Глава одиннадцатая
Пришлось заночевать. Пороха развезло просто в кисель, он ничего не мог и мало что понимал. Лимон и Илли кое-как, отбирая друг у друга руль, сумели стронуть грузовичок с места и даже не разбили его по пути к гимназии. А также умудрились не разбить, закатывая в гараж — благо, тот был пуст, а Лимон знал, как открывается тяжёлая дверь.
Интересно, что и учебного бронетранспортёра не оказалось на месте… но Лимон отметил это вскользь и постарался поскорее забыть: мозг уже не выдерживал. Хотелось упасть и зарыться.
Держа что-то бормочущего Пороха с двух сторон, поднялись на третий этаж и свернули налево, в мужские дортуары. Там жили те, кого родители не могли забирать домой, и сироты. Сироты вообще существовали на полном пансионе. Но и тут имел место непонятный разнобой: Костыля, который подолгу жил один, в дортуары не селили, а Маркиз койку имел, хотя и жил по преимуществу у тётки, сестры его покойной матери.
Дортуары от остальной гимназии отделяла фанерная стенка и дверь из рифлёного стекла — то есть преграда, в сущности, символическая. Но и её не пришлось преодолевать: замок не был заперт.
В комнатку Маркиза и зашли — она была первая по коридору, самая маленькая, на одну койку, и здесь, бывало, велись долгие и умные беседы — разумеется, до ужина, после которого посторонние подлежали изгнанию. Потом Лимон быстро пробежал по остальным комнаткам — даже не в надежде найти живого или из опасения соседства с мертвецами, а просто так, чтобы не оставлять в тылу. Всё было открыто, убрано и голо — как и полагалось в самом начале вакаций. В торце коридора находилась служебная комната, единственная запертая из всех — и Лимон, уже без всяких колебаний, откинул штык-нож, подцепил им хлипкую задвижку и сорвал её вместе с замочком. Там были одеяла, простыни, полотенца — он взял целый ворох и вернулся.
Порох ничком лежал на голом матраце, обеими руками закрыв голову. Лимон первым делом подошёл к окну и опустил светозащитную штору, потом накинул на Пороха два одеяла, повесил на спинку кровати полотенце и поманил Илли за собой. Они вышли и притворили дверь, оставив небольшую щель.
— Наверное, надо бы караулы расписать, — сказал он. — Но я не могу. Я сейчас сдохну. Ты, по-моему, тоже. И обязательно что-то съесть…
Илли замотала головой.
— Тогда спать. Выбирай комнату, проверь окно, чем-нибудь подопри дверь. Спинка стула как раз вровень с ручкой… Туалет вон там, вода ещё течёт. Иди первой.
Сам он запер на защёлку входную дверь (ту самую, символическую), положил под неё одно свёрнутое одеяло, снял жилет, сложил пополам и пополам, лёг, примеряясь… и вдруг всё погасло. Не сразу, но очень быстро. Как будто кто-то пробежал пальцами по тумблерам…
Ночью ничего не случилось.
Наутро Порох был вроде бы обычным, только молчал и смотрел всё время вниз. Илли тоже была задумчива. Лимону же почему-то хотелось говорить, рассказать свои сны, их было много — и все безумные. Но он чувствовал, что рассказы его будут никому не интересны, да и ему самому они были бы не интересны при других обстоятельствах; просто пробивало на словесный понос. После того, как он едва не утонул, его с полгода тянуло на такого рода болтовню — надо было поделиться со всеми своими тонкими переживаниями. Но словами они не передавались, вернее, передавались неправильно и скучно…
День обещал быть прохладным и, может быть, даже дождливым.
Из города выехали без происшествий. Только один раз Лимон заметил в переулке большой серый автобус — кажется, из тех, которые возили солекопов на шахты. Что он делал на этом берегу?.. Но хуже того: ему показалось, что за стёклами, почему-то запотевшими, виднеются неподвижные силуэты.
Лимон успел промолчать. Надо было ехать в лагерь. В конце концов, разведчиков там ждали…
Когда проехали поворот к башне, Порох снизил скорость и стал неотрывно смотреть на левую обочину.
— Не отвлекайся, — сказал Лимон.
Порох сделал головой движение, будто отмахивается от назойливой мухи.
— Я смотрю внимательно, — сказал Лимон. — И Илли будет смотреть. Илли, ты направо, я налево. А ты прямо.
Порох ничего не сказал. Проехали километров пять.
— Вот он, — сказала Илли.
— Не может быть, — сказал Лимон.
Порох тормознул резко, и Лимон, не удержавшись, больно ударился грудью о дугу безопасности. Что-то глухо грохнуло под плёнкой.
Этого действительно не могло быть. Голый красный человек, который вчера умер буквально на руках Лимона вот тут, на левой обочине дороги, сегодня лежал на пригорке метрах в пятидесяти справа от дороги — лежал ничком, в позе человека, внезапно уставшего ползти.
— Я его сегодня всю ночь… — пробормотал Порох. — Я посмотрю, командир. Не слезай.
— Илли… — начал Лимон, но Порох прервал:
— Нет. Я один.
Он выбрался из кабины и как-то неуверенно, пошатываясь, двинулся через пустошь. Когда он отошёл метров на двадцать, на Лимона обрушилось вчерашнее: вот так же идущий Костыль…
— Подожди, — крикнул — хотел крикнуть, а на самом деле просипел, горло сдавило, Лимон. — Постой!
Он спрыгнул с борта — вдруг отдалось в разбитой ступне, а он про неё уже и забыл, — и бегом похромал к Пороху.
— Ты зачем?.. — обернулся тот.
— Так надо, — сказал Лимон уверенно. — Пошли. Всё равно ведь его в машину тащить…
Это был несомненно тот самый человек — только живой. И кожа его, вчера казавшаяся тоненькой прозрачной кожицей, вроде бы побледнела за ночь и стала толще. И ещё он дышал. Он ни на что не реагировал, но он дышал, хотя и очень часто, как дышат больные или запалённые бегом.
— Под руки? — спросил Лимон.
— Ну да, наверное… — неуверенно сказал Порох.
Они подхватили красного человека под локти и под мышки и поволокли к машине. Под конец Лимону казалось, что он пытается помочь им, перебирая ногами.
Они рухнули все трое в мелкий кювет.
— Тяжёлый, — выдохнул Порох.
— Так точно, тяжёлый кабан, вашсокородь, — подхватил анекдот Лимон. Пот заливал глаза. — Я вот думаю, в кабину посадим? Не заволочь нам его в кузов…
Порох молчал. Кажется, его передёрнуло.
Лимон вспомнил.
— Ты говоришь, он ночью за тобой гонялся?
— Не совсем… Я вспомнил, кто это.
— То есть?
— Это Поль.
— Какой Поль?
— Никогда не слышал?
— Не припоминаю.
— Ну да, вы же приехатые… И про дока Моорса никогда не слышал?
— Наверное, нет.
— Необразован ты, командир, как горный кабан. Ладно, подробно я тебе всё это потом в лагере расскажу… Поль, вот этот вот… его вообще дядька Чак нашёл и спас — когда уже? Лет пятнадцать назад… В общем, когда гимназию заканчивал. Только он во Второй учился, в Серой. А док Моорс… он был джакнутый на всю голову — извини, Илли, — но совершенно гениальный. Его потом куда-то в Столицу забрали, и больше о нём не слыхал никто…
— Ты начал про Поля.
— Ну да. Поль — он такой человек… странный. Сгорел однажды — ну, до костей. А потом, поверишь, только шрамы, и то если присматриваться. Док его в «Горном озере» держал, в подвалах. Исследовал. И, в общем… не знаю, как сказать. Из крови его лекарство делал — чтобы и от всех болезней, и вот так же заживало, как на кошке…
— Сделал?
— Что-то сделал. Только так и не выяснили, действует оно или нет. Там… ну, в общем, спалили его лабораторию к демонам, а самого дока только гвардейцы и спасли, так вот получилось. Нет, это надо подробно рассказывать, давай — попозже. Кстати, ещё Маркиз должен эту историю хорошо знать…
— …и он сможет рассказать, да, — подхватил Лимон. — Ладно, посадим мужика в машину, укроем… Поль! — крикнул он буквально в ухо обгоревшему. — Поль, вы слышите меня?
И красный человек медленно и осторожно, словно каждое движение вызывало у него нестерпимую боль (почему «словно»? — наверняка вызывало), кивнул.
Теперь поехали совсем медленно, чтобы трясло поменьше, но буквально через десять минут остановились: по дороге навстречу шли группы и группки людей, Лимон тут же навёл бинокль: это были свои, из лагеря. Вот вожатый Дачу Трам в окружении девчонок. А вот Шило и Маркиз. Ведут, подхватив с двух сторон… кого же это? Ничего себе: Сапога…
