дорогой внучкой, заботясь друг о друге и во всем друг другу помогая.

– Не могу поверить, что бабушки больше нет, – призналась я, чувствуя, как к горлу подступает ком.

– Я тоже, – кивнул дедушка Джек. – Я не сомневался, что умру первым. Готов был держать на это пари. В этой женщине было столько силы, что казалось, она всех на этом свете переживет. Она была твердой, как корень старого дерева, и так же упорно цеплялась за все, во что верила. А уж до чего была упряма! Стояла на своем так крепко, что стадо слонов не сдвинуло бы ее с места.

– Ты такой же, дедушка, – вставила я.

– Куда мне до нее, – махнул он рукой. – Я простой каджунский охотник, слишком тупой и не умеющий различать, что хорошо, что плохо. У меня одна забота – выжить. Но знай, Руби, бросать слова на ветер я не привык. Если я сказал, что изменюсь и стану для тебя поддержкой и опорой, значит так оно и будет. Клянусь! – провозгласил дедушка Джек, подняв грязную ладонь с пожелтевшими от табака пальцами.

Лицо его приняло до крайности торжественное выражение, но мгновение спустя он расплылся в улыбке:

– Не могла бы ты налить мне еще тарелочку? Целую вечность не ел такой вкуснятины. Кажется, живьем возношусь в рай.

Я налила дедушке еще гумбо и вернулась в гостиную, к гробу. Мне не хотелось надолго уходить от бабушки Кэтрин. Чуть позже явились несколько закадычных приятелей дедушки, чтобы выразить соболезнование и сочувствие. Кончилось все это тем, что они устроились во дворе за домом, утешаясь при помощи виски и длинных вонючих сигар.

Отец Раш, миссис Тибодо и миссис Ливадис оставались до позднего вечера и, уходя, обещали прийти завтра с утра.

– Руби, милая, попытайся поспать, – посоветовала миссис Тибодо. – Силы тебе еще понадобятся.

– Твоя бабушка гордилась тобой, Руби, и была совершенно права, – вздохнула миссис Ливадис, сжимая мою руку. – Сейчас тебе тяжело, но ты справишься.

С заднего двора донесся взрыв пьяного хохота. Миссис Тибодо вскинула бровь и слегка поморщилась:

– Если понадобится помощь, зови нас.

– Буду очень рада, если ты переночуешь у меня, – добавила миссис Ливадис.

Бабушкины подруги и соседки перемыли всю посуду и навели в доме порядок. Мне оставалось лишь поцеловать бабушку на ночь и ложиться спать. С заднего двора по-прежнему доносились пьяные голоса и хохот дедушки Джека и его приятелей. Но шум этот не раздражал меня, напротив, я радовалась, что он нарушает ночное безмолвие. Несколько часов я лежала без сна. Могла ли я хоть как-то помочь бабушке Кэтрин? Вопрос этот не давал мне покоя. Впрочем, ответ был очевиден. Если она сама, опытная знахарка, оказалась не в состоянии себе помочь, что могла сделать я?

Наконец веки мои налились тяжестью и опустились сами собой. С заднего двора по-прежнему доносились выкрики и смех. Мне казалось, я слышу голос дедушки Джека; потом все стихло. Сон, подобно одному из чудотворных снадобий бабушки Кэтрин, принес мне несколько часов отдыха и облегчил боль, терзавшую сердце. Проснувшись утром, я не сразу оказалась во власти печали. Несколько минут мне казалось, что все случившееся – дурной сон. Вот-вот я услышу шаги бабушки Кэтрин и, спустившись в кухню, увижу, что она возится у плиты и готовит мне завтрак…

Но до меня доносилось лишь утреннее щебетание птиц, звонкое и жизнерадостное. Реальность вступила в свои права. Поднявшись, я отправилась на поиски дедушки Джека. Где и когда он вчера устроился на ночлег, прекратив наконец развлекаться со своими собутыльниками, я не имела понятия. В комнате бабушки Кэтрин его не оказалось. Я уже решила, что дедушка вернулся в свою хижину на болотах. Но, выйдя на галерею, обнаружила его там; он спал, с головой накрывшись курткой, неловко подвернув под себя ногу и сжимая в руке пустую бутылку из-под виски.

– Дедушка! – позвала, я толкая его в бок. – Дедушка, вставай!

– Что?

Он приоткрыл глаза и вновь закрыл их. Я толкнула его сильнее:

– Дедушка, вставай. Сюда сейчас придут люди. Хватит спать!

– Что такое?

На этот раз дедушке удалось открыть глаза надолго и рассмотреть меня. Он застонал и с усилием сел:

– Где это я?

Дедушка огляделся по сторонам и снова уставился на меня. Заметив разочарование на моем лице, виновато забормотал:

– Руби, вчера тоска одержала надо мной верх. Сама понимаешь, иногда печаль оказывается сильнее нас. Я думал, что смогу с ней совладать, а она свалила меня с ног, – заявил дедушка, пытаясь убедить скорее самого себя, чем меня. – Пойду умоюсь у бочки с дождевой водой, – добавил он, потирая небритые щеки. – А потом мы с тобой позавтракаем.

– Хорошо, дедушка, – кивнула я. – У тебя есть с собой другая одежда?

– Одежда? Нет. Вся моя одежда на мне.

Я вспомнила, что в бабушкиной комнате до сих пор стоит коробка со старыми дедушкиными вещами.

– Кое-что из твоих вещей сохранилось здесь. Может, они тебе подойдут. Пойду принесу.

– Это будет очень мило с твоей стороны, детка. Очень мило. Я чувствую, мы с тобой замечательно заживем. Ты будешь хлопотать по хозяйству, а я – охотиться и водить по болотам богатых городских шалопаев. Денег у нас будет полно, не сомневайся. Я приведу дом в порядок, починю все, что поломалось, и он станет как новенький. А потом мы с тобой…

– Дедушка, ты хотел сходить умыться, – напомнила я.

Вонь, исходившая от его одежды и немытого тела, сегодня стала еще нестерпимее, чем вчера.

– Скоро люди начнут собираться.

– Хорошо, хорошо.

Дедушка встал и с удивлением взглянул на пустую бутылку из-под виски на полу галереи:

– Откуда здесь эта гадость? Наверное, принес Тедди Тернер или кто-нибудь из его друзей. Что за дурацкая шутка!

– Я ее выброшу, дедушка, – сказала я, поднимая бутылку.

– Спасибо, девочка моя. Спасибо.

Выставив указательный палец, дедушка погрузился в задумчивость. Наконец он вспомнил, что собирался делать.

– Ах да, нужно умыться.

Он спустился с галереи и поплелся на задний двор, где стояла бочка с дождевой водой. Я отправилась в бабушкину комнату и извлекла на свет старую картонную коробку. В ней оказались вполне приличные брюки, несколько рубашек и целая стопка носков. Я выложила все эти вещи на бабушкину кровать и спустилась вниз.

– С этими грязными тряпками я поступлю так, как велела бы Кэтрин, – заявил вернувшийся дедушка, указывая на свою одежду. – Сожгу к чертям.

Я сказала ему, что он может переодеться наверху. Когда дедушка спустился в кухню, там уже были миссис Тибодо и миссис Ливадис, которые явились спозаранку, чтобы приготовить угощение для соболезнующих. Обе они смотрели на дедушку Джека как на пустое место, хотя он, умывшись и переодевшись, преобразился до неузнаваемости.

– Руби, неплохо бы подстричь мне волосы и бороду. Может, пойдем на задний двор и ты мне поможешь?

– Конечно, дедушка, – откликнулась я. – Толь ко сначала позавтракай. Все уже готово.

– Спасибо, детка, – кивнул дедушка. – Мы с тобой отлично поладим, – заявил он скорее для миссис Тибодо и миссис Ливадис, чем для меня. – Заживем на славу. Разумеется, если никто не будет вмешиваться в нашу жизнь, – добавил он многозначительно.

Когда дедушка позавтракал, я взяла портновские ножницы и старательно обкорнала его длинные свалявшиеся космы. Естественно, они кишмя кишели вшами, и мне пришлось втереть ему в кожу бабушкин бальзам, убивающий паразитов. Дедушка безропотно вынес эту процедуру. Он сидел не двигаясь и даже блаженно улыбался. После этого я подровняла ему бороду и брови, подстригла волосы, торчащие из ушей и носа. Закончив, я отступила на несколько шагов, чтобы полюбоваться своей работой. Результат оказался впечатляющим. Теперь, глядя на дедушку, нетрудно было поверить, что в молодости у него отбоя не было от женщин. В глазах у него по-прежнему плясали задорные молодые огоньки. Я впервые заметила, что у него правильные и мужественные черты – высокие скулы, сильная челюсть. Дедушка рассмотрел себя в осколок зеркала и довольно хмыкнул:

– Вот это да! Что за красавчик! Бьюсь об заклад, ты и думать не думала, что твой дедушка даст сто очков вперед любому киногерою. – Он хлопнул в ладоши. – Молодчина, Руби! Пойду встречать гостей, как следует хозяину дома.

И дедушка отправился на галерею, уселся в качалку и принялся разыгрывать роль убитого горем вдовца. То, что в городе нет человека, не знавшего, что они с бабушкой много лет жили порознь, его ничуть не смущало.

Тем не менее мысль о том, что с моей помощью дедушка Джек мог бы измениться, не выходила у меня из головы. Я не сомневалась, что под влиянием трагических событий человек способен переосмыслить свою жизнь. Однако в ушах у меня звучал и голос бабушки Кэтрин: «Скорее жаба превратится в пре красного принца, чем этот пропойца возьмется за ум». Но может, стоит дать дедушке еще один шанс. Так или иначе, других близких людей у меня нет, думала я, сметая в кучу спутанные седоватые волосы. Если не считать отца и сестру, далеких и неведомых.

В этот день нас посетило еще больше соболезнующих. Люди приходили издалека, чтобы отдать последнюю дань уважения бабушке Кэтрин, чья слава знахарки давно перешагнула пределы округа Терребон. Я знать не знала, что бабушкина известность так велика. Почти все посетители рассказывали удивительные истории о том, как бабушкина мудрость, ее чудотворные снадобья и невероятные способности спасли их от болезней и отвели беду.

– Твоя бабушка умела внушить людям веру и надежду, Руби, милая. Когда она входила в комнату, где царили страх и отчаяние, казалось, во тьме вспыхивала свеча, – поведала миссис Аллард из Лафайета. – Нам будет очень ее не хватать.

Все, кто слышал ее слова, закивали в знак согласия. Я беспрестанно благодарила всех за добрые слова и сочувствие. Где-то к полудню я жутко проголодалась. Мне и в голову не приходило, что сидеть у гроба и отвечать на выражения соболезнования – такое утомительное занятие. Но выяснилось, что эмоциональное напряжение отнимает энергии не меньше, чем физическое.

Дедушка Джек воздерживался от спиртного, однако голос его, доносившийся с галереи, становился все более громким и возбужденным. Оседлав своего любимого конька, он метал громы и молнии.

– Эти чертовы нефтяные компании убивают наши болота! – ораторствовал дедушка. – Скоро здесь будет пустыня, вот увидите! И ради чего, спрашивается, эти сволочи насилуют природу и губят все живое? Чтобы жирные креолы из Нового Орлеана купались в роскоши и сорили деньгами! Стоило бы дать им хорошего пинка под зад, но народ здесь такой глупый…

Я выскользнула из дома и закрыла за собой дверь. Конечно, хорошо, что все эти люди пришли поддержать и утешить меня. Но я чувствовала, что силы мои на исходе. Всякий раз, когда очередной гость подходил ко мне, пожимал руку и целовал в щеку, к горлу моему подступал ком, а на глазах выступали слезы. В результате веки мои горели, в горле саднило, а нервы были натянуты как струны. Наверное, короткая прогулка поможет мне, решила я и двинулась в сторону канала. Но стоило сделать несколько шагов, как голова у меня закружилась.

Чувствуя, что сейчас упаду, я застонала и прижала ладони ко лбу. Неожиданно меня поддержали чьи-то сильные руки.

– Осторожнее, – услышала я знакомый голос.

Не открывая глаз, я прижалась к теплому крепкому плечу. Постояв так несколько мгновений, я подняла веки и взглянула на Пола.

– Тебе надо присесть, – сказал он. – Вот сюда, садись на камень.

Прежде мы не раз сидели на этом валуне, прижавшись друг к другу, и бросали в воду мелкие камешки, так чтобы от них расходились круги.

– Прости, что не пришел вчера. Я думал, вокруг тебя будет толкаться слишком много народу. Но и сегодня, я вижу, в доме тоже яблоку негде упасть. Твою бабушку очень уважали и любили в наших краях.

– Да. Я только сейчас поняла насколько.

– Так всегда бывает, – вздохнул Пол. – Надо потерять человека, чтобы понять, как много он для тебя значил.

Пристальный взгляд, устремленный на меня, открывал тайный смысл этих слов.

– Ох, Пол, я до сих пор поверить не могу, что бабушка Кэтрин умерла! – всхлипнула я и залилась слезами.

Пол сжал меня в объятиях. Он нежно поглаживал мои волосы, а взглянув ему в глаза, я увидела, что они полны слез.

– Мне жаль, что я не мог быть рядом и поддержать тебя, – прошептал он.

– Знал бы ты, как больно мне было с тобой расстаться, Пол, – судорожно сглотнув, призналась я. – Я думала, у меня разорвется сердце.

– Но зачем же ты так поступила? – едва слышно просил он.

Глаза его были полны боли. Я понимала, что творится у него на душе. Все это было несправедливо, до ужаса несправедливо. Мы же ни в чем не виноваты. Почему мы должны страдать за грехи родителей?

– Почему ты сделала это со мной, Руби? – настаивал он. – Почему?

Ему очень хотелось получить ответ, об этом говорил его взгляд. Я догадывалась, какой сумбур царит в его душе. Все эти месяцы он мучительно ломал себе голову, пытаясь уяснить причины моей неожиданной жестокости. И, не находя никакого вразумительного ответа, тосковал и злился.

Я прикусила губу, пытаясь сдержать признания, рвущиеся с языка. Признания, которые полностью оправдали бы меня в его глазах.

– Дело не в том, Пол, что я разлюбила тебя, – медленно произнесла я и смолкла, глядя на него.

Подобно обреченным мотылькам летели на свет полыхающего в моей душе отчаяния воспоминания о наших коротких встречах, о робких поцелуях и пылких клятвах, которыми мы обменивались.

– Я люблю тебя по-прежнему, – выдохнула я.

– Тогда зачем ты прогнала меня? Прошу, объясни.

Сердце мое, изнемогавшее под гнетом печали, билось тяжело и медленно. Гулкие его удары напоминали звук барабана во время похоронной процессии. Что важнее, спрашивала я себя, возродить понимание и доверие между двумя душами, которые соединила любовь, или же сохранить шаткий семейный мир, основанный на лжи и неведении?

– Почему ты молчишь? – настаивал Пол.

– Дай мне подумать, – пробормотала я, не глядя на него, но каждой клеточкой своего тела ощущая исходящие от него волны нетерпения.

Вне всякого сомнения, сердце его сейчас билось так же оглушительно, как и мое. Желание открыть ему правду становилось непереносимым. Но что, если бабушка Кэтрин права? И со временем Пол возненавидит меня еще сильнее – за то, что я разрушила его семью и разлучила с родителями.

Ох, бабушка, бабушка, вздохнула я про себя. Неужели время открыть правду никогда не наступит и ложь будет процветать вечно? В детстве человек живет в мире сказок и фантазий, не догадываясь, сколь сурова и жестока реальная жизнь. Наверное, иначе нельзя – если узнать правду слишком рано, она отравит и разрушит нежную душу, которая еще не научилась защищаться. Со временем на душе образуется прочный панцирь, который защищает нас от ядовитых стрел реальности. Человек вырабатывает в себе умение не замечать грустных сторон действительности. Учится жить, не думая о том, что всех, кто его окружает, – бабушек и дедушек, родителей, братьев и сестер, друзей и врагов – ожидает один конец – смерть. Но всем нам приходится признать, что мир полон не только солнечного света, пленительных мелодий, чудных ароматов и радужных надежд. Его нередко сотрясают бури и ураганы, надежды оказываются несбыточными, а обещания никогда не выполняются.

Но мы с Полом уже не дети и не должны бояться реальности. У нас хватит сил принять правду, как хватило сил принять обман.

– Видишь ли, я не могла поступить по-другому, – осторожно начала я. – Меня вынудили обстоятельства. Точнее, событие, которое произошло много лет назад…

– Здесь?

– Да, в нашем маленьком каджунском мире… Его последствия постарались скрыть, чтобы избавить от лишней боли людей, которые были в нем замешаны. Но правда всегда выходит наружу, хотят того люди или нет.

– Руби, я ничего не понимаю! – пробормотал Пол. – Хватит говорить загадками!

– Мы с тобой – это и есть та правда, которую рассчитывали скрыть. Из-за нас, из-за наших отношений эта правда и открылась.

– Руби, я не понимаю! – взмолился Пол. – Кто и что хотел скрыть?

Настал самый подходящий момент рассказать обо всем просто и ясно, но слова не шли у меня с языка. Я чувствовала, что Пол близок к разгадке, и надеялась, что он избавит меня от необходимости делать признание. Догадаться обо всем самому легче, чем услышать горькую правду из чужих уст. Но он молчал.

– В тот день, когда я потеряла свою мать, ты тоже потерял свою, – выдавила я из себя.

Эти слова обжигали мои губы подобно раскаленным уголькам. Стоило мне произнести их, и по спине, по позвоночнику у меня словно пробежала струйка ледяной воды. Пол пожирал меня глазами, в которых металось недоумение.

– Что значит… я тоже потерял свою? Разве моя мать… умерла?

Он осекся, видно решая в уме задачу, имевшую один-единственный ответ. Когда Пол нашел его, щеки его вспыхнули багровым румянцем.

– Ты хочешь сказать, что мы с тобой… брат и сестра? – На этот раз голос его звучал испуганно и требовательно одновременно.

– Да, – ответила я без обиняков. – Бабушка Кэтрин рассказала мне об этом, когда поняла, что про исходит между нами. Ей трудно было на это решиться. Знаешь, сейчас я понимаю, что именно после этого признания она начала резко стареть и слабеть. Застарелая боль, проснувшись, нанесла ей смертельный удар.

– Может, это ошибка? – с надеждой спросил Пол. – Дурацкая сплетня, которую от скуки придумали каджунские кумушки?

– Бабушка Кэтрин никогда не слушала сплетен и не передавала слухов, – возразила я. – Она ненавидела все это и презирала ложь. Открыла мне правду, хотя и догадывалась, как это меня ранит. Но иначе было нельзя. Стало ясно, что нам с тобой не суждено быть вместе, Пол. И тогда я прогнала тебя. А потом почувствовала, что не смогу жить, если ты будешь меня ненавидеть и считать предательницей. Всякий раз, когда я встречала твой обиженный взгляд, мне хотелось умереть. Каждую ночь я плакала в подушку. Конечно, мы не должны любить друг друга, но и видеть друг в друге врагов нам совершенно ни к чему.

– Я никогда не считал тебя своим врагом, – прошептал Пол. – Я только…

– Ненавидел меня. Я это видела, я ведь не слепая. Знал бы ты, как это меня мучило.

– Не могу во все это поверить, – покачал головой Пол. – Неужели мой отец и твоя мать…

– Пол, ты же взрослый парень. Имей мужество взглянуть правде в глаза. Наверное, рассказав тебе обо всем, я поступила эгоистично. Бабушка Кэтрин советовала мне молчать, не ссорить тебя с родителями. Боялась, что ты возненавидишь меня за это. Но я не могу допустить, чтобы между нами стояла ложь. Особенно сейчас, когда я потеряла бабушку и осталась совсем одна.

Пол смотрел на меня некоторое время, потом встал, подошел к берегу канала и принялся бросать в воду камешки. Я догадывалась, какой сумбур сейчас в его душе. Мне ведь и самой приходилось не легче. Пол затряс головой, словно пытаясь привести мысли в порядок, и повернулся ко мне.

– Но у нас же полно фотографий, – сказал он. – Мама с животом, беременная мной. Я сразу после рождения и…

– Все это ложь. Хитрости, выдуманные, чтобы прикрыть грех.

– Нет, нет, – сжав кулаки, упорствовал Пол. – Ты не права. Я чувствую, это какая-то ужасная ошибка. Мы не должны из-за нее страдать. Уверен, все прояснится, – добавил он, словно пытаясь убедить в этом самого себя.

– Бабушка Кэтрин никогда не стала бы мне лгать.

– Всякое бывает. Может, она не хотела, чтобы мы с тобой любили друг друга, и придумала эту историю, чтобы разлучить нас. Пыталась тебя защитить. Боялась, что мои родители станут чинить нам преграды, надеялась уберечь тебя от лишней боли. Конечно, так оно и было.

Пол просиял, довольный тем, что ему удалось найти объяснение.

– Вот увидишь, я прав, – продолжал он. – Я тебе докажу. Пока сам не знаю как, но докажу. И мы будем вместе, как мечтали.

– Ох, Пол, я была бы счастлива никогда с тобой не расставаться. Но это невозможно.

– Возможно! – возразил он. – Мы будем вместе. Даже если мне еще много раз придется биться за тебя в танцевальном зале, – добавил он, смеясь.

Я невольно улыбнулась:

– А Сюзетта?

– Что – Сюзетта? Мне она не нравится и никогда не нравилась. Просто мне хотелось… ну…

– Заставить меня ревновать? – подсказала я.

– Да, – признался он.

– Надо же, какой коварный! Ты так убедительно изображал влюбленного!

– По этой части я мастер, – улыбнулся он.

Мы снова рассмеялись. Но я быстро осеклась и протянула Полу руку. Он помог мне встать. Мы стояли друг против друга, нас разделяло всего несколько дюймов.

– Пол, не хочу, чтобы ты зря страдал, – произнесла я. – Напрасно ты надеешься исправить то, что исправить невозможно. Обещай мне, когда узнаешь правду…

– Я тоже не хочу напрасных страданий, – перебил он. – Не хочу, чтобы нас разлучила пустая выдумка!

– Обещай, если выяснится, что это чистая правда, ты смиришься с ней, – продолжала я. – Забудешь обо мне и полюбишь другую девушку. Обещай!

– Не могу, – покачал головой. – Я не сумею тебя забыть. Никогда не сумею полюбить другую так же сильно, как люблю тебя. Это невозможно.

Он сжал меня в объятиях, а я уткнулась носом в его плечо. Он прижимал меня к себе все крепче. Я чувствовала, как бьется его сердце под рубашкой. Губы его коснулись моих волос. Я закрыла глаза и представила, что мы далеко-далеко, в чудном мире, где нет ни лжи, ни греха, где вечно царит весна, где солнечные лучи ласкают лица и радуют сердца, где люди всегда остаются молодыми.

Крик болотного линя заставил меня вздрогнуть и очнуться от мечтаний. Линь схватил слетка, едва научившегося летать, и теперь нес добычу, гордый, счастливый и равнодушный к горю матери, лишившейся птенца.

– Иногда я ненавижу болота и чувствую, что чужая здесь, – призналась я.

Пол посмотрел на меня с удивлением.

– Как это возможно, ведь ты родилась здесь и прожила всю жизнь, – пожал он плечами.

Я с трудом подавила желание рассказать ему все остальное – о сестре-двойняшке, отце – богатом креоле, который живет где-то в роскошном особняке в Новом Орлеане. Но я понимала, что это будет перебор. Одного шокирующего признания в день вполне достаточно.

– Мне пора возвращаться, – сказала я. – В доме полно людей.

– Я пойду с тобой и буду рядом, – заявил Пол. – Кстати, родители прислали тебе кое-что из еды. Я уже отдал миссис Ливадис. И конечно, они передают свои соболезнования. Они бы и сами пришли, но…

Пол внезапно осекся.

– Я, конечно, их не оправдываю, – закончил он после паузы. – Почему-то мой отец терпеть не может твоего деда. Не знаю, что там между ними вышло.

У меня язык чесался рассказать во всех подробностях, что именно между ними вышло. Но я сочла за благо промолчать. Пусть правда откроется или приоткроется ему – до такой степени, до какой он сможет вынести. Ибо правда – это яркий свет, и смотреть на него бывает мучительно.

Кивнув, я зашагала по дорожке к дому. Пол следовал за мной. Взять меня за руку он не решился, но мы вместе вошли в комнату и опустились на табуретки около гроба. Вряд ли Пол до конца осознал, что занял место, принадлежащее ему по праву: ведь он тоже был родным внуком бабушки Кэтрин.