Книга первая

Отчаянный стук в дверь прозвучал по всему дому и заставил нас с бабушкой бросить работу. В тот вечер мы сидели наверху за ткацким станком. По выходным мы продавали покрывала из желтого хлопка туристам, приезжавшим в бухту. Я затаила дыхание. Стук повторился. На этот раз он был еще более громким и настойчивым.

– Руби, иди посмотри, кто это, – распорядилась бабушка. – Да побыстрее. Если это дедушка Джек, налитый виски по самые брови, захлопни дверь у него перед носом.

Однако тревожный взгляд ее темных глаз говорил, что она ожидает от этого неурочного визита куда более серьезных неприятностей.

Небо Луизианы сплошь затянули свинцовые тучи, скрывая от нас звезды и тонкий серп луны. Дул порывистый ветер. Шел апрель, но в тот год весна более походила на лето. Дни и ночи стояли такие жаркие, что по утрам мои туфли были покрыты каплями росы. В полуденную пору солнечные лучи палили неумолимо, и обезумевшие полчища насекомых носились в поисках прохлады и тени. Ясными вечерами я наблюдала, как болотные пауки плетут гигантские сети, где по ночам запутывалось множество жуков и москитов. Мы завешивали окна плотными шторами, пытаясь защититься от надоедливых насекомых. Лишь когда с залива прилетал прохладный ветер, мы раздергивали шторы и пускали его в дом.

Я поспешно сбежала по лестнице, миновала узкий коридор и распахнула дверь. И раскрыла рот от неожиданности: на пороге стояла Тереза Родригес. Лицо ее было бледным, как водяная лилия, темные волосы в беспорядке падали на плечи, в глазах светился ужас.

– Где бабушка? – выдохнула она.

Позвав бабушку, я продолжала смотреть на Терезу. Это была невысокая пухленькая девушка, года на три старше меня. В их семье было пятеро детей, и восемнадцатилетняя Тереза была старшей. Я знала: в скором времени ее мать собиралась родить еще одного.

– Тереза, что случилось? – Я вышла к ней на галерею. – Что-нибудь с твоей мамой?

Внезапно Тереза разрыдалась. Закрыв лицо руками, она громко всхлипывала, грудь ее ходила ходуном. Тут бабушка Кэтрин наконец спустилась. Взглянув на Терезу, она перекрестилась.

– Говори быстрее, что стряслось, детка, – приказала она, поспешив к дверям.

– Мама… родила мертвого ребенка… – сквозь рыдания пробормотала Тереза.

– Господи боже, – вздохнула бабушка Кэтрин и перекрестилась еще раз. – Я так и знала, – добавила она вполголоса, повернувшись ко мне.

Я вспомнила: нынешним вечером, сидя за ткацким станком, бабушка не раз поднимала глаза и прислушивалась к ночным звукам. Чаще всего до нас долетал крик енота, напоминавший плач ребенка.

– Папа послал меня за вами, – всхлипнула Тереза.

Бабушка Кэтрин кивнула и успокоительно сжала руку девушки:

– Я сейчас приду.

– Спасибо, миссис Лэндри. Спасибо.

Тереза резко повернулась и исчезла в темноте. Я осталась на галерее наедине с испугом и растерянностью: бабушка Кэтрин вернулась в дом и принялась складывать необходимые вещи в корзинку из дубового луба. Я подбежала к ней:

– Бабушка, зачем тебя позвал мистер Родригес? Чем ты им теперь поможешь?

Обычно за бабушкой приходили по ночам, если кто-то заболевал или попадал в беду.

Я места не находила от беспокойства. Казалось, в животе поселилась стая мух, которые беспрестанно жужжат и щекочут мне внутренности своими крылышками.

– Ступай принеси бутановый фонарь, – вместо ответа бросила бабушка.

Я поспешила выполнить ее просьбу. Обезумевшую от горя Терезу Родригес вел в темноте страх. Но нам, чтобы добраться через заболоченную равнину до гравийной дороги, необходим был фонарь. Бабушка всегда считала, что затянутое тучами ночное небо предвещает несчастье. Когда мы спустились с крыльца, она взглянула наверх, покачала головой и пробормотала:

– Дурной знак.

Болото, окружавшее нас со всех сторон, казалось, ожило, когда услышало эти слова. Лягушки заквакали, ночные птицы закричали, аллигаторы забили хвостами в прохладной жиже.

В пятнадцать лет я была на два дюйма выше бабушки Кэтрин: ее рост вместе с мокасинами составлял всего пять футов четыре дюйма. Несмотря на свою миниатюрность, она была самой сильной женщиной, которую мне довелось знать. Помимо мудрости и твердого характера, она была наделена особым даром врачевания. Бабушка бесстрашно вступала в схватку не только с болезнями, но и с любым злом, каким бы могущественным и коварным оно ни казалось.

Бабушка Кэтрин могла поправить любую беду. Порывшись в своей сокровищнице, она всегда находила нужное снадобье и решала, как надо действовать. Она обладала знаниями, которые невозможно почерпнуть из книг. Отчасти эти знания она получила по наследству, отчасти приобрела сама. Бабушка была левшой, а среди нас, каджунов, бытует убеждение, что левши обладают особой духовной силой. Я всегда думала, что сила бабушки исходит из глаз цвета темного оникса. Она ничего и никого не боялась. Рассказывали, что как-то ночью на болоте она лицом к лицу встретилась с Черной Жницей; уставившись Смерти в глаза, бабушка смотрела на нее до тех пор, пока та не поняла, что этот колос еще не созрел.

Жители наших краев обращались к ней со всеми своими недугами, от бородавок до ревматизма. У бабушки имелись лекарства от простуды и кашля; более того, она знала средство от старости, но никогда не прибегала к нему, ибо полагала, что нельзя вмешиваться в естественный порядок вещей. Природа была для бабушки Кэтрин священна. Все свои снадобья она составляла из трав, мхов, цветов и листьев, которые собирала на болотах.

– Бабушка, что ты будешь делать у Родригесов? – не унималась я. – Ведь мертвого ребенка не оживишь!

– Посмотрим, чем им можно помочь, – ответила бабушка и принялась тихонько бормотать молитву.

От этой молитвы по спине у меня забегали мурашки, хотя ночь была жаркая и душная. Я изо всех сил старалась не стучать зубами. Уже давно я решила, что стану такой же бесстрашной, как бабушка, но мне не всегда это удавалось.

– Полагаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы это знать, – произнесла бабушка так тихо, что я вся превратилась в слух. – Есть некий злой дух, имя ему кушмаль. Он появляется в доме, где умирает некрещеный младенец. Если мы не сумеем изгнать его, он принесет семье, живущей в этом доме, много бед. Они должны были послать за мной сразу, как только у миссис Родригес начались схватки. Особенно в такую ночь, – мрачно добавила она.

Перед нами, в свете бутанового фонаря, плясали и метались тени. Со всех сторон доносились звуки, сплетаясь в причудливый мотив – дедушка Джек называл его песней болот. Слагалась эта песня из звуков, издаваемых животными, к ним добавлялся тихий свист, испускаемый скрюченными стволами деревьев и клочьями висящего на ветвях мха (который мы, каджуны, называем испанской бородой или испанским мхом), когда их колышет ветер. Я торопливо шагала, стараясь держаться к бабушке поближе. Бабушка была столь поглощена предстоящим делом, что не замечала ничего вокруг и, казалось, могла бы добраться до своей цели даже сквозь кромешную тьму.

В корзинке из дубового луба, которую несла бабушка, лежало несколько маленьких статуэток Девы Марии, бутылка со святой водой и пучки целебных трав. Все необходимые молитвы и заклинания она помнила наизусть.

– Бабушка, – начала я, движимая желанием услышать свой собственный голос, – qu’est-ce…

– По-английски, – перебила бабушка. – Говори только по-английски.

Бабушка всегда настаивала на том, чтобы мы говорили по-английски, особенно за пределами своего дома, хотя родной язык каджунов – французский.

– Когда-нибудь ты оставишь нашу бухту и будешь жить в мире, где на твои каджунские привычки и язык будут смотреть с презрением, – предсказывала она.

– Но зачем мне покидать бухту, бабушка? – недоумевала я. – Зачем жить среди людей, которые будут презирать меня?

– Тем не менее так и будет, – отвечала бабушка в своей обычной загадочной манере. – Непременно.

– Бабушка, – вновь заговорила я, – а почему Родригесов преследует злой дух? Чем они провинились?

– Ничем. Ребенок родился мертвым. Дух находился в его теле. Ребенка не успели окрестить, а у духа теперь нет места. Поэтому он будет преследовать Родригесов и приносить им несчастье.

Я оглянулась. Ночь опустилась у нас за спиной темно-свинцовым занавесом. Оставалось толь ко двигаться вперед. Мы вышли на дорогу, и я с облегчением вздохнула, увидев ярко освещенные окна Батов, наших ближайших соседей. Теперь я могла внушить себе, что ничего страшного не происходит.

– А ты изгоняла подобных духов прежде? – вновь принялась я расспрашивать.

Бабушку часто звали справлять самые разные обряды: от освящения нового дома до привлечения удачи для рыбака или ловца устриц. Матери молодых женщин, неспособных родить дитя, просили для них исцеления от бесплодия. Иногда ее усилия оказывались тщетными, но гораздо чаще приносили желаемый результат. Все это было мне хорошо известно, но до этой ночи я ни разу не слыхала о кушмале.

– К несчастью, мне приходилось делать это много раз, – ответила бабушка. – Так же как и другим целителям, издавна.

– И тебе всегда удавалось прогнать злого духа?

– Всегда, – заверила она так решительно, что тревога моя разом улетучилась.

Мы с бабушкой Кэтрин жили в старом доме с покрытой жестью крышей и шаткой галереей. Дом наш стоял на окраине маленького городка Хоума, штат Луизиана, округ Терребонн. Говорили, что до Нового Орлеана всего два часа езды на автобусе, но проверить это мне пока не удалось – я никогда не бывала в Новом Орлеане. За свою жизнь я ни разу не покидала нашей бухты.

Дом своими руками построил дедушка Джек – более тридцати лет назад, когда они с бабушкой Кэтрин только поженились. Подобно большинству каджунских жилищ, стоял он на высоких столбах – эта предосторожность защищала от змей и прочих животных, которые могли пробраться внутрь, а также от наводнений и сырости. Стены были из кипарисовых бревен, крыша покрыта гофрированным металлом. Когда шел дождь, капли громко стучали по ней. Редких гостей под нашим кровом этот барабанный грохот раздражал, но мы к нему привыкли, как и к пронзительным крикам луней, круживших над болотами.

– А когда ты изгонишь духа, куда он денется? – полюбопытствовала я.

– Вернется назад, в преддверие ада. Там он уже не сможет причинить добрым богобоязненным людям никакого вреда.

Мы, каджуны, являемся потомками жителей Акадии, прибывших в Америку из Канады в середине восемнадцатого столетия. Что касается нашей веры, она представляет собой смесь католицизма с дохристианским фольклором. Мы ходим в церковь и молимся христианским святым, таким как святой Медард, но в то же время крепко держимся и за древние поверья. Для некоторых, как дедушка Джек, именно они важнее всего. Дедушка старался отогнать неудачу всеми возможными способами и собрал целую коллекцию талисманов вроде крокодилова зуба и сушеного оленьего уха, с которыми никогда не расставался. Бабушка часто повторяла: во всей бухте нет человека, который нуждался бы в защите от неудачи больше, чем дедушка.

Мы бодро шагали по покрытой гравием дороге и вскоре увидели дом Родригесов. Его кипарисовые стены были покрыты сероватым налетом. Изнутри доносились рыдания. На галерее мы увидели мистера Родригеса: он сидел в кресле-качалке с четырехлетним сынишкой на руках, вперив взор в темноту, словно уже видел там злого духа. По спине у меня вновь забегали мурашки, однако я, не говоря ни слова, следовала за бабушкой. Стоило мистеру Родригесу увидеть бабушку, как отчаяние на его лице сменилось надеждой. Приятно было видеть, что бабушка Кэтрин пользуется таким уважением и почетом.

– Спасибо, что так быстро пришли, миссис Лэндри, – произнес он, поднимаясь. – Я вам очень признателен. Тереза! – позвал он.

Тереза вышла из дому и забрала ребенка. Мистер Родригес распахнул перед бабушкой дверь. Я погасила фонарь и тоже вошла в дом.

Бабушке Кэтрин не раз доводилось бывать в жилище Родригесов, и потому она прямиком направилась в спальню. Миссис Родригес лежала с закрытыми глазами, лицо ее было мертвенно-бледным, черные волосы рассыпались по подушке. Бабушка взяла ее за руку. Роженица приподняла веки. Бабушка Кэтрин смотрела на нее столь пронзительным взглядом, словно хотела просветить насквозь. Несчастная женщина попыталась приподняться.

– Долорес, не волнуйся, – успокоила ее бабушка. – Я помогу тебе.

– Да, – слабым шепотом откликнулась миссис Родригес и сжала запястье бабушки. – Кэтрин, я все чувствовала. Чувствовала, как его сердечко остановилось. Как кушмаль выскользнул наружу. Но ничего не могла поделать…

– Отдыхай, – сказала бабушка. – Я постараюсь помочь.

Она погладила руку Долорес и повернулась ко мне. Тихонько кивнула и вышла из комнаты. Я следовала за ней. На галерее нас уже ждали Тереза и остальные дети.

Бабушка Кэтрин порылась в своей корзинке и извлекла бутылку со святой водой. Она бережно открыла ее и повернулась ко мне:

– Возьми фонарь. Мы должны обойти вокруг дома. В каждую посудину, где есть хоть сколько-нибудь жидкости, надо капнуть святой воды, Руби. Будь внимательна, ничего не пропусти.

Я кивнула, пытаясь скрыть дрожь, и мы начали обход.

Шли в темноте, сопровождаемые лишь уханьем совы. Когда мы свернули за угол, что-то прошуршало в траве. Сердце мое заколотилось так бешено, что я едва не уронила фонарь. Неужели то был злой дух, пытавшийся нас остановить? Словно отвечая на мой вопрос, что-то холодное и влажное скользнуло мимо меня в темноте, коснувшись левой щеки. Я судорожно перевела дух. Бабушка Кэтрин повернулась подбодрить меня.

– Не бойся. Дух наверняка прячется в бочке или кастрюле с водой, – пояснила она. – Не может без воды.

Мы остановились около бочки для сбора дождевой воды, стекавшей с крыши дома. Бабушка капнула в бочку святой воды из бутылки и, закрыв глаза, принялась шептать молитву. То же самое мы делали около всех прочих бочек, ведер и баков. Наконец мы обошли дом кругом и вернулись к дверям, где нас с нетерпением ждали мистер Родригес, Тереза и еще два малыша.

– Простите, миссис Лэндри, – произнес хозяин дома. – Тереза сказала, что вчера дети вытащили во двор старый таз. В него наверняка набралось воды, ведь такой ливень был.

– Покажи, где этот таз, – обернулась бабушка к Терезе.

Девушка кивнула. Она так нервничала, что не сразу нашла место, где дети бросили злополучную посудину.

– Мы обязательно должны найти его, – заявила бабушка Кэтрин.

Тереза расплакалась.

– Тереза, не бойся. – Я сжала ее руку. – Мы его найдем.

Она всхлипнула и закусила нижнюю губу. Вскоре ей удалось вспомнить, где она видела таз. Бабушка опустилась перед ним на колени, капнула святой воды и прошептала молитву.

Может, мне показалось, а может, и нет. Так или иначе, я увидела над тазом какое-то сероватое облако, очертаниями отдаленно напоминающее новорожденного младенца. Оно устремилось вверх и быстро исчезло. Не желая еще сильнее напугать Терезу, я сдержалась и не вскрикнула при этом. Бабушка Кэтрин поднялась с колен, и мы вернулись в дом, чтобы еще раз выразить хозяевам соболезнования. Бабушка поставила у входной двери маленькую статуэтку Девы Марии и сказала мистеру Родригесу, что она должна непременно оставаться на этом месте сорок дней и ночей. Вручив ему еще одну статуэтку, она приказала поместить ее в изножье супружеской постели на тот же срок. После этого мы отправились в обратный путь.

– Как думаешь, бабушка, удалось тебе прогнать злого духа? – спросила я, когда мы отошли от дома подальше и можно было не сомневаться, что никто из Родригесов не услышит наш разговор.

– Да, – ответила бабушка. Помолчав, добавила: – Хотела бы я прогнать духа, которым одержим твой дед. Но это не так просто. Я искупала бы его в святой воде, если б верила, что это принесет хоть какую-то пользу. Но надежды на это нет. Впрочем, вымыть его хорошенько не помешало бы в любом случае.

Я улыбнулась, но на глаза мои навернулись слезы. Сколько я себя помнила, дедушка Джек жил отдельно от нас, в охотничьей хижине посреди болот. Бабушка всегда отзывалось о нем весьма неодобрительно, а при встрече демонстративно отворачивалась. Но иногда, когда она говорила о своем непутевом муже, голос ее смягчался, а взгляд теплел. Наверное, в глубине души бабушка верила, что все еще может измениться. Всякий раз, когда я собиралась навестить дедушку, она отговаривала меня, утверждая, что пробираться через болота на лодке-пироге слишком опасно.

– Не дай бог, выпадешь из этого корыта или перевернешь его, – пугала бабушка. – А дед, как назло, окажется напившимся до потери памяти и не услышит криков. К тому же, Руби, болото кишмя кишит змеями и крокодилами. Этот старый хрыч не заслуживает того, чтобы рисковать ради него жизнью.

Однако бабушка ни разу не запретила мне совершить подобное путешествие. Когда я возвращалась, бабушка делала вид, что ее совершенно не интересует, как живет дедушка Джек. Однако я все равно рассказывала ей, потому что знала – она жадно ловит каждое мое слово.

Множество вечеров я провела, сидя у окна и любуясь луной, что проглядывала сквозь тучи. В такие вечера я горячо молилась, чтобы семья наша соединилась вновь. У меня не было ни отца, ни матери, лишь бабушка Кэтрин, заменившая мне мать. Она всегда твердила, что дедушка не в состоянии позаботиться даже о себе самом. Где уж ему заменить мне отца! Однако я мечтала. Если бы они снова были вместе… мы жили бы в нашем доме, как настоящая семья. Может, тогда дедушка Джек перестал бы пить и играть в карты. У всех моих школьных друзей были семьи – отцы, матери, братья и сестры. Было к кому спешить домой, кого любить.

Но мать моя лежала на кладбище в полумиле от нашего дома, а отец… Я не знала даже его имени. Это был чужак, неизвестно каким ветром занесенный в нашу бухту. Он увидел, как мать танцует файсдодо, каджунский танец, и влюбился в нее. В единственную выпавшую им ночь любви оба они, опьяненные страстью, позабыли обо всем на свете, и в результате на свет появилась я. Так, по крайней мере, рассказывала бабушка Кэтрин. Сознание того, что мое рождение стоило матери жизни, неизменно приносило мне жгучую боль. Но не менее мучительной была мысль, что где-то живет человек, который даже не подозревает о том, что я, его дочь, существую на свете. Мы никогда с ним не увидимся, не перекинемся парой слов. Даже тени наши не встретятся в сумраке, как встречаются тени рыбацких лодок, скользящих по воде ночью.

Будучи маленькой, я придумала игру «в папу». Игра заключалась в том, что я долго стояла у зеркала, разглядывая собственное отражение, и представляла, как выглядел бы мужчина, похожий на меня. Потом бежала к столу и с помощью карандаша пыталась запечатлеть этот образ на бумаге. Черты лица у него были мои, а насчет всего остального я безудержно фантазировала. Иногда я делала его высоким, как дедушка Джек, иногда среднего рос та, немного выше, чем я сама. Но на моих рисунках он всегда был безупречно сложен и мускулист. Иначе и быть не могло – только очень красивый мужчина мог так легко покорить сердце моей матери.

Со временем карандаши сменились акварельными красками. Однажды я изобразила отца в танцевальном зале. Он стоит, прислонившись к стене, и на лице его счастливая улыбка – он впервые увидел маму. Выглядит он настоящим обольстителем, сексуальным и неотразимым, – устоять против такого у моей красавицы-матери не было шансов. На другом рисунке отец, уходивший по большой дороге прочь, оборачивался, чтобы в последний раз взглянуть на возлюбленную. Я изо всех сил старалась изобразить в его взгляде обещание. Обещание вернуться.

На других рисунках отец занимался самыми разными делами, например правил рыбачьей лодкой, орудуя шестом, пробирался в пироге по каналу. Бабушка Кэтрин догадывалась, кого я все время рисую. Я видела – это глубоко ее печалит, но отказаться от этого занятия было выше моих сил. Когда я немного подросла, бабушка стала убеждать меня почаще рисовать различных животных.

Как-то в выходные мы выложили мои картины на прилавок вместе с прочими товарами – домоткаными одеялами, простынями и полотенцами, корзинами из дубового луба, шляпами из пальмовых листьев. Рядом стояли склянки с травяными настоями от головной боли, бессонницы и кашля. Иногда в банке красовалась заспиртованная змея или огромная лягушка-бык – такие диковины неизменно привлекали внимание туристов и шли нарасхват. Еще бо́льшим спросом пользовались приготовленная бабушкой похлебка, которую каджуны называют гумбо, или джамбалайя – блюдо из риса, в который добавляется всякая всячина. Гумбо бабушка разливала в мисочки, и туристы, сидя за столом напротив нашего дома, с удовольствием поглощали настоящий каджунский обед.

Честно говоря, жизнь моя вовсе не была так уж горька и безотрадна, как случается порой с детьми, лишенными родителей. Жили мы с бабушкой более чем скромно, но у нас был свой домик, где мы чувствовали себя безопасно, а нехитрая наша торговля позволяла сводить концы с концами. Иногда – хотя, надо признать, не слишком часто – дедушка Джек делился с нами доходами от ловли ондатры. Только этот промысел его и кормил.

Бабушка Кэтрин была слишком горда и слишком сердита на дедушку, чтобы принимать эти деньги с благодарностью. Дедушка или отдавал их мне, или просто оставлял на кухонном столе.

– Я не жду от нее никаких благодарностей, – как можно громче говорил дедушка, стоя рядом со мной на галерее. – Но по крайней мере, она могла бы заметить, что я принес ей эти проклятые деньги. Черт побери, они нелегко мне достались.

Бабушка Кэтрин делала вид, что не слышит, и про должала заниматься своими делами, не удостаивая дедушку даже взглядом.

– Спасибо, дедушка, – пыталась я исправить положение.

– Не твоей благодарности я жду, Руби. И вообще, я приношу вам эти деньги не ради благодарности. Я просто хочу, чтобы кое-кто знал: я жив, не потонул в болоте и не пошел на корм аллигаторам. Но кое-кто считает ниже своего достоинства даже взглянуть на меня. Не понимает, что это просто неприлично.

При этих словах дедушка повышал голос, так что не услышать его бабушка никак не смогла бы.

Иногда она появлялась в дверях, точно слова деда задели ее за живое.

– С каких это пор Джек Лэндри стал разбираться в приличиях? – роняла она, по-прежнему не глядя на дедушку.

– А…

Безнадежно махнув длинной рукой, дедушка разворачивался и уходил по направлению к болотам.

– Дедушка, подожди! – умоляла я, устремляясь за ним.

– Подождать? Чего мне ждать? Тот, кто не имел дела с каджунской женщиной, не знает, что такое упрямство. Если каджунка вобьет себе что-нибудь в голову, она становится настоящим чертом. Нет, здесь мне ждать нечего, – заявлял дедушка и ускорял шаг, громко хлюпая ботинками по влажной траве.

Зимой и летом дедушка носил красную куртку – нечто среднее между рыбацким плащом и стеганой фуфайкой. Куртку эту сплошь покрывали огромные карманы – крысиные, так их называют, куда он складывал убитых ондатр.

Когда дедушка сердился, его длинные седые волосы развевались языками белого пламени. Смуглая его кожа напоминала, что в жилах представителей семейства Лэндри течет немало индейской крови. Когда он был трезв и пребывал в хорошем настроении, в его изумрудно-зеленых глазах посверкивали веселые искорки. Высокий и тощий, он тем не менее был так силен, что мог справиться с аллигатором. В наших краях о дедушке Джеке ходили легенды. Не многие, подобно ему, отваживались на одинокую жизнь на болотах. Но бабушка Кэтрин относилась к семейству Лэндри презрительно и часто доводила меня до слез, проклиная тот день, когда вышла замуж за дедушку.

– Пусть это станет для тебя хорошим уроком, Руби, – говорила она. – Запомни: сердце способно обмануть разум и оставить его в дураках. Сердцу, как говорится, не прикажешь. Но прежде чем ты свяжешь свою жизнь с мужчиной, попытайся понять, куда он тебя поведет. Иногда лучший способ увидеть будущее – оглянуться в прошлое, – наставляла бабушка. – Жаль, что я была так глупа и не желала слышать, что говорили люди о Лэндри. О том, что у них дурная кровь… Это стало ясно уже тогда, когда они только здесь появились. Представь, были времена, когда повсюду висели таблички: «Лэндри вход воспрещен». Но мне было наплевать на любые предостережения, и это не довело меня до добра. Теперь-то я знаю: слушаться надо не собственного глупого сердца, а древней мудрости.

– Но ты же любила дедушку, правда? – настаивала я. – Наверняка видела в нем что-то хорошее.

– Я видела только то, что хотела видеть.

Я никак не могла понять, по какой причине бабушка говорит о своем муже с таким упорным пренебрежением и почему столь непреклонна в своим отношении к нему. Как-то раз, набравшись смелости, я попыталась приподнять завесу над прошлым.

– Бабушка, почему дедушка живет не с нами? Неужели только из-за пьянства? Мне кажется, живи мы все вместе, он бросил бы пить.

Во взгляде бабушки мелькнула жалость.

– Нет, дело не в том, что он пьет, – произнесла она. Помолчала и добавила: – Есть другая причина, поважнее.

– Он проигрывает деньги в карты, да?

– Беда не только в этом, – проронила бабушка, всем своим видом показывая, что не желает обсуждать эту тему.

Но я не унималась:

– Тогда в чем дело, бабушка? Что такого ужасного дедушка натворил?

Лицо ее стало непроницаемым, но скоро смягчилось.

– Это касается только нас двоих, – изрекла она. – Тебе знать ни к чему. К тому же ты еще слишком мала, чтобы во всем разобраться. Дедушке нельзя жить с нами… Живи он здесь, все было бы иначе.

С этими словами она повернулась и ушла, оставив меня озадаченной и разочарованной, как всегда.

Бабушка Кэтрин обладала мудростью и силой, в этом я не сомневалась. Почему же она не сделает так, чтобы семья наша вновь соединилась? Почему не может простить дедушку Джека? И разве не в ее власти изменить собственного мужа, сделать его таким, чтобы он смог жить с нами? Почему у нас все не так, как у людей?

Дедушка Джек мог говорить все, что угодно, мог клятвенно заверять, будто вполне доволен своей участью. Но я знала: на болоте ему одиноко и тоскливо. Гости редко забредали в его хижину, стоявшую на столбах-подпорках в шесть футов высотой. Освещали хижину бутановые фонари, пить дедушке приходилось дождевую воду, которую он собирал в бочку. Печку он топил пла́вником и прочим хламом. По вечерам дед сидел на галерее и наигрывал на аккордеоне печальные мелодии, то и дело прикладываясь к бутылке с дешевым забористым виски.

Он был несчастен, да и бабушка Кэтрин тоже. Она изгоняла злых духов, проникших в дома других людей, но против духа, устроившегося в ее собственном доме, была бессильна. В точности по поговорке «сапожник без сапог». Почему ей, помогавшей всем вокруг, не удается помочь самой себе? Об этом я не раз с горечью размышляла.

Неужели на подобную участь обречены все целители? Неужели это цена, которую они платят за свое могущество и тайные знания?

А что, если мне предстоит столь же печальная судьба и я тоже буду помогать другим, а себе помочь не смогу?

Наша бухта являлась особым миром, полным загадок. Каждый раз, отправляясь на болота, я встречала какую-нибудь диковину. Делала новое открытие. Но тайны и загадки, таившиеся в людских сердцах, по-прежнему оставались для меня непостижимыми.

В тот вечер, когда мы возвращались от Родригесов, бабушка сказала:

– Кто-то сидит на галерее. Наверняка это мальчишка Тейтов, – добавила она с явным неодобрением.

Подойдя к дому, мы действительно увидели Пола Тейта: он сидел на ступеньках, играя на губной гармонике. Мопед его стоял у ближайшего дерева. Едва увидев нас, он бросил свою гармонику и вскочил.

Семнадцатилетней Пол был сыном Октавиуса Тейта, местного богача. Тейты владели консервным заводом, жили в огромном доме, имели шикарные автомобили и яхту. Помимо Пола, в семье было две дочери – Джин, ходившая со мной в один класс, и Тоби, на два года моложе. Мы с Полом были знакомы всю жизнь, но лишь недавно полюбили проводить время вместе. Я знала, что его родителям наша дружба не по душе. Между дедушкой Джеком и отцом Пола не раз выходили стычки, так что последний имел основания недолюбливать членов семейства Лэндри.

– Руби, как жизнь? – спросил Пол, сбегая вниз. – Где это вы пропадали так поздно?

На нем была голубая спортивная рубашка, брюки цвета хаки и высокие шнурованные ботинки. Он показался мне более рослым и широкоплечим, чем обычно.

– Мы с бабушкой ходили к Родригесам. Миссис Родригес родила мертвого ребенка.

– Ужас, – вздохнул Пол.

Из всех знакомых мальчишек Пол был самым искренним, застенчивым, и в то же время самым взрослым. И уж конечно, самым красивым. Глаза у не го были поразительного небесно-голубого цвета. Людей с таким цветом волос, как у него, каджуны называют помесью блондина и брюнета; иными словами, он был шатен.

– Добрый вечер, миссис Лэндри, – приветствовал Пол бабушку Кэтрин.

Она бросила на него весьма подозрительный взгляд. С тех пор как Пол впервые проводил меня домой из школы, бабушка всегда поглядывала на него именно так. Чем чаще он бывал у нас, тем откровеннее становилось ее недоверие. Меня это очень смущало, а Пола, похоже, забавляло, хотя бабушки он явно побаивался. Как и все здешние жители, он верил, что она обладает даром предвидения и прочими магическими способностями.

– Добрый вечер, – кивнула она. – Скоро наверняка разразится ливень. Уж не знаю, как ты доберешься до дому на этой дурацкой штуковине.

– Как-нибудь доберусь, мэм, – пожал плечами Пол.

Бабушка Кэтрин повернулась ко мне.

– Мы должны доделать начатое одеяло, – напомнила она.

– Да, бабушка. Я сейчас приду.

Бабушка вновь смерила Пола недоверчивым взглядом и скрылась в доме.

– Твоя бабушка так расстроилась из-за смерти младенца Родригесов? – спросил Пол.

– Зря они не позвали ее, чтобы помочь в родах.

Я рассказала ему о событиях нынешнего вечера.

Он выслушал меня с интересом, но, когда я смолкла, покачал головой.

– Мой отец не верит в злых и добрых духов. Он говорит, все эти выдумки и суеверия приносят каджунам много вреда. Из-за них нас считают темными и дикими. Но я с ним не согласен, – поспешно добавил Пол.

– Бабушка Кэтрин не темная и не дикая! – возмутилась я. – А тот, кто не пытается защитить себя от злых духов и сглаза, действительно дикарь!

Пол согласно кивнул.

– А ты… видела что-нибудь?

– Да… Почувствовала, как он пролетел около моего лица. – Я коснулась щеки. – Он даже меня слегка задел. А потом я видела, как он скрылся. По крайней мере, мне так показалось…

– И ты не испугалась? – Пол удивленно присвистнул. – Ну ты даешь!

– Я же была с бабушкой Кэтрин.

– Жаль, сегодня я не приехал пораньше и не пошел с вами… чтобы защитить тебя в случае чего, – заявил Пол.

Слышать это было так приятно, что я покраснела.

– Защита мне не требовалась. Но я рада, что все кончилось и мы уже вернулись, – призналась я.

Пол рассмеялся.

В тусклом свете из окон дома выражение его лица казалось нежным, а глаза лучились теплом. До сих пор мы позволяли себе лишь держаться за руки да обменялись несколькими робкими поцелуями. Всего два раза мы целовались по-настоящему, в губы, и теперь, когда он стоял так близко, сердце мое трепыхалось как бабочка. Ветер играл его шелковистыми волосами, падающими на лоб. Тишину нарушали только шелест волн да хлопанье крыльев невидимой в ночном небе птицы.

– Я так расстроился, когда увидел, что тебя нет дома, – сказал Пол. – Уже собирался уезжать и тут вдруг заметил свет вашего фонаря.

– Хорошо, что дождался. – (Пол расплылся в до вольной улыбке.) – Но пригласить тебя в дом не могу. Ты сам слышал, бабушка хочет, чтобы мы закончили одеяло. Завтра суббота, приедут туристы. Бабушка говорит, в эти выходные торговля пойдет хорошо, а она никогда не ошибается. В прошлом году в это время мы продали кучу одеял. Память у нее на такие вещи отличная, – добавила я.

– Завтра я буду на отцовском заводе, – сообщил Пол. – Но может, вечером заскочу за тобой? Смотаемся в город, посидим где-нибудь, выпьем чего-нибудь прохладительного.

– Было бы неплохо, – кивнула я.

Пол приблизился вплотную, нежно глядя мне в лицо. Несколько мгновений мы буквально пожирали друг друга глазами. Наконец он набрался смелости и сказал то, ради чего пришел.

– Здорово было бы нам в следующую субботу потанцевать файс-додо! – выпалил он.

Это было приглашение на свидание – первое в моей жизни. От радости я едва не запрыгала на месте. Девочки моего возраста обычно ходили в танцевальный зал с родителями и танцевали с теми молодыми людьми, которые их приглашали… И совсем другое дело отправиться туда с Полом и весь вечер танцевать только с ним… При мысли об этом у меня голова пошла кругом.

– Хорошо, – торопливо кивнула я. – Но надо спросить разрешения у бабушки Кэтрин.

– Конечно. – Потом Пол махнул рукой в сторону своего мопеда. – Наверное, мне пора. Надо добраться домой, пока ливень не начался.

Не сводя с меня глаз, он попятился, споткнулся о корень и упал.

– Ушибся? – воскликнула я, подбегая к нему.

Он смущенно рассмеялся:

– Все в порядке, только брюки промокли.

Я протянула руку, чтобы помочь ему подняться, он взялся за нее и вскочил на ноги. Теперь мы почти касались друг друга. Медленно, миллиметр за миллиметром, губы наши начали сближаться и наконец встретились. Поцелуй длился недолго, но он был более смелым и уверенным, чем прежние. Я приподнялась на цыпочки, и грудь моя коснулась его груди. Это неожиданное прикосновение, совместно с электрическим разрядом поцелуя, породило теплую волну, накрывшую меня с головой.

– Руби, – прошептал Пол дрожащим от возбуждения голосом, – ты самая красивая девчонка в бухте.

– Нет, Пол. Сам знаешь, это не так. Есть много девочек гораздо красивее меня. Они лучше одеты, у них есть украшения и…

– Да пусть хоть с головы до ног обвесятся бриллиантами и выпишут платья из Парижа! Все равно никто в подметки тебе не годится!

Я знала, на подобные признания Пол отважился лишь благодаря сумраку, мешающему мне разглядеть его лицо. В том, что щеки у него пламенеют, я не сомневалась.

– Руби! – донесся из окна голос бабушки. – Долго еще тебя ждать? Или я должна всю ночь не спать, чтобы закончить работу?

– Иду, бабушка! Пока, Пол, – выпалила я, слегка коснулась губами его губ и убежала, оставив его в темноте.

Провожаемая ревом мопеда, я поднялась наверх, к бабушке Кэтрин.

Она, казалось, даже не заметила моего появления и продолжала работать, не отрывая взгляда от ткацкого станка. Наконец бабушка повернулась ко мне и поджала губы, как делала всегда, когда бывала мною недовольна.

– Что-то в последнее время мальчишка Тейтов сюда зачастил, – произнесла она.

– Да, бабушка.

– А что думают об этом его родители? – спросила она, как всегда, без обиняков.

– Не знаю, бабушка, – потупившись, пробормотала я.

– Полагаю, Руби, ты прекрасно это знаешь.

– Мне нравится Пол, и я нравлюсь ему, – заявила я. – А что там думают его родители, меня не волнует.

– За этот год он сильно вырос и стал настоящим мужчиной, – заметила бабушка. – Да и ты уже не маленькая. Я видела, как вы друг на друга пялитесь. И знаю, к чему это может привести.

– Ни к чему плохому это не приведет, – возразила я. – Пол – самый лучший парень в нашей школе.

Бабушка кивнула, по-прежнему буравя меня пронзительным взором.

– Не знаю, чем я провинилась, бабушка, – пробормотала я. – Ничего плохого я не сделала. Ни чем тебя не опозорила.

– Пока не сделала, – проронила бабушка. – Но в твоих жилах течет кровь Лэндри, а это дурная кровь. С твоей матерью дурная кровь сыграла злую шутку. Не хочу, чтобы ты пошла по ее стопам.

У меня задрожал подбородок.

– Я не хочу тебя обидеть, девочка моя, – вздохнула бабушка и накрыла мою руку своей. – Единственное мое желание – оградить тебя от бед и разочарований.

– Так что, по-твоему, я не могу любить, быть счастливой? – всхлипнула я. – Надо мной что, проклятие? Только потому, что в моих жилах кровь дедушки Джека? А твоя кровь что, не в счет? Разве от тебя я не унаследовала мудрость, которая убережет меня от бед?

Бабушка покачала головой и печально улыбнулась:

– Боюсь, мне самой моя хваленая мудрость не слишком помогла. По крайней мере, не уберегла от брака с твоим дедушкой. – Бабушка помолчала и добавила со вздохом: – Но может, ты и права. Надеюсь, ты окажешься умнее и осмотрительнее меня. И уж конечно, ты куда способнее и смышленее, чем я в твои годы. Взять хотя бы твои рисунки, картины…

– О нет, бабушка, куда мне до тебя…

– Не спорь, Руби. Ты способная девочка, это видно всякому. Придет день, и твой талант оценят по достоинству. Он еще принесет тебе кучу денег. И я не хочу, чтобы ты лишила себя возможности выбраться отсюда и до конца дней кисла в этих чертовых болотах.

– Разве здесь так уж плохо, бабушка?

– Тебе здесь оставаться не стоит, детка.

– Но почему?

– Потому, – отрезала она и вновь принялась ткать, предоставив мне барахтаться в море неразрешенных загадок.

– Бабушка, в следующую субботу Пол пригласил меня потанцевать файс-додо. Мне бы очень хотелось пойти.

– А родители ему разрешили?

– Не знаю. Разрешили, наверное. Бабушка, может, в воскресенье пригласим его к нам пообедать? Пожалуйста!

– Я готова накормить обедом любого. А что касается похода на танцы, то мне эта идея не по душе. Я хорошо знаю семейство Тейт и не хочу, чтобы тебе причинили боль.

– Никто не собирается причинять мне боль, бабушка! – воскликнула я, ерзая на стуле. – Так Полу можно прийти к нам?

– Я же сказала, что не собираюсь выгонять его.

– Спасибо, бабушка! – Я бросилась ей на шею. – Я так рада!

– Если мы будем работать только языками, то просидим над этим одеялом всю ночь, – проворчала она, но поцеловала меня в щеку. – Ох, милая ты моя девочка, скоро ты станешь совсем взрослой. Я и глазом моргнуть не успею.

Мы еще раз обнялись и принялись за работу. Несмотря на зловещие предостережения бабушки, сердце мое переполняла радость, а оттого и руки двигались проворнее.