34. Между жерновами. Былинка во власти ветров

Как только Керри поняла значение этих фактов, она, подобно Герствуду, стала упорно ломать голову над создавшимся положением. Прошло несколько дней, прежде чем она вполне осознала, что если дело, в котором участвовал ее муж, закроется, то это повлечет за собою лишения и самую обычную борьбу за кусок хлеба. В ее воображении всплывали первые дни ее пребывания в Чикаго, вспоминались Гансоны и их квартирка, и душа ее бунтовала. Это ужасно! Все, что связано с бедностью, ужасно. Если б только найти какой-то выход! Месяцы, проведенные в обществе супругов Вэнс, совсем лишили ее способности здраво относиться к своему положению. Блеск веселой нью-йоркской жизни, которую ей благодаря любезности этой четы удалось увидеть краешком глаза, завладел ее душой. Ее научили хорошо одеваться, ей показали, куда стоит ходить, а денег у нее ни на то, ни на другое не было. Но соблазны постоянно напоминали ей о себе. Чем неблагоприятнее были обстоятельства, тем больше привлекала Керри та, другая, жизнь, вкус которой она уже успела узнать. И вот нищета грозит окончательно забрать ее в свои лапы и навсегда отдалить от нее мир мечтаний, который станет для нее недоступен, как небо, к которому нищий Лазарь тщетно воздевает руки.

Вместе с тем то, что она узнала от Эмса о высоких идеалах, глубоко запало ей в душу. Сам Эмс ушел из ее жизни, но в ушах Керри звучали его слова о том, что деньги еще не все в жизни, что в мире есть много ценного, о чем Керри не имеет и представления, что театр — великое искусство и что читала она до сих пор только вздор. Этот человек был сильный и честный, гораздо сильнее и лучше Герствуда и Друэ. Ей не хотелось сознаваться даже самой себе, но разница между ними была мучительной. Она намеренно закрывала на это глаза.

В последние три месяца существования бара на Уоррен-стрит Герствуд частенько отлучался с работы и рыскал по газетным объявлениям. Это были безрадостные поиски. Нужно было что-то найти — и как можно скорее, иначе придется тратить на жизнь те последние несколько сот долларов, которые останутся после закрытия бара. А тогда уже нечего будет вкладывать в дело и придется искать службу.

Все, что в газетах попадалось по части баров, было либо слишком дорого, либо слишком уж мизерно. Надвигалась зима, газеты предвещали застой в делах, и, судя по общему настроению, наступали трудные времена. Терзаемый заботами, Герствуд стал замечать и чужие невзгоды. Сообщения о том, что обанкротилась такая-то фирма, что там-то обнаружили голодающую семью или подняли на улице человека, умиравшего от истощения, — все это останавливало теперь внимание Герствуда, когда он пробегал глазами утренние газеты. Газета «Уорлд» выступила однажды с сенсационным известием: «Зимою в Нью-Йорке будет восемьдесят тысяч безработных». Герствуда как ножом по сердцу полоснули эти слова.

«Восемьдесят тысяч! — думал он. — Какой ужас!»

Для Герствуда такие мысли были весьма необычны. В дни его преуспеяния все в мире шло как будто благополучно. Подобные сообщения ему случалось видеть и на столбцах чикагской «Дейли ньюс», но он никогда не обращал на них внимания. Теперь же эти вести казались ему серыми тучами, обложившими в ясную погоду горизонт. Они грозили закрыть собою все небо и омрачить дальнейшую жизнь Герствуда. Чтобы сколько-нибудь подбодрить себя, он порою мысленно восклицал:

«Э, зачем так тревожиться? Ведь я еще не вышел из игры, у меня еще полтора месяца впереди! А на худой конец сбережений все же хватит на полгода».

Как ни странно, но сейчас, преисполненный тревоги за будущее, Герствуд часто возвращался в думах к жене и детям. В первые три года он по возможности избегал этих мыслей. Он ненавидел миссис Герствуд и отлично обходился без нее. Да ну ее! Он еще выбьется на дорогу! Но теперь, когда фортуна повернулась к нему спиной, он все чаще и чаще стал задумываться над тем, что поделывает жена, как живут его сын и дочь. Им-то, наверное, так же хорошо, как и раньше. Вероятно, они занимают тот же уютный дом и пользуются его, Герствуда, добром!

«Черт возьми! Ну разве не возмутительно, что все досталось им? — часто негодовал он. — Что же такое я сделал в конце концов?»

Оглядываясь на прошлое и разбираясь в событиях, которые привели его к похищению денег, Герствуд теперь находил для себя смягчающие обстоятельства. Что он сделал особенного? Почему он оказался выброшенным за борт? Откуда все эти напасти? Казалось, только вчера он был состоятельным человеком и жил в полном комфорте. И вдруг у него все вырвали из рук.

«Уж она-то, во всяком случае, не заслужила того добра, что ей досталось от меня! — думал он, вспоминая про жену. — Если бы люди знали правду, все единодушно решили бы, что я ничего особенного не сделал».

Из этого вовсе не следует, что у Герствуда было желание изложить кому-нибудь все факты. Это было лишь стремлением морально оправдать себя в собственных глазах. В борьбе с надвигавшейся нуждой ему необходимо было сознавать себя честным человеком.

Однажды под вечер, недель за пять до закрытия бара на Уоррен-стрит, Герствуд отправился по трем или четырем объявлениям, которые он нашел в «Геральде». Один бар находился на Голд-стрит. Герствуд доехал до этого места, но даже не вошел внутрь. Это был простой кабак, до того жалкий, что ему стало противно. В другом месте, на Бауэри, он нашел красиво обставленный бар. Здесь, неподалеку от Грэнд-стрит, был расположен целый ряд подобных заведений.

Три четверти часа Герствуд беседовал о своем вступлении в товарищество с владельцем бара, который утверждал, что решил взять компаньона только из-за слабого здоровья.

— Сколько же потребуется денег, чтобы приобрести половинную долю? — спросил Герствуд.

Он прекрасно знал, что располагает самое большее семьюстами долларами.

— Три тысячи, — последовал ответ.

Лицо Герствуда вытянулось.

— Наличными? — спросил он.

— Наличными.

Герствуд сделал вид, будто размышляет над выгодностью предложения и, возможно, еще согласится, но во взгляде его сквозило уныние. Он поспешил закончить разговор, сказав, что еще подумает, и тотчас же ушел.

Владелец бара более или менее разгадал его мысли.

«Едва ли это серьезный покупатель, — сказал он себе. — Что-то он не так разговаривает».

День был свинцово-серый и холодный. Пронизывающий ветер напоминал о близости зимы. Герствуд направился еще в одно место, близ Шестьдесят девятой улицы. Было уже пять часов, когда он прибыл туда. Сумерки быстро сгущались. Владельцем бара оказался толстый немец.

— Я к вам по поводу вашего объявления в газете, — сказал Герствуд, которому не понравились ни бар, ни его хозяин.

— Уже все! — ответил немец. — Я решил не продавать.

— Вот как? — удивился Герствуд.

— Да, и кончен разговор. Уже все.

Немец больше не обращал на него внимания, и Герствуд обозлился.

— Ладно! — отозвался Герствуд, поворачиваясь к двери. — Проклятый осел! — процедил он сквозь зубы. — На кой же черт помещает он объявления в газете?

Крайне угнетенный, направился он домой, на Тринадцатую улицу. Керри хлопотала на кухне, и только там горел свет. Герствуд чиркнул спичкой, зажег газ и уселся в столовой, даже не поздоровавшись с Керри.

Она подошла к двери и заглянула в комнату.

— Это ты, Джордж? — спросила она.

— Да, я, — отозвался Герствуд, не поднимая глаз от вечерней газеты, которую он купил по дороге.

Керри поняла, что с ним творится что-то неладное. В угрюмом настроении Герствуд был далеко не красив: морщинки возле глаз обозначались резче, а смуглая кожа принимала какой-то нездоровый сероватый цвет. Вид у него в такие минуты был непривлекательный.

Керри накрыла на стол и поставила еду.

— Обед готов, — заметила она, проходя мимо Герствуда.

Он ничего не ответил и продолжал читать.

Керри села за стол на свое место, чувствуя себя глубоко несчастной.

— Ты разве не будешь есть? — спросила она.

Герствуд сложил газету и перешел к столу. Молчание лишь изредка прерывалось отрывистыми «передай, пожалуйста…».

— Сегодня, кажется, очень скверная погода? — заметила через некоторое время Керри.

— Да, — ответил Герствуд.

Он только ковырял вилкой еду.

— Ты все еще думаешь, что бар придется закрыть? — спросила Керри, пытаясь навести разговор на тему, часто обсуждавшуюся за столом.

— Не думаю, а знаю! — бросил он с ноткой раздражения в голосе.

Его ответ рассердил Керри. У нее и без того был невеселый день.

— Ты мог бы и не говорить со мной таким тоном, — сказала она.

— Ох! — вырвалось у Герствуда.

Он отодвинулся вместе со стулом от стола, собираясь, видимо, что-то добавить, но промолчал и снова принялся за газету.

Керри поднялась, с трудом сдерживая себя. Герствуд понял, что она обиделась.

— Не уходи, Керри! — сказал он, видя, что она направляется в кухню. — Доешь хотя бы.

Керри, ничего не ответив, прошла мимо него.

Герствуд еще некоторое время почитал газету, потом поднялся и стал надевать пальто.

— Я немного пройдусь, Керри, — сказал он, заходя на кухню. — Мне что-то не по себе.

Керри молчала.

— Не сердись, — продолжал Герствуд. — Завтра опять все будет хорошо.

Он смотрел на нее, но она мыла посуду, не обращая на мужа ни малейшего внимания.

— До свиданья, — сказал он, наконец, и вышел.

В этой стычке впервые обнаружились их натянутые отношения, а по мере того как близился день закрытия бара, настроение в доме становилось все более и более мрачным. Герствуд не в силах был скрывать то, что в нем происходило, а Керри непрестанно спрашивала себя, куда это все ее приведет. Дошло до того, что они почти перестали разговаривать друг с другом, причем не Герствуд чуждался Керри, а, напротив, она сама сторонилась его. И Герствуд заметил это. Его возмущало, что она с таким равнодушием стала относиться к нему. Он прилагал все усилия к тому, чтобы сохранить дружеские отношения, — как ни трудно это ему давалось при таких обстоятельствах, — но затем с горечью убедился, что Керри своим поведением сводит на нет все его старания.

Наконец приблизился последний день. Когда он настал, Герствуд, который довел себя до такого состояния, что ожидал бури, грома и молний, с облегчением убедился, что этот день ничем не отличается от всякого другого, а в небе даже сияет солнце, и погода довольно теплая. Выходя в это утро к завтраку, он подумал, что в конце концов дело обстоит не так скверно, как ему кажется.

— Ну, сегодня мой последний день на земле, — сказал он, обращаясь к Керри.

Та улыбнулась этой шутке.

Герствуд в довольно веселом настроении стал просматривать газету. Ему казалось, что с его плеч свалился тяжелый груз.

— Я схожу на несколько минут в бар, а потом пущусь в поиски, — сказал он, покончив с едой. — Завтра я буду искать целый день. Теперь, когда у меня больше свободного времени, мне кажется, легче будет что-нибудь найти.

С улыбкой вышел он из дому и отправился в бар на Уоррен-стрит. Шонеси был уже там, и компаньоны поделили общее имущество пропорционально своим долям. Герствуд провел в баре несколько часов, часа на три он выходил куда-то, и когда вернулся, от прежнего приподнятого настроения не осталось и следа. Бар порядком опротивел ему, но теперь, когда он прекращал свое существование, Герствуд искренне жалел об этом. Ему было грустно, что дело приняло такой оборот. Шонеси держал себя холодно и деловито. Когда пробило пять часов, он заметил:

— Ну вот, я думаю, нам пора подсчитать кассу и поделить выручку.

Так они и сделали. Обстановка бара была уже распродана раньше, и вырученная за нее сумма поделена между компаньонами.

— Ну, будьте здоровы! — сказал, наконец, Герствуд, делая над собой усилие, чтобы в последнюю минуту сохранить вежливость.

— Прощайте, — ответил Шонеси, не удостоив его даже взглядом.

Так прекратил свое существование бар на Уоррен-стрит.

Керри приготовила хороший обед, но Герствуд вернулся домой задумчивый и угрюмый.

— Ну? — пытливо взглянула на него Керри.

— Все кончено, — сказал Герствуд, снимая пальто.

Глядя на него, она старалась угадать, каковы же его денежные дела. Приступили к обеду, за которым они почти не разговаривали.

— А у тебя хватит денег, чтобы приобрести долю где-нибудь в другом месте? — спросила Керри.

— Нет, — ответил Герствуд. — Придется пока заняться чем-нибудь другим и скопить немного.

— Было бы очень хорошо, если бы тебе удалось найти службу, — сказала Керри, подстрекаемая тревогой и надеждой.

— Надеюсь, что найду, — задумчиво проговорил Герствуд.

Несколько дней после этого Герствуд каждое утро надевал пальто и уходил из дому. Во время поисков он вначале утешал себя мыслью, что с семьюстами долларов в кармане он может найти что-нибудь подходящее. Он подумал было обратиться на какой-нибудь пивоваренный завод и заручиться там поддержкой: он знал, что такие заводы часто сдают в аренду пивные, сохраняя в своих руках контроль над ними. Но потом сообразил, что в таком случае пришлось бы истратить несколько сот долларов на обстановку, и тогда у него не осталось бы ничего на текущие расходы. На жизнь уходило около восьмидесяти долларов в месяц.

— Нет, — решал он в минуты просветления, — из этого ничего не выйдет. Я должен поступить на работу и скопить денег.

Проблема достать работу казалась ему тем сложнее, чем больше он думал над нею. Искать место управляющего баром? Но где же он найдет это место? По газетным объявлениям никто не искал управляющих. Только долголетней службой или же купив половину или треть пая, можно было добиться такого места. Но денег на то, чтобы купить себе долю в совладении баром, который нуждался бы в особом управляющем, у него было слишком мало.

Тем не менее Герствуд приступил к поискам. Одет он был все еще хорошо, внешность у него была импонирующая, и она вводила людей в заблуждение. При виде этого холеного, полного, уже не молодого джентльмена каждый думал, что это, должно быть, вполне обеспеченный человек, от которого простому смертному может что-нибудь перепасть. Герствуду исполнилось сорок три года, он слегка располнел, и много ходить ему было не так-то легко. Он уже несколько лет не занимался никакими физическими упражнениями. Ноги у него уставали, плечи ныли, ступни к концу дня горели, хотя он везде, где можно, пользовался трамваем. Вставать и садиться без конца и то было утомительно.

От него не укрылось, что люди принимают его за человека состоятельного. Ему было ясно, что это только затрудняет его поиски. Конечно, он не жалел о том, что у него такой представительный вид, но ему было стыдно, что эта внешность так не соответствует его положению. Подумал он и об отелях, но тотчас же вспомнил, что у него нет никакого опыта в этой области и, что еще важнее, друзей, к которым он мог бы обратиться. Правда, у него были знакомые владельцы крупных отелей в разных концах Соединенных Штатов, включая и Нью-Йорк, но они знали о том, что произошло у Фицджеральда и Моя. Он не мог пойти к ним. Что же касается какой-либо другой работы — в оптово-бакалейной или москательной торговле, в страховых обществах и так далее, — то опять-таки у него не было опыта.

Идти куда-то и просить работы, дожидаться очереди в приемных, а потом ему, элегантному и солидному, признаться, что он ищет место, — нет, это невозможно. Его передергивало при одной мысли об этом.

Бесцельно слонялся Герствуд по городу, а так как настали холода, то как-то раз он зашел в вестибюль крупного отеля. Он знал, что всякий, кто прилично одет, может сколько угодно сидеть в мягких креслах вестибюлей. Отель «Бродвей-Сентрал» был одним из лучших в Нью-Йорке. С мучительным чувством Герствуд опустился в кресло. Подумать только, что он дошел до этого! В свое время он слышал, как бездельников, торчащих весь день в вестибюлях отелей, называют «грелками для кресел». И он так называл их в свое время. А теперь сам сидит здесь, несмотря на опасность встречи с кем-нибудь из старых знакомых, сидит, спасаясь от холода и усталости!

«Нет, так не годится! — сказал он себе. — Какой смысл уходить по утрам из дому, не подумав заранее, куда идти? Нужно сперва наметить определенные места и наведаться туда».

Ему пришло в голову, что он мог бы, пожалуй, найти место буфетчика в баре. Такие вакансии нередко попадаются. Но Герствуд поспешил отогнать от себя эту мысль. Буфетчиком! Он, бывший управляющий баром!

Ему надоело сидеть в вестибюле отеля, и около четырех часов он отправился домой. Входя в квартиру, Герствуд постарался придать себе деловой вид, но это была довольно жалкая попытка. Качалка в столовой так и манила к себе. Он тотчас опустился в нее с несколькими газетами, которые захватил по дороге, и погрузился в чтение.

Керри, занятая приготовлением обеда, проходя мимо Герствуда, заметила вскользь:

— Сегодня приходили за квартирной платой.

— Вот как, — отозвался Герствуд.

На лбу у него залегла маленькая морщинка: он вспомнил, что сегодня второе февраля и, значит, пора вносить квартирную плату. Герствуд опустил руку в карман за кошельком и впервые познал, что такое необходимость платить, когда нет никаких видов на будущее. Он посмотрел на пачку зеленых ассигнаций, как смотрит больной на единственное лекарство, еще способное спасти его. Потом медленно отсчитал двадцать восемь долларов.

— Вот возьми! — сказал он, подавая деньги Керри, когда та снова прошла мимо.

Он уткнулся в газеты и продолжал читать. О, какое это облегчение, какой отдых после долгих скитаний и тяжких дум! Потоки телеграфной информации были для него водами Леты. Они помогали ему хоть отчасти забыть о своих тревогах. Вот молодая женщина, красивая, если верить газетному портрету, подала в суд, требуя развода у своего богатого толстого мужа, владельца шоколадной фабрики в Бруклине. Вот другая заметка — об аварии судна среди льдов Принцева залива. Вот пространный и живой отдел новостей театрального мира: рецензии на состоявшиеся спектакли, отзывы о новых актерах, сообщения режиссеров о намеченных постановках… У Фанни Дэйвенпорт будет свой театр на Пятой авеню. Августин Дэйли ставит «Короля Лира». Герствуд прочел о том, что Вандербильты со своими друзьями отправляются во Флориду, открывая тем самым весенний сезон. В горах Кентукки произошла перестрелка между местными жителями.

И Герствуд все читал и читал, покачиваясь в качалке возле радиатора и дожидаясь обеда.