У Пилы ветер задувал с ураганной силой, разрывая в клочья завесу леденящего тумана и сметая с перевала снег. Держа Эбигейл за руку, чтобы ее не снесло с горы, Скотт поднял какой-то желтый прибор с цифровым дисплеем.

Укрытие они нашли с подветренной стороны, за базальтовыми столбами. Сойер пристегнул к поясным ремням пару карабинов и связал их короткой веревкой, а потом, наклонившись к уху Эбигейл, крикнул:

– Моя «шерпа» показала, что при последнем порыве скорость ветра была около пятидесяти одной мили в час! Держись ближе!

Туман на спуске оказался даже кстати: по крайней мере, Фостер не видела ту бездну, что поджидала малейшего неверного шага с ее стороны. Два дня назад именно на этом участке горы она остановилась, парализованная головокружением и страхом.

Несмотря на сумасшедший ветер, скалистая тропа у вершины лежала под трехфутовым слоем снега.

Скотт шел впереди, и Эбигейл старалась не отставать, чтобы в случае необходимости дотянуться до его рюкзака рукой.

Спускались оба медленно и тяжело.

Прежде чем сделать очередной шаг, Сойер втыкал в снег старую лыжную палку, проверяя глубину снега и ширину выступа, чтобы не наткнуться на карниз. Девушка шла за ним след в след, стараясь не обращать внимание на тот факт, что ее лицо, не защищенное капюшоном куртки, уже не горит от холода, а понемногу немеет.

По мере спуска ураган слабел.

А после шестого поворота Скотт остановился и отстегнул карабины.

В верхней части амфитеатра ветер стих до легкого ледяного бриза. Из облачного тумана путники спустились на равнину с валунами. Снег здесь скрыл все, кроме самых больших камней, и местность напоминала поле из сахарных кубиков.

Примерно через час им удалось достичь границы просеки, и, хотя идти по-прежнему приходилось по пояс в снегу, самая трудная и опасная часть маршрута осталась позади.

Ближе к вечеру путешественники остановились передохнуть на высоте в одиннадцать тысяч футов, в чисто еловой роще. Прошедший холодный фронт разогнал облака и выскреб небо до глянцевой голубизны. Раскопав снег, они устроились под старой елью, съели по питательному батончику и выпили на двоих бутылку воды.

– Пей сколько хочешь, – сказал Скотт. – У меня с собой фильтр, так что с водой проблем не будет.

– Я вот пью и чувствую себя виноватой, – ответила Эбигейл, – ведь у моего отца такой возможности нет.

Ее спутник разломил батончик и выковырнул из него орех.

– Обезвоживание – вещь опасная… – вздохнул он. – Так Лоренс – твой отец?

– Да, но мы не в близких отношениях. Он бросил нас, когда я была еще маленькая.

Девушка взяла бутылку и стала откручивать пробку, чтобы сделать еще глоток, но тут бутылка в ее руках дернулась, а дерево рядом с ней вздрогнуло и уронило кусок коры, ударивший ее по лицу. Из бутылки же пролилось сразу две струйки: одна на снег, другая – на колено Эбигейл.

– Что еще за… – пробормотала она испуганно.

Ответом ей был прилетевший с задержкой откуда-то с амфитеатра звук выстрела.

Скотт толкнул ее в снег.

– Близко? – шепотом спросила журналистка.

– Звук опоздал секунды на три. Если он стреляет крупнокалиберными патронами, то может находиться… в тысяче четырехстах – тысяче пятистах ярдах от нас, – подсчитал Сойер. – То есть примерно в миле. Не исключено, что он бьет с выступа под перевалом.

Вторая пуля прошила рюкзак проводника. И снова, как и в первом случае, звук пришел с небольшой задержкой.

– Представить не могу, как он видит нас через лес, – сказал Скотт. – Ты бежишь первой. Я – сразу за тобой. Беги не по прямой, а зигзагом, между деревьями. Сделай так, чтобы ему было трудно в тебя попасть. Вперед!

Эбигейл выбралась из снега, поднялась и побежала вниз, петляя между елями. Шагов, наверное, через десять ее нагнал звук третьего выстрела. Она оглянулась, но Скотта не увидела. В голове пронеслись тревожные мысли: «Вот пуля ударит, упадешь и выстрела уже не услышишь!»

Выскочив из леса, Фостер оказалась на небольшой полянке, той самой, где они устраивали привал три ночи назад, и, пробежав через нее, нырнула за дерево. Потом, отдышавшись, она выглянула и увидела бегущего через поляну Сойера.

Став за деревом, он сбросил на снег рюкзак.

– Что собираешься делать? – спросила девушка.

– Хочу посмотреть, где этот отморозок. – Мужчина расстегнул рюкзак, сунул в него руку и, пошарив, достал небольшой черный кожаный футляр. В нем оказался компактный бинокль «Никон» с восьмикратным увеличением.

Проводник лег плашмя на снег, приподнялся на локтях, поднес бинокль к глазам и, настроив резкость, навел окуляры на амфитеатр.

С минуту Скотт обозревал склон, а потом негромко сказал:

– Ну вот, попался… Чтоб его! Я думал, мы показали лучшее время, а получается, что нет. Хочешь посмотреть?

Эбигейл легла на снег рядом с ним и взяла бинокль. Сойер показал ей, как подстроить фокус.

– Сначала найди перевал, – велел он, и девушка прошлась взглядом по могучим стенам и ущельям амфитеатра, острым скалистым выступам Пилы, поднимающимся на две тысячи футов над ними, и сияющему под солнцем снегу.

– Есть, вижу.

– Нашу тропинку видишь?

– Да.

– Иди по ней вниз.

Фостер подстроила резкость и медленно двинулась по выступам, повторяя их крутой спуск по дальней стене амфитеатра.

– Вижу, – сказала она наконец.

– Это тот самый парень, который запер вас в шахте?

– Да, Куинн.

Крохотная фигурка среди огромных, изломанных утесов, человек в серебристо-черной куртке только что миновал пятый поворот. За спиной у него висели рюкзак и винтовка с оптическим прицелом.

– Господи… – выдохнула Эбигейл и опустила бинокль. – Куинн уже почти прошел выступы. Таким ходом он скоро нас догонит и найдет по следам.

Скотт побледнел, но от страха или от потери крови, девушка сказать не могла.

– Нам нужно успеть спуститься ниже снеговой линии, – сказал он.