Форма «Ареса» отображала собой структуру реальности: вакуум между Землей и Марсом начал казаться Майе длинным рядом цилиндров, расходящихся от стыков под углом в сорок пять градусов. У них был беговой маршрут — что-то вроде бега с препятствиями — вокруг торуса С, где она замедлялась возле каждого стыка и напрягала мышцы ног при повышенном давлении из-за двух 22,5-градусных изгибов — оттуда ей внезапно открывалась вся длина следующего цилиндра. И мир начинал казаться совсем узким.

По-видимому, чтобы возместить это, люди, находившиеся внутри, становились более открытыми. Они продолжали сбрасывать свои антарктические маски, и каждый раз проявлялась новая, прежде неизвестная черта, которая позволяла всем, кто замечал ее, чувствовать себя гораздо свободнее, и это чувство открывало еще больше скрытых особенностей.

Однажды воскресным утром группа христиан, человек десять, отмечала Пасху в куполе-пузыре. На Земле был апрель, на «Аресе» — середина лета. После службы они отправились в столовую, в торус D, на второй завтрак. Среди них были Юрий, Риа, Эдвард и Мэри. За столом уже сидели, попивая кофе и чай, Майя, Фрэнк, Джон, Аркадий и Сакс. Их разговоры тесно переплетались с разговорами, доносящимися от других столов, и то, что рассказывала Филлис Бойл, геолог, проводившая пасхальную службу, поначалу слышали только Майя и Фрэнк.

— Я могу понять предположение, что вселенная — это сверхсущество, а вся ее энергия — мысли этого существа. Это красивая идея. Но история Христа… — Джон затряс головой.

— Ты в самом деле знаешь эту историю? — спросила Филлис.

— Я вырос в лютеранской семье в Миннесоте, — ответил Джон. — Ходил в школу конфирмантов, все это мне вдолбили в голову.

«Потому-то он и решил вступить в дискуссию», — подумала Майя.

Его лицо приняло недовольное выражение, какого ей еще не приходилось у него видеть, и она слегка наклонилась вперед, вдруг сосредоточившись. Она бегло посмотрела на Фрэнка: тот вглядывался в свой кофе, словно в забытьи, но, несомненно, он внимательно слушал.

— Вы должны знать, — произнес Джон, — что Евангелие было написано спустя десятилетия после его событий. Написано людьми, которые Христа в глаза не видели. И что были и другие описания, раскрывавшие другого Христа, но их исключили из Библии после политического процесса в третьем веке. То есть он, по сути, как бы литературный персонаж, поэтический образ. О нем как о человеке мы ничего не знаем.

Филлис покачала головой.

— Это неправда.

— Но это так, — возразил Джон. Сакс и Аркадий внимательно смотрели на него из-за соседнего стола. — Ну, у всего этого есть история. Монотеизм — это система верований, как вы знаете, возникшая в ранних пастушьих обществах. Чем сильнее они зависели от разведения овец, тем сильнее укреплялась их вера в бога-пастыря. Это простая связь — сами можете за ней проследить. А бог — всегда мужчина, потому что эти общества были патриархальными. В этом есть что-то от археологии и антропологии — то есть религиозной социологии, благодаря которой все становится совершенно понятным: откуда она взялась, какие роли выполняла.

Филлис удостоила его слабой улыбкой.

— Не знаю, чем и ответить на это, Джон. Это же не вопрос истории. Это вопрос веры.

— Ты веришь в чудеса Христовы?

— Чудеса тут тоже ни при чем. Как и церковь, как и ее учение Дело в Христе.

— Но он просто литературный образ, — упрямо повторил Джон. — Вроде Шерлока Холмса или Одинокого рейнджера.

Филлис передернуло.

— Я считаю, что само существование вселенной — это чудо. Вселенной и всего, что в ней содержится. Разве ты можешь это отрицать?

— Разумеется, — ответил Джон. — Вселенная просто существует. Я называю чудом лишь действие, которое явно нарушает известные законы физики.

— Как путешествия на другие планеты?

— Нет, как восстание из мертвых.

— Доктора проделывают это каждый день.

— Докторам этого еще ни разу не удавалось.

Филлис растерялась.

— Не знаю, что ответить тебе, Джон. Я несколько удивлена. Мы не знаем всего, а когда делаем вид, будто это не так, просто ведем себя высокомерно. Сотворение мира — это загадка. Назвать что-то «большим взрывом» и думать, что у нас есть объяснение, — это плохая логика, плохое мышление. За пределами твоего рационального научного мышления существует огромная область сознания, которая более важна, чем наука. Вера в Бога тоже входит в эту область.

И полагаю, у тебя она либо есть, либо нет. — Она поднялась. — Надеюсь, она к тебе придет. — И она вышла из зала.

После некоторого молчания Джон вздохнул:

— Простите, ребята, иногда это меня до сих пор задевает.

— Когда ученый заявляет, что он христианин, — заметил Сакс, — я воспринимаю это как эстетство.

— Церковь типа «разве не мило думать, что это так», — произнес Фрэнк, по-прежнему не отрывая взгляда от своей чашки.

— Они считают, — сказал Сакс, — что нам не хватает духовного измерения, которое было в более ранних поколениях, и пытаются вернуть его теми же средствами. — Он моргнул по-совиному, будто проблема должна была решиться лишь оттого, что ее выяснили.

— Но это же порождает столько нелепостей! — вспыхнул Джон.

— Просто у тебя нет веры, — насмешливо заметил Фрэнк, провоцируя его на отстаивание позиции атеиста.

Джон не обратил на него внимания.

— Люди, которые работают в лабораториях, практичны, как никто другой, — вы же видите, как Филлис хватается за умозаключения, от которых ее коллеги давно отказались! А потом они внезапно начинают использовать всевозможные хитрости для победы в споре — виляния, отговорки, всякие туманные намеки. Будто они изменились до неузнаваемости.

— Просто у тебя нет веры, — повторил Фрэнк.

— Ну, надеюсь, у меня ее никогда и не будет! Для этого меня придется стукнуть молотком по голове!

Джон встал и вышел со своим подносом на кухню. Остальные молча смотрели друг на друга. «Должно быть, у него была действительно плохая школа конфирмантов», — подумала Майя. Никто из присутствовавших явно ничего не знал об этой стороне их беспечного героя. Кто мог предвидеть, что они узнают о нем или о каком-нибудь другом члене экипажа в следующий раз?

Новость о споре между Джоном и Филлис разошлась по кораблю. Майя не знала, кто все рассказал — ни Джон, ни Филлис, очевидно, не желали об этом упоминать. Затем она увидела Фрэнка с Хироко — та рассмеялась, когда он что-то ей сообщил. Подойдя поближе, она услышала ответ Хироко: «Стоит признать, в этом Филлис права: мы не понимаем, почему все происходит».

Значит, Фрэнк. Сеет раздор между Филлис и Джоном (нетривиальной точкой зрения). Христианство по-прежнему оставалось основной силой в Америке — да и везде. Если бы на Земле прознали, что Джон Бун — противник христианства, это доставило бы ему хлопот. И не стало бы огорчением для Фрэнка. На Земле они все были актерами популярного шоу, но те, кто формировал и смотрел новости, понимали, что некоторые роли важнее других, и позволяли их исполнителям оказывать большее влияние на общество. В эту группу входили Влад и Урсула (которые теперь были не просто друзьями, как подозревала Майя), Фрэнк, Сакс… Все астронавты, хорошо известные публике до отбора, — но никто из них и близко не стоял рядом с Джоном по степени известности. Любая тень, павшая на кого-нибудь из них в глазах землян, могла отразиться соответствующим образом на их статусе на борту «Ареса». Как бы то ни было, именно этими соображениями, судя по всему, руководствовался Фрэнк.

По ощущениям, они словно заперты в гостинице, в которой нет ни выходов, ни даже балконов. Уныние от такой гостиничной жизни становилось все сильнее. Они пробыли там уже четыре долгих месяца, но до сих пор не проделали и половины пути. И ни тщательно продуманное физическое окружение, ни повседневные рутинные дела не могли ускорить их путешествие.

Однажды утром, когда второй экипаж трудился над очередной нештатной ситуацией Аркадия, на нескольких экранах одновременно загорелись красные огни.

— Система слежения за Солнцем зафиксировала вспышку, — сообщила Риа.

Аркадий вскочил.

— Это не я! — воскликнул он и склонился к ближайшему к нему экрану. Поднял взгляд, встретился со скептическими взглядами коллег и усмехнулся: — Прошу прощения, друзья, но этот волк настоящий.

Экстренное сообщение из Хьюстона подтвердило его слова. Ему было по силам подделать и такое сообщение, но он отвечал за связь с Землей, поэтому проверить подлинность подтверждения путешественники не могли. Подделка или нет, они вынуждены подчиниться.

Вообще они прогоняли возникновение крупной вспышки на Солнце множество раз. Каждый должен был выполнить свою часть работы, причем некоторые — в очень сжатый срок. И они забегали по торусам, проклиная свою удачу и стараясь не попадаться друг другу на пути. Работы предстояло много: задраивание люков было сложным и не совсем автоматизированным процессом. Когда они переносили лотки для растений в убежище, Джанет закричала:

— Это что, опять Аркадий придумал?

— Говорит, что нет.

— Черт!

Они покинули Землю в низшей точке одиннадцатилетнего цикла солнечной активности — специально для того, чтобы снизить вероятность подобных вспышек. Но это все равно случилось. У них было около получаса до того, как до них дойдет первая доза радиации, а не более чем через час после этого им пришлось бы совсем туго.

Чрезвычайные происшествия в космосе могут быть очевидными, как взрывы, или неосязаемыми, как соблюдение баланса, но в их случае очевидность ничего не говорила о том, в насколько опасном положении они оказались. Органы чувств членов экипажа совершенно не воспринимали тот субатомный ветер, что приближался к ним, но именно встреча с этим ветром была одним из худших событий, которые могли с ними произойти. И все это понимали. Они носились по торусам, внося свою лепту в процесс задраивания люков. Растения следовало накрыть или перенести в защищенные сектора. Кур, свиней, карликовых коров и остальных животных — загнать в их специальные убежища. Семена и замороженные эмбрионы — собрать и перенести. Чувствительные электродетали — сложить в ящики или тоже перенести. Покончив с наиболее срочными задачами, они со всей скоростью, на какую только были способны, ринулись к центральному валу и спустились по туннелю в штормовое убежище, которое находилось прямо у конца туннеля.

Последними прибыли Хироко и ее биосферная команда. Закрыв за собой люк через двадцать семь минут после первоначального сигнала, они влетели в невесомое пространство, раскрасневшиеся и запыхавшиеся.

— Не началось еще?

— Пока нет.

Они сорвали индивидуальные дозиметры со стеллажа с липучками и прикололи их к одежде. Остальные уже плавали по полуцилиндрическому помещению, тяжело дыша и обрабатывая ушибы и растяжения. Майя приказала рассчитаться и, когда выяснилось, что все сто человек на месте, испытала облегчение.

Комната, казалось, была заполнена до предела. Они не собирались в полном составе в одном месте много недель — для этого даже самые просторные комнаты будто были малы. А это помещение занимало отсек в среднем звене центрального вала. Четыре соседних резервуара заполнены водой, а их отсек был разделен вдоль — на первый полуцилиндр, где находились они, и второй, в котором хранились тяжелые металлы. Плоская сторона их полуцилиндра служила им «полом» — установленная внутри цилиндра на кольцевых путях, она оборачивалась, нивелируя вращение корабля и сохраняя бак с водой между экипажем и Солнцем.

Они парили в неподвижном пространстве, тогда как изогнутая крыша отсека вращалась над ними со своей привычной частотой в четыре оборота в минуту. От этого странного зрелища, а также от невесомости некоторые начинали ощущать тошноту. Эти бедняги собирались в конце убежища, где располагались туалеты, а остальные, чтобы помочь им зрительно, подплывали ближе к полу. Из-за этого радиация поднималась по их ногам, но бóльшая часть гамма-лучей рассеивалась благодаря тяжелым металлам. Майя почувствовала желание свести колени вместе. Люди парили в пространстве либо обували туфли на липучках, чтобы ходить по полу. Они негромко переговаривались, инстинктивно находя своих соседей по комнатам, коллег по работе, друзей. Беседы вели сдержанно, будто на коктейльной вечеринке пустили слух, что закуска испортилась.

Джон Бун прорвался к компьютерным терминалам в передней части комнаты, где Аркадий с Алексом следили за состоянием корабля, которое отображалось на мониторах. Он ввел команду, и на самом большом экране помещения внезапно высветились данные об уровне радиации снаружи.

— Посмотрим, сколько там бьет по кораблю, — оживленно произнес он.

Раздались стоны.

— А это надо? — воскликнула Урсула.

— Мы должны знать, — ответил Джон. — И я хочу увидеть, насколько хорошо устроено это убежище. То, которое было на «Ржавом орле», было примерно таким же надежным, как слюнявчик, который вы надеваете в кабинете стоматолога.

Майя улыбнулась. Джон редко напоминал о том, что получил гораздо больше радиации, чем кто-либо из них. Около 160 бэр за все время, как он однажды признался, когда его спросили. На Земле люди получали по 1/5 биологического эквивалента рентгена в год, а на ее орбите, под защитой земной магнитосферы, — около тридцати пяти в год. То есть Джон был сильно облучен, и теперь это каким-то образом давало ему право вывести на экран данные, если ему этого хотелось.

Те, кому было интересно, — человек шестьдесят — сгрудились перед ним, чтобы наблюдать за экраном. Остальные переместились в дальний конец отсека к страдающим от укачивания — те также явно не желали знать, какую дозу радиации сейчас принимали. Одной мысли об этом для них было достаточно, чтобы броситься в уборную.

Затем вспышка ударила в полную силу. Наружная радиация значительно превысила обычный уровень солнечного ветра и внезапно взлетела еще выше. Несколько наблюдавших одновременно тихонько присвистнули, раздались изумленные возгласы.

— Вы смотрите, сколько поглощает убежище, — произнес Джон, сверяясь с дозиметром, приколотым к рубашке. — У меня по-прежнему три десятых бэр!

Стоматологическому рентгену, чтобы достичь такого уровня, понадобилось бы несколько жизней, но сейчас радиация за пределами их убежища уже достигла семидесяти бэр и приближалась к смертельной, так что им удалось легко отделаться. И такое облучение пронизывало остальную часть корабля! Миллиарды частиц проникали на борт и сталкивались с атомами воды и металлов, сваленных рядом с убежищем; сотни миллионов пролетали мимо этих атомов, а затем сквозь атомы их тел, не соприкасаясь с ними, будто были не более чем призраками. И все же тысячи поражали атомы плоти и костей. Большинство таких столкновений были безвредными — но среди этих тысяч по всей вероятности присутствовали один-два (три?), которые попадали в хромосомную нить и скручивали ее не в ту сторону — а это уже было плохо. Образовывалась опухоль — сначала несущественная, будто опечатка в книге. А годами позже, если ДНК жертвы не излечится сама, ее неизбежное увеличение даст результат и внутри расцветет Нечто Чужеродное. Рак. Весьма вероятно, лейкемия и, весьма вероятно, смерть.

Поэтому трудно было не обращать внимания на цифры. 1,4658 бэр. 1, 7861. 1,9004.

— Как будто одометр, — спокойно проговорил Бун, глядя на свой дозиметр.

Он держался за перекладину и подтягивался вверх-вниз, будто выполняя изометрические упражнения. Фрэнк, заметив это, спросил:

— Джон, какого черта ты делаешь?

— Уклоняюсь, — ответил Джон и улыбнулся нахмурившемуся Фрэнку. — Ну, знаешь… движущаяся цель.

Окружающие рассмеялись. Когда степень опасности высветилась на экранах, они уже не чувствовали себя такими беспомощными. В этом не было логики, но возможность называть вещи своими именами — сила, благодаря которой любой человек считал себя в некотором смысле ученым. А здесь и без того были настоящие ученые, плюс немало астронавтов, каждый из которых обучен принимать возможность подобных бурь. Все эти привычки разума начали проявляться в их мыслях, и потрясение немного спало. Они постепенно мирились с происходящим.

Аркадий подошел к терминалу и включил «Пасторальную симфонию» Бетховена, начав с третьей части, когда танец в деревне прерывался из-за бури. Он прибавил громкость, и теперь они парили в длинном полуцилиндре, слушая глубину яростной бури Бетховена, которая, как внезапно показалось, идеально отвечала шквалу немого ветра, струившегося сквозь их тела. Он мог бы звучать именно так! Струнные и духовые визжали в диких порывах, необузданных, но при этом изумительно мелодичных, заставляя Майю ощущать, как мурашки бегают у нее по спине. Ей никогда еще не приходилось слушать такое старье столь внимательно. С восхищением (и чуточкой страха) посмотрев на Аркадия, увидела, как тот лучился от воздействия, произведенного подобранным им произведением, и танцевал, будто красный песочник на ветру. Когда буря в симфонии достигла апогея, было трудно поверить, что показатели радиации не возрастали, а когда музыкальная буря ослабла, казалось, что и настоящая должна утихать вместе с ней. Грохотал гром, свистели последние порывы. Безмятежная валторна объявила о завершении непогоды.

Люди начали разговаривать — они обсуждали различные дела этого дня, прерванные столь грубым образом, или использовали возможность для бесед на другие темы. Спустя примерно полчаса одна из таких бесед перешла на повышенные тона. Майя не слышала, с чего все началось, но вдруг Аркадий громко заявил на английском:

— Но думаю, что нам стоит сильно заботиться о планах, которые придумали для нас на Земле!

Остальные разговоры затихли, и все повернулись к Аркадию. Он парил под вращающейся крышей убежища, откуда мог всех видеть и вещать, словно какой-то безумный летающий дух.

— Думаю, мы должны разработать новые планы, — произнес он. — Думаю, нам следует заниматься этим уже сейчас. Все необходимо переделать с самого начала, выразив наше новое мышление. Оно должно касаться всего — даже первых убежищ, которые мы там построим.

— Зачем? — спросила Майя, раздраженная его стремлением играть на публику. — Наши проекты и так неплохи.

Это в самом деле раздражало: Аркадий часто выходил в центр сцены, а люди всегда смотрели на нее так, словно она была каким-то образом ответственна за него, словно в ее обязанности входило его сдерживать, не позволяя докучать остальным.

— Здания — это основа для создания общества, — сказал Аркадий.

— Нет, для создания помещений, — поправил Сакс Расселл.

— Но помещения подразумевают организацию общества внутри них, — Аркадий огляделся, взглядом пытаясь вовлечь людей в обсуждение. — План здания показывает, что его проектировщик предполагает по поводу того, что должно находиться внутри. Мы видели это в начале перелета, когда русские и американцы были разделены в торусах D и В. Видите, мы должны были оставаться двумя отдельными структурами. То же самое произойдет на Марсе. Здания выражают ценности, они обладают чем-то вроде грамматики, тогда как помещения — это предложения. Я не хочу, чтобы мне указывали, как жить, из Вашингтона или из Москвы, мне этого уже хватило.

— А что тебе не нравится в проекте первых убежищ? — с заинтересованным видом спросил Джон.

— Они прямоугольные, — ответил Аркадий. Это вызвало смех, но он не сдавался: — Прямоугольник — это стандартная форма! А рабочая зона удалена от жилых блоков, будто работа — не часть жизни. И жилые блоки состоят в основном из отдельных помещений, с соблюдением иерархии: начальникам отведено больше пространства.

— Разве это сделано не для того, чтобы облегчить им работу? — спросил Сакс.

— Нет. В этом нет реальной необходимости. Это вопрос престижа. Если позволите так выразиться, это очень показательный пример американского делового мышления.

Послышался стон несогласия, и Филлис спросила:

— Разве нам нужно связываться с политикой, Аркадий?

При самом упоминании этого слова облако слушателей пошатнулось. Мэри Данкел и еще пара человек оттолкнулись и направились в другой конец помещения.

— Во всем есть политика, — сказал Аркадий им в спины. — И наш перелет — не исключение. Мы строим новое общество, как это можно сделать без политики?

— У нас же научная станция, — возразил Сакс. — Необязательно приплетать сюда политику.

— Когда я был там в последний раз, никакой политики там точно не было, — произнес Джон, задумчиво глядя на Аркадия.

— Была, — ответил Аркадий, — только она была проще. У вас тогда был полностью американский экипаж, вы выполняли временную миссию, подчиняясь приказам командования. Но сейчас наш экипаж международный и мы основываем постоянную колонию. Это совсем другое.

Люди медленно подплывали по воздуху в сторону говоривших, чтобы лучше слышать, о чем идет речь.

— Мне неинтересна политика, — сообщила Риа Хименес, и Мэри Данкел согласилась с ней из другого конца помещения:

— Это одна из тех вещей, от которых я хотела уйти, попав сюда!

Несколько русских ответили одновременно:

— Это тоже политическая позиция!

— Вы, американцы, — воскликнул Алекс, — хотите покончить и с политикой, и с историей, чтобы создать мир, которым будете править!

Пара американцев попыталась ему возразить, но он их перебил:

— Это правда! Весь мир изменился в последние тридцать лет. Каждая страна оценивает себя, существенно меняется, чтобы справиться с проблемами, — все, кроме США. Вы стали самой реакционной страной в мире.

— Страны, которые изменились, — начал Сакс, — были вынуждены это сделать, потому что до этого оставались закоснелыми и чуть не пришли к разорению. В США уже существовала гибкая система, и им не нужно было меняться так же решительно. Я хочу сказать, что американский вариант лучше, потому что он более плавный. Он лучше продуман.

Алекс задумался над этой аналогией, и тем временем Джон Бун, с явным интересом наблюдавший за Аркадием, произнес.

— Возвращаясь к убежищам. Какими бы ты их сделал?

Точно не знаю, — сказал Аркадий, — нужно сначала увидеть места, где мы будем строить, осмотреться вокруг, хорошенько обсудить. Понимаешь ли, это сложное дело. Но вообще я считаю, что рабочая и жилая зоны должны быть совмещены настолько, насколько потребует практичность. Наша работа станет чем-то бóльшим, чем зарабатывание денег, — она станет нашим искусством, всей нашей жизнью. Мы будем передавать ее друг другу, но не покупать или продавать. Также нельзя допускать никакого проявления иерархии. Я не доверяю даже той системе управления, которая существует у нас сейчас, — он вежливо кивнул Майе. — Все мы несем равную ответственность, и наши здания должны с этим соотноситься. По форме лучше всего круг — его сложно построить, зато он надежно сохраняет тепло. Хороший компромисс — геодезический купол: такой легко соорудить, и он указывает на наше равенство. Внутреннее пространство, наверное, должно быть по большей части открытым. Разумеется, у каждого должна быть своя комната, но они должны быть невелики. Если, допустим, расположить их по кругу, то у нас появится больше общего пространства… — он повел мышью по одному из терминалов, начав делать на экране наброски. — Здесь. Такая архитектурная основа как будто говорит: все равны. Правильно?

— Там уже установлено много сборных элементов, — напомнил Джон. — Не уверен, что их удастся заменить.

— Удастся, если мы этого захотим.

— Но разве это так уж необходимо? В смысле, это же очевидно, что мы и так команда равных.

— Очевидно? — резко спросил Аркадий, осматриваясь. — Если Фрэнк и Майя говорят нам что-то делать, вольны ли мы пропустить это мимо ушей? Если Хьюстон или Байконур говорят нам что-то делать, вольны ли мы пропустить это мимо ушей?

— Полагаю, что да, — мягко ответил Джон.

После этого заявления Фрэнк бросил на него острый взгляд. Дискуссия раскалывалась на несколько мелких споров — многим было что сказать, — но Аркадий оказался громче всех:

— Нас отправили сюда наши правительства, а они все порочны, причем большинство — до катастрофической степени. Именно поэтому история представляет собой кровавое месиво. Теперь мы одни, и лично мне не хотелось бы повторять все ошибки, сделанные на Земле. Несмотря на то, что так велит общественное мнение. Мы первые колонисты Марса! Мы ученые! Это же наша работа придумывать и претворять в жизнь все новое!

Снова вспыхнули споры — еще громче, чем прежде. Майя, отвернувшись, обругала Аркадия себе под нос, встревоженная тем, какой силы гнев разгорался в людях. Взглянув на Джона Буна, она увидела ухмылку. Он оттолкнулся от пола навстречу Аркадию, остановился, столкнувшись с ним, и пожал ему руку, отчего они закружились в воздухе, будто исполняя какой-то странный танец. Этот знак поддержки мгновенно заставил людей призадуматься — Майя видела это по удивлению на лицах. Если Джон, будучи сдержанным и рассудительным, одобрял идеи Аркадия, это совершенно меняло дело.

— Черт тебя дери, Арк, — сказал Джон. — Сначала эти безумные нештатные ситуации, теперь это — да ты настоящий бунтарь! Как ты, черт возьми, заставил их взять тебя на корабль?

«Мне вот тоже интересно», — подумала Майя.

— Я им соврал, — заявил Аркадий.

Все рассмеялись. Даже Фрэнк, удивленный.

— Ну разумеется, соврал! — воскликнул Аркадий, и крупная перевернутая ухмылка рассекла его рыжую бороду. — Как еще мне было сюда попасть? Я хочу оказаться на Марсе, чтобы делать то, чего сам пожелаю, а отборочный комитет хотел, чтобы люди отправились туда и делали то, что им скажут. Вы и сами это знаете! — Он указал на слушателей и закричал: — Вы все соврали, вы знаете, что это так!

Фрэнк смеялся сильнее прежнего. Сакс, как обычно, изображая Бастера Китона, поднял палец и объявил:

— Миннесотский многопрофильный тест личности, версия исправленная и дополненная.

И все заулюлюкали.

Им всем пришлось пройти этот тест. Это был самый распространенный психологический тест в мире, и его высоко оценивали эксперты. От респондентов требовалось согласиться или не согласиться с 556 утверждениями, на основании ответов формировался профиль испытуемых. При этом их предположительные ответы опирались на ответы пробной группы 2 600 белых, женатых миннесотских фермеров среднего класса, живших в 1930-х годах Несмотря на все более поздние изменения, влияние этой первой тестовой группы все же оставалось существенным — или по крайней мере некоторым так казалось.

— Миннесота! — воскликнул Аркадий, закатив глаза. — Фермеры! Миннесотские фермеры! Знаете, что я вам скажу: я соврал в каждом ответе! Я отвечал противоположно тому, что чувствовал, и именно это позволило мне получить нормальный результат!

Это заявление было встречено дикими возгласами.

— Вот черт, — сказал Джон. — Я сам из Миннесоты, и мне тоже пришлось лгать.

Возгласы лишь усилились. Майя заметила, что Фрэнк побагровел от смеха, лишившись дара речи, обхватив руками живот. Он хохотал, не в силах остановиться. Она никогда еще не видела, чтобы он так смеялся.

— Это тест заставил тебя лгать, — произнес Сакс.

— Да ну, а тебя нет, что ли? — спросил Аркадий. — Разве ты не врал?

— Нет вообще-то, — сказал Сакс, моргая так, будто само понятие лжи было для него внове. — Я отвечал как есть на каждый вопрос.

— Они засмеялись пуще прежнего. Сакс смотрел с изумлением, но выглядел от этого лишь смешнее.

Кто-то крикнул:

— А ты что скажешь, Мишель? Сам-то ты как отвечал?

Мишель Дюваль развел руками.

— Возможно, вы недооцениваете всех тонкостей ММТЛ. В нем есть вопросы, которые позволяют проверить вашу честность.

Такое утверждение вызвало целый поток вопросов в его адрес — это была методологическая инквизиция. Как он это проверял? Как тестеры опровергали их ответы? Как они их повторяли? Как исключали альтернативные объяснения данных? Как они могли претендовать на научность? Многие явно считали психологию псевдонаукой и ненавидели те обручи, через которые их заставили прыгать, чтобы попасть на борт. Годы соревнований отразились на них не лучшим образом. И от открытия этого общего чувства загорелись десятки непринужденных разговоров. Напряжение, возникшее от политической речи Аркадия, исчезло.

«Похоже, Аркадий просто смешал одно с другим», — подумала Майя. Если так, это было очень умнó, да и Аркадий был весьма неглуп. Она постаралась вспомнить. Вообще-то это Джон Бун сменил тему. Он эффектно вознесся к потолку Аркадию на помощь, и тот не упустил своего шанса. Они оба были неглупы. И возможно, они были своего рода пособниками. И хотели создать альтернативное руководство — и американское, и российское. С этим нужно что-то делать.

— Ты думаешь, это плохой знак, что мы все признаем себя такими лжецами? — спросила она Мишеля.

Тот пожал плечами.

— Обсудить это было очень полезно. Теперь мы осознаём, что у нас больше общего, чем мы считали. Никому больше не придется думать, что он попал на борт нечестным путем.

— А ты? — спросил Аркадий. — Ты представил себя самым рациональным и уравновешенным психологом с таким странным умом, который нам еще предстоит узнать и полюбить?

Мишель слегка улыбнулся.

— Это ты у нас эксперт по странным умам, Аркадий.

Тут те, кто следил за экранами, позвали их. Уровень радиации начал опускаться. Вскоре он был лишь слегка выше нормы.

Кто-то снова включил «Пасторальную симфонию», последнюю ее часть — момент с валторнами.

Из динамиков полились «Радостные и благодарные чувства после бури», и, когда они покинули убежище и рассредоточились по кораблю, словно семена одуванчика на ветру, по всему «Аресу» зазвучала красивая старая народная мелодия, предстающая во всем своем брукнеровеком богатстве. Пока она играла, они заключили, что все укрепленные системы корабля остались в исправном состоянии. Толстые стены фермы и лесного биома защитили растения, и, хотя некоторые все же погибли, хранилище семян не пострадало. Животных теперь нельзя было употреблять в пищу, но они все же должны были дать здоровое потомство. Единственной потерей стали несколько не пойманных певчих птиц из столовой торуса D: их нашли там на полу мертвыми.

Что касается экипажа, убежище защитило его, пропустив около шести бэр. Учитывая трехчасовую длительность излучения, это было плохо, но могло быть и хуже. Снаружи корабль принял на себя свыше 140 бэр — то есть смертельную дозу.

Шесть месяцев в гостинице, без единой прогулки снаружи. А внутри — позднее лето, медленно тянущиеся дни. На стенах и потолках преобладал зеленый цвет, а люди ходили босиком. Тихие разговоры были едва слышны среди гула машин и свиста вентиляторов. Корабль почему-то казался пустым — целые секции были брошены, когда экипаж замер в ожидании. Небольшие горстки людей сидели и разговаривали в коридорах торусов В и D. Когда вошла Майя, некоторые умолкли — и это не могло ее не встревожить. Она с трудом засыпала, с трудом просыпалась. Работа сделала ее беспокойной; все инженеры теперь просто ждали, и симуляции стали почти невыносимыми. Она с трудом укладывалась в нужное время, стала чаще, чем раньше, допускать ошибки. Ходила к Владу, и он посоветовал пить больше воды, больше бегать, больше плавать.

Хироко советовала проводить больше времени на ферме. Она попыталась — часами выдергивала сорняки, собирала урожай, подрезала ветки, вносила удобрения, поливала, общалась, сидела на лавке, наблюдала за листьями. Отключалась от рутины. Помещения фермы занимали самую большую площадь, их сводчатые потолки были разлинованы яркими солнечными полосами. Многоуровневые полы были засажены различными культурами — после бури среди них появилось много новых. Здесь оказалось недостаточно места, чтобы прокормить весь экипаж выращенной на ферме едой, что не нравилось Хироко. Но она боролась с обстоятельствами, занимая хранилища, когда те пустели. Карликовые разновидности пшеницы, риса, сои и ячменя росли в нагроможденных поддонах; над ними свисали ряды гидропонных овощей и огромные прозрачные банки зеленых и желтых морских водорослей, которые использовались для регулирования газообмена.

Случались дни, когда Майя не занималась ничем, лишь наблюдала за работой команды фермеров — Хироко и ее помощника Ивао, который бесконечно пытался сделать биологическую систему жизнеобеспечения максимально замкнутой, а также их работников, в число которых входили Рауль, Риа, Джин, Евгения, Андреа, Роджер, Эллен, Боб и Таша. Эффективность попыток увеличения замкнутости обозначалась К, то есть степенью этой замкнутости. Таким образом, для каждого вещества была справедлива формула:

где E — показатель потребления в системе, e — показатель (неполной) замкнутости, I — постоянная, для которой Хироко установила определенное значение ранее. Цель, K = I — 1, была недосягаема, но асимптотическое приближение к ней стало на ферме любимой биологической игрой и более того — имело критическое значение для их будущего существования на Марсе. Поэтому обсуждение этой темы могло растянуться на несколько дней, уходя по спирали в такие сложные области, которые никто должным образом не понимал. По сути, команда фермеров уже занималась своей основной работой, и Майя в душе им завидовала. Саму-то ее уже тошнило от симуляций!

Хироко была для Майи загадкой. Отчужденная и серьезная, она всегда казалась поглощенной работой, и ее команда всегда стремилась находиться рядом с ней, словно она была королевой в стране, независимой от остальной части корабля. Майе это не нравилось, но она не могла ничего с этим поделать. И что-то в поведении Хироко делало это не столь угрожающим, а лишь давало понять, что ферма — обособленное место, а ее команда — обособленное общество. И возможно, Майя могла бы каким-либо образом использовать их в противовес влиянию Аркадия и Джона, поэтому она не беспокоилась из-за их отдельной страны. Наоборот, сблизилась с ними еще больше чем прежде. Иногда в конце рабочей сессии она ходила с ними в центральную часть корабля играть в придуманную ими игру, которую они называли «туннелескоком». Нужно было прыгать в трубу, ведущую к центральному валу, где все стыки между цилиндрами расширялись до одинакового размера и образовывали одну гладкую трубу. Чтобы облегчить быстрое перемещение вперед-назад вдоль этой трубы, в ней имелись рельсы, но прыгуны становились на люк штормового убежища и пытались вспрыгнуть по ней к люку купола-пузыря, на целые пятьсот метров, не натыкаясь на стены или рельсы. Из-за кориолисовых сил это было практически невозможно, и пролетевший хотя бы половину пути обычно выходил победителем. Но однажды Хироко по пути в купол, где она собиралась проверить пробный урожай, поздоровалась с играющими, присела на люке убежища и, подпрыгнув, медленно пролетела всю длину туннеля, вращаясь в полете, а затем остановилась у люка купола, вытянув лишь одну руку.

Игроки уставились на туннель, онемев от изумления.

— Эй, — окликнула ее Риа. — Как ты это сделала?

— Что сделала?

Они рассказали ей об игре. Она улыбнулась, но Майя была уверена, что ей и так были известны правила.

— Так как ты это сделала? — повторила Риа.

— Просто прямо прыгнула! — объяснила Хироко и исчезла внутри купола.

Вечером, за ужином, эта история распространилась по кораблю.

— Может, тебе просто повезло, — сказал Фрэнк.

Хироко улыбнулась:

— Может, нам с тобой стоит сделать прыжков по десять и посмотреть, кто победит.

— Звучит неплохо.

— На что играем?

— На деньги, конечно.

Хироко покачала головой.

— Ты всерьез считаешь, что деньги еще имеют какое-то значение?

Несколько дней спустя Майя парила под куполом вместе с Фрэнком и Джоном, и они смотрели на Марс — теперь это был раздувшийся шар размером с десятицентовую монету.

— Многовато у нас споров в последнее время, — мимоходом заметил Джон. — Я слышал, Алекс и Мэри дошли до настоящей драки. Мишель говорит, это вполне ожидаемо, но все же…

— Наверное, у нас появилось слишком много начальников, — сказала Майя.

— Может, стоит оставить одну тебя за главную, — подтрунил над ней Фрэнк.

— Слишком много? — переспросил Джон.

— Дело не в этом, — покачал головой Фрэнк.

— Разве? Но у нас на борту много звезд.

— Потребность превосходить остальных и потребность руководить — не одно и то же. Иногда мне даже кажется, что это и вовсе противоположные понятия.

— Оставляю решение за вами. Капитан. — Джон ухмыльнулся насупившемуся Фрэнку.

Майя подумала, что Джон был единственным среди них, кто не чувствовал напряжения.

— Мозгоправы предвидели такую проблему, — продолжал Фрэнк. — Для них она достаточно очевидна. Они применили гарвардский метод.

— Гарвардский метод? — повторил Джон, будто пробуя выражение на вкус.

— Давным-давно гарвардские администраторы с тревогой заметили, что, если они принимали из школ только круглых отличников, а потом ставили первокурсникам все возможные оценки, большое число студентов первого курса впадало в депрессию из-за двоек и колов и вышибало себе мозги.

— Не могли вынести, — сказал Джон.

Майя состроила недовольную гримасу.

— Должно быть, вы оба ходили в торговое училище, а?

— Как они выяснили, избежать таких неприятностей можно было, приняв определенный процент студентов, которые привыкли получать заурядные оценки, но выделялись по какому-либо другому признаку…

— Например, имели наглость подать документы в Гарвард с заурядными оценками…

— …Привыкли находиться в конце списков и были счастливы уже оттого, что попали в Гарвард.

— Откуда ты это знаешь? — спросила Майя.

— Я был одним из них, — улыбнулся Фрэнк.

— У нас на корабле нет заурядных личностей, — сказал Джон.

Фрэнк с подозрением посмотрел на него.

— Зато у нас есть куча прекрасных ученых, которых не интересует власть. Многие из них считают это дело скучным. Администрирование и все такое. Они рады предоставить это таким, как мы.

— Бета-самцы, — Джон подтрунивал над Фрэнком и его интересом к социобиологии. — Идеальное стадо.

Как же часто они подтрунивали друг над другом…

— Ты не прав, — заметила Майя Фрэнку.

— Может, и так. В любом случае, они — политическое образование. У них есть по меньшей мере возможность выбрать, за кем следовать, — он произнес это с таким видом, будто высказанное приводило его в уныние.

Тут наступило время смены на мостике, и Джон, попрощавшись, их покинул.

Фрэнк поплыл на сторону Майи, и она занервничала. Они никогда не обсуждали свою непродолжительную связь, и эта тема уже долго не поднималась даже косвенно. Она думала, что, если когда-нибудь придется объясняться, скажет, что изредка позволяет себе развлечься с мужчинами, которые ей нравятся. Что это было чем-то спонтанным.

Но он лишь указал ей на красную точку в небе.

— Я все думаю, зачем мы туда летим.

Майя пожала плечами. Вероятно, он хотел сказать не «мы», а «я».

— У каждого свои причины, — ответила она.

Он пристально на нее посмотрел.

— Что правда, то правда.

Она оставила тон, с которым он это сказал, без внимания.

— Может, дело в наших генах, — предположила она. — Может, они почувствовали, что на Земле что-то пошло не так. Мутации ускорились, или что-то в этом роде.

— И решили начать все сначала.

— Именно.

— Теория об эгоистичном гене. Разум — лишь инструмент, помогающий обеспечить успешную репродукцию.

— Полагаю, что так.

— Но это путешествие ставит под угрозу успешную репродукцию, — заметил Фрэнк. — Там небезопасно.

— То же можно сказать и о Земле. Загрязнение, радиация, другие люди…

Фрэнк отрицательно покачал головой.

— Нет, не думаю, что эгоизм кроется в генах. Мне кажется, он в другом.

Он поднял указательный палец и твердо ткнул Майю меж грудей, тем самым оттолкнувшись от нее вниз, к полу. Не сводя с нее глаз, он дотронулся до себя в том же месте.

— Спокойной ночи, Майя.

Неделю или две спустя Майя собирала капусту на ферме, передвигаясь по проходу между длинными поддонами, где ее выращивали. Она была там одна. Капуста напоминала ряды мозгов, пульсирующих от мыслей в ярком послеполуденном свете.

Она уловила какое-то движение и оторвала взгляд. В другом конце комнаты сквозь бутылку водорослей виднелось лицо. Стекло исказило его, но это явно было лицо темнокожего мужчины. Он смотрел в ее сторону, но не видел ее. Похоже, он говорил с кем-то, кого Майе не было видно. Он переместился, и лицо стало различимее, увеличившись в середине бутылки. Она поняла, почему следила за ним так внимательно, почему у нее сжалось все внутри: она никогда не видела его прежде Повернувшись, он встретился с ней взглядом. Они глядели друг на друга сквозь два искривленных стекла. Он был незнакомцем, с узким лицом и крупными глазами.

И он исчез в коричневом затемнении. Еще мгновение Майя колебалась, боясь преследовать его, но все же заставила себя пересечь помещение и подняться по стыковому соединению в следующий цилиндр. Там оказалось пусто. Затем она пробежала еще три цилиндра и лишь тогда остановилась. Она так и стояла, глядя на помидорные плети и тяжело дыша. Майя покрылась пóтом, несмотря на то что чувствовала прохладу. Незнакомец. Это невозможно. Но она видела его! Она напрягла память, стараясь вновь вспомнить его лицо. Возможно, это был… ну нет. Он не мог быть кем-то из сотни, она знала это наверняка. Способность распознавать лица — одна из ее сильнейших способностей. И он убежал, скрылся из виду.

Безбилетник! Но это же было невозможно! Где он прятался, как выживал? Как перенес радиационную бурю?

Или у нее начались галлюцинации? Неужели теперь и до этого дошло?

Майя вернулась в свою комнату, у нее разболелся живот. Коридоры торуса D почему-то были темны, несмотря на яркое освещение, у нее по коже бегали мурашки. Увидев перед собой дверь, она нырнула в свою комнату, в свое убежище. Но там были лишь кровать, маленький столик, стул, туалет и несколько полок с разными вещами. Она просидела там час, затем два. Но не могла ничего предпринять, у нее не имелось ответа, не на что было отвлечься. Некуда бежать.