46. Взбаламученные воды
Однажды вечером, вскоре по возвращении в Нью-Йорк, когда Керри кончала переодеваться после спектакля, она вдруг услышала какой-то шум за дверью. Затем раздался знакомый голос:
— Ничего, ничего, не беспокойтесь! Мне нужно только повидать мисс Маденда.
— Вам придется послать ей вашу карточку.
— О, полно! Вот возьмите!
Полдоллара перешли из рук в руки, и кто-то постучал в дверь.
Керри подошла и отворила.
— Ну и ну! — воскликнул Друэ. — Вот это так! Как же ты поживаешь, Керри? Я сразу узнал тебя, как только увидел на сцене.
Керри невольно попятилась, ожидая, что сейчас последует весьма неприятный разговор.
— Неужели ты не хочешь поздороваться? Ну и прелесть же ты! Давай же поздороваемся!
Керри протянула Друэ руку и наградила его улыбкой — хотя бы за его бесконечное добродушие. Друэ стал несколько солиднее, но в общем изменился очень мало. Такой же элегантный костюм, та же коренастая фигура, то же розовое лицо.
— Этот субъект у дверей не хотел впускать меня, пришлось его «подмазать». Я сразу догадался, что это ты. Какой великолепный спектакль! И как ты здорово справляешься с ролью! Впрочем, я знал, что это так будет! Я случайно проходил сегодня мимо вашего театра и решил зайти. Правда, я видел твое имя в программе, но не мог вспомнить, где я слышал его, пока не увидел тебя на сцене. И тогда меня вдруг осенило. Черт возьми! У меня даже сердце заколотилось, когда я сообразил, что это и есть то имя, под которым ты выступала там, в Чикаго. Ведь верно?
— Да, — улыбаясь, подтвердила Керри, ошеломленная развязностью гостя.
— Я сразу узнал тебя, — повторил Друэ. — Ну, рассказывай! Как тебе жилось это время?
— Очень хорошо, — ответила Керри.
Она еще не могла прийти в себя от этой внезапной атаки.
— Ну, а ты как? — спросила она.
— Я? Прекрасно! Я теперь постоянно живу в Нью-Йорке.
— Ах, вот как? — промолвила Керри.
— Да, вот уже полгода, как я здесь. Я заведую отделением нашей фирмы.
— Чудесно!
— Но скажи, пожалуйста, когда же ты поступила на сцену? — полюбопытствовал Друэ.
— Вот уже скоро три года.
— Неужели? А я впервые слышу об этом. Впрочем, я знал, что рано или поздно это случится. Помнишь, я говорил, что ты отлично играешь?
Керри улыбнулась.
— Да, помню, — согласилась она.
— Как ты, однако, похорошела! — продолжал Друэ. — Мне никогда не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так изменился к лучшему. Ты как будто выше стала!
— Неужели? Что ж, возможно, что я немного выросла, — согласилась Керри.
Друэ посмотрел на ее платье, потом на волосы, на которых кокетливо сидела изящная шляпа, затем заглянул ей прямо в глаза, хотя Керри всячески избегала встречаться с ним взглядом. Было очевидно, что он надеется возобновить былую дружбу немедленно и на старых началах.
— Ну, — начал Друэ, видя, что Керри берется за сумочку и собирается уйти. — Я хочу, чтобы ты сегодня поужинала со мной, хорошо? Меня тут ждет один приятель, и мы пойдем втроем.
— Нет, я не могу, — ответила Керри. — Во всяком случае, не сегодня. У меня завтра рано утром репетиция.
— О, к черту репетицию! Пойдем поужинаем! Я постараюсь отделаться от приятеля, и мы с тобой поговорим по душам.
— Нет, нет, я не могу! — стояла на своем Керри. — Ты меня и не проси, я никогда не ужинаю так поздно.
— В таком случае мы просто побеседуем, — не сдавался, однако, Друэ.
— Только не сегодня, — повторила Керри и покачала головой. — Мы побеседуем в другой раз.
Она заметила, что по лицу его скользнула тень. Друэ начал понимать, что обстоятельства изменились. Тогда Керри подумала, что человек, который когда-то любил ее, заслуживает, пожалуй, лучшего обращения.
— Приходи завтра ко мне в отель, — сказала она, стараясь смягчить свой отказ. — Ты пообедаешь у меня.
Друэ просиял.
— Хорошо, — сказал он. — Где же ты теперь живешь?
— В отеле «Уолдорф», — ответила Керри, называя недавно построенный фешенебельный отель.
— В какое время?
— Ну, скажем, в три.
На следующий день Друэ явился, но Керри без малейшей радости дожидалась его прихода. Однако, видя его таким же сияющим и благодушным, как всегда, она отрешилась от своих опасений за исход этого обеда. Друэ по-прежнему много болтал.
— Шикарно они здесь все устроили, а? — заметил он.
— Да, неплохо, — ответила Керри.
Наивный эгоист, он сразу же пустился в подробное описание своей служебной карьеры.
— Я в скором времени открою собственное дело, — заявил Друэ. — Я могу получить кредит на двести тысяч долларов.
Керри слушала его, стараясь быть по возможности любезной и внимательной.
— Скажи, — спросил вдруг Друэ, — а куда же девался Герствуд?
Керри слегка покраснела.
— Думаю, он где-нибудь здесь, в Нью-Йорке, — ответила она. — Впрочем, я его давно не видела.
Друэ некоторое время сидел задумавшись и не произнося ни слова. Он не знал, играет ли бывший управляющей баром какую-нибудь роль в жизни Керри сейчас. Ее слова успокоили его. По-видимому, Керри, как и следовало, по его мнению, отделалась от Герствуда.
— Да, — заметил он наконец, — такой поступок нельзя назвать иначе, как непоправимой ошибкой.
— Какой поступок? — спросила Керри, не догадываясь, что последует за этим.
— О, ты прекрасно знаешь! — ответил Друэ и сделал рукою жест, точно отстраняя всякие сомнения на этот счет.
— Нет, я ничего не знаю, — настаивала Керри. — Объясни, пожалуйста, что ты хочешь сказать?
— Да та история в Чикаго… Ну, помнишь, когда он уехал оттуда? — добавил Друэ.
— Я, право, не знаю, о чем ты говоришь, — недоумевала Керри.
Неужели этот человек мог так грубо намекать на ее бегство с Герствудом?
— Вот как?.. — недоверчиво протянул Друэ. — Разве ты не знаешь, что он прихватил с собой десять тысяч долларов, когда удирал из Чикаго?
— Что?! — воскликнула Керри. — Ты хочешь сказать, что он украл десять тысяч долларов?
Теперь Друэ, в свою очередь, был озадачен.
— Так ты этого не знала?
— Разумеется, нет! — ответила Керри. — Я и понятия не имела об этом.
— Гм, забавно! — произнес Друэ. — Но так оно и было, можешь не сомневаться. Все газеты писали об этом.
— Сколько, ты говоришь, он взял? — спросила Керри.
— Десять тысяч долларов. Впрочем, я слыхал, что большую часть денег он потом отослал назад.
Керри рассеянным взглядом смотрела на роскошный ковер. Все эти годы после ее вынужденного бегства из Чикаго предстали перед ней в новом свете. Ей вспомнились сотни мелочей, подтверждавших эту историю. Она невольно подумала, что Герствуд взял деньги только ради нее. Вместо ненависти рождалась мягкая жалость. Бедняга! Какой, должно быть, ужас все время жить под гнетом совершенного проступка.
А Друэ, разгоряченный вкусным обедом и вином, придя в прекраснейшее настроение, воображал, что снова начинает завоевывать расположение Керри. Правда, она теперь высоко взлетела, но все-таки ему казалось, что он сумеет войти в ее жизнь. «Ах, какая женщина! — размышлял он. — Как она хороша, как элегантна! И знаменита!» Теперь, в блеске сценической славы, на фоне роскошной обстановки отеля, Керри ему казалась еще более желанной, чем когда-либо.
— Помнишь, Керри, как ты волновалась, когда выступала в любительском спектакле? — напомнил он ей.
Керри улыбнулась.
— Ты так играла в тот вечер — никого лучше тебя я на сцене не видел, — сентиментально вздохнул Друэ и слегка наклонился к ней. — Я думал тогда, что мы с тобой великолепно уживемся.
— Напрасно ты это говоришь, — довольно холодно заметила Керри.
— Неужели ты не позволишь мне сказать тебе?..
— Нет, — оборвала его Керри и встала. — К тому же мне пора собираться в театр. Придется мне покинуть тебя. Пойдем.
— О, еще минутку! — просил Друэ.
— Нет, я не могу, Чарли! — мягко ответила Керри.
Друэ очень неохотно встал из-за стола и проводил ее к лифту. На прощание он спросил:
— Когда я снова увижу тебя?
— О, как-нибудь увидимся! — равнодушно отозвалась Керри. — Я пробуду здесь все лето. До свиданья!
Лифтер уже открыл дверцу.
— До свиданья! — откликнулся Друэ, провожая ее глазами, пока она, шурша платьем, входила в кабинку.
Он печально спустился в вестибюль: недоступность Керри разожгла его прежнюю страсть. Вся веселая роскошь отеля как будто говорила только о ней, Друэ считал, что она слишком сухо обошлась с ним.
А голова Керри была занята совсем иными мыслями.
В тот вечер она и прошла мимо поджидавшего ее возле «Казино» Герствуда, не заметив его.
На следующий вечер, подходя к театру, она столкнулась с ним лицом к лицу. Он ждал ее, еще более обессилевший, но исполненный решимости повидаться с нею, хотя бы для этого пришлось послать ей записку. И опять она не узнала Герствуда в этой жалкой, оборванной фигуре. Она даже испугалась, увидев возле себя какого-то изголодавшегося нищего.
— Керри, — полушепотом произнес Герствуд, — я хотел бы сказать тебе несколько слов…
Керри быстро обернулась и тотчас узнала его.
И если в душе ее еще теплилось какое-то чувство к нему, то сейчас при виде этого человека оно мгновенно погасло. Но она вспомнила, что говорил ей Друэ об украденных Герствудом деньгах.
— Боже! Это ты, Джордж! — воскликнула она. — Что с тобой?
— Я был болен, — ответил он, — и только что вышел из больницы. Ради бога, дай мне немного денег!
— Ну, конечно, — ответила Керри, и губы ее задрожали. Она с трудом сдерживала волнение. — Но что с тобой такое? — снова спросила она.
Керри открыла сумочку и достала оттуда все содержимое: одну бумажку в пять и две по два доллара.
— Я уже говорил тебе, что был болен, — сварливо повторил Герствуд, почти возмущаясь ее откровенной жалостью. Оказалось, что ему трудно принимать помощь из этих рук.
— Возьми — вот все, что у меня при себе, — сказала Керри.
— Ладно, — тихо отозвался Герствуд. — Я тебе верну когда-нибудь.
Керри стояла перед ним, а вокруг прохожие оборачивались и глядели на нее. И она и Герствуд, оба чувствовали, что привлекают к себе взоры любопытных.
— Все-таки почему ты мне не скажешь, что с тобой? — снова спросила она, не зная, что делать. — Где ты живешь?
— У меня есть комната в ночлежном доме, — ответил он. — Нет смысла рассказывать тебе об этом. Все в порядке.
Казалось, ее ласковые расспросы только озлобляли его. Он не мог простить Керри, что судьба настолько милостивее обошлась с ней.
— Иди в театр, — сказал он. — Я тебе очень благодарен, но больше я никогда не буду беспокоить тебя.
Керри хотела было что-то сказать, но Герствуд повернулся и устало поплелся дальше.
Это видение угнетало ее в продолжение многих дней, пока воспоминание о нем постепенно не стерлось.
Друэ явился снова, но Керри даже не приняла его. Его ухаживания казались ей совсем неуместными.
— Меня нет дома, — сказала она доложившему о нем коридорному.
Через некоторое время театр должен был отправиться на гастроли в. Лондон. Второй летний сезон в Нью-Йорке не обещал больших барышей.
— Не хотите ли сделать попытку покорить Лондон? — спросил ее однажды директор.
— Может случиться как раз обратное! — ответила Керри.
— Мы поедем в июне, — сказал директор.
Среди спешных приготовлений к отъезду Керри забыла о Герствуде. И он и Друэ, оба остались в Нью-Йорке и лишь случайно узнали об ее отъезде. Друэ как-то снова зашел к ней и, услышав, что она уехала, издал возглас разочарования. Он долго стоял в вестибюле, нервно покусывая кончики усов, и наконец пришел к естественному выводу: былого не вернуть.
«Не стоит она того, чтобы из-за нее огорчаться», — решил он, но в глубине души чувствовал иное.
Герствуд кое-как изворачивался все долгое лето и осень. Однажды он получил место швейцара в каком-то дансинге и прослужил там целый месяц. Потом снова начал нищенствовать, часто голодая и ночуя в парке на скамье. Несколько раз под давлением крайней нужды он обращался в благотворительные учреждения и получал там некоторую помощь. Зимою Керри вернулась в Нью-Йорк и выступала в новой пьесе, но Герствуд об этом не знал. Он несколько недель бродил по городу, прося милостыню, между тем как над его головой электрические афиши возвещали о возвращении Керри Маденда. Друэ знал, что Керри вернулась, но больше не тревожил ее.
В это время в Нью-Йорк вернулся Эмс. Он добился некоторого успеха у себя на Западе и теперь намеревался открыть лабораторию в Нью-Йорке. С Керри он, конечно, встретился у миссис Вэнс, но в этой встрече не было особой теплоты. Эмс думал, что Керри все еще связана брачными узами с Герствудом, и только потом уже услышал об их разрыве. Не зная подробностей, он делал вид, что ни о чем не догадывается.
Вместе с миссис Вэнс он посмотрел новую оперетту, в которой выступала Керри, и после спектакля сказал:
— Напрасно она играет комедии. Мне кажется, она способна на большее.
Как-то раз он снова случайно встретился с Керри у миссис Вэнс, и у них завязалась дружеская беседа.
Керри, к своему удивлению, уже не ощущала в себе прежнего горячего интереса к этому человеку. Несомненно, причина была в том, что когда-то он олицетворял для нее все, к чему она стремилась, но чего не имела, но она этого не сознавала. Успех внушил ей уверенность, что теперь она живет такой жизнью, которая заслуживает одобрения мистера Эмса. Но ее маленькая, раздутая газетами слава ничего не стоила в его глазах. Он считал, что она могла добиться гораздо большего.
— В конце концов вы так и не пошли в драму? — спросил Эмс, вспомнив, что Керри интересовалась когда-то именно этим видом сценического искусства.
— Нет, — ответила Керри. — Пока еще нет, — добавила она, подчеркивая свои слова.
Эмс посмотрел на нее так, что Керри без слов угадала его неодобрение, что побудило ее сказать:
— Но я еще не оставила этой мысли.
— Надеюсь, — сказал он. — Есть натуры, созданные для драмы, и вы принадлежите к их числу.
Керри была изумлена тем, что он сумел так глубоко заглянуть ей в душу. Неужели он так хорошо понимает ее?
— Почему вы так думаете? — спросила она.
— Потому, что в вашем характере много задушевности, — ответил Эмс.
Керри улыбнулась и чуть-чуть покраснела.
Этот человек был так простодушно откровенен с нею, и ей снова захотелось его дружбы. Перед ней забрезжили прежние идеалы.
— Право, не знаю, — задумчиво произнесла она, чрезвычайно польщенная его словами.
— Я видел вас на сцене, — заметил Эмс. — Вы играете очень хорошо.
— Я рада, что вам понравилось.
— Очень хорошо, — повторил Эмс. — Для оперетты, конечно, — добавил он.
Больше они на эту тему не говорили, так как их беседа была кем-то прервана. Но вскоре они встретились снова. Эмс сидел после обеда в углу комнаты, уставясь в пол, когда Керри вошла с какой-то другой гостьей. Годы напряженного труда наложили на его лицо печать усталости. Керри и сама не знала, что так нравилось ей в этом лице.
— Почему вы уединились? — спросила она.
— Слушаю музыку.
— Я вас на минутку покину, — сказала спутница Керри, не видевшая в молодом изобретателе ничего интересного.
Эмс посмотрел на стоявшую перед ним Керри.
— Правда, красивая мелодия? — спросил он, внимательно прислушиваясь.
— Да, очень, — ответила Керри, почувствовав теперь особую прелесть исполняемой вещи.
— Присядьте, — предложил Эмс и придвинул ей соседнее кресло.
Они безмолвно слушали некоторое время, охваченные одинаковым чувством. Музыка, как и в былые дни, сильно действовала на Керри.
— Не знаю, чем это объяснить, — сказала Керри, пытаясь дать выход какому-то неизъяснимому томлению, сжимавшему ей грудь, — но под влиянием музыки у меня всегда возникает такое ощущение, точно мне хотелось бы… точно я…
— Да, я вас понимаю, — прервал ее Эмс, и вдруг подумал о своеобразии этой натуры, способной так открыто выражать свои чувства.
— Но грустить не надо, — добавил он.
Помолчав, он заговорил как будто о другом, но его слова удивительно совпадали с их общим настроением.
— В мире много такого, чего нам хотелось бы достичь. Но нельзя стремиться ко всему сразу. И что толку ломать руки из-за каждого несбывшегося желания!
Музыка прекратилась, и мистер Эмс встал, словно для того, чтобы собраться с мыслями.
— Почему вы не перейдете в хороший драматический театр? — спросил он.
Эмс пристально смотрел на Керри, внимательно изучая ее лицо. Печаль в ее больших выразительных глазах и горькая складка в уголках рта свидетельствовали о необычайном драматическом таланте, что-то в ней говорило Эмсу, что он дает ей правильный совет.
— Возможно, я так и поступлю, — ответила Керри.
— Ваше место там! — уверял Эмс.
— Вы думаете?
— Да, я уверен. Вряд ли вы это осознаете, но в вашем лице, особенно в глазах и в линии рта есть нечто такое, что наводит меня на подобные мысли.
Керри трепетала от волнения: никогда еще о ней не говорили так серьезно. На миг ее покинуло чувство тоски и одиночества. В словах этого человека была не только похвала, но критика его была благожелательной и свидетельствовала об удивительной проницательности.
— Да, — задумчиво продолжал Эмс, — именно в ваших глазах и в линии рта. Я помню, что, увидев вас впервые, я сразу обратил на это внимание. Мне показалось, что вы вот-вот расплачетесь.
— Как странно! — воскликнула Керри, чувствуя, как ее согревает радость. Ее сердце так жаждало моральной поддержки, именно такой.
— А потом я понял, что это ваше естественное выражение, и сегодня я снова присмотрелся к вашему лицу. В глазах у вас часто мелькает какая-то тень, она еще больше подчеркивает характер вашего лица. Очевидно, это нечто таится в самой глубине ваших глаз.
Керри взволнованно смотрела ему в лицо.
— Но вы, возможно, и не отдаете себе отчета в этом, — добавил Эмс.
Керри отвела глаза в сторону. Ей было лестно, что этот человек так говорит о ней, и хотелось быть достойной тех необыкновенных качеств, которые находил в ее чертах Эмс. Его слова открывали двери новым стремлениям.
Керри много думала об этом до их следующей встречи, которая произошла лишь спустя несколько недель.
И опять их беседа показала ей, как далека ее жизнь от тех мечтаний, которые владели ею перед спектаклем в Чикаго да и после долго не оставляли ее. Как случилось, что она утратила их?
— Я знаю, почему вы должны иметь успех, если получите драматическую роль, — сказал Эмс. — Я наблюдал за вами и…
— И…? — спросила Керри.
— Видите ли, — начал он так, будто был рад, что разгадал, наконец, трудную загадку, — весь секрет в изумительной выразительности вашего лица. Примерно то же впечатление производит на нас трогательная песня или взволновавшая нас картина. Подобные вещи трогают душу, ибо удивительно точно отражают самые тонкие человеческие чувства.
Керри смотрела на него, широко раскрыв глаза и не совсем понимая смысл его слов.
— Люди стараются как-то выразить себя, — продолжал Эмс. — Но большинство из них не способны рассказать о своих переживаниях. Они надеются на других, на тех, у кого есть талант. Один выражает переживания этого большинства в музыке, другой — в стихах, третий — в драме. А некоторых природа наделяет таким выразительным лицом, что оно способно передать все многообразие человеческих переживаний. Вот так случилось и с вами.
Эмс смотрел на Керри, стараясь взглядом передать свою мысль, и Керри поняла его. Или, по крайней мере, поняла, что природа одарила ее лицом, которое может выражать человеческую тоску и душевные порывы. Она приняла это очень близко к сердцу.
— Но талант ваш налагает на вас трудные обязательства, — продолжал Эмс. — Вы получили подарок от судьбы. Здесь нет вашей, заслуги: я хочу сказать, что вы могли бы и не обладать этим даром. Вы ничем не заплатили за него. Но раз уж вы им обладаете, то должны как-то использовать его.
— Как? — спросила Керри.
— Я уже сказал вам, идите в драму. В вашем характере много тепла, у вас богатый, мелодичный голос. Создайте из этого что-нибудь ценное для других. Только тогда вы не растратите своих способностей.
Последнего Керри не поняла, но ей было ясно, что ее успех в оперетте малого стоит.
— Я вас не совсем понимаю, — сказала она.
— Я хочу сказать вот что. Особенность вашей натуры отражена в ваших глазах, в линии рта, и, конечно, в особом складе вашей души. Но все это вы можете потерять, если отвернетесь от себя самой и будете жить лишь ради удовлетворения своих желаний. Глаза потускнеют, линия рта изменится, вы лишитесь сценического дарования. Вам, может быть, не верится, но это так. Природа уж позаботится об этом!
Стремясь убедить Керри в правильности приводимых им доводов, Эмс вкладывал всю душу в свои слова, и речь его временами возвышалась до пафоса. Что-то в Керри вызывало в нем симпатию. Ему хотелось расшевелить ее.
— Я знаю, что вы правы, — рассеянно сказала Керри, чувствуя себя немного виноватой.
— На вашем месте я переменил бы жанр, — продолжал Эмс.
Его слова были подобны камню, упавшему в тихую воду.
Керри, покачиваясь в качалке, размышляла над ними несколько дней.
— Едва ли я долго пробуду в оперетте, — как-то сказала она Лоле.
— Почему? — удивилась та.
— Я думаю, что могла бы добиться успеха и в серьезной драме.
— Что это пришло тебе в голову?
— Не знаю, — ответила Керри. — Я уже давно подумываю об этом.
Однако она ничего не предпринимала и только по-прежнему продолжала грустить. Долгий путь прошла Керри, пока достигла лучшей — как могло казаться — жизни, и ее окружил комфорт. Но она томилась от бездеятельности и тоски.
