Но с течением времени все меняется; ничто не живет вечно — ни камни, ни счастье.

— Ты в курсе, что уже эл-эс сто семьдесят? — спросила однажды ночью Филлис. — Мы же примарсились в эл-эс семь, да?

Это означало, что они пробыли на Марсе уже половину марсианского года. Филлис пользовалась календарем, разработанным астрономами, тогда как среди колонистов более популярной была земная система. Марсианский год длился 668,6 местных дней, и для того чтобы сказать, в какой части этого длинного года они находились, нужен был календарь солнечных долгот (L_S. Согласно этой системе линия между Солнцем и Марсом в ее северно-весеннем равноденствии устанавливалась на 0°, а год делился на 360 градусов. Тогда L_S = 0°–90° была северной весной, 90°–180° — северным летом, 180°–270° — осенью, а 270°–360° (или снова 0°) — зимой.

Эту простую систему усложнял эксцентриситет марсианской орбиты — экстремальный по земным меркам: в перигелии Марс находится примерно на сорок три миллиона километров ближе к Солнцу, чем в афелии, в результате чего ему достается на сорок пять процентов больше солнечного света. Из-за этого отклонения северные и южные времена года получаются очень неравноценными. Перигелий каждый год выпадает на L_S = 250°, в позднюю южную весну — поэтому южные весны и лета намного жарче северных: разница максимальных температур достигает примерно тридцати градусов. Южные осени и зимы, вместе с тем, холоднее, так как близки к афелию, — настолько холоднее, что южная полярная шапка состоит в основном из углекислого газа, тогда как северная — из водного льда.

Так что выходит, что юг — полушарие крайностей, а север — умеренностей. Но эксцентриситет орбиты приводит к еще одной занимательной особенности. Поскольку планеты движутся быстрее, когда находятся близко к Солнцу, времена года у перигелия короче, чем у афелия. Так, северная осень на Марсе длится 143 дня, тогда как северная весна — 194 дня. Весна на пятьдесят один день длиннее осени! Некоторые утверждали, что одной этой причины уже достаточно, чтобы поселиться на севере.

Так или иначе, они находились на севере и было лето. Каждый новый день становился чуть-чуть короче предыдущего, а они продолжали свою работу. Территория вокруг базы теперь была более захламленной, сильнее иссечена дорогами. Они проложили асфальтированную дорогу до Чернобыля, а сама база теперь разрослась до того, что тянулась от трейлерного парка за линию горизонта во все стороны: квартал алхимиков и дорога на Чернобыль — к востоку, постоянные жилища — к северу, склады и ферма — к западу, медико-биологический центр — к югу.

Наконец все переселились в готовые отсеки постоянного жилого комплекса. Там ночные совещания стали более короткими и обыденными, чем в трейлерах, и иногда даже выпадали дни, когда к Наде не обращались за помощью. Кое-кого она вообще видела лишь изредка — команду биомедиков в их лабораториях, исследовательскую группу Филлис и даже Энн. Однажды ночью Энн запрыгнула на соседнюю с Надей кровать и пригласила ее отправиться с ними исследовать каньон Гебы, примерно в 130 километрах к юго-западу. Несомненно, Энн хотела показать ей хоть что-нибудь за пределами базы, но Надя отказалась:

— У меня же много работы, сама знаешь. — И, увидев разочарование Энн, добавила: — Может, в следующей поездке присоединюсь.

А затем она вернулась к работе над внутренней отделкой отсеков и внешней — нового крыла. Аркадий предложил сделать этот ряд первым из четырех, расположенных в форме квадрата, и Надя так и собиралась поступить. Также Аркадий подсказал, что в таком случае над территорией внутри квадрата можно будет устроить крышу.

— Вот где нам пригодятся магниевые балки, — заметила на это Надя. — Еще бы придумать более прочные стеклянные панели…

Когда Энн со своей командой вернулась из Геб, уже было готово две стороны квадрата — то есть двенадцать полностью завершенных отсеков. Тот вечер все посвятили видеозаписям. Они смотрели, как экспедиционные марсоходы катились по каменистым равнинам, как затем перед ними возник огромный обрыв, тянущийся во всю ширину экрана, будто они достигли края света. Доехав до небольших, в метр высотой, странных утесов, марсоходы остановились, и картинка задрожала, когда один из исследователей выбрался наружу и двинулся вперед с включенной на скафандре камерой.

Затем съемка вдруг стала вестись с самого обрыва — камера развернулась на сто восемьдесят градусов, показав каньон, который оказался настолько больше воронок цепочки Ганга, что его размеры было трудно осознать. Стены дальней стороны каньона были едва различимы на горизонте. Вообще же стены можно было видеть со всех сторон вокруг утопленного эллипса, достигавшего примерно двухсот километров в длину и ста поперек — каньон Гебы был почти замкнутым. Группа Энн подобралась к обрыву с севера много после полудня и отчетливо видела восточный изгиб стены, налитый солнечным светом, тогда как на западе же стена чудилась просто низким темным пятном. Дно каньона было более-менее ровным, с углублением по центру.

— Если бы можно было подвесить над каньоном купол, — сказала Энн, — получилось бы забавное и огромное замкнутое пространство.

— Таких куполов не бывает, Энн, — заметил ей Сакс. — Здесь тысяч десять квадратных километров.

— Ну, это было бы действительно классное пространство. Тогда остальную часть планеты можно было бы вообще не трогать.

— Стены каньона обрушились бы под весом такого купола.

— Поэтому-то его надо было бы подвесить.

Сакс лишь покачал головой.

— Это не более странно, чем тот космический лифт, о котором ты все время твердишь.

— Я хочу жить в доме, который будет стоять прямо в том месте, откуда ты это снимал, — перебила их Надя. — Какой вид!

— Подожди еще, пока не проснешься на одном из вулканов на Фарсиде, — раздраженно ответила Энн. — Вот там уж будет тебе вид.

Мелкие перебранки вроде этой случались у них постоянно. Это напоминало Наде неприятные последние месяцы на «Аресе». Другой пример: Аркадий со своей командой прислал видео, снятое на Фобосе, со своим комментарием. «Стикнийский удар почти расколол эту скалу на куски, а она, значит, хондритовая, почти на двадцать процентов состоит из воды, и большая часть ее была дегазирована при ударе, заполнила систему трещин, замерзла и превратилась в целую систему ледяных жил». Это был завораживающий процесс, но для них он стал лишь причиной спора между Энн и Филлис, их ведущими геологами, о том, объясняло ли это образование льда или нет. Филлис предполагала, что с Фобоса можно будет поставлять воду, что было глупостью даже при том, что их запасы невелики и требовали пополнения. Много воды расходовал Чернобыль, и фермеры готовы были создать небольшое болото в своей биосфере, а Надя — устроить плавательный комплекс в одном из сводчатых отсеков, который включал бы в себя бассейн, три вихревых ванны и сауну. Каждый вечер Надю спрашивали, как у нее продвигаются дела, потому что всем уже надоело мыться с помощью губок, которые не позволяли полностью очиститься от пыли, все соскучились по настоящему теплу. Люди мечтали о ванне: в своих древних дельфиньих мозгах, глубоко в подсознании, там, где желания первородны и неудержимы, они хотели вернуться в воду.

Поэтому им нужно было больше воды, но сейсмическое сканирование не показывало никаких признаков подземных скоплений льдов. Энн считала, что их вообще нет на планете. Они были вынуждены и дальше полагаться на воздухосборники либо выскребывать реголит и загружать его в установку для перегона почвенной воды. Но Наде не нравилось лишний раз прибегать к этим установкам, потому что они, произведенные совместно Францией, Венгрией и Китаем, непременно пришли бы в негодность, если их слишком сильно нагружать.

Но такова уж была жизнь на Марсе — он был сухим. Шиката га най!

— Выбор есть всегда, — ответила на это Филлис. Поэтому она и предложила загрузить грузовые летающие аппараты льдом с Фобоса и отправить их на Марс. Но Энн считала это глупой тратой энергии, и они снова вернулись к тому, с чего начали.

Надю это особенно раздражало потому, что сама она была в хорошем настроении. Она не видела причин ссориться, и ее тревожило, что другие не чувствовали того же. Почему динамика группы так сильно колебалась? Они же были на Марсе, где времена года длились вдвое дольше, чем на Земле, а каждый день был длиннее на сорок минут — почему люди не могли просто расслабиться? У Нади было чувство, будто у нее еще оставалось время на разные дела, хотя она всегда была занята, и эти тридцать девять с половиной минут в сутки были, пожалуй, главной причиной этого ощущения. Циркадные биоритмы формировались у людей на протяжении миллионов лет эволюции, а теперь у них внезапно появились дополнительные минуты дня и ночи, день за днем, ночь за ночью — несомненно, это оказывало свое действие. Надя была в этом уверена, потому что, несмотря на лихорадочный темп работы и полное истощение к концу каждого дня, когда она заваливалась на кровать, она всегда просыпалась отдохнувшей. Эта странная пауза на электронных часах, когда в полночь они доходили до 12:00:00 и внезапно останавливались, после чего начиналось неопределенное время и тянулось, тянулось, иногда слишком медленно, а затем сменялось на 12:00:01 и продолжало свой привычный ход… Да, марсианский временной сброс был чем-то особенным. Часто Надя засыпала в этом промежутке, как и большинство остальных. Но у Хироко была песня, которую та пела в это время, если не спала. Пели и ее фермеры, и многие из остальных — каждую субботнюю ночь они веселились и пели эту песню во время сброса. Песня была на японском — Надя не знала ее наизусть, ко иногда тоже бубнила ее себе под нос, радуясь своему своду и своим друзьями.

Но однажды субботней ночью, когда она сидела вместе с друзьями, уже сонная, к ней подошла Майя и села рядом, чтобы поговорить. Майя со своим милым личиком, всегда опрятная, всегда шикарная даже в ежедневном комбинезоне. Казалось, она была в смятении.

— Надя, ты должна сделать мне одолжение! Пожалуйста, пожалуйста!

— Что?

— Мне нужно, чтобы ты сказала кое-что Фрэнку ради меня.

— Почему ты не можешь сказать этого сама?

— Мне нельзя, чтобы Джон увидел, что мы разговариваем. Но нужно передать ему сообщение. Пожалуйста, Надежда Франсин, только ты можешь мне помочь.

Надя фыркнула.

— Пожа-а-алуйста.

Удивительно, как сильно Наде сейчас захотелось скорее поговорить с Энн, Самантой или Аркадием. Вот бы Аркадий сейчас позвонил с Фобоса!

Но Майя была ее подругой. И этот отчаянный взгляд — Надя не могла его вынести.

— Что за сообщение?

— Скажи ему, что я встречусь с ним сегодня вечером на складах, — властно произнесла Майя. — В полночь. Чтоб поговорить.

Надя вздохнула. Но позже подошла к Фрэнку и передала ему сообщение. Он кивнул, не встречаясь с ней взглядом, смущенный, угрюмый и грустный.

Несколько дней спустя они с Майей чистили кирпичный пол новейшего отсека, где предстояло повысить давление, и Надю одолело любопытство. Она нарушила привычное молчание и спросила у Майи, в чем у них было дело.

Ну, это из-за Джона и Фрэнка, — жалобно ответила Майя. — Они во всем соперничают друг с другом. Они как братья, но очень завистливы. Джон первым оказался на Марсе и получил разрешение вернуться, а Фрэнк считает, что это нечестно. Фрэнк проделал большую работу в Вашингтоне, чтобы добиться основания колонии, и теперь думает, что Джон присвоил его заслуги. И вот теперь. Нам с Джоном хорошо вместе, он мне нравится. С ним легко. Легко, но, может быть, слегка… Не знаю. Не скучно. Но и не волнующе. Ему нравится гулять, развлекаться с фермерами. Но он так не любит разговаривать! А с Фрэнком мы могли говорить целую вечность. Может, мы и спорили до посинения, но это хотя бы было общение! И, как знаешь, у нас были очень непродолжительные отношения на «Аресе», еще в самом начале, но не срослось, хотя он до сих пор считает, что все могло бы получиться.

«С чего бы ему так считать?» — подумала Надя.

— И он все уговаривает меня бросить Джона ради него, а Джон его как раз в этом подозревает, и потому между ними такое сильное соперничество. Я лишь пытаюсь сдержать их, чтобы они друг друга не передушили, вот и все.

Надя решила больше об этом не расспрашивать, но теперь была вовлечена в их дела против своей воли. Майя продолжала приходить к ней, чтобы выговориться, и каждый раз просила передавать сообщения для Фрэнка. «Я вам не посредница!» — по-прежнему возражала Надя, но все равно делала это, а раз или два у нее даже завязывались продолжительные беседы с Фрэнком — конечно, о Майе, о том, кто она такая, почему она такая, почему вела себя так, как вела.

— Слушай, — сказала ему Надя, — за Майю я говорить не могу. Я не знаю, почему она так поступает, это тебе нужно спросить у нее самой. Но могу сказать, что она выросла в советской Москве, прошла через университет и программы сразу за своих маму и бабушку. А для ее бабушки мужчины были врагами, и для матери тоже — по принципу матрешки. Мама говорила Майе: «Женщины — корни, а мужчины — просто листья». Целое общество выросло на недоверии, манипуляциях и страхе. Вот откуда происходит Майя. Еще у нас есть традиция амикошонства. Это такая крепкая дружба, когда ты узнаешь все до мельчайших подробностей о своем друге, и вы в некотором смысле овладеваете жизнями друг друга. Что, конечно, само по себе невозможно, рано или поздно заканчивается и, как правило, плохо.

Фрэнк кивал, слушая ее пояснение и находя в нем что-то знакомое. Надя, вздохнув, продолжила:

— Такая дружба ведет к любви, а у любви потом возникают те же проблемы, только более сложные, особенно когда в основе ее лежит страх.

И Фрэнк — высокий, в некотором смысле красивый, полный энергии, вращающейся в его внутреннем генераторе, американский политик, попавший под каблук русской красавицы, — Фрэнк смиренно кивнул и со смущенным видом поблагодарил ее. Ему было нечего ответить.

Надя изо всех сил старалась не обращать на все это внимания. Но проблемы, казалось, теперь возникали на каждом шагу. Влад не одобрял того, сколько времени они проводили на поверхности в дневное время, и говорил:

— Бóльшую часть времени нам следует проводить под холмом, необходимо закопать все лаборатории. Работы на открытой местности необходимо сократить до часа ранним утром и часа вечером, когда опустится солнце.

— Черта с два я просижу целый день взаперти, — возразила Энн, и многие с ней согласились.

— У нас еще много работы, — указал Фрэнк.

— Но бóльшую ее часть можно выполнять в режиме дистанционного управления, — отметил Влад. — И так и нужно ее выполнять. А сейчас мы все равно что гуляем в десятке километров от ядерного взрыва…

— И что? — сказала Энн. — Солдаты так и делали…

— …Раз в полгода, — закончил Влад и посмотрел на нее. — А ты бы стала это делать?

Даже Энн выглядела побежденной. Ни озонового слоя, ни нормального магнитного поля — они поджаривались радиацией почти так же сильно, как если бы находились в межпланетном пространстве при десяти бэр в год.

Итак, Фрэнк и Майя приказали им нормировать время, которое они проводили снаружи. Внутри, под холмом хватало внутренних работ — они заканчивали последний ряд отсеков. К тому же можно было вырыть еще несколько подвалов, чтобы у них появилось больше места, где можно было бы защититься от радиации. Многими тракторами можно было управлять дистанционно из закрытых станций. Оператор-человек наблюдал за экранами из-под земли, а машины работали согласно своим алгоритмам выбора решений. Технически это было возможно, но никому не нравился образ жизни, который им пришлось бы при этом вести. Даже Сакс Расселл, который бóльшую часть времени довольствовался работой в помещении, казалось, был растерян. По вечерам некоторые заводили споры о необходимости скорейшего терраформирования, и теперь они разгорались с новой силой.

— Это не нам решать, — резко оборвал их Фрэнк. — Это должна сделать ООН. Тем более такое решение ведет к крупным последствиям, которые растянутся по меньшей мере на столетия. Не тратьте время на пустые разговоры!

— Это все так, — сказала Энн, — но я не хочу тратить время на то, чтобы сидеть в этих пещерах. Мы должны прожить свои жизни, как сами того хотим. Мы слишком стары, чтобы беспокоиться о радиации.

Снова споры. Из-за них Надя чувствовала, будто улетела с твердой почвы своей планеты обратно в напряженную невесомую действительность «Ареса». Брюзжания, пререкания, жалобы — и так до тех пор, пока им не наскучит или они не устанут и не уйдут спать. Теперь Надя выходила из комнаты, когда это начиналось, и искала Хироко, чтобы обсудить с ней что-нибудь конкретное. Но избежать этого совсем, перестать об этом думать было невозможно.

Однажды ночью Майя явилась к ней в слезах. В постоянном жилище оставили комнату для частных бесед, и Надя вышла с подругой в северо-восточный угол сводов, где внутренняя отделка еще не была закончена, и они сели рядом. Надя взволнованно слушала Майю, изредка накрывая ее плечо рукой и обнимая ее.

— Так почему бы тебе просто не решить раз и навсегда? — наконец спросила она. — Почему вы не перестанете играть в кошки-мышки?

— Я уже решила! Я люблю Джона, я всегда любила только Джона. Но теперь он видит меня с Фрэнком и думает, будто я его предала. Это так низко с его стороны! Они как братья и во всем соперничают, но сейчас это просто ошибка!

Надя не слушала подробностей — ей не хотелось этого знать. Но она продолжала с ней сидеть.

А затем перед ними возник Джон. Надя поднялась, чтобы уйти, но он не подал виду, что заметил ее.

— Слушай, — сказал он Майе, — прости, но я ничего не могу с этим поделать. Все кончено.

— Нет, не кончено, — ответила Майя, мгновенно успокоившись. — Я люблю тебя.

Джон горестно улыбнулся.

— Да. Я тоже тебя люблю. Но я хочу, чтобы все было просто.

— Все и так просто!

— Нет, не просто. То есть ты можешь любить нескольких человек одновременно. Кто угодно может, мы просто так устроены. Но ты можешь быть верной лишь одному. А я хочу… Я хочу быть верным. Той, кто будет верна мне. Это просто, но…

Он покачал головой, не в силах подобрать нужного слова. Он прошел обратно в восточный ряд отсеков и исчез за дверью.

— Американцы, — зло проговорила Майя. — Чертовы дети!

Затем она встала и вышла вслед за ним.

Но вскоре вернулась. Он присоединился к группе в одной из гостиных и не хотел уходить оттуда.

— Я устала, — попыталась сказать Надя, но Майя не желала слушать — лишь расстраивалась все сильнее и сильнее. Они обсуждали это больше часа, снова и снова. Наконец, Надя согласилась сходить к Джону, чтобы попросить его прийти к Майе и поговорить. Угрюмая, она пошла по отсеку, не обращая внимания ни на кирпичи, ни на нейлоновые обои. Посредница, которая ничего не замечала. Неужели для этого нельзя было использовать роботов? Она нашла Джона, и тот извинился, что проигнорировал ее ранее.

— Прости, я был расстроен. Я подумал, что ты и любом случае все узнала бы.

Надя пожала плечами.

— Ничего страшного. Но слушай, тебе нужно с ней поговорить. С Майей нельзя иначе. Мы говорим, говорим, говорим. Если ты вступил в отношения, тебе нужно все время говорить, все время. Если не будешь этого делать, то в будущем тебе самому будет от этого хуже, уж поверь.

Это подействовало на него. Придя в себя, он ушел искать Майю. А Надя отправилась спать.

Вечером следующего дня она работала снаружи на траншеекопателе. Это у нее уже был третий вид работ за день и второй, доставивший неприятности. До этого Саманта попыталась провезти груз на повернутом плоской стороной вверх лезвии землеройной машины, и та накренилась вперед, отчего подъемники отвала вылезли из своих креплений. При этом на землю выплеснулась гидросмесь и застыла, не успев как следует пролиться. Им пришлось установить домкраты под заднюю часть трактора, отсоединить все крепление лезвия и с помощью домкрата опустить машину. Каждое из действий проходило в муках.

Затем Надю позвали помочь с бурильной машиной «Сэндвик Тубекс». Так они проделывали скважины в крупных валунах, по которым вода должна была поступать от квартала алхимиков к постоянным жилищам. Погружной пневмоударник предположительно замерз в состоянии полного выдвижения, будто стрела, попавшая в дерево. Теперь Надя стояла, глядя на его вал.

— Есть какие-нибудь предложения, как можно освободить молот, не сломав его? — спросил Спенсер.

— Разломать камень, — устало ответила Надя и, отойдя, забралась в трактор, к которому уже была прикреплена обратная лопата. Подъехав на нем, она подняла лопату к верхней части валуна, после чего вылезла, чтобы прикрепить к ней небольшой ударный гидравлический молот «Эллейд». Как только она установила его, погружной пневмоударник внезапно дернулся назад, потянув валун за собой, и прижал ее левую руку нижней частью «Эллейд Хай-Рэм».

Она инстинктивно отпрянула назад, и боль, пробежав по предплечью, поднялась до самой груди. Левую половину тела заполнило пламя, зрение помутнело. Она слышала крики:

— Что такое? Что случилось?

Должно быть, она закричала.

— Помогите, — с трудом протянула она.

Она смогла сесть, но сдавленная рука все еще была зажата между камнем и молотом. Она со всей силы толкнула ногой переднее колесо трактора и почувствовала, как молот растирает ее кости по камню. Затем шлепнулась на землю — рука была свободна. От боли ей отказывало зрение, живот крутило, она думала, что вот-вот лишится сознания. Поднявшись на колени, помогая себе здоровой рукой, она увидела, что раздавленная рука обильно истекала кровью, перчатку разорвало на куски, от мизинца почти ничего не осталось. Она застонала и наклонилась вперед, прижав руку к себе, а затем уткнувшись в землю, не обращая внимания на резкую боль. Даже при таком кровотечении рука должна была примерзнуть… но сколько нужно ждать?

— Мерзни, чтоб тебя, мерзни! — кричала она.

Смахнув слезы с лица, она заставила себя взглянуть на руку. Отовсюду сочилась кровь. Она вдавила ее в землю так сильно, как только могла. Болело уже меньше. Вскоре она должна онеметь — теперь ей нужно было быть осторожной, чтобы не отморозить руку целиком! Испуганная, она уже приготовилась оторвать ее от земли, встав на колени, тут подбежали люди, подняли ее, и она лишилась чувств.

После этого случая она стала калекой. Надей Девятипалой, как назвал ее Аркадий в телефонном разговоре. Он отправил ей слова Евтушенко, посвященные памяти Луи Армстронга: «Тряхни стариной и сыграй».

— Где ты это нашел? — спросила его Надя. — Не могу себе представить, чтобы ты читал Евтушенко!

— Конечно, читал. Он получше Макгонаголла! А это было в книге об Армстронге. Я внял твоему совету и слушал его во время работы, а в последнее время стал читать книги о нем по вечерам.

— Хотела бы я, чтобы ты спустился к нам, — сказала Надя.

Операцию проводил Влад. Он заверил ее, что все будет хорошо.

— Все прошло чисто. Безымянный палец немного поврежден, но он, вероятно, будет теперь работать так, как раньше работал мизинец. Но от безымянных пальцев все равно никогда не было большой пользы. Большой и указательный останутся такими же сильными, как были всегда.

Все приходили ее навещать. Однако больше она общалась с Аркадием, в ночные часы, когда была одна, в те четыре с половиной часа между тем, как Фобос поднимался на западе и опускался на востоке. Сначала он звонил ей почти каждую ночь, а потом немного реже.

Довольно скоро она уже опять была на ногах, а на кисть наложили гипс, который казался подозрительно тонким. Она снова вышла наружу, чтобы давать советы или помогать решать проблемы, надеясь чем-то занять голову.

Мишель Дюваль к ней ни разу не зашел, и она находила это странным. Разве не для таких случаев нужны психологи? Она не могла не впасть в уныние: для работы ей нужны были руки — ведь она занималась ручным трудом. Гипс ей мешал, и она срезала его часть вокруг запястья, воспользовавшись ножницами из своего набора инструментов. Теперь, когда она выходила наружу, ей приходилось держать и руку, и гипс в футляре, и от нее было немного пользы в работе. Это сильно удручало ее.

Наступила ночь субботы, и она сидела в свеженаполненной вихревой ванне, потягивая плохое вино и оглядывая своих спутников, плещущихся в купальных костюмах. Она вовсе не единственная получила травму — сейчас они все были слегка побиты, спустя столько месяцев физического труда. Почти у каждого — следы обморожений, участки почерневшей кожи, которая в итоге отшелушивалась, оставляя новую, розовую, яркую и безобразную в жаре бассейна. Еще несколько человек носили гипс — на руках, запястьях, предплечьях, даже на ногах, у одних были переломы, у других вывихи. Вообще говоря, им просто повезло, что до сих пор никого не убило.

Столько тел — и ни одного для нее. Они знали друг друга, будто были одной семьей, думала она. Они были друг другу врачами, спали в одних комнатах, хранили вещи в общих шкафах, вместе принимали ванны. Обыкновенная группа животных, тем не менее примечательная в безжизненном мире, который заняла, но ее вид скорее успокаивал, чем волновал, — по крайней мере, бóльшую часть времени. Немолодые тела. Надя сама была налитая, как тыква, пухлая, с крепкими мышцами женщина, квадратная и в то же время круглая. И одинокая. В эти дни ее ближайший друг — голос в ухе, лицо на экране. Когда он прибудет с Фобоса… ну, трудно сказать. На «Аресе» у него было полно женщин, а на Фобосе работала Джанет Блайлевен — только ради того, чтобы быть с ним…

Люди снова спорили, прямо в этом неглубоком бассейне. Энн, высокая и нескладная, наклонилась, чтобы язвительно ответить Саксу Расселлу, коротко и негромко. Он, как обычно, делал вид, будто не слышит. Когда-нибудь она стукнет его, если он будет неосторожно себя вести. Странно, как группа снова менялась, как менялась в ней обстановка. Ей никогда не удавалось этого уловить: истинная природа группы существовала отдельно от жизни их коллектива, каким-то образом обособленная от качеств индивидов, из которых состояла. Работа Мишеля как их психолога от этого, наверное, была почти невозможной. Не потому, что никто не мог раскрываться в его присутствии — он был самым тихим и ненавязчивым психологом из всех, какие ей когда-либо встречались. Несомненным сокровищем в этом обществе не верящих в мозгоправов. Но она по-прежнему считала странным, что он ни разу не зашел к ней после несчастного случая.

Однажды вечером она вышла из отсека, где располагалась столовая, и направилась к тоннелю, который они прокладывали от сводчатых жилищ к комплексу ферм. Там она встретила Майю и Фрэнка. Те яростно спорили, и по разносившимся крикам можно было понять не значение, но эмоции, которые они в них вкладывали. Лицо Фрэнка исказилось от гнева, Майя, отвернувшись от него, выглядела смятенной, она плакала. Обернувшись к нему, она крикнула:

— Это никогда не было так, как ты говоришь! — и вслепую, скривив рот узелком, бросилась в сторону Нади.

Лицо Фрэнка превратилось в маску боли.

Майя увидела застывшую на месте Надю, но пробежала мимо.

Надя, пораженная, повернулась и ушла обратно в жилые отсеки. Поднялась по магниевой лестнице в гостиную во втором отсеке и включила телевизор, чтобы посмотреть круглосуточный канал новостей с Земли — она делала это крайне редко. Чуть позже приглушила звук и стала рассматривать кирпичи, из которых был выложен сводчатый потолок у нее над головой. Тут вошла Майя и принялась объясняться: между ней и Фрэнком ничего не было, все было только у Фрэнка в голове, а он не хотел сдаваться, даже не имея никаких на то оснований, а ей-то нужен только Джон, и не ее вина в том, что Джон с Фрэнком находятся в плохих отношениях, все случилось из-за бессмысленного желания Фрэнка, но она, хоть это и не ее вина, все же чувствовала себя виноватой оттого, что эти двое когда-то были близкими друзьями, почти братьями.

Надя вежливо слушала, приговаривая: «да-да», «понятно» и все в таком духе, пока Майя не легла на пол и не заплакала. А Надя просто сидела на краю своего кресла, смотрела на нее и размышляла о том, сколько из сказанного было правдой. И о каком споре на самом деле шла речь. И нужно ли считать ее, Надю, плохой подругой из-за того, что она не верила в рассказанную Майей историю полностью. Но почему-то ей казалось, что Майя лишь путала следы, занимаясь очередной манипуляцией. Вот как все было: те два смятенных лица, которые она увидела в туннеле, — самое что ни на есть веское свидетельство ссоры между близкими. Значит, объяснение Майи — совершенная ложь. Надя сказала ей что-то утешающее и ушла спать, думая: Ты уже и так отняла у меня слишком много времени, сил и внимания своими играми, ты мне за это пальцем ответишь, сучка этакая!!!

Наступил новый год, долгая северная весна подходила к концу, а они все еще не запаслись водой. Поэтому Энн предложила отправить экспедицию к полярной шапке и запустить автоматическую перегонную установку, попутно проложив путь, по которому марсоходы могли бы ездить на автопилоте.

— Поехали с нами, — позвала она Надю. — Ты же до сих пор ничего толком не видела на этой планете. Только кусочек между базой и Чернобылем — а это, считай, ничего. Ты пропустила Гебы и Ганг, а сейчас ничем новым ты здесь не занимаешься. В самом деле, Надя, даже не верится, какой труженицей ты тут стала. Ну вот зачем ты вообще полетела на Марс, а?

— Зачем?

Да, зачем? Ну, здесь существует два рода деятельности — исследование Марса и жизнеобеспечение, необходимое для этих исследований. А ты сразу с головой ушла в жизнеобеспечение и не проявила ни малейшего внимания к тому, ради чего мы вообще здесь оказались!

— Ну, мне нравится этим заниматься, — смущенно ответила Надя.

— Ладно, но попробуй взглянуть на это по-другому! Какого черта ты не осталась на Земле, чтобы работать где-нибудь на стройке? Тебе не обязательно было проделывать весь этот путь, чтобы просто водить чертов бульдозер! Сколько еще ты собираешься здесь пахать, устанавливая туалеты и программируя тракторы?

— Ладно, ладно, — сказала Надя, подумав о Майе и всех остальных. Все равно квадрат сводов был почти завершен. — Я возьму отпуск.