Звона китайских колокольчиков на двери никто не услышал – Мейн-стрит была пуста. Вломившись в лавку, Лана воткнула охотничий нож Джосс в первый попавшийся под руку мешок.

Мешок лопнул.

На дощатый пол посыпалась мука.

Зачерпнув полную пригоршню, женщина отправила ее в рот, и даже неприятное чувство, что она ворует у Джессапа, хозяина лавки, ничуть не испортило вкус муки.

Пережевывая третью горсть, она заметила на прилавке банку с лосиным мясом, метнулась к ней и, порубив его на кусочки, успела уничтожить пять полосок, прежде чем ее желудок довольно заурчал.

Что удивило и насторожило Хартман, так это пролегшая через город дорожка свежих следов копыт, слишком упорядоченных, чтобы их могло оставить стадо оленей. Она немного постояла, прислушиваясь, ловя какие-нибудь другие звуки, кроме шороха падающих на одежду снежинок, уставшая и замерзшая после занявшего весь день спуска по занесенному снегом склону.

Затем Лана скользнула взглядом по восточной стене, отыскивая шахту, в которой все жители города укрылись в рождественскую ночь, но вместо шахты увидела за снежной пеленой неясные фигуры.

Индейцы.

Однако присмотревшись, пианистка поняла, что видит не дикарей, а трех мулов, уносящих своих всадников в глубь горы.

Проваливаясь в снегу по пояс и отдуваясь, Лана побрела по Мейн-стрит на север, в сторону церкви.

К тому времени, когда она добралась до места, мулы уже исчезли в туннеле, и на каньон надвинулись тени. Приближалась ночь, и женщина знала, что не переживет ее без стен, крыши над головой и огня.

Отдышавшись, она прошла последние ярды по проторенной мулами тропе и наконец остановилась перед входом в шахту.

Из теплого коридора пахнуло запахом изнуренных подъемом животных.

Капала вода.

Звякала сбруя.

Металл царапал о камень.

Напряженно вглядываясь в темноту, Лана уловила какое-то движение и уже начала отступать, когда первый мул прошел мимо и побрел вниз по склону, в сторону Абандона.

Весь обоз выбрался из шахты примерно за минуту, и вслед за последним мулом из глубины горы прилетел короткий мужской окрик.

Хартман осторожно сделала три шага вперед.

Мелькнул свет фонаря. Глухо хлопнула дверь.

Кто-то стучал по ней.

Кто-то плакал и умолял.

А потом все внезапно стихло.

Капала вода.

Лязгал металл.

Снаружи звякнули колокольчики.

– Ты – настоящий? – прозвучал мужской голос. В нем слышались слезы, и он как будто был знаком пианистке – такой чистый, с едва заметной растяжкой…

И снова раздались шаги по туннелю, но теперь это было уже не клацанье копыт, а мягкое поскрипывание теплых бот на мокром камне. Лана снова начала пятиться, поглядывая через плечо на воющую за спиной вьюгу и сгущающиеся синие сумерки.

– Нет, не бойся, – донеслись до нее новые слова.

Шаги приближались.

Женщина узнала голос.

Из темноты выступил проповедник, Стивен Коул. Шатаясь, как пьяный, серый от усталости, с налитыми кровью глазами и немытыми волосами, он больше походил на изрыгнутое горой существо, чем на духовный компас Абандона.

– Мисс Хартман, что вы здесь делаете? – Проповедник остановился в нескольких футах от пианистки. Теперь они стояли близко от входа, и лица обоих кусали залетающие в коридор колючие снежинки. – Вы ведь были в шахте вместе с остальными в рождественскую ночь?

Лана кивнула.

– Пару часов назад через город прошла шайка индейцев, – сказал Коул. – Едва скальп с меня не сняли. Сейчас все еще в шахте. Я привез пищу и воду, свечи… И золото Пакера тоже здесь. Поэтому обоз и понадобился.

Все вдруг встало на свои места. С самой рождественской ночи Стивен скрывался в Абандоне, прятался от дикарей и ждал удобного момента, чтобы доставить сюда провизию. Девушка облегченно выдохнула. Может быть, и Джосс удалось вернуться в главную пещеру?

– Идемте со мной. Здесь небезопасно, тем более сейчас, когда ночь надвигается, – сказал проповедник.

Лана еще раз посмотрела вниз, на Абандон, но не увидела ничего, кроме снега, темноты и…

Одно-единственное пятнышко светилось на дальней стороне каньона – домик с растопленным камином.

Когда Хартман снова повернулась к проповеднику, он уже держал зажженную лампу и, пристально глядя ей в глаза, протягивал руку.

– Не бойтесь. Вам нужно пойти со мной прямо сейчас.

Лана не взяла его руку, но последовала за ним по подземному коридору. Свет лампы скользил по влажным каменным стенам штольни. А потом случилось нечто странное. Во рту у пианистки вдруг пересохло, и ее сердце поскакало вприпрыжку – в конце туннеля показалась железная дверь, и она вдруг поняла, в чем дело. В глазах и голосе проповедника. Вам нужно пойти со мной прямо сейчас. Интонация хищника, настойчивость, граничащая с сумасшествием, – она видела это в другой паре глаз, слышала в другом голосе три года назад, в ту жуткую ночь в Санта-Фе, и теперь, хотя это и казалось бессмыслицей, поняла – нет, почуяла, – что идущий рядом человек намерен убить ее.

Они подошли к железной двери. Стивен Коул вынул из кармана ключ и вставил его в замочную скважину.

Он повернулся к Лане ровно в тот момент, когда она бросилась на него сзади, и свет лампы отразился от лезвия охотничьего ножа сверкнувшими в темноте осколками. Стивен ударил рукой по запястью женщины, и нож, наверное, упал бы на камни, если б она не сжимала рукоятку со всей силы и не имела на своей стороне преимущества инерции.

Лезвие вошло мужчине в бедро.

Он вскрикнул и потянулся к карману сюртука.

А Хартман уже бежала, и ее скрывала тьма. За долю секунды до того, как грохнул револьверный выстрел, она споткнулась о камень и упала. В ушах у нее зазвенело. Пианистка поднялась и метнулась к далекому серому овалу выхода. Вспышка осветила коридор, и эхо загромыхало между стенами.

Промчавшись по туннелю за десять секунд, женщина вырвалась из ночи в вечер.

Теперь протоптанная обозом тропа вела ее вниз, в сторону Абандона. Ветер сорвал с головы беглянки капюшон, и снег цеплялся за ее волосы, скользил по ее шее. Дом с освещенным окном на западном склоне наверняка был домом самого проповедника. Неужели он соврал насчет индейцев? Неужели придумал это все, чтобы погубить весь город?!

На Мейн-стрит Лана остановилась, согнувшись и хватая ртом воздух, а потом оглянулась – Стивен Коул был уже на середине склона.

Женщина посмотрела на юг, в сторону пустых, темных домов.

Можно попытаться спрятаться там, но он будет охотиться за ней всю ночь.

В другой стороне, на северной окраине, глаза Хартман уловили какое-то движение. Там, у конюшни, собрались отпущенные проповедником мулы.

В сенном сарае неторопливо жевал сено конь-альбинос, оставленный кем-то под седлом, но укрытый заботливо дождевиком.

Лана взялась за уздечку, и жеребец мотнул головой и норовисто заржал, но пианистка не отпустила и погладила его по шее.

Ее ботинок проскользнул в стремя. Беглянка перекинула ногу через спину коня и опустилась на седло. Взяв поводья, она легонько тронула его бока, и альбинос резво выбежал из конюшни и остановился под нависшей крышей.

Снегопад прекратился, и между тучами появился светлый краешек луны.

Наступала ночь, и голос в голове женщины шепнул, что она умрет в пути. Если сделает это.

«Я умру здесь, если останусь», – возразила она сама себе.

В последний момент перед тем, как луна зашла, в ее свете мелькнул силуэт человека, бредущего, прихрамывая, со стороны города к конюшне.

Лана пнула альбиноса в бок и поскакала в темноту.