Глава 16
Ошибочка вышла

Девяносто девять и девять процентов, что в ее теле живет ребенок. Похоже на сюжет из фильма ужасов. По крайней мере, страшно так же, как и при просмотре «Чужого». Маша стоит на улице, смотрит, как машины месят колесами жидкую снежную кашу. Снег тут, в центре, темно-серого, ближе к хаки, цвета. Теперь все по-настоящему. Она должна была догадаться, когда ей становилось дурно при виде яичницы, могла предположить что-то подобное, когда прикосновения Николая к ее груди стали скорее болезненны, чем приятны – такими чувствительными стали ее соски. Все реально, и внутри у нее кто-то живет. Можно ли уже считать его кем-то? Ну, не чем-то же в любом случае. Он, скорее всего, размером с семечку, но это уже человек.

– Мария Андреевна, вас проводить? – голос заставил Машу обернуться. Ее водитель стоял на тротуаре и смотрел на Машу с беспокойством. Водитель был надежным, старым, проверенным, преданным клану Гончаровых. У него была жена и трое детей, а теперь еще и домик в «Раздолье» – в рассрочку без процентов, со скидкой и по цене строительства. Потому что свой.

– Что? Нет, не нужно, поезжайте домой. Я хочу подышать воздухом, – сказала Маша, причем чистую правду. Холодный воздух казался ей вкуснее теплого, того, что в квартире, словно тут, на ледяном ветру, кислороду было больше. Она дышит за двоих. Сколько кислороду нужно семечке?

– До завтра, – пробормотал водитель, все еще стоя на месте. Что-то в решительном взгляде Марии Андреевны мешало ему уехать, он словно предчувствовал что-то, но не мог понять, что именно. Мужчины не слишком сильны в предчувствиях. Женщины – иногда тоже. Маша не догадывалась о том, что происходит с ее телом. Ни на секунду, ни сном ни духом. Слепа, глуха, глупа. Что ты скажешь теперь, Машенька? Придется ведь сказать Гончарову.

Тут Маша улыбнулась, вспомнив прошлый раз, когда она была беременной – предположительно. Он бегал по дому и кричал, что беременность – это самое важное на свете. Он определенно, захочет ребенка. А теперь, стоя у калитки во двор в Большом Афанасьевском, Маша поняла, что тоже хочет ребенка. Боится, конечно. В ужасе, в панике, с испариной на лбу, боится до тошноты, но – хочет. Это – настоящее. Все, что было до этого, было только игрой солнечных лучей на светлых стенах, призрачными мечтами, принимающими форму облаков. И эта разница между подлинным и всякой ерундистикой стала совершенно очевидной для Маши, словно для нее вдруг открылся третий глаз, позволяющий смотреть не на, а сквозь вещи. Рентген для беременных.

– Добрый вечер, – поздоровалась Маша с охранниками, спящими за пластиковым окошком в своей аскетичной келье. Диван, телевизор, два стула, журнал, чтобы записывать посетителей, которым, впрочем, почти никогда не пользовались. Друзья и родственники проживавших тут, в этом элитном доме, в гробу видали охранников с их журналами, и не то что паспорта, фамилии отказывались называть, да еще возмущались. Кто его знает, кого принесет в такой дом. Спросишь вот так паспорт у какой-нибудь шишки, и выкинут с работы, да еще с волчьим билетом, что потом ни на одно приличное место не устроишься. Боялись.

– Добрый вечер, проходите, – кивнул охранник, строго, но отнюдь не враждебно, а просто показывая значимость свою. Это была, кажется, новая пассия владельца пентхауса на двух уровнях. Добро пожаловать! Паспорта и фамилии теперь спрашивали только у разносчиков пиццы и ремонтных рабочих. Девушка ни к той, ни к другой категории не относилась. И хотя охранник не понимал, что именно нашел владелец пентхауса в этой, в общем, довольно обычной девушке – разве что ее молодость, вопросов ей он не задавал.

Маша прошла к лифту через мраморный холл и нажала кнопку. Лифт открылся мгновенно, так тихо, что Маша даже не сразу заметила это – словно в прострации, она смотрела в какую-то условную точку на стене, думая о том, как именно скажет Николаю о своей беременности, какие слова для этого подберет, какую одежду наденет. Только когда двери с той же бесшумностью начали закрываться, Маша встрепенулась и зашла внутрь. Зеркало отразило бледную, перепуганную женщину в шапке не в цвет пальто. Маша не умела одеваться, и хуже всего дело обстояло именно с верхней одеждой зимой. Во-первых, не было у нее никогда выбора из десяти шапок и двадцати шарфов. Темная шапка, светлая шапка и вот эта – светло-голубая. Все, других шапок не было.

Николай много раз намекал, что надо бы Маше заняться своим гардеробом. Мол, его жена не может таскаться везде в джинсах и кедах, что пальтишко с капюшоном – вещь, конечно, хорошая, но… И за этими «но» вставала вся Машина дальнейшая жизнь. Она больше не Маша Кошкина, взбалмошная и своевольная дочь врачей, устраивающая беспорядок в комнате и отдающая свои грязные вещи маме, чтобы та постирала. Она – невеста Николая Гончарова, успешного бизнесмена из богатой семьи, и он, конечно, ожидает от нее соответствия. Сможет она? И в чем именно это соответствие должно выражаться? Ведь не только в одежде. Господи, она же будет матерью! Это значит, она должна будет воспитывать настоящего человека – сама воспитывать. А ведь ей совершенно ничего об этом неизвестно.

– Я не смогу! – выдохнула она, выходя из лифта, но что-то внутри тут же ответило ей: «Тебе придется измениться». Маша нашла себя стоящей перед дверью в квартиру, словно она забыла, что нужно делать дальше. Ей вдруг даже показалось на секунду, что она приехала сюда по ошибке, перепутала адреса, совсем заработалась, и вместо отчего дома приперлась сюда. Что теперь? Звонить? Нет же, глупая, его нет дома. У тебя ключи. Он дал тебе ключи, они лежат в твоем рюкзаке за спиной, в отделении, где валяется проездной, который ты теперь используешь так редко. А между прочим, наши люди в булочную на такси не ездят.

Ладно, успокоимся. Маша достала ключи – их было два, один от калитки на улице, другой от квартиры. Еще – домофон и какой-то специальный жетон, чтобы открывались ворота на паркинг, но это ей ни к чему, она машину не водит. «Пока не водит», – с удовольствием подумала Маша. Все в семье Гончаровых при автомобилях. Николай вообще постоянно ездит без водителя, хотя он у него есть. Никакая мама не запретит Маше водить, если ее муж будет «за». Ее муж… Что такое? Маша повернула ключ, повернула его в замке – аж два раза, но дверь и не подумала открываться.

– Что за ерунда? – сказала она вслух, озадаченно глядя на замок. Попробовав еще – с тем же результатом, Маша бросила рюкзак на пол и склонила голову в задумчивости. Дверь не открывалась. Определенно она что-то делает не так, и закрывает все вместо того, чтобы открывать. Но ведь так все ключи работают: в одну сторону крутишь – они открывают, в другую сторону крутишь – закрывают. Она покрутила в обе стороны, и результат был одинаков. Чертовщина. Маша достала из рюкзака телефон.

– Алло! – сказала она прежде, чем металлический голос ответил ей, что абонент недоступен в данный момент. Ну, естественно. Абонент недоступен. Чертов абонент, у него тут беременная невеста застряла перед чертовой дверью в его чертовом доме, потому что он сам, чертов абонент, просил ее быть вечером в его чертовой квартире, а теперь его нет, он недоступен.

– Не слишком ли много чертей? – спросила Маша саму себя. Ведь, в самом деле, Николай не виноват в том, что его глупая женщина не может справиться с замком. Видимо, нужно подумать и найти какой-то фокус. Он не может быть слишком сложным, не может быть заморочек, которые требовали бы секретного кода или отпечатка пальцев. Маша сама сто раз видела, как Николай открывает эту дверь. Он просто крутил ключ. Ничего он больше не делал – просто крутил ключ, и дверь открывалась. А теперь не открывается. Маша кинула ключи на пол и закрыла лицо руками. Слезы так и просились на глаза, злые слезы. Попадись ей сейчас Николай, она бы в него ключами швырнула и уехала бы. Что ей делать? Сидеть? Ждать у моря погоды? Она позвонила еще раз, но абонент остался таким же недоступным. Маше предложили оставить сообщение, но она побоялась – наговорит еще каких-нибудь глупостей. В таком-то состоянии она на многое способна. Маша взобралась на подоконник в холле и подтянула ноги. За окном уже стемнело, и улицу было видно лишь частично, там, где горели фонари. Вид из окна был сказочным. Мягкий снежок тихо падал на асфальт, вечерние прохожие поспешно топали по своим делам, с трудом расходясь на узеньких тротуарчиках, машины медленно уплывали вдаль, проезжая мимо строгого Булгакова на большой торцевой стене, беспокойного, словно желающего что-то сказать. Сверху, над ним, сидел черный кот.

У Маши заняло около сорока минут изучить улицу, дома и стены досконально, потом еще полчаса она играла с телефоном, смотрела смешные видео, читала новости и даже курсы валют – от окончательной скуки. Абонент не появился, наверное, он ужинал с банкиром в бункере. Вот ведь олигархи-аллигаторы недоступные. Машин телефон, непривычный к такой нагрузке, умер, когда Маша смотрела ролик, где мужчина арабской внешности бежал со всех ног по большой автомагистрали, догоняя сбежавшего от него верблюда. Верблюд шпарил, что есть мочи, и если уж на то пошло, Маша поставила бы на верблюда, но мужчина верил в себя, знал, чего хочет и не замечал препятствий. Если бы сейчас там был олимпийский комитет, мужик выиграл бы все золото мира во всех категориях, связанных с бегом.

– Ладно, это какой-то бред! – сказала Маша громко, поежившись от собственного голоса, отдававшегося эхом от стен. За полтора часа, что она просидела на подоконнике, на их этаж никто не пришел. Вот она, элита – всего пара квартир на пролет, но и в них, считай, никто не живет. Умирать будешь, никого не дозовешься. Охранников разве. Маша встала, пытаясь навскидку определить, сколько сейчас должно быть времени. Часов у нее не было – счастливая. Хотя, по правде, просто привыкла, что время живет в телефоне, на ярком табло в автомобиле, на каждом столбе в городе, в больших круглых часах в офисе. Не поздно ли еще ехать к родителям? Что поделать, не сидеть же ей тут до утра. Кто знает, когда вернется блудный жених, чья дверь отказалась впускать Машу в дом.

Она прошла мимо удивленного охранника, гордо подняв голову. Хотелось бы, конечно, спросить, можно ли воспользоваться их служебным туалетом, но Маша предпочла пройтись немного пешком и зайти в кафе неподалеку.

– До свидания, – охранник проводил ее суровым взглядом, как и положено человеку при исполнении. Маша вышла на улицу, снова вдохнула холодный воздух, но на этот раз он показался ей куда холоднее и менее вкусным. Она замерзла в этом чертовом холле…

– Маша? – голос, который окликнул ее, показался смутно знакомым, и Маша обернулась в изумлении.

– Роберт? Что ты тут делаешь? – Роберт Левинский собственной персоной выходил из дома в Большом Афанасьевском, как всегда, красивый, как всегда, одетый по погоде, уместно и стильно. Длинное, чуть выше колена, пальто из мягкой темно-серой шерсти, шарф чуть проглядывает ярким изумрудным пятном из-под воротника, в руках портфель, руки в черных перчатках из тонкой кожи. Ботинки сияют. Как ему это удается?

– Я… уже ухожу. – Он запнулся лишь на мгновенье, но Маша поняла, что он шел из квартиры Ольги. Да-да, она же тоже живет здесь, и ее дверь, уж конечно, не захлопнулась перед носом Роберта. Такие вещи случаются только с Машей.

– Я тоже, – пробормотала она, отведя взгляд. Она не очень-то хорошо умела врать и скрывать свои чувства, если не считать игр в «Мафию», конечно, и Роберт тут же понял, что Маша расстроена. Вот, еще один пробел, который предстоит устранить. Нужно научиться держать лицо, когда хочется уронить его в ладони и разреветься.

– Что случилось? – спросил Роберт, подходя ближе. – А где Николай? Я хотел сказать, Николай Николаевич.

– Он… его нет, он занят. На работе.

– Да? А ты куда едешь? Тебя проводить? – спросил Роберт, предлагая Маше руку. Ох уж эта пресловутая Робертова галантность, будь она неладна, всех она с ума сводит. Впрочем, ничего плохого в хороших манерах нет. Маша приняла руку. Она даже захотела, чтобы именно в этот момент ворота во дворе дома раскрылись бы, и перед ними возник бы гончаровский кроссовер, и он сам – сидящий за рулем, изумленный и взбешенный. Маша с Робертом? Как? Почему? О, это было бы достаточным возмездием за подлую дверь-неоткрывайку.

– Я пойду до метро, – сказала Маша неопределенно.

– А где же твой водитель? – удивился Роберт, и Маша растерялась, не зная, что сказать. – Скажи, в чем дело? Я могу помочь? Ты встречаешься тут с Николаем… с Гончаровым?

– Не-а, – замотала головой Маша. И тут то ли из-за того, как все нелепо выходило, то ли от излишней чувствительности, которую все приписывают беременным, но Маша заплакала. Такой поворот окончательно утвердил Роберта Левинского в предположении, что с Машей все вовсе не в порядке, но что с этим делать, он не совсем понимал. Выяснив подробности драмы с дверью, он выдвинул два предложения – пойти с Машей и попробовать открыть дверь вместе, а также пойти к Ольге и подождать Гончарова у нее. Оба предложения были отметены Машей как неприемлемые.

– Но почему? – переспросил Роберт, искренне недоумевая.

– Да потому что! – крикнула Маша, хотя вроде орать и не собиралась. Нервы. – Что, если он передумал и сменил замки?

– Глупость какая-то, я уверен, это не так.

– Не так? Ну так пусть он мне сам это объяснит. Завтра. Или послезавтра. Или через недельку, я посмотрю в своем календаре, когда у меня будет время. – Машу несло, как бумажный кораблик по наклонной улице в половодье, того и гляди смоет в ближайшую решетку для ливневой воды. Роберт покачал головой и предложил не кипятиться.

– Почему? Почему бы мне не кипятиться? – спросила Маша.

– Потому что ты – не чай, – резонно ответил Роберт. – Так, ты вся дрожишь.

– Ничего я не дрожу.

– Пойдем в кафе, выпьем чаю и ты НЕ будешь дрожать так, – примирительно рассмеялся Роберт. Когда они оба, вдвоем, вошли в кафе, это было, в общем-то, довольно странно. Их усадили за маленький – единственный свободный – столик в кафешке. Официантка бросила им одно меню на двоих, но, поскольку Маша и думать не могла ни о какой еде, кроме шоколадного торта, выбор был прост.

– Принесите торт и два чая. Один зеленый, другой с бергамотом, – попросил Роберт. – У вас есть молочный улун?

– Да, конечно, – кивнула официантка и ушла, забрав столь дефицитное меню.

– Ты помнишь, какой я люблю чай, – сказала Маша утвердительно, но Роберт только пожал плечами.

– Это не так сложно, когда работаешь с человеком так долго, как мы с тобой. Ну что, ты успокоилась немного? Мы сейчас спросим, может быть, у них тут найдется зарядка для твоего телефона. У тебя же обычный яблочный аппарат, да?

– Да, самый обычный, – кивнула Маша. Однако зарядки для телефона в кафе не нашлось. Наплевать. Маша решила, что, раз уж вечер окончательно испорчен, она поедет домой к маме. В любом случае. Сегодня она не хотела ни о чем рассказывать Гончарову, так она была зла. Особенно о том, что он скоро станет отцом. Перебьется. Пусть ему дверь рассказывает.

– Как ты вообще поживаешь? – спросил Роберт с улыбкой, глядя на то, с какой скоростью поглощает Мария Андреевна Кошкина шоколадный торт. – Счастлива? Я слышал, вы назначили дату?

– Я не понимаю! Мы назначили ее сегодня утром. Сегодня! Как все об этом узнали?

– Я лично – от Щучки.

– А, ясно. Ему небось Николай сам донес. Поделился радостью, – мрачно кивнула Маша.

– Значит, с делами покончено? Будешь строить семью? – спросил он, вызвав яростный протест.

– С чего бы? Я не собираюсь ничего бросать. Парк я доделаю, это точно. И рекламная концепция на весну сейчас как раз разрабатывается. Кто знает… Семья – это хорошо, но это еще не все! Я вообще не думаю, что моя жизнь сильно изменится после этой свадьбы. – Маша и сама чувствовала, что несет полный бред. Ее жизнь не изменится? Ха! Да она меняется прямо сейчас, пока Маша пьет чай. Растет, преображается. Ничто не будет прежним.

– Ты знаешь, я не должен был бы тебе этого рассказывать, – пробормотал вдруг Роберт, отодвинув чашку остро пахнущего чая с бергамотом в сторону. – Это вообще не мое дело. Гончаров, возможно, сам тебе все расскажет, когда появится ясность.

– Расскажет о чем? – нахмурилась Маша.

– Я лучше помолчу. Просто… спроси своего Николая о… нет, правда, это не мое дело, – и красивое, тонкое лицо Роберта отразило такие муки и сомнения, что Маша похолодела.

– Расскажи ты. Я никому не скажу.

– Не в этом дело. Я не этого боюсь, понимаешь? Я бы не хотел быть тем, кто приносит дурные вести. В конце концов, я уже доставил тебе немало беспокойства в прошлом. Я рад, что все обошлось, и, на самом деле, бизнес – жесткая игра. Что ж поделать.

– Ты меня пугаешь.

– Вот именно этого-то я и не хочу, – вздохнул Роберт и улыбнулся, но грустно, а не радостно, так, как улыбаются, сообщая о том, что в анализе крови много лейкоцитов. Может быть, ничего страшного, но и хорошего ничего.

– Ты уже это сделал. Лучше будет, если ты перестанешь рассказывать мне тут про мораль и объяснишь, в чем дело. У Гончарова кто-то есть? Другая?

– Что? – вытаращился Роберт, а затем расхохотался. – Нет-нет, ты меня неправильно поняла, Маша. Дело не в ваших отношениях. Я уверен, что он любит тебя так, как ты того заслуживаешь. Ладно. В конце концов, у меня есть перед тобой определенный долг – в том самом моральном смысле, над которым ты посмеиваешься. Я благодарен тебе за все, что ты сделала. И за то, что ты НЕ сделала. Так что слушай.