Глава 8
Муха по имени Ольга Чезганова
Она была красива. Как же, черт возьми, можно быть такой красивой! Маша смотрела на эту птицу-лебедь, плывущую по их офису, как по лазурному венецианскому Гранд-каналу, и все головы поворачивались, и все разговоры останавливались. Она вызывала у мужчин паралич воли, а у женщин ядотечение и острые приступы ненависти к самим себе. У Маши Кошкиной, во всяком случае, от ядотечения даже губа треснула.
«Я уродливая старая коряга», – думалось Маше каждый раз, когда принцесса-лебедь проплывала мимо нее. Хотя принцесса была старше Маши. Но какая разница, сколько тебе лет, когда на тебе тако-о-о-е платье! «Я – угловатая неуклюжая колода, способная только бегать по полю в кедах», – думалось Маше. Эта и еще миллион вещей преследовали ее теперь, главной из них была: «Гончаров больше никогда не посмотрит в мою сторону». Конечно, не посмотрит. Какой дурак бы на его месте оторвал взгляд от принцессы хоть на секунду?
Хотя Гончаров вел себя в присутствии лебеди куда свободнее. Впрочем, это было объяснимо. Он сам в каком-то смысле был принцем, пусть и без того слащавого налета романтики, которым обычно покрывают карамельные фигурки принцев. Нет, Гончаров был принцем, в королевстве которого все под контролем. Он властвовал умело и рука его была тверда. Он не был эталонно красив, но привлекал чем-то первобытным, этим неуловимым ощущением того, что уж он-то мамонта завалит обязательно. За его спиной хотелось укрываться, для него хотелось разводить огонь в очаге. Но ему этого не требовалось, ибо, как и у любого нормального принца, для этих целей у Гончарова имелись профессионалы, нанятые им в качестве Золушек. Принцессу же звали Ольгой Дмитриевной Чезгановой, как ее представил Гончаров, и приехала она не иначе как с инспекцией по своему будущему королевству.
И – в этом Маша была глубоко убеждена – чтобы показать Маше Кошкиной ее место. Ее жалкое место в жизни. Брысь под лавку, Кошкина.
– Ольга Дмитриевна будет заменять меня на поле, – заявил Гончаров со всей возможной непринужденностью, собрав в холле нового здания въездной группы всех, кто в тот момент находился в «Раздолье». – У нее все те же самые полномочия, что и у меня, так что, если нужно принять какое-то решение, можете обращаться к ней. Ее кабинет будет прямо рядом с моим. Вопросы есть?
– А нас? Нас переведут в главное здание? – глупые менеджеры по продажам закудахтали, как выводок кур, мечтающих о новом комфортабельном курятнике. Маша стояла, спрятавшись за спинами рабочих, не желая и не имея сил смотреть Гончарову в глаза. Изнывая от презрения к себе и осознания собственной ничтожности. «Ее кабинет будет прямо рядом с моим». А волосы у принцессы тоже черные, но, в отличие от Машиных, они ухоженные, блестят неестественно, будто их натирали воском тысячи невидимых фей. Ольга Дмитриевна улыбалась доброжелательно, но не заискивающе, с достоинством. Маша подумала: «Господи, как она держится на таких огромных шпилендрах? Это же невозможно! Это – как постоянно ходить на мысочках по канату!»
– Ольга Дмитриевна уже управляла аналогичными проектами. По большому счету, нам очень повезло, что она согласилась возглавить наше «Раздолье», – заявил Гончаров, и все без исключения мужчины закивали головами, как стадо пингвинов.
– Повезло, как же, – прошипела Юля Маше на ухо, закипая от ревности. – Принесло на нашу голову. А ты чего стоишь? Ты же вроде его невеста?
– Мы расстались, – пробормотала Маша, радуясь тому, что сейчас, посреди толпы и шума, Юля не сможет завалить ее вопросами.
– То-то я смотрю, ты позеленела, – кивнула Юля, испепеляя взглядом незнакомку, а та между делом принялась знакомиться с людьми. Маша никак не могла справиться с ощущением, что она каким-то неведомым образом, через шкаф, не иначе, попала в свою версию Нарнии или, скорее, внутрь сериала «Аббатство Даунтон». И именно сейчас в аббатство прибыла молодая Герцогиня, она стоит у входа в огромный особняк, прямая, словно проглотила черенок от швабры, и милостиво кивает выстроенной перед ней прислуге.
Семеныч, их прораб, церемонно представился – на правах старшего. Дворецкий. Батлер. Менеджеры сделали неуклюжие книксены. Рабочие просто стояли без движения на задних планах, дабы своей простотой не смутить молодую аристократку. Маша и не заметила, как Ольга Дмитриевна оказалась рядом с нею, Юлей и Робертом Левинским. Спасибо Роберту за его аристократичный вид, Герцогиня тут же распознала в нем своего.
– Вы, должно быть, тот архитектор, который все тут спроектировал. Я ознакомилась с генеральным планом, у меня есть ряд вопросов, – заявила Ольга Дмитриевна тоном, не допускающим и тени сомнений, что ее претензии будут удовлетворены, а вопросы отвечены. В этом она напомнила Маше самого Гончарова. Все сильные мира сего свято уверены в непоколебимости своих позиций.
– Я буду рад ответить вам на них, – промурлыкал Роберт, глядя на Ольгу Дмитриевну преданным взглядом и улыбаясь своей самой обворожительной улыбкой. Кажется, в этот момент он забыл о самом существовании Юли и, уж тем более, какой-то там Маши Кошкиной. Наивный! Неужели и во второй раз он решит перебежать дорогу Гончарову? Впрочем, Николай на Ольгу Дмитриевну и Роберта не смотрел, углубившись в разговор о каких-то тракторах. Повезло Роберту. Маша подумала, что, раз уж официальная часть представления закончена, то и ей не помешает по-тихому ретироваться. В конце концов, она-то не генеральный архитектор. Она – простой дизайнер, занимается визуализацией, красивые картинки в компьютере рисует. Зачем ей представляться…
– А вот это – Мария Андреевна Кошкина, – услышала она голос Гончарова, когда ей почти уже удалось скрыться в дверях. – Она пробила парк для нашего поселка.
– Да-да, конечно! – и Ольга Дмитриевна, вот проклятие, хищно улыбнулась и повернулась к Кошкиной. Маша, растерявшись, переводила взгляд с Николая на его новую пассию. Даже просто стоя рядом с нею, проигрывала. Нельзя показываться мужчине, которого ты любишь, рядом с женщинами, чьи глаза такого безобразного глубокого океанского синего оттенка. И госпожа Чезганова действительно загорелая. А какой маникюр, тонкие ободки белоснежного лака, пальцы длинные, теплые. Пожимает Машину ледяную руку. – Приятно познакомиться. Хотелось бы посмотреть на последние материалы по парку. Вы поразительно многого добились.
– Я… вовсе нет… – Маша всем телом чувствовала взгляд Гончарова. Как она могла уйти от него? Какой он красивый в простых темных джинсах и тонком свитере, рукава которого подняты чуть выше, к локтям. Темная полоска волос перерезается широким кожаным ремешком его часов – дорогих, швейцарских, с миллионом каких-то функций.
– Почему же нет? Отличное конкурентное преимущество для поселка, нужно обязательно использовать его в рекламе. – Герцогиня покачала головой и отвернулась, не дав Маше возможности объяснить, что и с парком Маша тоже их подвела и что с ним вовсе не так все просто. Что парка, возможно, вообще не будет. Но Ольга Дмитриевна уже отошла от Маши, оставляя только тонкий след изысканных духов, аромата которых Маша в жизни не нюхала. Красивая женщина, в красивом платье. Красивый изгиб шеи. Красивые жесты, умение себя держать. Конечно, между ними – между Машей и Гончаровым – не было и единого шанса стать настоящей парой. Они из разных миров. Он должен быть с такой, как эта Чезганова Ольга Дмитриевна.
Провались она пропадом, длинная Гусеница.
Маша выскользнула из холла, пробежала до двери в техническое помещение. Санузел располагался с другой стороны и, чтобы в него попасть, пришлось бы пройти мимо Гончарова, а на сегодня Маша уже достигла предела, который могла бы вынести ее душа. Ждать его все эти дни, глупо надеяться на призрачный шанс, на то, что они смогут объясниться, что, возможно, все еще не кончено. И все это в то самое время, как Гончаров кувыркался на курорте с Ольгой Дмитриевной? Да уж, время лечит, но Гончаров отлично знал, куда именно приложить пластырь.
Он забыл ее так легко! Да было ли что-то? Не померещилась ли Маше вся эта история с замужеством, с помолвкой?
Маша закрыла за собой дверь, осмотрелась, куда бы присесть, но садиться было некуда – она стояла посреди ведер, швабр, стопок салфеток и туалетной бумаги. Тогда Маша просто подошла к стене, прислонилась лбом к холодному кафелю. Она бы уехала домой прямо сейчас, не дожидаясь продолжения. Даже если бы это стоило ей работы. Она все равно не была уверена, что будет в состоянии выжить тут теперь, после всего, что произошло.
Но уехать домой было не на чем, ее водитель должен был приехать не раньше чем через два часа.
Именно поэтому вечером, когда Маша все-таки добралась до своей комнаты, она принялась перекапывать интернет на предмет того, что пообещала маме никогда не делать. Она решилась на то, чтобы записаться в автошколу.
– Ты с ума сошла? Меня в гроб решила вогнать? – кричала на нее Татьяна Ивановна, когда выяснила, куда это дочь ходит по вечерам.
– Все водят машины, мама! – возмущению Машиному не было предела.
– Все водят и все врезаются! – нападала мама. – Я запрещаю!
– Ты не можешь мне запретить, – мотала упрямой головой Маша.
– Я знала. Я чувствовала, что чем-то подобным все это и кончится. Сначала это «я хочу рисовать». Потом ты отказываешься от медицины и занимаешься невесть чем. А теперь что, будешь подвергать свою и чужие жизни ежедневному риску? Женщина не должна водить! – мама кричала, папа тихо отсиживался в уголке, открещиваясь от проблемы имитацией высокого давления. Ему и самому в свое время и под теми же самыми предлогами запретили водить. Похоронил мечту. Сашка сидел на полу в коридоре и мотал на ус. Он-то уж точно, как только дорастет до нужного возраста, сразу же получит права – и автомобильные, и мотоциклетные. Так что сейчас для него было что-то вроде тест-драйва. Что ждет его, когда придет время?!
– Что за шовинизм?
– Нет ничего плохого в шовинизме, когда речь идет о жизни моей дочери. И потом, у тебя же есть шофер – от этой твоей так называемой работы. Чем он плох?
– А что, если я завтра решу поменять мою так называемую работу? – кричала Маша. – А ты, мама, не смотрела статистику? Между прочим, женщины водят безопаснее, чем мужчины, реже рискуют и не лихачат. И это, между прочим, общеизвестный факт. Ты же любишь статистику.
– Ты в гроб меня вгонишь! – мама с шумом опустила руки. – Андрей, ну что же ты молчишь? Скажи ей, что мы ей ни копейки не дадим. Чтобы даже и не думала!
– Даже и не думай, дочка, – попугаем повторял Андрей Владимирович, но в его устах это звучало как-то незло и даже обнадеживающе.
– Мне не нужны ваши деньги, – шепнула Маша, пригибаясь от ужаса.
– Что? – и мама замолчала, потрясенная. – Вот, значит, как ты заговорила. Думаешь, все дело в деньгах?
– Мама, я просто хожу в автошколу. Я просто… просто должна что-то сделать. Что-то поменять. – Маша бормотала себе под нос, не надеясь на понимание. Когда речь шла о семейной безопасности, мама становилась просто фурией, и переубедить ее Маша даже не планировала. Она ее просто информировала. Это было сложно объяснить, но для Маши это решение – заняться получением прав – стало чем-то вроде веревки, за которую она уцепилась, когда ее почти уже засосало в водоворот. Деньги у нее были. Живя с родителями, все это время получая более чем хорошую зарплату, Маша скопила достаточно, чтобы не только закончить автошколу, но и купить какую-нибудь небольшую подержанную машинку. Что-то маленькое, красненькое, в чем она была бы совсем одна. Никаких разговоров, никаких косых взглядов. Музыка по своему выбору. До этого пока еще было далеко – как до звезды. Пока что на Машу кричала мама, кричал и инструктор из автошколы. Но он, как выяснилось, кричал на всех. Наверное, это очень страшно, каждый день выезжать на дорогу с такими, как Маша, зная, что от катастрофы тебя отделяют только две дополнительные педали…
Садясь за руль учебного авто, Маша испытывала одновременно и восторг щенка, которого впервые вывели погулять в парк, и ужас загнанной в угол мыши. Добавлял жару в полыхающее пламя их преподаватель теории. Теории у него имелись, это точно. В первый же день, когда усталая и измотанная пробками Маша вошла в учебный зал, то ее и других учеников встретил сияющий от непонятного счастья, источником которого, возможно, являлся алкоголь, преподаватель.
– Добро пожаловать в нашу школу! – продекламировал он и широко развел руки в стороны, отчего тут же стал похож на Щучку. Или, вернее, на коварно улыбающегося маньяка. – Приветствую вас, будущие убийцы на дорогах.
– Что? – пронеслось над залом возмущенное.
– А что? – тут же ответил преподаватель с ехидцей. – Согласно простой статистике, среди сидящих тут уже есть те, кто сядет за руль пьяными, те, кто не справится с управлением, кто не уступит дорогу пешеходу. Итак, первое, что вам нужно усвоить прежде, чем вы удобно расположитесь на водительском сиденье: все ошибки на дорогах превращаются в годы, проведенные в тюрьме. Кто-нибудь когда-нибудь был в тюрьме? Не стесняемся, поднимаем руку…
После такого начала, продолжение просто не могло не стать «увлекательным» и «познавательным», но Маша продолжала вгрызаться в автомобильный мир с яростью человека, которому нечего терять, кроме своих цепей. Ольга Дмитриевна Чезганова оказалась не только красивой, но и ухоженной настолько, что ее можно было фотографировать на обложки журналов, даже не выставляя специальный свет. И уж точно безо всякой ретуши в фотошопе.
Ольга Дмитриевна Чезганова оказалась еще и довольно-таки приятным человеком. Это перенести было особенно тяжело.
К такому повороту событий Маша оказалась категорически не готова. Каждое утро Ольга Дмитриевна приезжала на гончаровском внедорожнике, с ним или без него, здоровалась с народом, расспрашивала Семеныча о здоровье его детей, о наличии которых Маша не знала. Ольга Дмитриевна интересовалась ситуацией вокруг постоянных задержек бетона, она помогла Юле решить вопрос с офисом и ускорила переезд. Она ввела в офисе постоянные закупки чая, кофе, горячих обедов для рабочих – всего того, о чем Гончаров даже и не задумывался.
Она приветливо улыбалась Маше Кошкиной, хотя было совершенно очевидно, что Маша Кошкина уклоняется от общения с Ольгой Дмитриевной и всячески избегает встреч. Чезганова была исключительно мила и доброжелательна. Дошло до того, что она похвалила Машину прическу. Прямо так и сказала:
– Какой у вас насыщенный цвет, какие прямые гладкие волосы. А мне приходится все время пользоваться выпрямителем! – и сокрушенно вздохнула. Это было до того странно, что впервые Маша заподозрила весьма странный, но напрашивающийся факт. А что, если Гончаров вообще не стал рассказывать этой чудесной черноволосой фее с синими глазами, что у него когда-то был роман с Машей?
«Именно так, именно так», – думала Маша, яростно выкручивая руль, в сотый раз пытаясь всунуть толстобокий учебный «Хёндай» в жесткие границы парковочного места, обозначенные беспристрастными гибкими стойками.
– Ну вот, Кошкина, опять ты, считай, в стену врезалась. Как так можно? – горевал инструктор, вынимая из-под машины сбитые стойки. Маша извинялась, а сама лихорадочно соображала. Значит, он даже не счел нужным упомянуть об их романе. Ничего себе! Вот он, мир богатых. Живой человек для них – червяк. Гончаров вел себя с Машей странно. Смотрел на нее чуть ли не с вызовом, но за прошедшие недели не сказал ей, наверное, и пары слов. Все шушукался со своей длинноногой Гусеницей. Нет, Маше становилось все тяжелее и тяжелее ненавидеть Ольгу. А ненавидеть ее хотелось.
– Как я могу увидеть, что там стена, если мне эти ваши палки даже не видно.
– А ты попробуй обернуться! – ворчал инструктор.
– Как же я обернусь? – поражалась Маша. – Я же должна смотреть на руль.
– Зачем, господи, зачем тебе смотреть на руль, Кошкина? Ты боишься, что его у тебя прямо на ходу украдут? Ты смотри туда, куда твоя машина едет. А в данный конкретный момент твоя машина едет прямо на стену.
– На палку.
– Которая символизирует стену. Или ты хочешь, чтобы я тебе дал поэкспериментировать с реальной стеной? А ты готова нам потом новый «Хёндай» купить?
– Ну, поставьте вы палки пошире, – взмолилась Маша, но инструктор был непробиваем. Он, кажется, в полной мере разделял убеждение Машиной мамы о том, как и кому следует водить. Впрочем, учил он честно, тюрьмой не пугал, хотя и любил разбавлять процесс обучения долгими разговорами с философским подтекстом.
– Почему вы, Мария Андреевна, волосы не закалываете? Они же вам в рот лезут, в глаза. Не понимаю я вашего брата, барышень, – сетовал он, – ходите на ходулях, волосы отращиваете так, что из них сети рыбацкие сплести можно, ногти красите. Вот зачем ногти красить? – и он автоматически подруливал за Машу, чтобы та не вываливалась из своей полосы на встречную. Это оказалось не так просто – ехать по прямой.
– Чем же вам ногти-то не угодили? – рассмеялась Маша, вспоминая длинные, возмутительно идеальные коготки Ольги Дмитриевны.
– Не знаю. Иногда у меня появляется ощущение, что вы были бы все совершенно счастливы, если выглядели совершенно одинаково, – пожал плечами инструктор. – Тогда бы не пришлось выяснять, чьи волосы длиннее, а чьи короче. Ходили бы вы все на одинаковых шпильках, все синеглазые, худые, как палки, и мы бы вас путали. Вот был бы рай, а?
– Я не хочу выглядеть как кто-то. Я – это я, – возразила Маша, невольно поймав себя на том, что выглядеть как Ольга Дмитриевна она очень даже согласилась бы. Но так, чтобы сама Ольга Дмитриевна при этом аннигилировалась, исчезла бы, просто бы не существовала никогда.
Эта мысль не давала Маше покоя и после очередного занятия. Ведь ясно же, что Гончаров перевернул листок с их историей. Или выбросил весь блокнот. Или даже оставил его валяться в прихожей, чтобы в случае чего поверх их истории записать чей-нибудь адрес и телефон. Зачем Маша сравнивает себя с его новой пассией, отчего все силы тратит на мечты о том, чтобы Ольга Дмитриевна исчезла?
Нужно пережить и двигаться дальше. Эта мысль, мелькнув в сознании, тут же оставила кровавый след, как будто Машино сердце порезалось об острый край листа. Она вздрогнула, огляделась по сторонам, словно на секунду полностью потеряла ориентацию во времени и пространстве.
Гончарова больше не будет. Неужели мир остается стоять на месте? Но ведь с тех пор, как Гончаров вернулся на просторы «Раздолья», прошло больше двух недель, и ровным счетом ничего не произошло. Кроме разве случайно замеченных Машей «тех самых» долгих, тяжелых взглядов Николая, когда он считал, что Маша не видит.
Или он просто в задумчивости смотрел на стену, под которой сидела/стояла/проходила Маша.
– Вполне возможно, я все сама себе придумала! – пожаловалась Маша парикмахерше Зарине, у которой всегда ровняла кончики волос. Она зашла в парикмахерскую утром в четверг, чтобы вечером пойти со Степочкой играть в «Мафию», а еще потому, что ей нужно было ехать договариваться о помещении для проведения публичных слушаний и у нее образовалась пара свободных часов.
– А какая разница? Мужика-то нет? Увели, верно? – бросила Зарина, продолжая жевать жвачку. В ее мире все было просто и понятно, и иногда Маше казалось, что так было бы действительно лучше – упростить все до одной-двух формул. Мужики – козлы, бабы – дуры. В гусином паштете из «Пятерочки» и в помине нет ничего от гуся. Прической можно решить если не все, то многое. Если бы Маша умела пришпиливать такие вот ярлыки к любым жизненным ситуациям, можно было бы не переживать. Впрочем, главное, Зарина была первоклассным парикмахером. Это было главным в их отношениях.
– Я не знаю, как сказать. Может, и увели. Только сначала я его вроде как бросила, – задумчиво пояснила Маша, отдавая голову под теплые струи.
– Короче, сейчас он спит с другой, да? – уточнила Зарина, которая сама была давно и счастливо замужем. Этот простой факт, а также абсолютная уверенность в том, что на все вопросы можно найти простой ответ и эффективное решение, делали ее вполне неплохим психологом для большинства замороченных клиенток.
– Спит? – с болью переспросила Маша. – Этого я не знаю. Работают вместе. Уезжают и приезжают вместе, почти всегда, надо сказать. Что это значит?
– Это значит, милая моя, что тебе надо делать ноги. На черта тебе сдался этот мужик? Только годы потратишь, а все равно никакого толку. Тебе нужно брать свою жизнь в свои руки.
– Нужно что-то менять, – кивнула в совершенном согласии Маша.
– Эй, осторожно! Воду на пол льешь же! Слушай, а давай тебя перестрижем? У меня одна клиентка, как мужика меняет, тут же стрижку другую делает. А?
– Надо подумать, – пробормотала Маша, прикусив губу. – Я не меняла мужика. Я…
– Чего тут думать? Ты говоришь, у Гусеницы его тоже длинные волосы? Может быть, он так решил заменить тебя.
– Глупость какая! – воскликнула Маша, но мысль эта неожиданно оказалась вполне приятной. Что, если он выбрал эту черноволосую Гусеницу, потому что она отдаленно – очень отдаленно, – но напоминала Гончарову о Маше?
– Ничего не глупость. А ты сделай короткую стрижку. Под эту… как ее… Кристин Стюарт.
– Это которая Белла? – ухмыльнулась Маша. – Так у нее же длинные волосы.
– Только не сейчас. Она постриглась. Да я сейчас найду! – заверила ее парикмахерша и принялась показывать ей картинки из интернета. Результатом этого просмотра стало то, чего Маша никак не могла ожидать. Ни от себя, ни от современной индустрии красоты.
