Глава четырнадцатая
Лимон сидел и строгал палочку. С одной стороны, предложение Рашку было заманчивым, с другой — он уже как-то привык к лесному лагерю и только начал его обустраивать… Там комфортнее, здесь — незаметнее. Там больше народу, там нормальные взрослые, там есть пулемёт и собаки — здесь свобода и… и что-то ещё. Почему-то приходилось себя убеждать, что нужно уходить в санаторий. Что так будет лучше для всех…
Подошла собака. Её звали Илин. Или Илир? Лимон слышал про них раньше, но вот так, вплотную, общался впервые. Сначала ему было не по себе от её взгляда. Из-под тёмных бровей пристально смотрели серо-жёлтые глаза с овальными фиолетовыми зрачками. Рашку говорил, что эти собаки полностью понимают простую человеческую речь и могли бы сами говорить, если бы правильно было устроено горло. Когда-то док Моорс даже операции им делал, пытаясь сформировать говорильный аппарат — или как он там называется? Но когда пандейцы произвели налёт на лабораторию, говорящие собаки дружно сбежали…
— А ты как считаешь? — спросил Лимон. — Оставаться нам здесь или идти с вами?
Собака помотала толстой башкой: не знаю, мол. Если бы у неё был ответ, она заколотила бы лапой по земле, требуя, чтобы ей нарисовали знаки, из которых она выберет нужный.
— Вот и я тоже не могу решить… А если мы останемся, ты не хочешь остаться с нами?
Собака наклонила голову. Это означало проявление интереса.
— Будем охотиться. А если тут туго станет, поднимемся в горы, к козьим пастбищам. Там пастушьи хижины заброшенные есть, я знаю. Лето свободно проведём, а там, думаю, что-то прояснится. Не верю я, что война случилась. Уже бы пандейцы здесь были на каждом шагу, что я, пандейцев не знаю? Трое на лежачего — и ничего не боятся. Ну так как, если мы останемся — будешь с нами жить? Я знаю, у тебя там друзья, родственники — ну так это не навсегда, только на лето. Считай, вакации…
— Ты мою собаку не соблазняй, — сказал Рашку; как всегда, он приблизился беззвучно. — Она молодая, жизни не знает. Плохому научишь… Я прикинул — человек тридцать нас там может жить: озёра есть, охота есть, огородик у Поля тоже немаленький, и расширить его легко. Хотя результат, конечно, не сразу будет…
— Э-э… господин Рашку, — сказал Лимон. — А в… э-э… обычное время вы здесь на что жили?
— Ну… капало понемногу. Тане в наследство пол-лесопилки достались, так что денежки хоть небольшие, но капали постоянно. Деревенские к Полю приезжали, чтоб он им их болезни определил, они ему как-то больше доверяли, чем нашим докторам — за шамана, что ли, считали. Да и… в общем, я ему по линии ДОЗа небольшой пенсиончик выхлопотал как пострадавшему от бесчеловечных опытов доктора Моорса. Что, кстати, чистая правда… Добавим огород, охоту… В общем, не роскошествовали, но и не бедствовали. Закупались в основном у фермеров…
— Понятно, — сказал Лимон.
— Запасов сейчас, конечно, маловато — как-то неожиданно и в неудачное время всё произошло. Но, думаю, с деревенскими так или иначе придётся договариваться, и чем раньше, тем лучше. А подступиться с недобрыми целями к нам будет трудно, построено-то всё давно, тогда фактор горцев сильно учитывали. Крепость — не крепость, но этакий укреплённый лагерь, да.
— Я понимаю, — повторил Лимон. — Просто… Нет, не могу объяснить. Почему-то кажется, что если отсюда уйдём — то и отовсюду покатимся. Как-то так.
— Думаю, ты не прав, — сказал Рашку, — но не буду настаивать. В конце концов, дорогу знаете. Чуть что…
— Конечно, — сказал Лимон. — Рации бы ещё достать…
— Без ретранслятора они берут только по прямой, так что даже если бы они и были…
— Там если дальше по склону подняться метров на сто, санаторий будет виден, — сказал Лимон. — В хорошую погоду, конечно. Но раций нет…
— Раций нет, — согласился Рашку и задумался. — Могу оставить свой фонарь. Ночью можно будет сигналить. Заряжается он долго, но светит хорошо. Телеграфную азбуку кто-нибудь из вас знает?
— Все знают.
— Ну и отлично. Будем переписываться. Или всё-таки с нами?
— Пока поживём тут.
— Ну, смотрите. Что-то тревожно мне…
— И мне тоже.
— Но остаёшься при своём?
— Почему-то да.
— Интуиция… она тоже нужна. Главное, не спутать её с… чем-нибудь ещё. С тайными желаниями…
— Какие у меня тайные желания? — сказал Лимон и вдруг почувствовал, что лицо его кривится. — Если бы были… я бы…
— Извини, — сказал Рашку. — Не подумал.
— Мы ведь все так решили, — сказал Лимон. — Не я один… Едет.
Действительно — донеслось ворчание мотора. Потом из-за деревьев выполз грузовичок, Порох махнул рукой и стал разворачиваться.
— Не забудьте там машину заправить, — сказал Лимон. — А то вдруг мы действительно соберёмся — а бензина в обрез.
— Не забуду, — сказал Рашку. — Ещё с собой канистрочку выдам. С бензином у нас пока что хорошо. С удачей хреново.
Вышел Поль. Он уже неплохо двигался, но ещё не мог говорить, а только писал — и, кажется, не очень хорошо видел. Во всяком случае, пару раз в сумерках Лимон замечал, что Поль идёт неуверенно, вытянув перед собой руки. Илли, как медобязанная, осматривала его и говорила, что глаза очень сухие и мутноватые — но, в общем, в сравнении с тем, что раньше — небо и земля. Вообще, конечно, то, что произошло с Полем, выглядело чудом. Да и сам он был чудом — хотя и привычным. Однако вот поди ж ты…
Лимон и остальные подошли прощаться. Поль поочерёдно обнимал всех, гудел что-то ободряющее. В руках у него уже была какая-то сила. Рашку стоял рядом, подстраховывал, что ли. Позади к Рашку прислонилась собака — подпёрла его под колени, внимательно и безотрывно смотрела куда-то в лес. «Кто там?» — спросил Рашку; собака покачала головой. Уже несколько ночей к лагерю подходил кто-то тихий, почти незаметный — не человек. Его пытались выследить, пугнуть — безрезультатно. Он просто растворялся в темноте.
Наконец Поль забрался в кузов, Рашку сел рядом с Порохом, собака, непостижимым образом сложившись, уместилась у него в ногах; Порох ещё раз помахал рукой (лицо у него было одновременно сосредоточенное и растерянное) и, усердно газуя, пролавировал между деревьями на дорогу; там он приостановился, сдал назад, развернулся — и тут же исчез из виду.
— Ну вот… — сказал Шило, подходя к брату. — Так он ничего и не рассказал.
— Что он мог рассказать? — пожал плечами Лимон. — Как пришёл в пустой город и чуть не умер? Так мы это и так знаем…
— Может, он видел кого…
— Кого он мог видеть…
— Как ты думаешь, наши?..
— Не знаю. Не думай об этом, понял?
— Да я стараюсь. Но отец же мог уехать на заставу?
— Мог.
— А почему они не спустились вниз, в город? Они же должны были понять, что что-то случилось.
— Должны были. Не знаю. Может, и спустились. А может, там пандейцы… ну, что-нибудь…
Произнося это, Лимон почувствовал вдруг, как ослабли у него ноги, и переступил, чтобы не задрожали и не подогнулись колени. Что-то холодное пронзило его от горла и до живота. Он вдруг словно чужими глазами увидел остановившийся вокруг него мир… стволы деревьев выступали из бесцветной травы, как потрескавшиеся кости давно вымерших великанов, и кусты висели в воздухе подобно причудливым клубам дыма; дом за спиной стал ажурным, прозрачным, почти вымышленным; ребята, стоящие рядом или чуть в отдалении, вдруг превратились в кукол из гимназического театра «Бисбауш»: белые гладкие продолговатые головы, разрезанные щелью рта, узкие плечи, мягкие руки и ноги с как бы надутыми кистями и ступнями… каждой такой куклой управляли двое актёров: один двигал руками и ногами, а второй — головой, глазами и челюстью. Вот и сейчас: как будто сдвоенные призрачные тела стояли за плечами Илли, Гаса, Зее и Шила; да и за собой он чувствовал какое-то холодноватое присутствие… Все замерли на полянке перед домом, неподвижные, расположенные в определённом, но никому не известном порядке. Лимон смотрел на это откуда-то сверху и сбоку…
— Эй! — услышал он сквозь звон. Это была Илли. Она спешила к нему — но медленно, словно сквозь воду. — Что с тобой?
Голос растягивался, искажался, плыл.
Лимон успел присесть, упереться кулаками в землю. Потом — мягко упал на бок. Он ещё мог видеть то, что происходило прямо перед ним, но почти ничего не понимал и уж подавно не мог ничего сделать сам.
Сначала всё оставалось как было. Потом от деревьев отделились две фигуры, похожие на человеческие, но с головами кузнечиков. Они шли медленно, на полусогнутых ногах, и водили вправо и влево какими-то странными трубами с решётчатыми щитками на концах. Что же это такое, какой-то задней частью мозга подумал Лимон, но ответа не получил. Люди-кузнечики прошли мимо Лимона, один со стороны ног, далеко, второй — перешагнув через его голову, и снова стало не на что смотреть. Прошло сколько-то времени. Потом ударил короткий звук взрыва, а вслед за ним — несколько заполошно-длинных автоматных очередей…
Только вечером Лимон (да и остальные) пришли в себя настолько, что сумели понять — ну, или хотя бы описать словами — то, что произошло. Потому что и после описания всё равно оставалось много тёмных мест.
Собственно, полной картиной владел только Шило. Он был единственный, кто сохранил способность соображать и как-то действовать — и этой своей способностью распорядился на все сто. Он тоже почувствовал что-то странное, какое-то изменение мира вокруг себя, — но и только. Поэтому, когда старшие вдруг непонятно с чего застыли, начали озираться, а Лимон ещё и повалился на землю, Шило тупо побежал прятаться. Он вбежал в дом и тут же стал искать щёлку, чтобы видеть то, что происходит снаружи. Он увидел, как сначала будто бы побежала куда-то, а потом упала Илли, как Зее взялась за голова руками и застыла, а Гас медленно, вперевалочку, пошёл кругами, кругами, кругами… Шило чувствовал, что и у него самого всё плывёт перед глазами, он протёр их, заодно натёр уши — почему-то жутко хотелось натереть себе уши — а когда отнял руки от лица, увидел тех двоих. Они стояли совсем недалеко, метрах в пяти, боком к Шилу и вроде бы не видя его. На головах у них было нечто вроде противогазов, только без фильтрующих коробок и с очень большими тёмными выпуклыми стёклами, а одежду было вообще не описать — такое бесформенное, туманное и струйчатое. У одного через плечо был переброшен маленький автомат неизвестной Шилу системы, и у обоих в руках были необычные ружья, которые, может быть, и не ружья вовсе: ну да, был приклад и была рукоятка, за которую держать, но всё остальное представляло собой голимый бред: продолговатая блестящая коробка, из которой торчат вверх короткие изогнутые рожки — рядов восемь или десять, а между рожками лежит толстая — кулак войдёт — труба с какой-то фигурной решёткой на дульном срезе; и видно, что эта штука бьётся в руках, и звук тоже какой-то слышен, только описать его невозможно…
Когда и как Шило добрался до автомата, он не помнил. Просто он вдруг оказался за домом, и в руках у него был «гепард» с подствольником, и он целился в спины медленно бредущих через поляну врагов — и понимал, что стрелять нельзя, потому что там же ведь и свои… Тогда он направил ствол в лес, в ту сторону, откуда они вышли — и нажал спуск подствольника. Грохнуло отменно! Потом он выпустил весь магазин поверх голов, а если бы не Гас, который как раз высунулся на линию огня — то попытался бы и зацепить бегущих. Но не получилось. Однако главное — противник смылся, и с нашей стороны потерь тоже не было… В общем, Шило был молодец, всех спас и всё такое — но оставалась непонятка: а кто же были эти враги, что у них было за оружие и чего нам ещё ожидать нового и неизвестного?
На всякий случай Лимон побродил там, где взорвалась выпущенная Шилом граната. Там были следы, там были обрубленные сучья и ветки — Лимон предположил, что это на скорую руку ладили носилки, — но не было ни пятен крови, ни использованных перевязочных материалов, ничего. Непонятный получался противник, который бесследно исчез от одной пущенной наугад гранаты и одного высаженного в Мировой Свет магазина…
— Надо уходить, — сказал Лимон, когда все всё друг другу рассказали и вдруг поняли, что ни малейшей безопасности здесь нет и уже не будет. — Жаль, не уехали сегодня… хотя бы частично.
— Многое пришлось бы бросить, — сказал хозяйственный Гас.
— Ну, не так уж многое, — сказал Лимон, озираясь. — Взяли бы только еду и оружие…
— Я бы ушла уже сегодня, — сказала Илли.
— Пешком мы много не унесём, — сказал Гас.
— И не надо, — сказала Илли. — Зато… В общем, возьмём только оружие. И… ну, немного еды. И всё.
— Я бы тоже ушла, — зябко сказала Зее. — Мне тут совсем перестало нравиться.
— Скоро ночь, — напомнил Лимон.
— Да, — сказала Илли. — И всё равно — давайте пойдём, а?
Лимон думал. Мысли ворочались плохо.
— Давайте вот что, — сказал он. — Давайте сегодня просто отойдём, станем лагерем. Ну, хотя бы возле ручья. Будем дежурить. А завтра, я думаю, Порох вернётся — тогда погрузимся и поедем в санаторий. Годится?
— А тут на ночь всё побросаем, что ли? — спросил Гас.
— Ну… чем-то придётся рискнуть. Или жратвой… или нами самими. Решайте.
— Командир прав, — авторитетно заявил Шило.
— Возражений не имею, — сказал Гас.
— Ну… видимо, всё так, — неуверенно сказала Илли. — Всё равно мне что-то не нравится. Наверное…
— Что?
— Не знаю. Что-то свербит.
— Почеши, — сказал Шило — и успел отскочить.
— Шило, — сказал Лимон. — О серьёзном речь.
— Я и так всё время молчу, — сказал Шило.
— Иди собирайся, — сказал Лимон. — Через полчаса выступаем.
Они выступили через час — тащить всё оружие на себе оказалось невозможно, но Шило придумал блестящий выход… Всяко получалось, что сегодня его день.
К ручью пришли уже с наступлением темноты.
— Костёр не разводим, — сказал Лимон негромко. — И фонарями тоже по сторонам не особенно. Дежурим по полтора часа — Зее, Шило, Гас, я, Илли. Утром… Ладно, утром и решим. Теперь быстро спать. Плёнку на землю, укрыться тоже плёнкой…
Он коротко пробежал лучом фонарика по выбранному месту — всё правильно, ровная площадка неподалёку от кострища, — распределил, кто где будет лежать, проследил, как укладываются бойцы, прошёлся вместе с Зее по тропке часового (нет ли каких препятствий? Не хрустнет ли ветка под ногами?)…
— Хватит уже, — сердито сказала Зее. — Не маленькие, справимся. Вон тебе как сегодня досталось. Дольше всех включался.
Это было так. Остальные перенесли удары непонятного оружия куда легче, а Шило так и вообще мало что почувствовал.
— Хорошо, — пробормотал Лимон, забрался под край плёнки, прижался спиной к чьим-то острым коленкам — и пропал для всего на свете.
Ему приснились отец и мать: сначала они пытались подстричь Шило наголо солдатской парикмахерской машинкой, Шило шипел, вертелся и вырывался, — а потом вдруг стали ругаться меж собой, всё страшнее и страшнее, и когда Лимон полез их разнимать и мирить, мать махнула рукой и ударила его в лоб этой самой машинкой. Полыхнуло голубоватое пламя…
